Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Увы, когда с годами стал я старше, со мною стали суше секретарши
Года промчатся быстрой ланью, укроет плоть суглинка пласт, и Бог‑отец суровой дланью моей душе по жопе даст.
О чём ты молишься, старик? О том, чтоб ночью в полнолуние меня постигло хоть на миг любви забытое безумие.
Поблеклость глаз, одряблость щёк, висящие бока – я часто сам себе смешон, а значит – жив пока.
Отъявленный, заядлый и отпетый, без компаса, руля и якорей прожил я жизнь, а памятником ей останется дымок от сигареты.
Даже в тесных объятьях земли буду я улыбаться, что где‑то бесконвойные шутки мои каплют искорки вольного света.
Из тупика в тупик мечась, глядишь – и стали стариками; светла в минувшем только часть – дорога между тупиками.
Почти старик, я робко собираюсь кому‑нибудь печаль открыть свою, что взрослым я всего лишь притворяюсь и очень от притворства устаю.
Вот человек: он пил и пел, шампанским пенился брожением, на тех, кто в жизни преуспел, глядит с брезгливым уважением.
Когда б из рая отвечали, спросить мне хочется усопших – не страшно им ходить ночами сквозь рощи девственниц усохших?
Вновь себя рассматривал подробно: выщипали годы мои перья; сёстрам милосердия подобно, брат благоразумия теперь я.
Я вдруг оглянулся: вокруг никого. пустынно, свежо, одиноко. И я – собеседник себя самого – у времени сбоку припёка.
Когда с утра смотреть противно, как морда в зеркале брюзглива, я не люблю себя. Взаимно и обоюдосправедливо.
В душе осталась кучка пепла, и плоть изношена дотла, но обстоят великолепно мои плачевные дела.
Земная не постыла мне морока, не хочется пока ни в ад, ни в рай; я, Господи, не выполнил урока, и Ты меня пока не призывай.
Я, Господи, умом и телом стар; я, Господи, гуляка и бездельник; я, Господи, прошу немного в дар – ещё одну субботу в понедельник.
И понял я, что поздно или рано, и как бы ни остра и неподдельна, рубцуется в душе любая рана – особенно которая смертельна.
Когда боль поселяется в сердце, когда труден и выдох и вдох, то гнусней начинают смотреться хитрожопые лица пройдох.
Нелепы зависть, грусть и ревность, и для обиды нет резона, я устарел, как злободневность позавчерашнего сезона.
Мои друзья темнеют лицами, томясь тоской, что стали жиже апломбы, гоноры, амбиции, гордыни, спеси и престижи.
Учти, когда душа в тисках липучей пакости мирской, что впереди ещё тоска о днях, отравленных тоской.
После смерти мертвецки мертвы, прокрутившись в земном колесе, все, кто жил только ради жратвы, а кто жил ради пьянства – не все.
Правнук наши жизни подытожит. Если не заметит – не жалей, радуйся, что в землю нас положат, а не, слава Богу, в мавзолей.
Состариваясь в крови студенистой, система наших крестиков и ноликов доводит гормональных оптимистов до геморроидальных меланхоликов.
Когда во рту десятки пломб – ужели вы не замечали, как уменьшается апломб и прибавляются печали?
Душой и телом охладев, я погасил мою жаровню, ещё смотрю на нежных дев, а для чего – уже не помню.
Возвратом нежности маня, не искушай меня без нужды; всё, что осталось от меня, годится максимум для дружбы.
У старости – особые черты: душа уже гуляет без размаха, а радости, восторги и мечты – к желудку поднимаются от паха.
На склоне лет печаль некстати, но всё же слаще дела нет, чем грустно думать на закате, из‑за чего зачах рассвет.
Исчерпываюсь, таю, истощаюсь – изнашивает всех судьба земная, но многие, с которыми общаюсь, давно уже мертвы, того не зная.
Стократ блажен, кому дано избегнуть осени, в которой бормочет старое гавно, что было фауной и флорой.
В такие дни то холодно, то жарко, и всюду в теле студень вместо жил, становится себя ужасно жалко, и стыдно, что до жалости дожил.
Идут года. Ещё одно теперь известно мне страдание: отнюдь не каждому дано достойно встретить увядание.
От боли душевной, от болей телесных, от мыслей, вселяющих боль, – целительней нету на свете компресса, чем залитый внутрь алкоголь.
Тоска бессмысленных скитаний, бесплодный пыл уплывших дней, напрасный жар пустых мечтаний – сохранны в памяти моей.
Уже по склону я иду, уже смотрю издалека, а всё ещё чего‑то жду от телефонного звонка.
В апреле мы играли на свирели, всё лето проработали внаём, а к осени заметно присмирели и тихую невнятицу поём.
Как ночь безнадёжно душна! Как жалят укусы презрения! Бессонница тем и страшна, что дарит наплывы прозрения.
Если не играл ханжу – аскета, если нараспашку сквозь года – в запахе осеннего букета лето сохраняется тогда.
Судьбой в труху не перемолот, ещё в уме, когда не злюсь, я так теперь уже немолод, что даже смерти не боюсь.
Летят года. Остатки сладки, и грех печалиться. Как жизнь твоя? Она в порядке, она кончается.
На старости, в покое и тиши окрепло понимание моё, что учат нас отсутствию души лишь те, кто хочет вытравить её.
Сделать зубы мечтал я давно: обаяние сразу удвоя, я ковбоя сыграл бы в кино, а возможно – и лошадь ковбоя.
Ленив, апатичен, безволен, и разум и дух недвижимы – я странно и тягостно болен утратой какой‑то пружины.
В промозглой мгле живёт морока соблазна сдаться, всё оставить и до назначенного срока душе свободу предоставить.
Я хотел бы на торжественной латыни юным людям написать предупреждение, что с годами наше сердце сильно стынет и мучительно такое охлаждение.
Когда свернуло стрелки на закат, вдруг чувство начинает посещать, что души нам даются напрокат, и лучше их без пятен возвращать.
Глупо жгли мы дух и тело раньше времени дотла; если б молодость умела, то и старость бы могла.
Зачем болишь, душа? Устала? Спешишь к началу всех начал? Бутылка дней пустее стала, но и напиток покрепчал.
Я смолоду любил азарт и глупость, был формой сочен грех и содержанием, спасительная старческая скупость закат мой оградила воздержанием.
Слабеет жизненный азарт, ужалось время, и похоже, что десять лет тому назад я на пятнадцать был моложе.
Мой век почти что на исходе, и душу мне слегка смущает, что растворение в природе её нисколько не прельщает.
Наступила в судьбе моей фаза упрощения жизненной драмы: я у дамы боюсь не отказа, а боюсь я согласия дамы.
Так быстро проносилось бытиё, так шустро я гулял и ликовал, что будущее светлое своё однажды незаметно миновал.
В минувшее куда ни оглянусь, куда ни попаду случайным взором – исчезли все обиды, боль и гнусь, и венчик золотится над позором.
Мне жалко иногда, что время вспять не движется над замершим пространством: я прежние все глупости опять проделал бы с осознанным упрямством.
Я беден – это глупо и обидно, по возрасту богатым быть пора, но с возрастом сбывается, как видно, напутствие «ни пуха, ни пера».
Сегодня день был сух и светел и полон ясной синевой, и вдруг я к вечеру заметил, что существую и живой.
У старости душа настороже: ещё я в силах жить и в силах петь, ещё всего хочу я, но уже – слабее, чем хотелось бы хотеть.
Овеян скорым расставанием, живу без лишних упований и наслаждаюсь остыванием золы былых очарований.
Безоглядно, отважно и шало совершала душа бытиё и настолько уже поветшала, что слеза обжигает её.
Сойдя на станции конечной, мы вдруг обрадуемся издали, что мы вдоль жизни скоротечной совсем не зря усердно брызгали.
Живу я, смерти не боясь, и душу страхом не смущаю: земли, меня и неба связь я неразрывной ощущаю.
Смотрю спокойно и бесстрастно: светлее уголь, снег темней; когда‑то всё мне было ясно, но я, к несчастью, стал умней.
Свободу от страстей и заблуждений несут нам остывания года, но также и отменных наслаждений отныне я лишаюсь навсегда.
Есть одна небольшая примета, что мы всё‑таки жили не зря: у закатного нашего света занимает оттенки заря.
Увы, всему на свете есть предел: облез фасад, и высохли стропила, в автобусе на девку поглядел, она мне молча место уступила.
Не надо ждать ни правды, ни морали от лысых и седых историй пьяных, какие незабудки мы срывали на тех незабываемых полянах.
Приближается время прощания, перехода обратно в потёмки и пустого, как тень, обещания, что тебя не забудут потомки.
Я изменяюсь незаметно и не грущу, что невозвратно, я раньше дам любил конкретно, теперь я их люблю абстрактно.
Осенние пятна на солнечном диске, осенняя глушь разговора, и листья летят, как от Бога записки про то, что увидимся скоро.
Чую вдруг душой оцепеневшей скорость сокращающихся дней; чем осталось будущего меньше, тем оно тревожит нас больней.
Загрустили друзья, заскучали, сонно плещутся вялые флаги, ибо в мудрости много печали, а они поумнели, бедняги.
Не знаю, каков наш удел впереди, но здесь наша участь видна: мы с жизнью выходим один на один, и нас побеждает она.
Опять с утра я глажу взглядом всё, что знакомо и любимо, а смерть повсюду ходит рядом и каждый день проходит мимо.
Я рос когда‑то вверх, судьбу моля, чтоб вырасти сильнее и прямей, теперь меня зовёт к себе земля, и горблюсь я, прислушиваясь к ней.
Всё‑всё‑всё, что здоровью противно, делал я под небесным покровом, но теперь я лечусь так активно, что умру совершенно здоровым.
Умирать без обиды и жалости, в никуда обретая билет, надо с чувством приятной усталости от не зря испарившихся лет.
Бесполезны уловки учёности и не стоит кишеть, мельтеша: предназначенный круг обречённости завершит и погаснет душа.
Наш путь извилист, но не вечен, в конце у всех – один вокзал; иных уж нет, а тех долечим, как доктор доктору сказал.
Нет, нет, на неизбежность умереть – не сетую, не жалуюсь, не злюсь, но понял, начиная третью треть, что я четвёртой четверти боюсь.
За вторником является среда, субботу вытесняет воскресенье; от боли, что уходим навсегда, придумано небесное спасенье.
Так было раньше, будет впредь, и лучшего не жди, дано родиться, умереть и выпить посреди.
Я жил распахнуто и бурно, и пусть Господь меня осудит, но на плите могильной урна – пускай бутыль по форме будет.
|