Хорошилище в мокроступах

Она казалась верный снимок

Du comme il faut... Шишков, прости,

Не знаю, как перевести.

A.C. Пушкин.

Евгений Онегин

Молодежь, все бы ей модничать! Вот галоши им подавай. Да слово‑то какое нерусское ‑ галоши. Нет на вас Александра Семеновича Шишкова!

О нем известно очень и очень мало. Государственный деятель, адмирал, переводчик, лингвист. Четыре года был министром просвещения. И целых двадцать восемь лет возглавлял Российскую академию наук.

При этом имя его всплывает только в каких‑то обидных шутках и эпиграммах, в основном авторства молодого Пушкина:

Угрюмых тройка есть певцов – Шихматов, Шаховской, Шишков, Уму есть тройка супостатов – Шишков наш, Шаховской, Шихматов, Но кто глупей из тройки злой? Шишков, Шихматов, Шаховской!

Чем же так насолил этот почтенный господин?

У всякого большого дела бывают сторонники и противники. Шишков затеял дело не просто большое, а можно сказать, великое. Он задумал вернуть русскому языку русское лицо.

Наплыв иностранных слов в нашу речь случался периодически. Взять хоть Петровские реформы, хоть сегодняшний офисный сленг. Есть мнение, что язык сам приспособится и со временем отбросит все лишнее, а полезное оставит. Но Шишков с этим мириться не хотел.

Странное тогда было время. Высшее общество говорило сплошь на французском, наприглашало из‑за границы учителей. Становилось как будто культурнее, как будто воспитаннее. Но как‑то. не по‑русски! Все, что должно было оставаться родным, воспринималось сначала с недоумением, потом с неприязнью. Быть русским стало чем‑то стыдным, неприличным.

И тут в1803 году выходит книга Шишкова«Рассуждение о старом и новом слоге Российского языка».

А в ней‑ какие‑то новые, непонятные вещи. Мол, давайте говорить по‑нашему, как еще деды и прадеды говорили. Мол, церковно‑славянский язык‑ вот что способно вернуть нас к истокам, а русская культура‑ это вовсе не символ первобытной дикости и грубости, как принято считать!

Книга не просто наделала шуму. Она расколола мыслящее общество на два лагеря. Один, под предводительством Карамзина(Жуковский, Батюшков, Вяземский оказались тут же), раскритиковал написанное. Другие восприняли книгу как откровение: генерал Кикин назвал ее своим евангелием, писатель Аксаков говорил, что уверовал в каждое слово, как в святыню.

Шишкову было чем ответить Карамзину. Мало того что Карамзин употреблял в своих сочинениях французские слова, так еще и ввел моду на литературу, написанную так, как было принято общаться в высшем свете‑ чтоб и дамы понимали. Шишков протестовал: величественный язык литературы не может быть таким. Пусть дамы говорят как хотят, а поэт должен оставаться поэтом, иначе каждый станет Расином! И французам подражать незачем‑ из чужеземного языка можно почерпнуть лишь«невразумительное пустословие».

Но в высоком слоге главное не перестараться. Новым стилем слагалось множество несуразностей, к примеру перлы некоего Обрезкова, тоже считавшего себя писателем: «В туманном небосклоне рисуется печальная свита галок, кои, каркая при водах мутных, сообщают траур периодический». Такие примеры Шишков приводил публике, и публика веселилась.

Но как же доставалось, бывало, самому Шишкову! Насмешки сыпались и на него, и на литературное общество, которое он организовал. Называлось оно«Беседа любителей русского слова», и слухи о нем ходили самые нелепые. Будто принято в этом обществе все слова до единого заменять на исконно русские: бильярд‑ шарокат, луза‑ прорездырие, швейцар‑ вестник, проза‑ говор. Тогда же родился и анекдотический текст: «Хорошилище грядет из ристалища на позорище по гульбищу в мокроступах» (то есть будто бы Шишков произносил эту чепуху вместо фразы«Франт идет из цирка в театр по тротуару в галошах»).

Но конечно же Шишков такого не говорил. Возможно, где‑то он и перегибал палку, однако идеи его были вполне ясны: у русского народа нет будущего, если не вернуть ему «русскость». «Мы не для того надели короткое немецкое платье, дабы гнушаться теми, у которых долгие зипуны», ‑ писал он.

Когда в1812 году началась война, Шишков, недавно назначенный государственным секретарем(а заодно и спичрайтером АлександраI ‑ ох, не обошлось без заимствованного словечка!), выступил с речью. Вот тогда слова его оказались понятны и чиновнику, и простолюдину: «У любви к Отечеству только три надежных основания: вера, воспитание и язык». В дальнейшем это переросло в крылатое«За веру, царя и Отечество».

Но почему‑то только скандальное хорошилище и тому подобное навсегда связаны с именем Шишкова‑ для тех, кто вообще слышал это имя.

Мое

А ну‑ка, кто сможет без единой ошибки написать слово «елка»? Казалось бы, чего проще! Но нет, оказывается, и тут не без подвоха.

В 1783 году княгиня Екатерина Дашкова (которая, будучи дамой на редкость энергичной и деятельной, возглавляла при Екатерине II целых две академии наук) созвала авторитетное собрание. Явились настоящие светила: ученые, литераторы, общественные деятели. И принялись они обсуждать, как привести русскую грамматику в более‑менее приличный вид.

Тут Дашкова обратилась к почтеннейшей публике с просьбой: напишите, господа, слово «елка». Собрание удивилось. Тогда Екатерина Романовна аккуратно вывела: «юлка» ‑ по тогдашним правилам. «Надо ли изображать один звук двумя буквами?» ‑ спросила она ученых мужей, имея в виду «е». И сама же ответила на это, предложив в качестве замены удобную новую букву.

Точки над «е» были позаимствованы, вероятнее всего, из немецкого языка, в котором есть умляуты. Мысль академикам понравилась, и был издан указ о том, что слова вроде «юлка», «юж» теперь пишутся по‑новому. Карамзин, Державин идею подхватили, и буква замелькала сначала в личной переписке, а потом и в печати. К удивлению многих, на бумажных страницах появились вдруг «слёзы», «пенёкь», «василёчекь». Авторство «ё» долго приписывали Карамзину ‑ таким активным ё‑популяризатором он был. В Ульяновске (Карамзин родом из Симбирской губернии) возле научной библиотеки теперь даже памятник букве «ё» соорудили, хотя по сравнению с долгожителями алфавита она совсем еще молода.

У кого‑то орфографическое нововведение вызвало яростный протест. Тот же Шишков невзлюбил букву с точками и стирал эти точки отовсюду, где только встречал! Многие типографии тоже не хотели дополнительных хлопот и по старинке печатали «е», а обыватели, напротив, начали вырисовывать точки где им вздумается.

Официально букву «ё» вместе с «й» включили в алфавит только в 1942 году. Есть легенда времен Великой Отечественной, будто бы Сталин заметил, с какой скрупулезностью на немецких картах переведены названия даже самых маленьких русских деревушек: Берёзовку фашист Березовкой не назвал! Был срочно издан указ, чтобы и нам быть такими же точными.

А в 1956‑м все окончательно запутались. Вроде бы букве «ё» четко указали ее место: в детских книжках, например, или в тех случаях, где неясно, как слово прочесть. А в основном она оказалась необязательной: мол, взрослый человек не по слогам читает, разберется. Но филологи не согласны. Попробуй теперь объясни народу, что правильно произносить свёкла, можжевёловый, а опёка и афёра – неправильно и что известный шахматист вовсе никакой не Алехин, а Алёхин!

Фамилиям великих особенно досталось. Некоторые метаморфозы кажутся просто невероятными, настолько привычно нашему уху стало звучание с «е». Так фамилия поэта Афанасия Фета благодаря немецкому происхождению должна была произноситься как Фёт, Уинстон Черчилль ‑ как Чёрчилль, Николай Рерих был прежде Рёрихом. Даже наш старый знакомый Вильгельм Рентген тоже оказался несправедливо обиженным: весь мир знает его как Рентгена. Что уж говорить о французах ‑ тех мы через одного произносим с ошибкой: Матье, Депардье, Монтескье, кардинал Ришелье!

Самой же невероятной жертвой «обесточивания» важной буквы можно считать. Льва Николаевича Толстого. При крещении будущий гениальный писатель получил имя, которое звучало как Лёв! Теперь от этого варианта осталось только Лёва, Лёвушка. Константин Дмитриевич Левин, персонаж романа«Анна Каренина», тоже носит происходящую от этого имени фамилию. И тоже из‑за типографских трудностей навсегда перестал быть Лёвиным.

Сейчас три процента жителей нашей страны носят фамилии со злополучной буквой«ё». Чиновники ее совершенно не уважают: ставят точки, только если захотят, а потом сами же признают вариант без точек совершенной другой фамилией! И поди докажи, кто ты от рождения.

Положение буквы до сих пор шаткое. Ученые периодически покушаются на«ё» с целью изгнать ее из письма. Вот так не очень‑то счастливо живется ей под счастливым номером семь в алфавите. А жаль! Сам Ломоносов был за нее.