Трубка мира

19 сентября 1920 г. Воскресенье.

Дежурный врач провел санитарную инспекцию палуб, туалетов и умывальников.

После полудня в одном из трюмов, а вечером – на открытой палубе показывали новые фильмы, чему дети очень рады.

Из судового журнала «Йоми Мару».

Когда Райли Аллен услышал от Грегори Эверсола о стычке между русским подростком и японским матросом (той, что случилась в Карибском море), мог ли он думать, что не пройдет и месяца, как все повторится. И уже ему самому придется разбираться с драчунами.

В это утро несколько колонистов, среди них был и Петр Орлов, состязались на верхней палубе в беге. Навстречу им шел японский юноша с подносом. Он спешил в кают‑компанию, где прислуживал. Стюард пытался обратить на себя внимание. Напрасно. Мальчики слишком увлеклись состязанием. Тогда японец, отложив поднос с посудой, поднял решетку от люка и выставил перед собой, пытаясь защититься от столкновения.

Но Петр Орлов, который бежал первым, будто потерял голову. Обойдя препятствие, он вытянул руку и попал стюарду в глаз. Началось расследование.

Каяхара был рассержен. Даже взбешен. «Среди русских подростков есть расисты, – заявил он. – Петра Орлова следует немедленно посадить под арест. В назидание другим».

Каяхара был неузнаваем в своем гневе. Так что в первую минуту Аллен даже растерялся. Но потом как можно мягче заметил, что такое наказание чрезмерно для подростка. Он хорошо знает настроения в колонии и считает обвинение Каяхары беспочвенным. Колонисты уважительно относятся к капитану и ко всей японской команде. Дети знают – каждый оборот винта приближает их к дому, и благодарны за это экипажу.

Похоже, капитан опомнился.

– Хорошо, – согласился он, – если русский мальчик извинится перед японским матросом и если спортивные занятия будут перенесены на другую сторону палубы, то конфликт можно считать улаженным.

– Рад, что вы остыли, мистер Каяхара. Сейчас же приглашу этого подростка. А вы – матроса. И уладим дело. Я хорошо знаю Орлова. Это спокойный мальчик. Уверен, все произошло непроизвольно. Его поступок не был злонамеренным.

Орлов выразил готовность принести извинения. Но японец, сидевший за столом с перевязанным глазом, не захотел его и слушать.

Аллену не оставалось ничего другого, как развести руками и заверить капитана, что контроль над колонистами будет усилен.

Каяхара же не сказал в ответ ни слова. И непонятно было, считает ли он историю законченной.

Аллен отправился в амбулаторию. Врач сказал ему, что удар в глаз не опасен. Есть припухлость, а на веке – синяк. Через день‑два все пройдет.

Бремхолл распорядился, чтобы в этот вечер палубу освободили от детей на час раньше обычного. Оказалось, что эта и другие предосторожности не излишни.

Молодой японец продолжал раздувать ссору.

На следующее утро он облил сидевших вблизи камбуза мальчиков водой из таза. Чуть позже снова облил, но уже грязной водой.

– Русские делают мне оскорбительные знаки, – так объяснил он.

Но Бремхолл, сидевший вместе с детьми, заверил, что ничего подобного не видел.

Аллен собрал старших колонистов и попросил проявлять самообладание. Но уже через полчаса его разыскал доктор Гутелиус, дантист, который пополнил в Нью‑Йорке список пассажиров «Йоми Мару».

– Полковник, – сказал он, переводя дыхание, – там неприятности!

Молодой стюард не успокоился.

Сначала он отправился в каюту, где жил Петр Орлов, с явным намерением затеять новую ссору. А не найдя его, подошел к группе мальчиков, мирно сидевших на настиле трюма. Внезапно он вытащил из кармана револьвер и стал им размахивать.

Дело принимало скверный оборот: откуда у молодого человека огнестрельное оружие?

Аллен тотчас доложил капитану о происшедшем и распорядился переселить всех подростков в самый дальний от камбуза трюм.

Нужно отдать мальчикам должное, они держали себя спокойно. Спокойнее, чем когда‑либо со времени отплытия из Владивостока.

День этим не закончился.

После обеда Бремхолл решил проследить за стюардом и увидел, как тот, пройдя на корму, сделал три пробных выстрела. Выстрелы слышали и другие.

Аллен вновь поднялся на капитанский мостик. По лицу Каяхары он понял, что тому уже все известно.

– Капитан, находимся ли мы в пределах радиопередач?

– Да, полковник.

– Я собираюсь отправить несколько посланий в штаб‑квартиру Красного Креста.

Лицо Каяхары выражало беспокойство. Он подошел к сейфу и, открыв его, извлек револьвер, как показалось Аллену, 32‑го калибра.

– Как видите, я уже принял необходимые меры. Мой старший офицер отобрал оружие у этого мальчишки.

– А мы уже второй день держим своих воспитанников под присмотром. Но если кто‑то будет размахивать у них перед носом ножом или револьвером, мы не в силах будем удержать их. Я не стану давать советов вам, опытному моряку. В конце концов, вы хозяин на этом судне.

– Выстрелы на корме были и для меня неожиданностью. Только капитан, согласно правилам, имеет право на ношение оружия. Свой револьвер я держу под замком и могу его использовать в случае крайней необходимости.

– Дай нам Бог, чтобы такой необходимости не возникло.

– Да, выстрелы на судне – это страшно. Так же страшно, как и пожар.

– Не хочу, капитан, чтобы мы с вами оказались по разные стороны барьера.

– Я тоже не собираюсь противостоять вам, полковник, а в вашем лице и такой уважаемой организации, как Красный Крест.

Ни разу еще Райли Аллен не говорил с Каяхарой столь сухо, таким официальным тоном.

Каяхара снова подошел к сейфу, все еще не закрытому. Там, в углу, рядом с револьвером стояла бутылка старого виски, подаренная ему Алленом по приходу судна в Нью‑Йорк.

– Что‑то еще плещется, – сказал он и разлил виски по рюмкам. Выпили молча. Только посмотрели в глаза друг другу. Аллен достал из кармана табакерку:

– Раскурим трубку мира, капитан…

Много лет спустя Ханна Кемпбелл вспоминала об этом происшествии:

«Японский мальчишка оказался в центре внимания и был этим очень доволен. Он настаивал, хотя врачи и отрицали эту необходимость, перевязать ему глаз черной повязкой. В своей кичливости он зашел слишком далеко, так что от него отвернулись даже товарищи по команде. И японские матросы задали ему трепку.

Все были рады, что наступили согласие и мир. В том числе и мы, женщины. Американские и русские. Ведь нам приходилось нести дополнительные дежурства. И ночью недосыпать».