V особые трудности

Все эти исказители стихотворений Шевченко могли бы, пожалуй, в свое оправдание сказать, что перево­дить Шевченко — труднейшее дело, гораздо более трудное, чем переводить Овидия или Эдгара По. Именно потому, что украинский язык так родственно близок русскому, переводчик на каждой странице на­талкивается на подводные рифы и мели, каких не су­ществует при переводе с других языков. Здесь с осо­бенной ясностью видишь, как безнадежны бывают в отношении точности дословные воспроизведения тек­ста и какое ничтожное, чаще всего отрицательное значение имеет в художественном переводе стихов педантически точная передача каждого отдельного слова.

Здесь ощутимо сказывается тот парадоксальный закон переводческой практики, о котором я много тол­ковал на предыдущих страницах: чем точнее порой передашь каждое слово подлинника, тем дальше от подлинника будет твой перевод.

А если ты нарушишь буквальную точность и по­пытаешься передать главным образом ритмику, смысл и стиль данного произведения поэзии, твой перевод при соблюдении некоторых прочих условий может оказаться верным воспроизведением подлинника.

Ибо даже одинаковые по смыслу и по звуку слова этих двух языков могут оказаться совершенно раз­личны по стилю, так что никакого знака равенства между ними поставить нельзя. Возьмем хотя бы укра­инское слово cipoMa. Конечно, корень в нем тот же, что в русском «сирота», но значит оно: горемыка. И вот у Шевченко есть строки:

Випровожала сестра свого брата, А с1рому —сиротина.

Вторая строка в русском переводе читается так:

А сиротку — сиротина,—

получился абсурд, потому что этот «сиротка» — дю­жий, плечистый, усатый компанеец-казак.

Вот и оказывается, что «с!рома» и «сиротка» —• слова хоть и схожие, но в каких-то оттенках совер­шенно различные, и одно только отчасти покрывает другое. Так что именно близость этих двух языков — украинского и русского — создает для переводчиков особые трудности, состоящие в стилистической неадек­ватности похожих, а порой и тождественных слов.

Еще одно слово: малесенький. Шевченко говорит, "то он хотел бы умереть «хоч на малесенькш ropi». Переводчики, конечно, переводят «малесенький» сло­вом «малюсенький» — и получается ложь, потому что слово «малюсенький» — мармеладное, жеманное сло­во, а «малесенький» — народное, лишенное приторно­сти.

Или возьмем слово радуга. В русском языке оно само по себе радостно-праздничное и не требует ника­ких уменьшительных. Между тем у Шевченко (равно как и в украинском фольклоре) слово веселка, озна­чающее радугу, легко и естественно принимает ласка­тельный суффикс:

Як у Дшпра веселочка Воду позичэе.

Как же передать «веселочку»? «Радужка», «раду-жечка»? Переводчику поневоле приходится оставлять эту форму без всякого отражения в своем переводе, потому что, если он и дерзнет нарушить традицион­ную речь, он создаст такой неологизм, который будет ощущаться читателем как некая словесная экс­центрика.

Дальше. Русский язык чрезвычайно богат умень­шительными словами. Кажется, в мире нет другого языка, в котором действовало бы такое количество суффиксов, выражающих ласку и нежность. Но эти суффиксы применимы, конечно, не к каждому слову. Вот, например, слово туман. В русском фольклоре нет ни туманчика, ни туманка, ни туманышка. Ника­ких нежностей к туману русский фольклор не питает. А у Шевченко все вступление к «Наймичке» построено на нежных обращениях к туману:

Hi, не дави, туманочку!

у мене... туманочку, Туманочку, брате!,.

Попробуйте переведите это слово на русский язык. Елена Благинина сочинила: «туманушка» (по аналогии с Иванушкой). Это вполне законно, но слово получи­лось надуманное.

Вот одна из тысяч стилистических трудностей, ко­торые стоят перед переводчиками Шевченко.

Как же, в самом деле, передать в переводе стиль стихотворений Шевченко, если в обоих языках схожие по звуку слова часто бывают различны по стилю? Если ты, стремясь к точности, поставишь в переводе то же самое слово, которое имеется в подлиннике, твой перевод, как это ни дико звучит, будет гораздо менее точен, чем если бы ты поставил другое, непохожее слово, не имеющее созвучия с украинским, но более соответствующее стилю переводимого текста.

При переводе с украинского на русский и с рус­ского на украинский эта трудность наиболее очевидна. Так же наглядно выступает она при переводе, напри­мер, с итальянского языка на французский. В своем исследовании о переводах Петрарки, сделанных фран­цузским поэтом Клеманом Маро, Е. И. Боброва заме­чает:

«Перевод делается на язык, родственный итальян­скому, и потому есть возможность использовать об­щие корни и дать переводу местами не только смысло­вую, но и эвфоническую точность до известной сте­пени. Конечно, могут возникнуть затруднения как со стороны семасиологической, то есть смысловой (слово, будучи одного корня с итальянским, может иметь дру­гое значение), и синтаксиса, так и со стороны метрики (слово может не подходить по числу слогов или да­вать женскую рифму там, где требуется мужская)»¹.

¹ Е. И. Боброва. Клеман Маро как переводчик Петрарки (к проблеме стихотворного перевода). «Ученые записки Саратов­ского государственного университета им. Чернышевского», т. VII. Саратов, 1929, стр. 267.

Все это верно, но Е. И. Боброва не указала, как мне кажется, еще одного затруднения, главней­шего, — со стороны стиля тех итальянских и француз­ских слов, которые, имея общие латинские корни, все же разнятся друг от друга по своей стилевой окраске. Как велики подобные затруднения при переводе с родственных языков, можно видеть яснее всего по тем переводам Шевченко, где переводчики, соблазненные близостью двух языков, дают «точное» воспроизведе­ние фразеологии подлинника.

VI РУССКИЕ «КОБЗАРИ»

ИВАН БЕЛОУСОН,

АНДРЕЙ КОЛТОНОВСКИИ,