Глава 13. Эдриен беспокойно шагала, ее сознание запуталось

Эдриен беспокойно шагала, ее сознание запуталось. Ее короткий сон на солнце не смог развеять ее неуправляемые мысли. Мысли о том, как насколько Хок способен, не говоря уже о том, насколько он этого хочет, к созданию младенцев, чтобы заполнить эту проклятую детскую.

Инстинктивно она избегала северного конца замка, не желая встречаться с кузнецом и с этими заставляющими ее нервничать образами, которые бродили в ее сознании со времени ее болезни.

Она направилась на юг, привлеченная блеском стеклянной крыши и своим любопытством, глубоким как озеро. Они вовсе не варвары, удивлялась она. И если ее догадка верна, то сейчас она идет прямо к оранжерее. Как великолепен разум, который создавал Далкит-на-море. Он был неприступен на западном конце из-за утесов, которые представляли собой отвесный, неприступный спуск к свирепому океану. Растягиваясь к северу, югу, и востоку, сам замок был заключен в гигантские стены, от семидесяти до восьмидесяти футов высотой. Как странно, что тот же разум, который спланировал Далкит как цитадель, сделал его таким прекрасным. Сложный разум человека, который подготовился к необходимости войны, но при этом наслаждался мирным временем.

«Осторожнее, ты заинтригована, не так ли?»

Когда она дошла до оранжереи, Эдриен заметила, что она присоединена к круглой каменной башне. Она неоднократно тратила многие часы, проводимые в Интернете, на изучение средневековых вещей. Клетки? Соколы. Здесь они содержались и тренировались для охоты.

Притянутая искушением пообщаться с животными и скучая по Лунной тени, с болью в груди, Эдриен приблизилась к серой каменной древней башне. «Что имел в виду Хок, когда говорил, что будет обращаться с ней как с одним из его соколов?» - задумалась она. Отлично, она выяснить это сама, чтобы знать, чего ей следует избегать в будущем.

Высокая и совершенно круглая, башня имела только одно окно, которое было прикрыто дощатым ставнем. Что-то там было связано с темнотой, она читала об этом. С любопытством она подошла к тяжелой двери и распахнула ее, потом закрыв ее за собой, чтобы ни один сокол не поддался искушению улететь. Она не хотела дать Хоку какой-нибудь повод чтобы отчитать ее.

Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и она смогла различить при тусклом свете несколько пустых насестов. Ах, клеток нет, значит, это должно быть, башня для тренировки. Эдриен попыталась вспомнить, каким образом в стародавние времена люди тренировали птиц для охоты.

В башне пахло лавандой и специями, тяжелый мускусный запах проникал через каменные стены от прилегающей к башне оранжереи. Это было такое спокойное место. Ох, как легко она может привыкнуть к тому, чтобы никогда снова не слышать шум транспорта; никогда снова не оглядываться через плечо; никогда больше не увидеть Новый Орлеан – конец всем побегам, укрытиям и страхам.

Стены башни были прохладными и чистыми на ощупь, ничего похожего на каменные стены грязной, песчаной тюремной камеры в Новом Орлеане, где она однажды сидела.

Эдриен вздрогнула. Она никогда не забудет эту ночь.

Борьба началась из всех возможных причин – поездки в Акапулько. Эдриен не хотела ехать. Эберхард настаивал.

- Отлично, тогда поехали со мной, - сказал она.

- Я слишком занят, я не смогу взять отпуск, - ответил он.

- Какая польза от твоих денег, если у тебя нет времени наслаждаться жизнью? - спросила его Эдриен.

Эберхард ничего не ответил, он просто смерил ее разочарованным взглядом, который заставлял ее чувствовать себя неуклюжим подростком, неловкой и нежелательной сиротой.

- Хорошо, почему ты продолжаешь отправлять меня в эти поездки в одиночестве? - спросила Эдриен, стараясь оставаться зрелой и сдержанной, но в конце ее вопроса прозвучала жалобная нота.

- Сколько раз я должен объяснять тебе? Я пытаюсь дать тебе образование, Эдриен. Если ты когда-нибудь думала, что сироте, которая никогда не была в обществе, будет легко стать моей женой, тогда подумай об этом снова. Моя жена должна быть культурной, искушенной, европейски…

- Не посылай меня снова в Париж, - торопливо сказала Эдриен. - В прошлый раз там неделями шел дождь.

- Не прерывай меня снова, Эдриен. - Его голос был спокойным, слишком спокойным и тщательно взвешенным.

- Разве ты не можешь поехать со мной – хотя бы раз?

- Эдриен!

Эдриен застыла, чувствуя, что ведет себя глупо и неправильно, даже не смотря на то, что она знала, что она поступает разумно. Иногда она чувствовала, что он как будто не желает видеть ее рядом с собой, но в этом не было смысла – он собирался жениться на ней. Он готовил ее к тому, чтобы стать его женой.

Но все равно, у нее были сомнения…

Вернувшись из недавнего путешествия в Рио, она услышала от своих старых друзей в «Блайнд Лемон», что Эберхард не так уж много времени проводил в своем офисе – но его видели в его роскошном Порше с такой же роскошной брюнеткой. Приступ ревности пронзил ее.

- Кроме того, я слышала, что ты не работаешь слишком усердно, когда я уезжаю, - пробормотала она.

Тогда борьба началась всерьез, напряжение возрастало до тех пор, пока Эберхард не сделал то, что удивило и ужаснуло Эдриен настолько, что она вслепую выбежала в душную новоорлеанскую ночь.

Он ударил ее. И, воспользовавшись ее ошеломленной пассивностью, - не один раз.

Рыдая, она запрыгнула в Мерседес, который Эберхард нанял для нее. Она надавила на акселератор и машина рванулась вперед. Она ехала вслепую, на автопилоте, окрашенные тушью слезы оставляли следы на кремовом шелковом костюме, который Эберхард выбрал, чтобы она надела его этим вечером.

Когда полиция вытащили ее из машины, утверждая что она ехала со скоростью более ста миль в час, она знала, что они лгут. Они были друзьями Эберхарда. Возможно, он позвонил им в тот момент, когда она покинула его дом; он знал, какой дорогой она всегда ездит домой.

Эдриен стояла рядом со своей машиной вместе с полицейскими, ее лицо было опухшим и в синяках, ее губа кровоточила, она всхлипывала и извинялась голосом, в котором слышались истерические нотки.

Только гораздо позже ей пришло в голову, что ни один из полицейских даже не спросил, что случилось с ее лицом. Они допрашивали несомненно избитую женщину, не показывая даже унции заинтересованности в том, что случилось.

Когда они надели на нее наручники, отвезли ее в участок и позвонили Эберхарду, она вовсе не удивилась, когда, повесив трубку, они печально посмотрели на нее и отправили ее в камеру.

Три дня провела она в этом адском месте, вот так Эберхард смог настоять на своей точке зрения.

Именно этой ночью она поняла, как он опасен на самом деле.

Эдриен обняла себя руками в прохладе башни, отчаянно пытаясь изгнать образы красивого мужчины по имени Эберхард Дэрроу Гарретт и глупой молодой женщины, которая вела одинокую, защищенную жизнь в сиротском приюте. Она была такой легкой добычей. Ты видел маленькую сироту Эдри-Анни? Маленькая дурочка Эберхарда. Где она слышала эти издевательские слова? На яхте Руперта, когда они думали, что она ушла вниз, чтобы принести еще напитков. Она яростно задрожала. Я никогда не буду больше игрушкой мужчины!

- Никогда, - громко поклялась она. Эдриен потрясла головой, чтобы остановить болезненный поток воспоминаний.

Дверь отворилась, впуская внутрь широкую полосу яркого солнечного света. Затем она снова закрылась и воцарилась абсолютная темнота.

Эдриен застыла, собралась и заставила свое сердце биться медленнее. Она это уже испытала. Прятаться, ждать, быть слишком напуганной чтобы вздохнуть, из опасения выдать охотящемуся за ней ее точное местоположение. Сколько она убегала и пряталась! Но нигде не было убежища. До тех пор, пока она наконец на нашла его на темных улицах Сиэтла, пройдя через вечность мрачного ада, по каждой проселочной дороге между Новым Орлеаном и пристанищем на северо-восточном тихоокеанском побережье.

Горькие воспоминания грозили захлестнуть ее, когда хриплый напев нарушил тишину.

Хок? Поет? Колыбельную?

Гэльские слова звучали хрипло, раскатисто и глубоко – почему она не подозревала, что его голос походит на тягучие ириски? Он почти мурлыкал, когда говорил; он мог соблазнить мать-аббатису Святого Сердца, когда пел.

- Тебе интересно, не так ли? Я вижу, ты пришла по своей собственной воле. - Его шотландский акцент прокатился по башне, когда он закончил припев.

- Пришла куда? - вызывающе спросила она.

- Чтобы приучаться к моим рукам. - В его голосе звучало удивление, и она слышала шуршание его килта, когда он двигался в кромешной тьме.

Она не удостоит это заявление ответом.

После долгой паузы, килт снова зашуршал, затем она услышала:

- Ты знаешь, каким качествами должен обладать сокольничий, сердце мое?

- Какими? - проворчала она вопреки себе, потихоньку двигаясь назад. Она вытянула руки в темноту, подобно самодельным антеннам.

- Это требовательная должность. Немногие мужчины могут быть квалифицированными сокольничими. Немногие обладают нужным характером. Сокольничий должен быть человеком бесконечного терпения, острого слуха и поразительного зрения. Он должен быть смелым духом, и обладать нежной, но твердой рукой. Он должен постоянно приспосабливаться к своей птичке. Знаешь, почему?

- Почему? - прошептала она.

- Потому что соколы – очень чувствительные и легковозбудимые создания, сердце мое. Считается, что они страдают от головной боли и других человеческих болезней, настолько они чувствительны. Их чрезвычайная восприимчивость делает их самыми прекрасными и самыми успешными охотниками во все времена, но также может сделать их и самыми требовательными. А неприрученный… ах, моя сладкая, неприрученный сокол – это самый настоящий вызов из всех. И наиболее стоящий.

Она не станет спрашивать, что значит неприрученный.

- Ты спрашиваешь себя: «что значит неприрученный?» в глубине своей упрямой, закрытой душе, сердце мое? - Он раскатисто рассмеялся и смех эхом отозвался от каменных стен внезапно ставшей благоуханной башни.

- Хватит звать меня «сердце мое», - пробормотала она, двигаясь назад, очень осторожно. Она должна найти стену. Башня была круглой, так что стена рано или поздно приведет ее к двери. Она с таким же успехом могла бы быть слепой в этой полной темноте.

Она услышала его шаги по каменному полу. О небеса, как он мог видеть ее? Но он направлялся прямо к ней! Она украдкой и медленно попятилась.

- Я знаком с темнотой, девушка, - предупредил он. - Я найду тебя. Я – лучший из сокольничих.

Она ничего не ответила, не издала ни звука.

- Неприрученный сокол – это дикий, взрослый сокол, - продолжал он, в его голосе содержался намек на улыбку. - Обычно сокольничий отказывается принимать вызов и тренировать такую птицу, но иногда, под очень редкой луной, такой, например, как та полная луна, которая была вчера вечером, сокольничий замечает такую прекрасную птицу, такого великолепия, что он отбрасывает все предосторожности и ловит неприрученную птицу, поклявшись привязать ее к себе. Он клянется, что заставит ее забыть все ее дикое свободное прошлое, - прошло ли оно в темноте или на свету – и даст ей свободу только в будущем, рядом с ее сокольничим.

Она не должна отвечать ему, он последует на ее голос.

- Мой сладкий сокол, мне рассказать тебе, как я буду укрощать тебя?

Тишина, абсолютная тишина. Они кружили в тишине, как осторожные животные.

- Сначала я закрою мою леди черным шелковым капюшоном, чтобы лишить ее зрения.

Эдриен задушила свое негодующее восклицание дрожащей рукой. Складки ее платья зашелестели, когда она быстро отступила в сторону.

- Потом я притуплю ее когти.

Мелкие камешки усыпали пол почти на целый ярд. Она отступила назад, прихватив свои юбки, чтобы они были неподвижны.

- Я прикреплю путы и изящные колокольчики к ее лодыжкам, чтобы я мог знать о каждом ее движении, потому что я тоже нахожусь в темноте.

Она издала затрудненный вздох – почти задохнулась – и затем обругала себя за ошибку, зная, что он проследит ее путь по ее предательскому вздоху. Она знала, что его стратегия заключалась в том, чтобы продолжать говорить до тех пор пока он не спровоцирует ее на то, чтобы выдать себя. И что потом? Она могла только догадываться. Станет ли Хок заниматься с ней любовью здесь и теперь в темноте башни? Дрожь пробежала по ее телу, и она не была уверена, было ли это от страха. Она вовсе не была в этом уверена.

- Затем – ремешок, чтобы привязать ее к ее шесту, до тех пор, пока мне не нужно будет больше привязывать ее. До тех пор, пока она не станет привязана своей собственной свободной волей. И самая лучшая часть – длинный, медленный процесс, в течение которого она привяжется ко мне. Я буду петь ей, одну и ту же сладкую песню, до тех пор, пока она не привыкнет к звуку моего и только моего голоса…

И его богатый, напоминающий ириски, голос начал тот же хриплый напев колыбельной, от которого таяла ее воля.

Эдриен медленно отступила назад; она практически почувствовала колебания воздуха, когда он прошел рядом с ней, почти в дюймах от нее. Где же эта стена?

Она почти закричала, когда он нашел ее в темноте, и некоторое время сопротивлялась его железной хватке. Его дыхание овевало ее лицо, и она сопротивлялась его объятиям.

- Спокойно, мой сладкий сокол. Я не причиню тебе вреда. Никогда, - хрипло прошептал он.

Эдриен чувствовала обжигающий жар его бедер через тонкое шелковое платье. Она была окутана опьяняющим запахом мускуса и мужчины.

«Ох, красивый мужчина, почему я не смогла встретиться с тобой до того, как моя последняя иллюзия была разрушена?» - сокрушалась она. Она сражалась с его руками, обнимавшими ее, баюкавшими ее.

- Отпусти меня!

Хок проигнорировал ее протесты, притянув ее ближе в стальных объятиях.

- Да, я просто должен ослепить тебя. Или, возможно, мне придется связать тебе руки и зарыть тебе глаза шелком, и положить тебя на мою постель, раздеть догола и оставить тебя открытой только одним ощущениям, до тех пор, пока ты не привыкнешь к моим прикосновениям. Укротит ли это тебя, мой сладкий сокол? Сможешь ли ты полюбить мои прикосновения? Жаждать его, как я жажду тебя?

Эдриен судорожно сглотнула.

- За соколом нужно ухаживать с непрестанной и суровой любовью. Когда ты забираешь у него свет, ослепляешь его, он учится ощущать другими органами чувств. Чувствами, которые не лгут. Сокол – мудрое создание, он верит только в то, что он чувствует, что он может держать в своих когтях или клюве. Трогать, обонять, слышать. Когда ему медленно возвращают его зрение и свободу, он привязывается к руке, которая делает это для него. Если он не в состоянии доверять своему хозяину, и не демонстрирует ему абсолютную преданность в конце своего обучения – он будет пытаться сбежать при каждой возможности. - Он остановился, его губы задохнулись рядом с ее. - Ни один из моих соколов ни взлетел с моей руки, чтобы потом не вернуться, - предупредил он.

- Я не глупая птица…

- Нет, не глупая, но прекраснейшая. Сокол – единственная среди птиц, которая может соревноваться с ястребом в высоте полета, скорости и аккуратности. Не говоря уже о силе своего сердца.

Она проиграла ему уже в тот момент, когда он начал петь. И она больше не протестовала, когда его губы слегка потерлись о ее. Не сопротивлялась она и в следующее мгновение, когда руки Хока на ее теле стали твердыми, горячими и требовательными. Уговаривающими. Притязательными.

- Ты взлетишь для меня, сладкий сокол? Я вознесу тебя выше, чем ты когда-либо была. Я научу тебя достигать высот, о существовании которых ты только мечтала, - пообещал он, покрывая поцелуями ее подбородок, нос, ее веки. Его руки обхватили ее подборок в темноте, он ощущал каждый изгиб, каждую плоскость и шелковистую впадинку на ее лице и шее своими руками, запоминая нюансы.

- Почувствуй меня, девушка. Ощути, что ты делаешь со мной! - Он прижался своим телом к ее телу, и покачал бедрами, для того, чтобы она почувствовала его разбухшую мужественность, которая поднималась под его килтом и дразнила внутреннюю часть ее бедер.

И вот нашлась стена, просто она была за ее спиной все это время. Прохлада камня, прикоснувшегося к ее спине, и жар Хока, прожигающий ее сквозь перед ее платья. Она подняла руки, чтобы стукнуть его, но он поймал их и прижал к стене над ее головой. Его сильные пальцы разжали ее стиснутые пальцы, переплелись с ее и дразнили ее руки. Ладонь к ладони, распластанные по стене.

- Мой сладкий сокол, - выдохнул он в ее шею. - Сражайся со мной, как хочешь, но все это сведется к нулю. Я направил все усилия на тебя, и это первый раз, когда ты будешь ослеплена. В этой темноте ты будешь узнавать мои руки, когда они будут прикасаться к каждому шелковистому дюйму твоего тела. Я не возьму у тебя ничего, кроме этого. Ты только будешь терпеть мои прикосновения, тебе даже не нужно будет видеть мое лицо. Я буду терпеливым, пока ты будешь смягчаться к моим прикосновениям.

Его руки превратились в жидкий огонь, сдвигая ее платье вверх по ее бедрам и выше, и ох! Они не имела ни малейшего понятия, где искать предметы нижнего белья этим утром. Его руки, его сильные красивые руки массировали ее бедра, мягко раздвинули их, для того чтобы просунуть одну из горячих мускулистых ног среди них. Он замурлыкал, издав низкий хриплый рык мужского триумфа, когда почувствовал предательскую влажность между ее бедер. Эдриен неистово вспыхнула, вопреки ее намерениям ее руки вспорхнули вверх и остановились на его плечах, затем скользнули глубоко в его мягкие, пышные волосы. Ее колени, и без того дрожащие, начали подгибаться, когда он ослабил лиф ее платья и опустил голову к ее грудям, облизывая ее набухшие соски и слегка касаясь их зубами.

Она совершенно не заметила, когда он задрал свой килт вверх; но она определенно ощутила его твердый, горячий, тяжелый, возбужденный член, прижавшийся к ее бедру. Эдриен издала горловой звук: наполовину рыдание, наполовину просьбу. Как он сделал это с ней? Едва касаясь ее, Хок каким-то образом смог распустить каждую унцию сопротивления в носимом ею плаще отчуждения, который она кропотливо соткала.

Такого никогда не происходило с Эберхардом! Ее разум покинул ее тело, и она уцепилась за руку, которая ослепила ее. Она попробовала своими губами руку, которая лишала ее зрения – повернув голову и поймав его палец своим языком. Эдриен почти закричала, когда он поместил этот же палец в скользкий жар между ее ног.

- Полетай для меня, сладкий сокол, - убеждал он, обхватив одну из ее тяжелых грудей своей рукой и облизывая ее сморщенную вершинку. Он безжалостно дразнил ее, нежно пощипывая ее, касаясь ее всюду.

Его губы вернулись и захватили ее с отчаяньем, произведенным слишком долго отрицаемым голодом. Голод, который может никогда не ослабеть. Его поцелуй был длинным, жестким и причинял боль, и она наслаждалась его невысказанными требованиями. Она всхлипнула, когда подушечка его пальца нашла маленькое горячее уплотнение, гнездящееся в ее складках, и голова Эдриен откинулась назад, в то время как поднимающаяся волна забрасывала ее все выше и выше. Уступая его пальцам, его языку и губам, она пожертвовала последней частицей своей сдержанности.

- Эдриен, - хрипло шептал он, - ты такая красивая, такая сладкая. Пожелай меня, девушка. Нуждайся во мне, как я нуждаюсь в тебе.

Она ощущала жар в месте, у которого не было такого названия, которое она бы знала – и это завлекало ее еще дальше.

Эдриен пыталась сказать слова, которые – она знала – должны быть сказаны. Единственное слово, которое, как она знала, освободит ее. Этот легендарный соблазнитель женщин – ох, как легко было догадаться, почему легионы женщин падали перед ним! Он был так хорош в этом. Он почти заставил ее поверить, что ее и только ее он жаждет. Почти, что сделал ее снова дурочкой.

Но именно поэтому их и называли повесами. Волокитами. Дон Жуанами. Они применяли те же навыки и непреклонную решимость в соблазнении, что и в ведении войны – завоевать любой ценой.

Восстанавливая свою обратившуюся в лохмотья оборону, она ожесточила свою волю против его ухаживаний.

Хок пропал. Он пропал именно в тот момент, когда впервые увидел околдовавшую его девушку. И не имеет значения, какие странные грезы приходят из ее секретного и ужасного прошлого. Он найдет способ стереть все ее опасения. Все, что Гримм рассказал ему, ничего не показывает. Своей любовью он в свое время преодолеет любое препятствие. Она будет его подругой, леди-ястребом, теперь и навсегда. Он высоко оценил ее податливость своими руками, смаковал подобно редчайшему деликатесу сладкий мед ее губ, дрожал при мысли, что однажды она будет пылать к нему той же страстью, что и он к ней. С ней это никогда не будет так, как это было прежде, пусто и неискренне.

Нет, эта девушка станет ему парой на всю жизнь. Она не так ценила красоту, которую обожали другие женщины. Эта девушка обладала собственными секретами. Собственными ужасами. Своей собственной глубиной. В целом, действительно редкая девушка. Он тонул, тонул в ее глубинах… поцелуй стал более глубоким, и он почувствовал, как ее зубы задели его нижнюю губу. Это привело его в неконтролируемое безумие.

- Ох! - выдохнула она, когда он прикусил ее шелковистую шею.

Ободренный своим успехом, он вдохнул, чтобы произнести первые предварительные слова. Ему нужно было сказать ей, нужно было дать ей понять, что это вовсе не было игрой. Что за всю свою жизнь он не испытывал ничего подобного, и никогда не испытает снова. Она была той, кого он ждал все эти годы – той, кто заполнит его сердце.

- Эри, мое сердце, моя любовь, я…

- Ох, тише, Адам! Не нужно слов. - Она прижала свои губы к его, чтобы он замолчал.

Хок застыл, твердый как арктический ледник, и почти такой же холодный.

Его губы замерли под ее губами, и сердце Эдриен закричало в агонии. Но насколько сильнее закричало бы оно, если бы из нее снова сделали игрушку?

Его руки жестоко сжались по ее бокам. Они оставят синяки, которые будут видны несколько дней. Медленно, очень медленно его пальцы разжались.

Она сказала это имя!

- В следующий раз, когда ты произнесешь имя Адама, девушка, я прекращу просить то, что и так принадлежит мне, и начну брать это. Кажется, ты забыла, что ты принадлежишь мне. Мне не нужно соблазнять тебя, потому что я могу просто уложить тебя в мою постель. Выбор за тобой, Эдриен. И я прошу тебя – выбирай с умом.

Хок покинул башню не сказал больше ни слова, оставив Эдриен одну в темноте.