Новый Тип Ребёнка

Поиск более эффективных способов улучшить подвижность наших детей с повреждённым мозгом привели нас естественно к исследованию их полного интеллектуального развития, и в начале 1960-ых мы начали учить читать самых маленьких детей с повреждённым мозгом.

У многих из наших детей были проблемы в понимании, и мы рассуждали, что чем раньше они начнут учиться читать, тем лучше могут быть их шансы на успех.

Мы также рассматривали много детей, у которых вообще не было никаких проблем с пониманием. У них было повреждение в среднем мозге и подкорковых областях мозга. У них были огромные проблемы в подвижности, речи и мануальной компетентности, но они понимали всё очень хорошо. Действительно, те дети, которые получают повреждения во время утробного развития, чрезвычайно интеллектуальны.

В то время как их здоровые братья, сестры, ближайшие соседи ползают на животе, на четвереньках, ходят и прыгают по всему дому, они вынуждены в следствии своего повреждения только наблюдать и слушать. У них обостряется наблюдательность и чувство понимания. Как результат, они чрезвычайно настроены на обращение ко всему и всем, находящимся вокруг них.

Так как они плохо или совсем не двигаются, у них есть большая потребность очаровать взрослых и получить от них всё, в чём они нуждаются или чего хотят. В результате к тому времени, когда этим детям два или три года, они имеют понимание, соответствующее пониманию детей несколькими годами старше, и они будут сохранять этот интеллектуальный ритм в течение жизни.

Мы видели свою задачу, чтобы научиться как готовить этих детей так, чтобы они могли ходить, разговаривать, использовать свои руки как это делают все дети. Так как у них было очень высокое понимание, мы посчитали, что они также могли иметь прогресс в ранней программе чтения. Итак, мы начали обучать родителей, как учить читать их двух- трёхлетних детей с повреждённым мозгом.

Результаты были немедленными и поразительными.

Дети, имеющие повреждение в среднем мозге и ранних подкорковых областях, у кого не было проблем с пониманием, также учились читать с удивительной лёгкостью.

Ещё более поразительный, что дети с проблемами понимания также учились читать быстро и легко. Что ещё более важно, мы были удивлены увидеть, что их понимание существенно улучшилось в результате этой новой стимуляции.

Дети были увлечены этой новой программой, ликовали их родители и, конечно, мы тоже.

Мы не понимали в то время, что мы входим в целую новую область знания, в которой мы приобретем понимание процесса интеллектуального роста и жизненных новых способностей в развитии здорового ребенка.

С этой точки зрения дети с повреждением мозга регулярно приходили в Институты для оценки персоналом. Новые программы были разработаны для каждого ребенка, основанные на прогрессе, которого он или она достигли, и родители возвращались домой, чтобы делать свою новую программу ежедневно в течение приблизительно шести месяцев.

Их домашняя программа была балансом между программой подвижности и физиологической программой, чтобы обеспечить хорошее здоровье и действия. Теперь мы добавили интеллектуальную программу раннего чтения.

В результате этой программы мы видели детей, которые - хотя они были все еще с сильно "поврежденным мозгом", были в состоянии читать и понимать, что они читают на годы раньше, чем здоровые дети такого же возраста. Эти четырёхлетних дети еще не могли ходить и говорить, но они могли читать на уровне третьего или четвертого класса, а иногда выше.

Что это означало?

Действительно возможно ли быть с сильно повреждённым мозгом ниже талии и высоко интеллектуальным выше талии? Действительно ли это было преимуществом иметь повреждённый мозг? Никто так не думал. Что это означало?

Мы начали, сначала неохотно, спрашивать самих себя, что было неправильным - не с ребенком с повреждённым мозгом на пути к восстановлению, но с его здоровыми сверстниками, которые не могли делать тех вещей, которые мог делать этот ребенок с сильно повреждённым мозгом.

Казалось ясным, что здоровые дети были не такими, какими они должны быть.

Как раз в это время, когда эта неудобная мысль часто посещала нас, мы начали видеть новый вид ребенка.

Мы должны были бы предвидеть это, что он появится у нас, но мы не предусмотрели. Вместо этого он застал нас врасплох.

Он вошел в наши офисы со своей матерью и отцом и со своим братом или сестрой с повреждённым мозгом. Он обычно сидел в течение всего разговора со взрослыми, длинной истории, оценки и длинных программных сессиях. Он часто задавал очень острые вопросы и часто добровольно отвечал на возникающие вопросы. Он был красноречивым, чрезвычайно хорошо скоординированным, хорошо воспитанным и полностью принимал участие в программе лечения его травмированного брата или сестры.

Однако, этот ребенок не был старшим братом или сестрой ребенка с повреждённым мозгом. Он был младшим братом или сестрой ребенка с повреждённым мозгом. Он был младшим в семье.

Он не был как любой другой ребёнок, из тех, которых мы встречали раньше.

Он немного походил на выжившего из ума взрослого, только более очаровательного и симпатичного, чем большинство бывают взрослых. Все особенности, за которые любят детей, были у него в изобилии. Все особенности, за которые детей иногда считают болью в шее, отсутствовали в нем.

Мы должны были бы ожидать его такого, но мы этого не сделали.

Когда его старший брат или сестра с повреждённым мозгом начали ежедневную неврологическую программу, он был новорождённый. Мать очень мудро позаботилась, чтобы он всё время был с ней и со своим травмированным братом или сестрой. Ребенок всегда включался во всё, что делала мать и её травмированный ребенок по их неврологической программе.

Если старший брат ползал на животе, то это было хорошей возможностью для здорового младенца ползать с ним. И, таким образом, у ребенка была максимальная возможность быть на животе на полу, чтобы исследовать и ползать.

Если старший брат вращался на бревне, чтобы улучшить своё равновесие и вестибулярное развитие, то здоровый ребенок делал то же самое бок о бок с братом. И, таким образом, у мозга ребенка было больше стимуляций к равновесию и вестибулярным областям, чем если бы это было от случая к случаю.

Когда мать начала учить читать старшего брата, ребенок сидел рядом. Каждое слово, которое старший брат видел, ребенок видел тоже. Поскольку у старшего брата были визуальные проблемы, слова для чтения писались очень крупно. Ребенок мог легко видеть эти большие слова, и в результате это дало возможность его визуальным путям развиться быстрее и лучше. Эти слова были выбраны из домашней окружающей среды, таким образом ребенок мог также их легко понять. К тому времени, когда ребенку было меньше года, он фактически мог различать одно от другого многие слова для чтения.

Короче говоря, мать и отец предприняли большие усилия, чтобы предоставить своему травмированному ребенку превосходную неврологическую окружающую среду так, чтобы они могли развить те пути, которые были повреждены и замкнуть разрыв в цепь, созданный травмой головного мозга. Окружающая среда была богата этим, и это обеспечило хорошую стимуляцию сенсорных путей, которые входят в мозг и вполне достаточную двигательную возможность для использования путей, которые выходят из мозга.

Мы рассуждали, что если такая окружающая среда обеспечит детей с повреждённым мозгом стимуляцией, в которой они нуждаются, чтобы стать здоровыми, то не будет ли это выгодно для здоровых новорождённых детей? В конце концов, здоровый новорождённый ребенок должен столкнуться с теми же самыми трудностями, которые противостоят ребенку с повреждённым мозгом. Как ребенок с повреждённым мозгом, так и новорождённый неврологически незрелый. Действительно, здоровый новорождённый и ребёнок с повреждённым мозгом, хотя и очень различны по некоторым параметрам, но на самом деле неврологически очень похожи.

Если мы теперь знали, как сделать, чтобы слепые дети с повреждённым мозгом видели, глухие дети с повреждённым мозгом слышать и парализованные дети с повреждённым мозгом двигались, мы не имели ответов, чтобы создать превосходную окружающую среду для новорождённого ребенка?

Хорошо разработанная программа предоставила бы новорождённому окружающую среду, которая бы намеренно стимулировала его развитие. Это был бы своего рода план страховки, если бы ребёнок имел неврологические проблемы, а мы бы оставили его рост и развитие надело случая.

Это была чудесно захватывающая перспектива для всего персонала. Это привело к многочисленным дебатам и дискуссиям в три часа утра. Они обычно заканчивали, когда кто-то замечал, что мы имеем целую армию травмированных детей, которые зависели от того найдём ли мы ответы, которые помогут им выздороветь.

Наша команда посвятила себя этому вопросу, но она была мала. Мы знали, что мы не могли позволить себе думать о том, чтобы сделать здоровым детям лучше, в то время как дети с повреждением мозга все еще изо всех сил пытались выжить в мире, в котором они были зарегистрированы и забыты.

И таким образом наша мечта о новорождённых младенцах, имеющих пользу от этого драгоценного знания, оставалась только мечтой некоторое время. Время от времени, однако, такие очень красноречивые, скоординированные и абсолютно очаровательные крошечные дети начали появляться в наших офисах с предсказуемой регулярностью. Они не были мечтой. Они больше не были теорией. Они были очень реальны и очень производили впечатление.

Теперь у нас не было никакого выбора. У этих детей были реальные имена и реальные лица. Мы были в ловушке. Мы знали, что неважно, сколько это займёт времени и как малы фонды и неважно, какие будут фонды задействованы, мы оказались перед необходимостью делать что-то для здоровых детей.