Власть как источник печатной коммуникации в России

ХV в. в истории нашей страны прошел под знаком объединения русских земель вокруг Москвы. Если во времена Владимира I Святославича и Ярослава Мудрого литература обсуждала проблемы судьбы Русской земли, ее предназначения в мировой истории, то к этим же мыслям о будущем России она вернулась уже в конце ХV в., накануне окончательного освобождения от иноземного ига. Анализируя литературу второй половины ХV в., Д.С. Лихачев отмечал главные вопросы, поднимаемые ею: «Что такое государственная власть, какие на нее накладываются обязанности перед народом? Почему некоторые из мировых держав сходят с исторической сцены, подпадают под чужеземное иго и как сохранить свою национальную независимость?…До каких пределов простирается власть государя над своими подданными и в какой мере государь отвечает за их нравы и грехи перед богом?[210]». Образование единого мощного государства закономерно поставило перед народом ряд политических, исторических и национальных задач, разрешить которые, в первую очередь, должна была общественная мысль.

В чем состояло своеобразие общественно-политической мысли накануне появления книгопечатания в России?

Сегодня мы располагаем целым рядом доказательств, что народное собрание как орган первобытной демократии в эпоху догосударственного или племенного быта было известно всем славянским племенам, оно было характерно не только для Новгорода и Пскова. В то время, как в Средней и Западной Европе
с образованием государств решающую роль принимает на себя феодальная аристократия, а народные собрания или прекращают свое существование или практически не играют политической роли, в России демократический элемент в государственном управлении играет важную, нередко решающую роль в жизни русских земель от Киева до Новгорода и от Волыни до Ростово-Суздальской земли. Летописец ХII в. отмечает, что население старших областных городов «изначала» сходилось на вече «яко на думу» и принимало решение, которому затем подчинялись младшие города (или «пригороды»).

Однако в Х и ХI вв. с усилением центральной власти при князьях Владимире Святом и Ярославе Мудром племенные сходки начинают терять свое политическое значение. Удельный порядок, установившийся после Ярослава, стал причиной упадка общественного сознания и нравственно-гражданского чувства и в князьях, и в обществе, он гасил мысль о единстве и цельности Руси, об общем народном благе. Политическое дробление вело к мельчанию политического сознания, охлаждению чувств социального единства. Примечательно, что когда из ряда измельчавших и обедневших князей один, более сильный, начинал борьбу против другого, менее сильного, то на помощь не приходили не только соседние князья, привыкшие к отчуждению и отвыкшие действовать сообща, но и общества удельных князей, ибо связи между обществом и князьями были предельно слабыми.

Удельное дробление северо-восточной части Руси и монголо-татарское нашествие на юго-западную часть разделили русских на две части. И ни удельное дробление, как было сказано выше, ни тем более иноземное иго не способствовали подъему уровня общественного сознания. Характеризуя последствия последнего, следует отметить, что за время монголо-татарского нашествия население Руси уменьшилось в несколько раз[211]. Города – носители просвещения, ремесел и культуры - оказались разоренными, на их восстановление требовались столетия. Деревни, как правило, были сожженными, правда, им удавалось быстрее восстановиться, чем городам, но общий уровень их развития был много ниже городского. Кроме этого, как уже отмечалось в предыдущей главе, монголо-татарское нашествие на четверть тысячелетия отрезало Русь от европейских связей, европейского развития.

Что могло способствовать росту общественного сознания? Укрепление разного рода свобод. Но, как мы видим, русское общество не готово было к предъявлению своих требований на свободы, в отличие от обществ западных стран[212]. Прежние же свободы, как отмечает Н. Эйдельман, «сгорели в пожарах ХIII – ХIV веков»[213], пожарах междоусобных и монголо-татарских.

Для того чтобы Руси удалось выжить в этих новых условиях, требовалось объединение, о котором речь на русской земле велась не одно столетие. В случае объединения русских земель возможны были два варианта управления, характерных для крупных территорий, какой была Русь. Первый – когда большую роль играло бы местное самоуправление, избранное населением и отчасти контролируемое из центра. Второй – централизованный, когда административная власть охватывала бы все сферы жизнедеятельности общества сверху донизу, подавляя малейшее самоуправление. Случайно ли Иван Ш, отказавшийся от титула «великий князь Иван Васильевич» и принявший более пышный титул «Иоанн, Божею милостью Государь всея Руси и Великий князь Владимирский и Московский и Новгородский и Псковский и Тверской и Югорский и Пермский и Болгарский и иных», а вслед за ним Иван Грозный, придавший своему титулу значение абсолютной, неограниченной власти монарха над своими подданными, выбрали второй путь? Вернее всего, нет.

Когда в Англии и во Франции, за сто лет до введения крепостного права в России, английские и французские власти в связи со Столетней войной и прокатившейся по Европе чумой попытались законодательно закрепить ужесточение финансового бремени крестьян и их зависимость от сеньоров, это вылилось в народные волнения[214]. Европейские монархи не стали настаивать не потому, что они были «добрее» русских, а потому, что осознавали границы своих возможностей: попытки французских и английских королей усилить свою власть встречали ожесточенное сопротивление со стороны народа, дворянства, парламента, целых городов[215].

Русское же население, обессиленное татарским нашествием и княжескими междоусобицами, не смогло сопротивляться жесткой централизации, упразднению самоуправления, а впоследствии – крепостничеству и деспотизму власти. Н. Эйдельман в связи с этим изрек очень глубокую по своей значимости мысль: «Народ мог все <…> Даже невольно в известном смысле содействовать собственным закабалителям»[216].

История русского народа подтверждает эти слова. Народ, пребывавший в состоянии социальной апатии после 250-летнего монголо-татарского ига и не меньших по продолжительности междоусобиц русских князей, не готов был отстаивать свои права и гражданские свободы. И Иван Грозный при помощи своих сподвижников, не чувствуя серьезного сопротивления в широких народных массах, всячески подавлял всевозможные виды децентрализации, ростки «демократии», древнерусские права на свободу. Он боролся не просто с боярами, как объявлял, а со всеми боярами, дворянами, представителями духовенства и даже простыми людьми, которые в какой-либо форме стремились отстаивать право на самостоятельность[217]. Он жестоко расправился с членами Боярской думы и с представителями Избранной рады Сильвестром и Адашевым, стремившимися ограничить единовластие «мудрыми советниками» от всей земли. Да, он созывал Земские соборы – к этому его принуждала Ливонская война, постоянная нехватка денег, но он ненавидел это свободное народное образование и в итоге казнил многих депутатов.

На данном российском историческом фоне развивалась следующая система передачи мыслей, идей, информации.

Сразу можно отметить, что к ХVI в. Россия разительно отличалась от Европы. Иностранный путешественник в начале ХVII в. в своих записках отмечал, что «невежество русского народа есть мать его благочестия: он не знает ни школ, ни университетов; одни священники наставляют юношество чтению и письму, но, впрочем, и этим занимаются немногие»[218]. Изменилось и отношение духовенства к знаниям. Представители западнорусского православия создали целую теорию, согласно которой любовь к знанию представлялась изменой вере, а развитие ума вело к гибели души. Такой подход к знаниям был связан с тем, что в ХVI веке стало ясно: низшего образования (уметь читать, не зная грамматики, т.е. различая части речи и предложения) духовенству, для которого грамотность была необходимой принадлежностью профессии, недостаточно. Однако среднее образование, копируемое из средневековой Западной Европы, предполагало изучение диалектики, риторики, математики, астрономии и т.д., что подготавливало к восприятию философии, за изучением которой следовало изучение богословия. Поэтому представители западнорусского православия усматривали в образовании одну гордость и напоминали, что гордость – первородный грех Рима: гордость побудила Рим искать опоры в разуме, «во тьме поганых наук» Аристотеля и Платона, а не в Священном Писании[219].

Все это имело место быть в новом Московском государстве.

Однако как бы низко ни оценивали уровень общественного сознания и уровень знания русских людей иностранцы, как бы ни стремилось духовенство затормозить процесс распространения знаний и развития идей, самостоятельного мышления, но именно в шестнадцатом веке на страницы книг была вынесена полемика противоборствующих политических сторон относительно дальнейшей судьбы России и именно этот период считается периодом появления первых ростков самосознания слабого в России посадского населения.

В это время рукописная книга продолжала развиваться. Объединение русских земель вокруг Москвы, укрепление централизованного государства, формирование многонационального государства требовало сосредоточения в руках власти всех средств идеологического воздействия, важнейшим из которых была книга.

Функции книги в ХVI в. значительно расширились. Рост феодального землевладения, усиление закрепощения крестьян обусловили появление документальной и актовой книги (копейных и записных книг). Развитию книги способствовал рост числа государственных учреждений. Появились законодательные книги – судебники. В середине ХVI в. на городских площадях работали писцы-профессионалы, которые выполняли нотариальные функции и переписывали книги на заказ или на продажу. До нас дошло и значительное число учебников этого периода[220].

Однако важнейшей функцией книги, как уже отмечалось, была идеологическая. Можно сказать, что литература ХVI в. – это литература прежде всего публицистическая, проникнутая пафосом политических столкновений, но в первую очередь защищающая идеологию сторонников централизованного государства. Она была орудием воздействия на социум и отличалась откровенно воинственной тенденциозностью.

Так литературная сторона жизни России ХVI в. примечательна произведениями Ивана Пересветова. Некоторые специалисты считают Пересветова исторически реальной личностью, дававшею царю советы по управлению государством, большинство из которых было воплощено в действительность[221]; другие полагают, что Иван Пересветов – это псевдоним либо Ивана Грозного, либо его приверженцев[222]. Основная идея этих произведений: самодержавие – средство для водворения на Русской земле, обиженной «сильными людьми» (боярами), человеческих взаимоотношений, основанных на правде. Ради правды и нужна «гроза царская». Следовательно, при помощи литературы, возможно, Иван Грозный пытался популяризировать свои идеи и отстаивать правоту своих действий.

Важной характеризующей чертой для литературы ХVI столетия является и полемика боярина князя А.М. Курбского, вынужденного бежать в Литву в 1564 г., с Царем Иваном IV Грозным. Курбский в своих письменных обращениях к государю отрицал новый порядок, заведенный в Московском государстве, усматривая в нем насилие. Он считал «правильным» государственное устройство, основанное на совместном управлении государя, бояр и даже народа, путем использования боярского совета и земского собора. Курбский не предлагал ничего нового, он лишь отстаивал прежние права. Царь Иван Грозный сводил свои политические идеалы к мысли о неограниченной самодержавной власти. Характеризуя эпоху Ивана IV, Карамзин писал, что он признает за Иоанном много правительственных доблестей, деловитость, веротерпимость, любовь к просвещению, талант законодателя и государственного организатора[223]. И, тем не менее, царствование Иоанна, одно из многообещающих в его начале, историограф ставит по его конечным результатам в один ряд с монгольским игом и бедствиями удельного времени[224].

И Карамзин был прав, потому что Иван Грозный подчинил себе всю экономическую и социально-политическую жизнь в стране, тем самым лишая народ возможности самосовершенствования, выработки внешней ответственности через укрепления собственности, а впоследствии – через становление разного рода свобод.

Какое-то время литература еще несла, с одной стороны, христианский призыв к «терпению» и «смирению», что должно было уравновесить произвол властей; с другой стороны, она поднимала вопросы системы государственного управления с применением, например, земства (Валаамская беседа») или говорила о необходимости законов, принимаемых в интересах «гармонии» сословий, потому что в противном случае «сильный погнетет бессильного».

Но скоро литература была поставлена на службу интересам реформ в государственном и церковном управлении. В «Домострое», отредактированном священником Сильвестром, наставником и на определенном этапе сподвижником Ивана IV, десять главок из шестидесяти с лишним посвящено вопросам уважения гражданами светских и духовных властей[225].

Тем не менее неисправные церковно-служебные книги нередко использовались в ХVI в. в политической борьбе, толкуя «развратно» содержание «божественных книг». Вопрос об исправлении церковных книг был поставлен на Стоглавом соборе, созванном Иван IV и Митрополитом Макарием в 1551 г. Собор постановил ввести строгую духовную цензуру и обратился к царю с просьбой «запретить великим запрещением во всех городах, чтобы христиане не читали и не держали у себя книг богомерзких и еретических»[226]. Так появляются «отреченные», или запрещенные, книги и первые цензурные установления: «О исправлении книжном», «О книжных писцах», «О злых ересях» и др. Именно от Стоглавого собора можно исчислять историю цензуры в России. Жесткая централизованная власть, стремясь к регламентации всех сфер жизнедеятельности общества, в первую очередь прибегла к контролю как за письменным, так и за устным словом с целью регуляции процессов формирования и развития общественного мнения.

С конца ХV в. цензура распространяется и на летописные записи. И если в ХV в. летописи все чаще контролируются государственной властью, постепенно превращаются в «чтение для политического воспитания подданных»[227], корректируют легенду о происхождении и значении нового московского государства, придавая Московской Руси черты избранной богом державы, а городу Москве – имиджа могущественнейшего (по крайней мере с ХIV в.) города Руси[228], то с ХVI в. летописцы становятся послушными проводниками выдвигаемых правителями политических концепций[229]. Потому «Летописец начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича», охарактеризованный Д.С. Лихачевым как «последнее большое летописное произведение, совместившее обе стихии – приказно-документальную и хронографическую», постоянно находится в поле зрения царя и создается очевидно тенденциозно. И как результат четко проводимой самодержавной идеологической политики для рукописной книжности вообще были характерны, особенно со второй половины ХVI в., с одной стороны, создание целых книжных комплексов, призванных просвещать русских людей (и тем самым утверждать опять-таки величие русского самодержавия), а с другой стороны, - жестокая расправа с инакомыслием.

Однако данные мероприятия не остановили появления «неисправных» книг. По-прежнему продолжали поступать в продажу церковные книги, переписанные безграмотно, с искаженным текстом. Число таких книг не уменьшалось, а увеличивалось.

С завоеванием в 1552 г. Казанского ханства правительство Ивана IV стало насильственно вводить христианство среди татар. Началось массовое строительство церквей, для которых в большом количестве требовались богослужебные книги. Стремясь удовлетворить резко возросший спрос на святые книги, Иван Грозный велел покупать книги на торгу, но большинство книг оказались непригодными к употреблению в силу многочисленности ошибок в них.

Все это стало предпосылками появления книгопечатания в России. Во-первых, рукописным способом оказалось невозможным изготовить необходимое число книг. Во-вторых, осуществить контроль над переписыванием книг, которое велось в разных уголках обширных русских земель, было также практически невозможно. Контроль можно было обеспечить только при централизованном копировании книг. Примечательно, что именно под Казанью оказались первые печатные московские книги – Евангелия и Псалтырь.

Помимо увеличения спроса на книгу в количественном отношении, возникла острая необходимость упорядочения текстов и осуществления контроля за его правильностью. Этого требовали еретические движения ХV – ХVI вв.

Таким образом, если в Европе появление книгопечатания обусловливалось потребностью населения в знаниях, то в России – потребностью власти иметь дополнительные рычаги управления народом.

Все это, а именно: распространение грамотности и образования, увеличение количества церквей и монастырей (особенно в городах Москве, Казани и их пределах), государственная реформа управления (реформа суда, создание стрелецкого войска, губные и земские учреждения и т.д.), необходимость исправления церковно-служебных книг – все это вело к заинтересованности в появлении книгопечатания и со стороны церкви, и со стороны правительства, и со стороны достаточно широких кругов русского общества.

С середины ХVI в. правительство Ивана Грозного приступило к изысканию возможностей для освоения типографского искусства.

Очевидно, что к 50-м гг. Иван Васильевич Грозный знал о печатных книгах и видел их[230]. Трудно сегодня достоверно определить, что послужило поводом для повеления царя с благословения митрополита Макария строить дом под «штанбу» (типографию). Но причина состояла в том, что книгопечатание являлось составной частью реализации планов государя по укреплению самодержавия – было одним из инструментов такого укрепления: помогало глубже и вновь (Казанское ханство) насаждать христианство, поддерживающее «богоданность царской власти», строить новую государственность – судебные, губные и земские учреждения. Примечательно, что в послесловии к Апостолу также указываются официальные причины книгопечатания в Москве: потребность в большом количестве церковных книг для Москвы, Казани и других городов и исправление книжное. В одном из сказаний об этом решении Ивана IV было отмечено следующее: «Бог вложил царю благую мысль – произвести от письменных книг – печатные для того, чтобы впредь святые книги изложилися праведно и дабы можно было испущать их во всю Русскую землю»[231].

Итак, 19 апреля 1563 г. на Печатном дворе русские печатники приступили к созданию первой, подготовленной в России печатной книги. Первой печатной изготовленной в Москве русской книгой стал «Апостол», создателями ее были дьякон церкви Николы-Гостунского в Москве Иван Федоров Москвитин и Петр Тимофеевич Мстиславцев (из г. Мстиславля), которым помогали помощники.

С 1563 по 1565 гг. Иван Федоров и Петр Тимофеев напечатали «Апостол», затем Евангелие и затем «Часовник»[232] (два издания). Вскоре после завершения работы над «Часовником» первопечатники подверглись гонениям за свою деятельность и вынуждены были покинуть Москву возможно, потому, что подрывали промысел «списывателей книг», возможно, потому, что в книги были внесены изменения. В итоге разъяренный народ стал орудием в руках или заинтересованных завистников-писцов, или священнослужителей.

Сам народ не поднялся еще до понимания значения печати, ее необходимости и роли в общественном сознании. А все, что не познано, не может быть принято.

После отъезда Ивана Федорова и Петра Мстиславца в Литву ученики Федорова Андроник Тимофеев Невежа и Никифор Тарасиев продолжили дело учителя.

С вступлением на русский престол в 1584 г. Федора Ивановича Андроник Тимофеев Невежа возглавляет печатание книг в Москве. После смерти Федора Ивановича Борис Годунов поддерживает печатное дело.

Всего в течение ХVI в. в Московском государстве было издано 17 печатных книг[233], тираж каждой не превышал 1 тысячи экземпляров. Русский библиограф ХVIII в. Д.Е. Семенов-Руднев считает, что, наряду с духовной литературой, печатались и светские книги[234]. В частности две книги о внешней политике Ивана IV, которые до нас, к сожалению, не дошли. Примечательно, что цена на печатные книги была долгое время выше, чем на рукописные, так как печатание обходилось дорого и типографское искусство развивалось очень медленно. Поэтому печатные книги не были доступны небогатым владельцам.

Ситуация стала значительно меняться в следующем, ХVII, веке. Число напечатанных за столетие книг выросло до пятисот. Однако успехи книгопечатания в России намного отставали от успехов европейских стран. Этому «способствовали» подконтрольность печатного дела государственным и церковным властям, выражавшаяся в строгой цензуре, которая расцветала в условиях «бунташных мыслей» и движений: раскольнических[235] и крестьянских волнений.

Между тем печатание книг в этом веке превращается в непрерывный процесс, не останавливающийся в годы «Смутного времени». Большая часть книг по-прежнему богослужебные (в течение ХVII в. было издано 483 книги, из них 476 духовного характера, причем 410 – богослужебные и только 7 книг светского назначения[236]) или издания, предназначенные для просвещения[237]. Потребность в книгах для просвещения была значительная: «Азбука» патриаршего дьячка Василия Бурцева (Бурцова) выдержала целый ряд переизданий и, когда в очередной раз была напечатана в 1649 г. тиражом в количестве 6000 экземпляров, распродалась в три месяца. Следующее переиздание «Азбуки» в 1651 г. тиражом в 2400 экземпляров было раскуплено в один день[238].

Тем не менее трудно не согласиться с исследователем Н.П. Киселевым, который писал, что и в малой степени московское книгопечатание не отражало «ни бурных политических событий, которыми так насыщены ХVI и ХVII вв., ни общественной жизни, ни развития культуры и литературы[239]». В России по-прежнему не существовала печатная публицистика в собственном смысле этого слова, широко распространенная на Западе, еще не было печатной прессы. То, что было неугодно власти, выходило в рукописном варианте. И потому, как отмечал Д.С. Лихачев, чрезвычайное развитие публицистической мысли, пришедшееся на ХVI в., получает свое воплощение в рукописных материалах[240], тем самым «впервые создается резкое разделение литературы на официальную и неофициальную»[241].

Примечательно, что башни Печатного двора (где с 1620 г. было снова расположено типографское оборудование) после значительной перестройки всего комплекса зданий имели шатровые завершения, напоминавшие шатры кремлевских башен, и над входными воротами Двора, как и над Спасскими воротами Кремля, был помещен «Спасов образ». Вряд ли это было простым совпадением. И торжественность, и нарядность фасада Печатного двора, и общие архитектурные особенности подчеркивали официальную, государственную значимость данного учреждения.

Управление Печатным двором осуществлялось Приказом Большого Дворца и Патриаршим двором. Выбор книг для печатания, как правило, зависел от церковных властей, но назначение на должности справщиков, писцов и чтецов производилось только с ведома Большого Дворца: они редактировали печатавшиеся книги и параллельно с церковью осуществляли их цензуру. Государство проводило свое руководство сначала через думного дьяка Печатного двора и его помощника, с 1626 г. – через Приказ печатных дел, размещавшийся в одной из палат непосредственно на Печатном дворе. Однако с 1651 г. вопрос о выборе книг для печатания и о возможных исправлениях в них все чаще рассматривался Освященным собором, и с 1653 г. Печатный двор вообще перешел из ведомства приказа Большого Дворца в полное и безраздельное распоряжение патриархии[242]. Позднее, с конца 70-х гг. ХVII в., в Троицкой башне Кремля была устроена «Верхняя» дворцовая типография, представлявшая собой личную типографию государя. Только она имела право издания книг без специального разрешения патриарха.

Параллельно с официальным книгопечатанием продолжала развиваться рукописная русская литература. Если духовная литература проповедовала идеи христианства, богоданности государственной власти, необходимости покорности и терпения как основы христианства, то рукописная книга в большей степени отражала светские, насущные потребности общества. В частности, в московском обществе возникает и с годами усиливается интерес к естественным и гуманитарным знаниям[243]: географии, истории, астрономии, математике. Появляются книги по вопросам землепользования, книги по вопросам «воинской науки»; получают хождение легендарные[244] и бытовые[245]повести. Рукописная книга стала представлять собой сатиру, обличавшую пороки дворян и духовенства, изображать нищету и бесправие народа[246]. Но главное, началом ХVII в. датируются такие публицистические жанры, как «подметные письма», летучие листы – «писания», которые возникли на волне «Смутного времени» и служили целям политической агитации. Летучие листы несли простым людям запретные мысли и распространялись тайно. Во времена Ивана Болотникова и Степана Разина «прелестные», или «подметные» (то есть тайно подбрасываемые), письма, емкие и выразительные, призывали к социальной борьбе и заканчивались советом «сию грамоту не таить, а передать другим», может быть, переписав ее текст «вкратце».

Так, при помощи «Повести 1606 года» разоблачается самозванец Борис Годунов, впервые звучит версия об убийстве Годуновым царевича Дмитрия и отравлении царя Федора. Пример «подметного письма» представляет собой «Новая повесть о преславном Российском царстве», призывающая население сплотиться вокруг патриарха Гермогена на борьбу с внешним врагом. В повести жителям Смоленска и Гермогену противопоставляется Москва, которая «врагам и губителям покорилася и предалася», и бояре, готовые продать Россию польскому королю.

Для борьбы с «прелестными» письмами, «ложными» изданиями и произведениями польской и немецкой литературы, оказавшимися у русских людей в результате военных походов, правительство снаряжало целые экспедиции: в московском Разрядном приказе были специальные дьяки, которые руководили изъятием книг[247].

Таким образом, в допетровской Руси тщательно устранялось всякое разномыслие, хотя существования цензуры в современном понимании еще не было.
В качестве первых цензоров называют Максима Грека и патриарха Никона. Появлялись одиночные указы и других духовных лиц, следивших за истинностью вероучения.

«Проявление книгоборства» было характерно и для изданий, напечатанных в Малороссии. Постоянным было противоборство с литературой, приходившей со стороны Литвы.

Н.Я. Новомбергский отмечает, что к середине ХVII столетия относятся «зачатки своего рода политической цензуры». В одном из договоров, заключенных с Польшей в 1650 г., указывалось, что «ни в Польше против царя и бояр, ни в России против короля и панов – рады не являлось в печати ничего, что противно их чести».

Таким образом, еще до официального установления цензуры в допетровской Руси применялись жесткие методы, тщательно устраняемые всякое разномыслие. Однако неудержимая сила общественного развития способствовала обмену мыслей и вызывала полемику. Так как одним из главных вопросов был религиозный, вокруг него и разгоралась в основном полемика. Полемика проводилась не столько в целях отстаивания сторонами своей правоты, сколько в наставлении «заблудших овец», в «их наущении». И потому методы выбирались, как правило, силовые, безальтернативные.

ХVI - ХVII вв. – это период зарождения периодической печати в России. Начиная с ХVI в. Россия выходит на международную арену, осуществляя дипломатические отношения с Англией, Голландией, Данией, Испанией, Францией, Китаем и другими странами. В это время «<…> для Запада Москва была крайним пунктом европейского цивилизованного мира, <…> для Востока она являлась также конечным пунктом восточной цивилизации»[248]. На этом фоне для русской дипломатии большое значение приобретают сведения, получаемые из чужих земель. Так появляется первая рукописная газета, носившая разные названия: «Куранты»[249], «Вести», «Вестовые письма». Появлению Вестей-Курантов в России предшествовали, начиная с 1542 г., переводы западноевропейских «летучих листков», как печатных, так и рукописных, появлявшихся нерегулярно, в связи с важными событиями, происходившими в разных странах (военными сражениями, заключениями политических договоров, проведением ярмарок и т.д.)[250]. Подобные материалы, носившие название «вести», «листы», «письма», «печатные вестовые листы», «вестовые письма», «тетради», «вестовые печатные тетради» представляли собой небольшие брошюры размером в 4 – 8 страниц, с текстом, напечатанным с двух сторон.

Однако к началу ХVII в. потребность в регулярной зарубежной информации резко возросла. И с 1600 г. начинают составляться Вести-Куранты, представляющие собой рукописные узкие, склеенные листы бумаги с длинными (иногда по нескольку метров) столбцами текстов[251], выходившие вплоть до 1701 г. Предназначались Вести-Куранты поначалу для государя и его приближенных, но в последние два десятилетияХVII в. они утрачивают секретный дипломатический характер и начинают проникать в разные слои общества. Строжайшей тайне, которой окружались Вести-Куранты, они были обязаны не тем, что представляли прообраз первого периодического средства информации – в газете власть еще не усматривала угрозы, а самой информации, носителем которой являлись.

Куранты составлялись чиновниками Посольского приказа, сюда же или в приказ Тайных дел они возвращалась после прочтения.В случаях, когда государь отсутствовал в Москве, свежий номер Вестей-Курантов отправляли с нарочным. Многие сведения для рукописной газеты переводились из иностранных изданий (считается, что в годы правления Алексея Михайловича Посольский приказ получал около двадцати иностранных газет). В Курантах нередко давались переводы государственных договоров, которые, как правило, входили в выпуски зарубежных газет. Однако постепенно, помимо европейских газет, источниками становились корреспонденты-осведомители[252], также готовились сведения о текущих событиях из разных уголков страны[253]. Круг территорий, откуда приходили вести из Европы, был очень широк: Таллин, Стокгольм, Рига, Гданьск, Амстердам, Гамбург, Англия, Италия. В Посольском приказе обычно не медлили с переводом зарубежных источников, о чем свидетельствуют пометы «перевесть тотчас». С учреждением русской почтовой службы в 1668 г. получение информации как из-за рубежа, так и из разных уголков страны стало регулярным, рукописная газета появлялась с периодичность одного выпуска в 7 – 10 дней.

Стремление быстрее и разными способами получать сведения для государя и его ближайшего окружения было продиктовано необходимостью ориентироваться в международных отношениях и обеспечивать безопасность страны: соседние государства живо интересовались событиями в Московском царстве. Так, в немецкой публицистике ХVII в. отмечено 9478 сообщений, касающихся России[254].

Ученые до сих пор спорят, являются ли Вести-Куранты первой рукописной газетой. В.В. Каллаш[255], Г.В. Балицкий[256], М.С. Черепахов[257] не считают возможным назвать Вести-Куранты газетой. М.С. Черепахов отмечает: «Куранты не могут быть названы газетой, поскольку не были рассчитаны на сколько-нибудь значительную аудиторию»[258]. Напротив, А.Ф. Бычков[259], А.И. Неустроев[260], А.А. Покровский[261], С.М. Томсинский[262], хотя и признают, как А.А. Покровский, что Куранты «можно назвать газетой лишь условно»[263], но рассматривают их как начало, определившее газетное дело в России.

С последними хочется согласиться, несмотря на то, что рукописная газета не носила массового характера, не была нацелена на пропаганду идей власти и, соответственно, не могла быть использована для регулирования процессов социального управления. Тем не менее, в какой-то мере она предопределила появление периодического издания, основанного Петром I. Неудивительно, что рукописная газета, изначально предназначенная для государя и его ближайшего окружения, служившая государственным интересам, стала прообразом издания, также отражавшего взгляды и потребности государя, издания, использующегося им не столько в интересах народа (первые европейские газеты были средоточием новостей, в том числе торговых), сколько для воздействия на политических - как внутренних, так и внешних – оппонентов в целях осуществления задуманных пусть и прогрессивных преобразований.

Анализируя процессы распространения мысли в допетровской России, следует отметить следующее. Славянское население, ставшее впоследствии основой древнерусского государства, имело свою письменность в период до принятия христианства. Уровень его грамотности рассматривается как достаточно высокий, в том числе за счет близости к Европе, за счет свободного доступа к древнегреческим и римским источникам и такого же свободного усвоения знаний западных славян. Князья сознательно способствовали распространению просвещения, ибо усматривали в нем пользу в виде «мудрости» и «воздержания». То есть древнерусские князья ценили то, что книги делали их народ мудрее, понимали, что с мудрым народом легче идти по пути общественного прогресса. И они очень высоко ценили духовную литературу, поскольку усматривали в христианских заветах «наущение в воздержании». С мудрыми и сдержанным народом несложно достичь понимания, он разумен в своих поступках и решениях, с ним нетрудно прийти к компромиссу.

Свобода в восприятии знаний об окружающем мире в Древней Руси сопрягалась с относительной свободой в выражении своих мыслей (летописцы разоблачали «неправду» князей, рассказывали об их преступлениях) и свободой социального управления (вече).

Однако в результате разрушения городов в период монголо-татарского нашествия и уничтожения, пленения ремесленного сословия (среднего сословия, являющегося в любой стране ведущей развивающей социум силой) уровень просвещения, а за ним и уровень социальной активности русского народа значительно понизился. Примечательно, что, когда в России в ХV – ХVI вв. только планировались училища, в Европе уже расцветали университеты.

В Европе потребность в печатных источниках информации исходила от широких масс (в университетах насчитывалось до 30 тысяч студентов; большой популярностью в народе пользовались летучие листки, особенно в периоды политической нестабильности). На Руси после 250 лет господства Золотой орды, есть все основания полагать, значительно упал уровень грамотности и просвещения. Если церковь в Европе в этот период утратила монопольную власть над народными умами, то на Руси священники, наоборот, стали главной силой, проповедующей, что от книг «с ума сходят или в ересь впадают». Поэтому народ, не понимающий значения для своего развития печати, нацеленный «начальниками и священно-начальниками», сжег типографию Ивана Федорова, изгнав первопечатников. Не народ, видящий в печатных изданиях орудие борьбы за свои права, а власть, приспособившая печать к своим интересам, стимулировала появление типографий. И долгое время типографии оставались под надзором правительства и церкви, являясь важным орудием управления.

Д.С. Лихачев в конце 80-х годов высказал мысль, которая является ведущей и для настоящего исследования: низкий уровень общественного сознания русского народа определялся отсутствием гласности. В статье «Россия» он в связи с этим писал: «<…> Русскому народу приписывается как одна из присущих ему черт беспрекословная покорность государству. Доля правды в этом есть, ибо в России не было устоявшихся традиционных форм для выражения народного мнения. Вече, земские соборы, сельские сходы?.. Этого было явно недостаточно»[264].

Народу требовалась гласность. Именно через письменные работы часто прорывалось недовольство народа. Так как типографии изначально находились в руках власти или церкви, то такими письменными работами являлись рукописные книги, подметные и летучие листы. Сегодня известно около ста крупных антимонархических только крестьянских сочинений, написанных в ХVIII в. На протяжении веков крамольные книги переписывались и передавались из рук в руки, несмотря на то, что за них нередко и писателям, и читателям приходилось принимать суровые наказания. Но народ был готов идти на жертвы ради правдивого слова. Жертвы могли быть самыми разнообразными. В связи с этим интересную параллель проводит в своих воспоминаниях Дж. Флетчер. Он пишет, что некоторые правдолюбцы прикидывались юродивыми, чтобы иметь возможность широко высказывать народное недовольство: «Вот почему блаженных народ очень любит, ибо они, подобно пасквилям, указывают на недостатки знатных, о которых никто другой и говорить не смеет»[265].

Почему книгопечатание появилось в России на столетие позже, чем в Европе, и при этом являлось заимствованием (из экскурса в историю коммуникации видно, что к середине ХV в. в целом ряде государств параллельно осуществлялось создание типографского станка)? Потому что при интуитивной потребности в гласности русский народ, переживший гнет монголо-татарского ига и монополию духовенства на знание, не понимал, что в печатной продукции может обрести способ выражения своего мнения. Отсутствие спроса на печатную информацию не стимулировало развитие предложений по созданию печатающих механизмов. Более того, книгопечатание появилось в России не вдруг (хотя долго к этому шло), а в период правления Ивана IV потому, что основная работа по централизации Московского государства пришлась на годы его правления. Книгопечатание лишало церковь монополии в производстве книги и способствовало усилению «государевой» власти[266].

Петр I также прибегает как к периодической, так и к непериодической печати в интересах власти. И эта тенденция – использования печати в качестве ведущего инструмента авторитарного управления – становится для России на века ведущей.