Убийца Родичей

От того, как эти выцветшие далекие холмы будто скользили к нему, когда Ранд оборачивался к ним, голова у него кружилась, если только он не закутывался в кокон пустоты. Порой пузырь ничто подкрадывался незаметно для юноши и обволакивал его разум, но Ранд шарахался от него как от смерти. Лучше пусть кружится голова, чем пустота и тот беспокойный свет. Лучше пока смотреть на этот поблекший край. Тем не менее Ранд старался не смотреть ни на что слишком далекое, если только это не оказывалось прямо впереди маленького отряда.

Лицо Хурина застыло неподвижной маской, он словно пытался отрешиться от местности, через которую вел след, след, что он сосредоточенно вынюхивал. Когда нюхач замечал окружающее, то вздрагивал и вытирал руки о куртку, затем, будто гончая, вытягивал нос вперед, глаза стекленели и не видели больше ничего. Лойал ехал рядом, осев в седле будто мешок, и хмурился, едва глядя по сторонам, уши беспокойно дергались, и огир что‑то бурчал.

Вновь они пересекли почерневший и выгоревший участок где даже почва хрустела под лошадиными копытами, словно опаленная или иссушенная. Полосы выгоревшей травы иногда в милю шириной, иногда всего в несколько сот шагов протянулись по прямой на восток и на запад, устремившись вдаль в обе стороны. Дважды Ранд видел конец опалины: один раз, когда они проскакали прямо по ней, другой – когда миновали пал совсем рядом; на концах выжженные участки сходились острым кончиком. По крайней мере так оканчивались увиденные Рандом выгоревшие полосы; однако он подозревал, что они все такие.

Как‑то Ранд наблюдал, как дома, в Эмондовом Лугу, Уотли Элдин раскрашивал ко Дню Солнца повозку: яркими цветами Уот нарисовал картинки и окружил их причудливым орнаментом в виде завитков. Проводя кайму по границе, Уот касался кончиком кисти повозки, нанося тонкую линию, которая становилась толще, когда он прижимал кисть сильнее, и тоньше опять, когда ослаблял нажим. У этой местности был такой вид, словно по ней кто‑то прочертил полосы исполинской огненной кистью.

На гари не росло ничего, хотя вид у выжженных участков, по крайней мере у некоторых, был довольно давний. И намека не осталось в воздухе на копоть, даже на дымок – Ранд нагнулся с седла, отломал черный прутик и понюхал. Старый, но ничто не пробило новых ростков на этой земле. Черное расступалось перед зеленым, зеленое уступало черному, между ними – будто бритвой проведенные границы.

Да и сама по себе местность вокруг лежала мертвая, как и опалины, хоть трава и устилала землю ковром, а деревья стояли в лиственном наряде. У всего был увядший, поблекший вид, какой приобретает одежда от частых стирок или выгоревшая на солнце. Не было ни птиц, ни зверей – Ранд их не видел и не слышал. В небе не кружили ястребы, не тявкала охотящаяся лиса, не пели птицы. Ничто не шуршало в траве, не сидело на ветках деревьев. Ни пчел, ни бабочек. Несколько раз путники переправлялись через мелкие речушки, хотя порой поток вгрызался в глубокий овраг с крутыми склонами, и лошади с трудом спускались и карабкались по осыпающимся песку и глине. Вода в этих ручьях была чистой, хоть копыта лошадей взбаламучивали ил, но ни разу из поднятой мути не вылетел стремглав ни пескарь, ни головастик, даже водяной паук не пробежал, танцуя, по воде, и не кружилась над потоком суетливая златоглазка.

Эту воду пить было можно – пришлось проверить, поскольку воды во фляжках все равно надолго не хватило бы. Ранд попробовал ее первым и заставил Лойала с Хурином обождать и посмотреть, не случится ли с ним чего худого, и лишь потом разрешил им пить. Ему пришлось долго убеждать спутников в том, что проверять должен он; это была его обязанность. Вода оказалась холодной и мокрой – но лучшего о ней сказать было нечего. Она была выдохшейся, будто прокипяченной. Глотнув, Лойал скорчил гримасу, лошадям вода тоже пришлась не по вкусу – они мотали головами и пили неохотно.

Был один признак жизни – по крайней мере, таковым его считал Ранд. Дважды он замечал лохматую полоску, ползущую по небу, – будто начерченная облаком линия. С виду черточки казались неестественными – очень уж ровными и прямыми они были, но юноша представить себе не мог, откуда они взялись. Своим товарищам он об облачных линиях не обмолвился. Скорей всего, они их и не заметили: Хурин всецело отдался следу, а Лойал совсем погрузился в свои мысли. Во всяком случае, об этих полосах они ничего не сказали.

Трое всадников скакали все дальше, разгорался блеклый день. И тут Лойал вдруг, ни слова не произнеся, одним махом соскочил со своей большой лошади и зашагал к купе гигантского метельника. Стволы деревьев, в шаге над землей, расходились множеством толстых сучьев, прямых и негибких. На верхушке каждый сук разделялся опять, превращаясь в лиственную метелку, от которой и пошло их название.

Ранд остановил Рыжего и собрался спросить, что огир делает, но что‑то в походке Лойала – тот словно в чем‑то был неуверен – удержало язык Ранда. Пристально посмотрев на дерево, Лойал положил руки на ствол и запел глубоким тихим голосом.

Однажды Ранд уже слышал огирскую древопеснь, тогда Лойал пел над умирающим деревом и вернул его к жизни, и Ранд слышал о воспетой древесине – предметах, которые изготовляют из дерева с помощью древопесни. Как говорил Лойал, Дар постепенно исчезает; он – один из немногих, у кого имеется ныне этот талант; последнее‑то и делало воспетое дерево еще более редким и высоко ценимым. Когда Лойал пел прежде, песнь его звучала так, будто пела сама земля, теперь же огир бормотал свою песнь почти застенчиво, и этот странный край вторил ему шепотом.

Это казалось чистой песней, музыкой без слов – слух Ранда, по крайней мере, ни одного не разобрал; если слова и были, то они растворились в музыке, исчезли в ней, как струйки воды сливаются в поток. Хурин смотрел на огир разинув рот.

Ранд не был уверен, что же такое делает Лойал или как делает; негромкая песнь гипнотически обволокла его, заполняя разум почти так же, как и пустота. Лойал провел большими руками по стволу, напевая, лаская голосом, как и пальцами. Теперь ствол казался как‑то ровнее, будто поглаживания придавали ему форму. Ранд заморгал. Он был уверен, что сук, над которым работал Лойал, имел на своей верхушке ветви, как и остальные, но теперь он заканчивался закруглением прямо над головой огир. Ранд открыл было рот, но песня погасила его порыв. Она казалась столь знакомой, эта песня, он будто знал ее.

Вдруг голос Лойала вознесся до высшей точки – почти благодарственный гимн, так все прозвучало, – и песнь кончилась, затихая, как замирает легкий ветерок.

– Чтоб мне сгореть, – прошептал Хурин. Он выглядел ошеломленным. – Чтоб мне сгореть, никогда не слыхал ничего похожего… Чтоб мне сгореть…

В руках Лойал держал гладкий и ровный посох высотой в свой рост и толщиной с руку Ранда. Там, где этот сук раньше отходил от ствола гигантского метельника, проклюнулся черенок новой поросли.

Ранд сделал глубокий вдох. Всегда что‑то новое, всегда что‑то такое, чего я не ожидаю, и порой совсем не ужасное.

Ранд смотрел, как Лойал влезал, в седло, укладывал посох впереди себя поперек седла, и гадал, зачем этот посох вообще понадобился огир, они же верхом. Затем он по‑иному поглядел на этот толстый стержень – не такой большой по сравнению с огир, увидел, как его держит Лойал.

– Боевой посох, – заметил Ранд удивленно. – Лойал, я не знал, что огир носят оружие.

– Обычно не носим, – ответил огир отрывисто, почти грубо. – Обычно. Цена всегда была чересчур высока. – Он взвесил в руке громадный боевой посох и с отвращением сморщил широкий нос. – Несомненно, Старейшина Хаман сказал бы, что я приделываю к своему топору длинное топорище, но, Ранд, я не то чтобы поспешен или безрассуден. Само это место… – Он скривился, уши дернулись.

– Скоро мы отсюда выберемся, – сказал Ранд, стараясь говорить поубедительнее.

Лойал продолжал, будто и не слыша его:

– Все… связано, Ранд. Живет это или нет, думает или нет, все, что существует, складывается воедино. Дерево не думает, но оно – часть целого, а у целого есть… есть свое чувство, настроение. Я не могу объяснить иначе… Как объяснить, что значит быть счастливым, но… Ранд, эта местность радовалась тому, что было сделано оружие. Радовалась!

– Да осияет нас Свет, – нервно пробормотал Хурин, – и да защитит длань Создателя. Пусть мы и идем в последнее объятие матери, да озарит Свет наш путь.

Он продолжал повторять катехизис, словно тот обладает магической силой и защитит его.

Ранд справился с порывом оглянуться вокруг. И не стал глядеть вверх. Окажись на небе в этот миг одна из тех дымных полос – и моральный дух отряда будет подорван совершенно.

– Нам тут ничто не угрожает, – твердо заявил Ранд. – Мы будем начеку, и ничего не случится.

Он произнес это столь уверенно, что ему захотелось посмеяться над собой. Он вообще не был ни в чем уверен. Но, наблюдая за остальными: увенчанные кисточками уши Лойала поникли, Хурин упорно старался ни на что не смотреть, – Ранд понял: один из троих должен хотя бы выглядеть уверенным, не то страх и неопределенность сломят их волю и единство. Колесо плетет как желает Колесо. Он с усилием избавился от этой мысли, выдавил ее из себя. Нечего приплетать сюда Колесо. И та'верен тоже, и Айз Седай, и Дракона. Нужно выбраться отсюда, просто выбраться, вот и все.

– Лойал, ты закончил тут? – Огир кивнул, с раскаянием поглаживая свой посох. Ранд повернулся к Хурину. – Ты по‑прежнему чуешь след?

– Да, Лорд Ранд. Я его чую.

– Тогда веди нас. Найдем Фейна и Друзей Темного, ну вот тогда и вернемся героями, с кинжалом для Мэта и с Рогом Валир. Веди, Хурин. – Героями? Я буду несказанно рад, если мы уберемся отсюда живыми.

– Мне не нравится это место, – решительно заявил огир. Он держал посох так, будто намеревался очень скоро пустить его в ход.

– Вообще‑то мы не собираемся тут оставаться, или как? – произнес Ранд. Хурин кашляюще рассмеялся, словно бы шутке, но Лойал бросил на него пристальный взгляд:

– Верно, Ранд, не собираемся.

Тем не менее, когда они поскакали дальше на юг, Ранд подметил: его нечаянно взятая ответственность за всех, напускная самонадеянность, что они вернутся домой, немного подбодрила спутников. Хурин сидел в седле чуть прямее, уши Лойала не казались совсем уж безнадежно поникшими. Не время и не место делиться с ними тем, что сам Ранд испытывает страх не меньший, поэтому он держал свои чувства при себе и боролся со страхом в одиночку.

Все утро повеселевший Хурин бормотал себе под нос:

– Мы же не собираемся тут оставаться. – Потом хихикал, так что Ранд, которому его бормотание надоело по горло, все собирался с духом приказать нюхачу вести себя потише. Но к полудню тот и сам замолчал, покачивая головой и хмурясь, и Ранду вдруг захотелось, чтобы Хурин продолжал твердить те слова и посмеиваться.

– Что‑то не то со следом, Хурин? – спросил он.

Нюхач пожал плечами, но вид был взволнованный.

– Да, Лорд Ранд, и, как бы так сказать, в то же время и нет.

– Либо одно, либо другое. Ты потерял след? Если так, то не беда. Ты говорил, что он слаб и был таким с самого начала. Если мы не отыщем Друзей Темного, то найдем другой Камень и вернемся через него. – Свет, все что угодно, лишь бы не таким способом. Ранд старался выглядеть спокойным. – Если Друзья Темного могут сюда приходить и уходить, то и мы сумеем. Чем мы хуже?

– О, я не терял следа, Лорд Ранд. Я по‑прежнему чую их вонь. Дело не в этом. Просто… Это… – Сморщив лицо, Хурин затараторил: – Это так, будто я не вынюхиваю след, а вспоминаю его, Лорд Ранд. Но я‑то не вспоминаю. Все это время его пересекают дюжины следов, дюжины и дюжины, всевозможные запахи насилия, некоторые совсем свежие, только, как и все тут, вроде как размытые. Этим утром, сразу как мы оставили лощину, я готов был поручиться, что у моих ног лежат сотни зарезанных, зарезанных всего минуты назад, но никаких тел не было, а на траве – никаких следов, только от наших собственных лошадей. Такого не могло случиться, чтобы земля не оказалась разворочена и окровавлена, но ничего такого я не видел. И все вот так, милорд. Но я иду по следу. Иду, милорд. Вот только место тут такое, что у меня нервы натянуты как тетива. Вот в чем дело. Наверное.

Ранд глянул на Лойала – огир порой обнаруживал знание крайне необычных вещей, – но вид у того был как у Хурина. Он так же был сбит с толку. Ранд придал голосу больше уверенности, чем чувствовал, и сказал:

– Я знаю: ты делаешь все, что в твоих силах, Хурин. Все мы на нервах. Просто иди по следу, и мы их найдем.

– Как скажете, Лорд Ранд. – Хурин каблуками послал свою лошадь вперед. – Как скажете.

Однако к ночи по‑прежнему не было никаких признаков Приспешников Темного, а Хурин сказал, что след по‑прежнему слабее. Нюхач продолжал бурчать под нос о «воспоминании».

Вообще не было никаких признаков тех, за кем они гнались. Абсолютно никаких следов. Ранд не считал себя таким хорошим следопытом, как Уно, но в Двуречье любой мальчишка должен уметь отыскать пропавшую овцу или выследить себе на обед кролика. Ранд же не видел ничего. Все выглядело так, будто до появления здесь трех всадников ни одно живое существо не нарушало покоя этой равнины. Если Друзья Темного прошли перед ними, то должны же были остаться хоть какие‑то следы. Но Хурин продолжал идти по следу, который, по его словам, он чуял.

Когда солнце лизнуло горизонт, маленький отряд разбил свой лагерь в рощице, где деревья были не тронуты палом. Поужинали они запасом из переметных сум. Вяленое мясо и лепешки запивали вялой на вкус водой; навряд ли ужин был сытным – всухомятку и далеко не вкусный. Ранд решил, что провизии им хватит на неделю. А потом… Хурин жевал медленно и решительно, но Лойал, состроив гримасу, проглотил свою долю сразу и уселся, посасывая трубку и пристроив свою большую дубину под рукой. Костерок, разведенный Рандом, был маленьким и хорошо укрытым среди деревьев. Не ровен час, Фейн со своими Друзьями Темного и троллоками окажется поблизости и заметит огонь, как бы там ни волновался Хурин относительно странно слабого следа.

А самому Ранду показалось странным, что он стал думать так: о Фейновых Друзьях Темного, Фейновых троллоках. Фейн же просто‑напросто безумец. Тогда почему они его вызволили? Фейн был частью замысла Темного отыскать Ранда. Возможно, именно потому его и спасли. Тогда почему он убегает, вместо того чтобы гнаться за мной? И что убило того Исчезающего? Что произошло в той комнате, полной мух? И те глаза, следившие за мной в Фал Дара? И тот ветер, что поймал меня, будто жука в сосновую смолу? Нет. Нет, Ба'алзамон должен быть мертв. Айз Седай этому не поверили. Морейн этому не поверила, и Амерлин тоже. Обдумывать дальше Ранд упрямо отказывался. Все, о чем нужно думать сейчас, – о том, чтобы найти нужный Мэту кинжал. Найти Фейна – и Рог.

Это никогда не кончится, ал'Тор.

Голос походил на слабый ветерок, шепчущий где‑то у него в голове, еле слышный, морозный шорох, пробивающийся в расщелины разума. Ранд едва не кинулся искать пустоту, чтобы спрятаться от него, но, вспомнив, что ждет его там, тут же отказался от своего желания.

В полутьме сумерек Ранд поупражнялся с мечом, проделав те приемы, которым его научил Лан, правда без пустоты. «Рассечение Шелка». «Колибри Целует Медвяную Розу». «Цапля, Шагающая в Камышах», для равновесия. Всецело отдавшись быстрым, отточенным движениям, забыв на время, где находится, Ранд отрабатывал упражнения, пока не вспотел. Но когда он закончил тренировку, все вернулось; не изменилось ничто. Погода не была холодной, но юноша задрожал и, завернувшись в плащ, сгорбился возле костра. Спутники Ранда уловили его настроение и вскоре быстро и в молчании покончили с едой. Никто не стал возражать, когда он ногами накидал земли на последние, еще пробивающиеся сквозь золу язычки пламени.

Ранд сам встал на первую стражу, шагая по опушке рощицы с луком, иногда проверяя меч в ножнах. Холодная, почти полная луна стояла высоко в черноте, и ночь была такая же безмолвная, как и день, и такая же пустая. Пустая – подходящее слово. Местность вокруг была такой же пустой, как пыльный кувшин из‑под молока. Почти не верилось, что в целом мире есть еще кто‑то, во всем этом мире, кроме них троих, даже не верилось, что где‑то есть Друзья Темного – где‑то там, впереди.

Чтобы составить себе компанию, Ранд развернул плащ Тома Меррилина, положил поверх многоцветных заплат твердые кожаные футляры с арфой и флейтой. Достал из футляра украшенную золотом и серебром флейту, провел по ней пальцами, вспоминая, чему учил его менестрель, и взял несколько нот «Ветра, Который Качает Иву», тихо‑тихо, чтобы не разбудить Хурина и Лойала. Даже тихая, печальная мелодия прозвучала чересчур громко в этом месте, чересчур реально. Вздохнув, Ранд убрал флейту и вновь свернул плащ в узел.

Долго еще стоял он на страже в эту ночь, оберегая сон спутников. Он не знал, какой был час, когда вдруг заметил поднявшийся туман. Стелясь по земле, наплывал он, плотный и густой, и Хурин с Лойалом превратились в смутные горбы холмиков, виднеющиеся из белесых клубов. Выше от земли туман редел, окутывая местность пеленой, скрыв от взора все, кроме ближайших деревьев. Будто через влажный шелк светила луна. Все что угодно могло незамеченным подкрасться к лагерю. Ранд взялся за меч.

– Против меня мечи бесполезны, Льюс Тэрин. Кому, как не тебе, знать об этом.

Водоворотами взвился у ног Ранда туман, когда он крутанулся на голос, меч сам оказался в руках, клинок, клейменный цаплей, поднят вверх перед собой. Внутри вспух пузырь пустоты; впервые Ранд едва замечал нечистый свет саидин.

Сквозь туман приближалась призрачная фигура, шагавшая опираясь на высокий посох. Позади нее, словно эта теневая тень была безгранична, туман потемнел и стал чернее ночи. По спине Ранда забегали мурашки. Фигура подошла ближе, обретя наконец обличье мужчины, одетого в черное, в черных перчатках, лицо закрывала черная шелковая маска, и тень надвинулась вместе с ним. Посох тоже был черен, будто обугленное дерево, но гладок и блестящ, как вода в лунном сиянии. На мгновение прорези маски запламенели, будто за ними были не глаза, а огни, но Ранд не нуждался в подобной подсказке, чтобы понять, кто это.

– Ба'алзамон, – прошептал он. – Это – сон. Точно, сон. Я уснул и…

Смех Ба'алзамона прозвучал ревом открытой топки.

– Всегда ты стараешься отрицать то, что есть, Льюс Тэрин. Если я протяну руку, то смогу коснуться тебя, Убийца Родичей. Я всегда могу коснуться тебя. Всегда и везде.

– Я не Дракон! Мое имя – Ранд ал'!.. – Ранд изо всех сил сцепил зубы, обрывая себя.

– О, мне известно имя, которое ты, Льюс Тэрин, нынче используешь. Мне известны все имена, что ты носил Эпоху за Эпохой, задолго до того, как ты стал Убийцей Родичей. – Голос Ба'алзамона начал усиливаться, нарастать; иногда пламенники его глаз вспыхивали столь ярко, что Ранд видел их в прорезях шелковой маски, видел их будто безграничными, бездонными океанами огня. – Я знаю тебя, знаю твое происхождение и родословную, вплоть до первой искры жизни, что некогда была, до самого Изначального Мига. Тебе никогда от меня не скрыться. Никогда! Мы связаны вместе накрепко, спаяны друг с другом, мы – как две стороны одной монеты. Обычный человек может спрятаться в изгибе Узора, но та'верен выделяется сразу, будто сигнальный огонь на холме, и ты, ты выделяешься так, будто в небе сияют десять тысяч стрел, указуя на тебя! Ты – мой, и моя рука всегда достанет тебя!

– Отец Лжи? – выдавил из себя Ранд. Несмотря на пустоту, язык намертво прикипел к небу. Свет, пожалуйста, пусть это будет сон. Мысль на излете скользнула по границе ничто. Пусть даже это будет один из тех снов, что не сон. Не может же он ПО‑НАСТОЯЩЕМУ стоять передо мной. Темный замурован в Шайол Гул, заключен туда Создателем в миг Творения… Слишком много он знал правды, чтобы убедить себя этими словами. – Верно тебя прозвали! Если б ты мог просто забрать меня, то чего медлишь? Потому что не можешь. Я иду в Свете, и ты не можешь коснуться меня!

Ба'алзамон оперся на посох и с минуту смотрел на Ранда, потом шагнул к Лойалу и Хурину и, стоя над ними, глядел на нюхача и огир. Безбрежная тень двинулась вместе с ним. Он не потревожил туман. Ранд видел это – Ба'алзамон двинулся, посох качнулся вместе с его шагами, но серый туман не закружился, не заклубился подле него, как раньше у ног Ранда. Это обстоятельство придало Ранду мужества. Скорей всего, Ба'алзамона здесь нет. Наверное, это сон.

– Странных последователей ты подбираешь, – задумчиво произнес Ба'алзамон. – Всегда. Эти двое. Девушка, что пытается оберегать тебя. Жалкий опекун и слабый, Убийца Родичей. Если она и проживет достаточно долго и разовьет свой дар, она никогда не станет настолько сильна, чтобы ты за нею спрятался.

Девушка? Кто? Наверняка это не про Морейн.

– Не знаю, о чем ты говоришь, Отец Лжи. Ты лжешь, все лжешь, и даже когда говоришь правду, ты извращаешь ее в ложь.

– Я, Льюс Тэрин? Ты знаешь, что ты такое, кто ты такой. Я тебе уже говорил. И те женщины из Тар Валона. – Ранд напрягся, и Ба'алзамон хохотнул – небольшой раскат грома. – Они считают себя в безопасности в своей Белой Башне, но в моих приверженцах числятся и некоторые из них. Айз Седай по имени Морейн рассказала тебе, кто ты такой, разве не она? Она солгала? Или она – одна из моих? В планах Белой Башни тебе уготовано место гончей на поводке. Неужели я лгу? Солгу ли я, сказав, что ты ищешь Рог Валир? – Он опять засмеялся; благодаря ли спокойствию пустоты или нет, но Ранд сдержался и не зажал руками уши. – Порой старые враги сражаются столь долго, что становятся союзниками и не замечают того. Они думают, что наносят удар по тебе, но они столь теперь тесно связаны, что получается так, будто ты сам направляешь удар.

– Ты меня не направишь, – сказал Ранд. – Я отвергаю тебя.

– К тебе, Убийца Родичей, протянута от меня тысяча нитей, каждая тоньше шелковой и прочнее стальной. Тысячами струн связало нас Время. Битва, которую мы вдвоем вели, – ты помнишь из нее хоть эпизод? Есть ли у тебя хоть смутное представление, что мы раньше сражались, – бесчисленные битвы с начала Времени? Я знаю многое, о чем ты не ведаешь! Скоро этой битве конец. Близится Последняя Битва. Последняя, Льюс Тэрин. Ты в самом деле считаешь, что сумеешь избежать ее? Ты, жалкий, дрожащий червь! Ты станешь служить мне или умрешь! И на сей раз с твоей смертью цикл не начнется заново. Могила – под владычеством Великого Повелителя Тьмы. На сей раз, если ты умрешь, ты будешь уничтожен окончательно, полностью. На сей раз, что бы ты ни делал, Колесо будет сломано, а этот мир перекроен по новому лекалу. Служи мне! Служи Шайи'тану, иначе будешь уничтожен навеки!

Едва прозвучало это имя, как воздух будто сгустился. Мрак за Ба'алэамоном набух, поднялся, угрожая поглотить все. Ранд почувствовал, как он засасывает его, – тьма холоднее льда и в то же время горячее углей, чернее смерти, затягивала его в свои глубины, затопляя мир.

Он до боли в костяшках пальцев стиснул рукоять меча.

– Я отвергаю тебя, и я отвергаю твою силу. Я иду в Свете. Нас хранит Свет, и мы защищены ладонью Создателя.

Ранд заморгал. Ба'алзамон по‑прежнему стоял там, а за ним по‑прежнему нависала великая тьма, но вот все остальное теперь выглядело будто мираж.

– Хочешь увидеть мое лицо? – услышал Ранд шепот.

Юноша судорожно сглотнул:

– Нет.

– А стоило бы. – Рука в перчатке начала двигаться к черной маске.

– Нет!

Маска упала. Открылось мужское лицо, страшно обожженное. Но между пересекавшими его красными трещинами, окаймленными черным, кожа выглядела здоровой и гладкой. Темные глаза смотрели на Ранда; жестокие губы улыбнулись со вспышкой белых зубов. – Взгляни на меня, Убийца Родичей, и узри сотую часть своего собственного лица. – На миг глаза и рот распахнулись устьями бесконечных огненных пещер. – Вот что способна сделать необузданная Сила даже со мною. Но я врачую себя, Льюс Тэрин. Мне ведомы пути к куда более могущественной силе. Тебя она спалит, как мотылька, влетевшего в горнило.

– Я к ней не прикоснусь! – Ранд ощутил окружающую его пустоту, ощутил саидин. – Ни за что!

– Себя остановить не сможешь.

– Отстань – от – МЕНЯ!

– Сила. – Голос Ба'алзамона стал тихим, вкрадчивым. – Льюс Тэрин, ты вновь можешь обрести силу. Сейчас, в это мгновение, ты связан с нею. Я знаю. Я вижу это. Почувствуй ее, Льюс Тэрин. Почувствуй свечение внутри себя. Почувствуй силу, что может стать твоею. Все, что тебе надо, – потянуться к ней. Но между нею и тобой – Тень. Безумие и смерть. Тебе не нужно умирать, Льюс Тэрин, больше не нужно.

– Нет, – сказал Ранд, но настойчивый голос проникал в него.

– Я научу тебя управлять этой силой так, чтобы она не уничтожила тебя. Этому среди живых тебя не научит больше никто. Великий Повелитель Тьмы сумеет защитить тебя от безумия. Сила будет твоей, и ты будешь жить вечно. Вечно! Все, что ты должен сделать взамен, – служить мне. Всего лишь служить. Простые слова: «Я – твой, Великий Повелитель», – и сила станет твоей. Сила, мощь которой превыше всего, о чем смеют мечтать те женщины из Тар Валона, и жизнь вечная – если ты принесешь себя мне и станешь мне служить.

Ранд облизал губы. Не сойти с ума. Не умирать.

– Никогда! Я иду в Свете, – хрипло просипел он, – и тебе никогда меня не коснуться!

– Не коснуться, Льюс Тэрин? Тебя? Да я могу поглотить тебя! Пожрать! Попробуй‑ка этого и знай, как знаю я!

Те темные глаза вновь обернулись огнем и этот рот, а пламя расцвело, взметнулось и росло, пока не стало ярче летнего солнца. Оно все росло, и вдруг меч Ранда раскалился добела, будто только что вытащенный из кузнечного горна. Когда рукоять обожгла руки, Ранд закричал и с воплем выронил меч. И туман охватило пламя – устремившийся вперед огонь, огонь, сжигающий все на своем пути.

С воплями Ранд принялся хлопать по одежде, от которой повалил дым, она обугливалась, осыпалась пеплом, а он бил, хлопал по ней чернеющими и скрючивающимися руками, обнаженная плоть трещала и отшелушивалась в языках пламени. Он вопил. В пустоту внутри него ударила боль, и он попытался глубже заползти в ничто. Там было свечение, нечистый свет за пределами видимости. Наполовину обезумев, больше не соображая, что делает, Ранд потянулся к саидин, стараясь обернуть себя ею, пытаясь спрятаться в ней от ожога и боли.

Столь же внезапно, как и возник, огонь исчез. Ранд поражение уставился на руку, торчащую из красного рукава куртки. На ткани даже одной подпалины не было. Мне все это пригрезилось. Ошеломленно он оглянулся вокруг. Ба'алзамон исчез. Во сне зашевелился Хурин; нюхач и Лойал по‑прежнему были двумя холмиками над низко лежащим туманом. Это лишь мое воображение.

Не успело облегчение дать свободно вздохнуть, как в правую руку вцепилась боль, и Ранд повернул ладонь к себе. Наискось ладони была выжжена цапля. Цапля с рукояти меча, воспаленная и красная, так аккуратно нанесенная, будто выписанная с мастерством художника.

Нашарив в кармане куртки носовой платок, юноша обмотал его вокруг руки. Теперь ожог тупо пульсировал на ладони. Пустота помогла бы – в пустоте он знал о боли, но не чувствовал ее, но Ранд выбросил из головы эту мысль. Уже дважды неосознанно – и один раз намеренно, о чем ему не забыть, – он пытался направлять Единую Силу, будучи в пустоте. Этим‑то и хотел соблазнить, этим и искушал его Ба'алзамон. Этого и хотят от него Морейн и Престол Амерлин. А он не будет этого делать.

Date: 2015-11-15; view: 309; Нарушение авторских прав