Главная Случайная страница


Полезное:

Как сделать разговор полезным и приятным Как сделать объемную звезду своими руками Как сделать то, что делать не хочется? Как сделать погремушку Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами Как сделать идею коммерческой Как сделать хорошую растяжку ног? Как сделать наш разум здоровым? Как сделать, чтобы люди обманывали меньше Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили? Как сделать лучше себе и другим людям Как сделать свидание интересным?


Категории:

АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника






Масоны в России 3 page





Ген. Алексеев, как пишет Мельгунов, «был связан с Гучковым, кн. Львовым и Родзянко еще до 1917 г.» («Легенда…»).

Вел. кн. Александр Михайлович в своих воспоминаниях сообщает:

 

«Ген. Алексеев связал себя с заговорами (вместе с ген. Рузским и Брусиловым), с врагами существующего строя, которые скрывались под видом представителей Земгора (кн. Львов), Красного Креста (Гучков), Военно‑промышленного комитета (Коновалов), и др. Все генералы хотели, чтобы Николай II немедленно отрекся от престола. Это были генералы‑изменники»

(с. 286).

 

Царский жандарм, ген. Спиридович пишет в своих воспоминаниях о важных собраниях в Петербурге, в октябре 1916 г., под председательством М.М. Федорова, на частных квартирах, в том числе и у Горького[21]. На одном из собраний было решено вынудить у царя отречение от престола и убить его. Об этом было сообщено тогда же кн. Львову и Челнокову, а также Родзянко, и тогда же был составлен список будущего Временного правительства.

Через 50 лет меньшевик Г.Я. Аронсон писал:

 

«Решительные люди — их имена теперь известны — это Гучков, Терещенко, ген. Крымов, кн. Д. Вяземский»…

(«Россия в эпоху революции», с. 6).

 

В 1918 г. Гучков отдалился от масонства окончательно. Бывший министр Сухомлинов называет его в своих «Воспоминаниях» «масоном первого призыва». В том же году вышел из масонства и ген. Алексеев. И тот, и другой были подвергнуты радиации (масонский термин, означающий исключение); братья вычеркивались из списков навсегда или на время, если провинность была небольшая. При окончательной радиации даже имя бывшего «брата» оказывалось под запретом и никогда больше не упоминалось. Братьям давалось право клясться именем Великого Геометра, что такой‑то не состоит и никогда не состоял в членах тайного общества.

Одной из трагических жертв дела Корнилова оказался ген. А.М. Крымов: он покончил с собой после неудачи ген. Корнилова.

Вот несколько свидетельств об этом человеке, принадлежавших авторам самых различных политических направлений:

 

«Было еще две группы, подготовлявших ….. переворот. Руководителем одной, в которую входили преимущественно офицеры, был ген. Крымов, намечавший, вместе со своим отрядом, план нападения на царский поезд. В случае отказа царя отречься от престола, решено было физически его устранить»

(Семенников. «Политика Романовых», с. 216).

 

 

«Этот Крымов участвовал в очень серьезном военно‑фронтовом заговоре против Николая II перед революцией»

(Гиппиус. «Синяя книга», с. 192).

 

 

«После его самоубийства стало известно, что он в начале 1917 г. обсуждал в тесном кружке будущий переворот. А другой кружок прогрессистов, с участием некоторых земско‑городских деятелей, обсуждал роль Гос. Думы после переворота»

(Граве. «К истории…»).

 

 

«После дела Корнилова, Керенский стал кричать на Крымова, что сорвет с него эполеты. Крымов ответил: „Не ты, мальчишка, мне их дал, не ты и сорвешь“.

(Мельгунов. «Воспоминания и дневники», с. 226).

 

 

«Терещенко был на его похоронах и положил ему перчатку в гроб»

(Интервью с С.П. Мельгуновым. Париж, 1950).

 

Временный думский комитет[22], созданный наспех 28 февраля 1917 г. и распущенный в ночь со 2 на 3 марта, когда было создано Временное правительство, назначил директором всех российских железных дорог инженера А.А. Бубликова, а его помощником — лейтенанта Грекова. Советский историк Черменский («Четвертая Дума…») пишет, что Бубликов страдал «властебоязнью» уже с 1915 г. Он боялся созыва Гос. Думы, был счастлив, когда ее распускали: «Зачем созывать Думу? Как они будут управлять? Мы не умеем…» Он сам был членом Думы с 1912 г. Он также считал, что мораль в политике только вредна. Пример этого был для него кн. Львов — непротивленец, слабый, а на посту министра внутренних дел нужен был сильный и даже властный человек. Об умственном уровне Бубликова свидетельствуют его воспоминания «Русская революция», написанные в 1918 году. Там он всех министров Временного правительства называет «нелепыми людьми»:

 

Терещенко — курьез, «маленький чиновник по балетной части», Годнев и В. Львов «виновники нелепых действий», Гучков — октябрист, «член партии, измышленной правительством», Керенский и Терещенко «почему‑то умудрились удержаться на министерских постах».

(с. 31).

 

Тем не менее, Бубликову была дана огромная власть, в его руках оказался весь транспорт. Его масонская степень неизвестна, но другой, менее заметный человек — Д.Н. Вердеревский, адмирал и морской министр, в сентябре‑октябре 1917 г. был масон 33°, второй «Охранитель Входов», депутат в Конвент (позже, в Париже — Досточтимый Мастер Ареопагов и член Верховного Совета Народов России). Военный Министр Верховский без ложной скромности писал:

 

«За месяц до Октябрьской революции только два человека понимали, что происходит — Вердеревский и я сам».

(А. Верховский. «На трудном перевале», с. 363).

 

Адмирал Вердеревский и министр Верховский (1886—1938), несмотря на то, что последний не был масоном, были в близких отношениях и одинаково критически относились к Временному правительству. «Ничего кругом, кроме оппозиционной болтовни в кругах октябристов», — писал Верховский уже весной 1917 г.

К двум заговорам, в которых ведущую роль играли масоны, необходимо прибавить еще один, к которому они тоже были причастны, хотя и в меньшей степени. В центре этого заговора оказался вел. кн. Николай Николаевич, которого летом 1915 г. царь услал на Кавказ, заняв, на радость царице, его место Верховного Главнокомандующего.

Царица усердно писала царю, что «Николашу» надо убрать, что он знается с членами Гос. Думы, завидует царю и хочет сесть на его место. Вся же остальная Россия, начиная с ультраправого депутата Пуришкевича, понимала, что этот царский шаг еще больше приблизит его к гибели, а Россию — к катастрофе.

Участники этого заговора решили осенью 1916 г. выждать удобную минуту и убрать царя, после чего посадить на престол конституционного монарха, вел. кн. Николая Николаевича. Этот последний, живший в это время в Тифлисе, видимо, не делал никаких шагов, чтобы поощрить заговорщиков, но не говорил им и категорического «нет».

Николай Николаевич был когда‑то мартинистом. Известно, что он поддерживал дружеские отношения с русскими масонами; в частности, одним из его ближайших друзей был Александр Иванович Хатисов, городской голова Тифлиса, член к.‑д. партии, председатель Кавказского Земгора и масон 33 степени. Хатисов был членом Гос. Думы, армянин, женатый на русской. Они с женой бывали на официальных приемах у великого князя, теперь — Главнокомандующего Кавказской армией, иначе говоря — южного фронта. А кроме того, Хатисов имел «свободный вход» к Николаю Николаевичу во всякое время, что очень ценил.

История этого заговора погребена в наполовину истлевшем номере русской эмигрантской газеты «Последние новости» (22 апреля 1928 г.), выходившей в Париже в 1920 —1940 гг. Теперь ее можно получить в некоторых книгохранилищах США на микрофильме, но к сожалению, к моменту, когда ее решили переснять, текст был сильно испорчен временем. Автор этой мемуарной статьи, С.А. Смирнов, был масоном 30°, и называлась она «История одного заговора». Тот факт, что историк П.Н. Милюков, редактор «Последних новостей», напечатал эту статью, будучи сам, хотя и в очень слабой степени, причастен к заговору, придает рассказу максимум достоверности.

Как заговор Гучкова 1915 г., и как заговор кн. Львова — Терещенко — Крымова 1916 г., этот заговор не осуществился. Привожу, несколько сокращая, рассказ Смирнова:

 

«В начале зимы 1916 г.23 в Петербурге, в среде окружавшей кн. Г. Евг. Львова, будущего главу Временного правительства, возник проект дворцового переворота. Предполагалось убрать Николая II и посадить на трон вел. кн. Николая Николаевича, сына Николая Николаевича‑cтаршего и внука Николая I. Как известно, Ник. Ник. в конце лета 1915 г. был смещен со своего поста Верховного Главнокомандующего и назначен Наместником Кавказа и Главнокомандующим Кавказским фронтом. Все, без исключения, заговорщики хотели „покончить с монархом и сохранить монархию“.

 

Кн. Львов был в это время председателем Земгора. Проект заместить царя его родственником возник в кругах Земгора, во время (возможно — несколько ранее) съезда Московского Земгора. Сначала князь Павел Дмитриевич Долгоруков предоставил было съезду помещение в своем особняке, но полиция запретила подозрительные собрания.

Съезд Земгора был разогнан в день его открытия, и в начале декабря, часов в 10 вечера, кн. Львов срочно пригласил к себе в особняк, в котором он сам жил, Долгорукова, Челнокова, Федорова и Хатисова. Все четверо принадлежали к одному Уставу и были близкие друзья, братья высоких степеней. Львов познакомил их со своим проектом дворцового переворота: после того, как царю предложено будет отказаться от престола, и вел. кн. Ник. Ник. будет объявлен царем, правительство Николая II будет немедленно разогнано, и на его место назначено ответственное министерство.

Львов добавил к этому, что 1) у него имеется 29 подписей председателей губернских земских управ и городских голов, поддерживающих его план, 2) вел. кн. Ник. Ник. знает об этом проекте, и 3) сам Львов будет назначен председателем совета министров в будущем министерстве.

А.И. Хатисову было предложено выехать в Тифлис с миссией: переговорить с великим князем, с которым он состоял в дружеских отношениях. Если Хатисов получит от Николая Николаевича согласие на немедленные действия, он сейчас же вышлет из Тифлиса телеграмму: «Госпиталь открыт приезжайте». Получив такую телеграмму, Львов должен будет срочно вызвать А.И. Гучкова с фронта и пригласить его участвовать в заговоре (о котором Гучков уже был, разумеется, осведомлен).

Прежде чем Хатисов выехал в Тифлис, он поехал из Москвы в Петроград, чтобы повидать Милюкова и Чхеидзе. От них он никакой поддержки не получил. Милюков считал, что очень скоро будет революция, а Чхеидзе ответил, что никакой революции не будет, и что царский режим не может быть изменен.

30 декабря 1916 г. Хатисов приехал в Тифлис. В тот же день он получил аудиенцию у великого князя. Хатисов спросил его, может ли он конфиденциально переговорить с ним. Николай Николаевич попросил его высказаться. Выслушав его, великий князь задал ему два вопроса: 1) не будет ли русский народ оскорблен в своих монархических чувствах? и 2) как отнесется к отречению царя армия?

Он попросил отложить свое решение на два дня. Хатисов, конечно, дал ему на это согласие. Он также сказал ему, что ген. Маниковский готов всячески помочь в этом деле с армией. В тот же самый день рано утром приехал в Тифлис вел. кн. Николай Михайлович (историк и масон), чтобы сообщить Николаю Николаевичу важную новость: 16 великих князей договорились о том, чтобы свести Николая II с его трона. Они обещали полную поддержку, считая (как и сам Николай Михайлович), что Николай II должен быть убран. Важно заметить, что разговор Ник. Мих. с Ник. Ник. был до разговора этого последнего с Хатисовым.

3 января 1917 г. Хатисов явился за ответом. Ник. Ник. сказал ему, что он решил уклониться от участия в заговоре. По мнению Хатисова, он совещался в эти дни с ген. Янушкевичем и со своей женой.

За три дня до революции, в феврале 1917 года, Хатисов, будучи в Тифлисе, узнал, что о его переговорах с великим князем стало известно при дворе. Говорили, что Николаю II доложил о них Климович, в это время директор Департамента полиции. Хатисов также узнал, что царь решил сместить наместника Кавказа и дать ему новый пост на Дальнем Востоке. (Этому помешала Февральская революция).

27 февраля Хатисов был вызван к Николаю Николаевичу, и великий князь сообщил ему новости из столицы, полученные им утром по прямому проводу. Командующий Кавказским фронтом попросил Хатисова объехать тифлисские казармы, вместе с ген. Болховитиным, и сообщить солдатам и офицерам, что он сам, Ник. Ник., сочувствует революции, а также пригласить к нему во дворец, в этот же вечер, лидеров грузинских социал‑демократов и членов армянской партии Дашнакцутюн[23][24].

На приеме лидеров, которых привел Хатисов, вел. кн. повторил, что он всецело за революцию, и спросил грузинского лидера Жорданию, верит ли он ему? Жордания ответил ему: «Да, мы Вам верим».

Через несколько недель Николаю Николаевичу пришлось с большими предосторожностями выехать из Тифлиса. Его поезд отошел в 4 часа утра, с потушенными огнями. С этим же поездом выехали генералы Янушкевич и Вольский — обоих ненавидели в Тифлисе».

Будучи лично (через моего отца), знакома с Хатисовым, я спросила его в 1929 г., в Париже, где он жил, верно ли то, что написал о нем Смирнов. Он подтвердил мне, что все написанное верно.

 

* * *

 

От министров Временного правительства — его коллег — до простых людей, читающих газеты, шел вопрос: откуда он? кто он? И некоторое время на это не было ответа. Дилетант в политике, Михаил Иванович Терещенко не оставил после себя воспоминаний. Были интервью, одно или два. В рассыпавшихся в пыль старых газетах они не уцелели. С молодости, — Киев, Петербург, заграница, — он был окружен дымкой странных дружб: английский посол, Александр Блок, А.М. Ремизов, вел. кн. Николай Михайлович. В Петербурге он писал о балете и начал свое издательство «Сирии», где издавал Ремизова, стихи Блока, «Петербург» Андрея Белого. После 1917 г. он жил до конца своих дней в Лондоне, был человеком состоятельным и, видимо, не общался ни с кем из прежних «сослуживцев» и русских современников. Была ли у него в Лондоне семья, появлялся ли он в английских масонских ложах? Как будто бы нет. Во всяком случае, нет следов каких‑либо его контактов с собственным прошлым.

Между тем, он прожил долгую жизнь, он умер 70‑ти лет. Его бумаги неизвестно где. Но были ли они? Он уехал из России в чем был. И он, кажется, не любил писать — письма, дневник, или мемуары.

Но о нем есть несколько интересных свидетельств, не как о государственном деятеле, но как о человеке. Царский министр земледелия А. Наумов, либерал и масон, описал в своей книге «Из уцелевших воспоминаний», как однажды в Киеве киевский губернатор показал ему Терещенко, «скромно державшего себя молодого человека с бритым, довольно выразительным лицом американского типа, из выдающихся деятелей последнего времени».

Вел. кн. Ник. Мих. (Романов) в письме к своему парижскому другу Фредерику Массону называет его «мой сосед»: «Вижу его ежедневно… Мой друг… Знал его еще в Канн, мальчиком, видел, как он впервые вошел в казино Монте‑Карло… В 9 часов утра мы с ним обсуждаем прошедший день»[25]. Фредерик Массон, в номере от 23 июня 1917 г. (правой) французской газеты «Ле Голуа», помещает статью, инспирированную вел. князем, о Терещенко (и Керенском). Статья не в меру лестная.

Вот запись в дневнике А. Блока от 7 ноября 1912 г.:

 

«Михаил Иванович Терещенко говорил о том, что он закрывает некоторые дверцы с тем, чтобы никогда не открывать, если отпереть — только одно остается: спиваться. Средство не отпирать (закрывать глаза) — много дела, не оставлять свободных минут в жизни, занять ее всю своими и чужими делами».

(Собр. соч., М.‑Л., 1963, т. 7, с. 175).

 

Свидетельство В.Д. Набокова: «Французские и английские дипломаты относятся лучше к Терещенко, чем к Милюкову. Почему?» (Архив русской революции, кн. 1).

Свидетельство французского посла Нуланса: «Терещенко каждое утро собирал у себя послов Франции, Англии и Италии».

Военный министр Колчака А. Будберг — мемуарист, достойный доверия, отзывается о нем менее доброжелательно: «Терещенко рассылал нашим послам (за границей) самые успокоительные телеграммы, когда все трещало» (Архив русской революции, кн. 12, с. 252).

И.Г. Церетели говорит о нем в связи с заговорами против царя:

 

«(Вместе с Гучковым) он попал (в заговор) только благодаря своим личным связям с популярными членами Гос. Думы». (Интервью в «Новой жизни» от 20 июня 1917 г., в связи со Стокгольмской конференцией).

Церетели предпочитал ему Некрасова, может быть потому, что «после июля Терещенко стал саботировать дело демократии».

(Церетели. «Воспоминания», т. 1, с. 65 и сл.).

 

По словам Милюкова, «Терещенко и Некрасов попали в министры в силу своей близости к конспиративным кружкам» («Воспоминания», цит. выше).

После самоубийства ген. Крымова Терещенко дал об этом сообщение в газеты. Судя по некоторым кратким свидетельствам, он очень тяжело пережил эту смерть. В сентябре 1917 г. он дал интервью по этому поводу в «Русских ведомостях», где упомянул о заговорах 1916‑1917 гг., в которых участвовал Крымов.

Наконец, 26 сентября / 9 октября французский, английский и итальянский послы были у Терещенко официально, и требовали восстановить боеспособность русской армии. Терещенко это им обещал, хотя был «удивлен, возмущен и обижен». (Розен. «40 лет…»)[26].

Об этом писал и Ф. Дан:

 

«Временное правительство, на мой взгляд, слепо шло на поводу у дипломатов Антанты и вело и армию и революцию к катастрофе».

(Летопись революции, кн. 1, с. 169).

 

Брюс Локкарт, английский агент в России в 1918 г., в своей книге «Две революции» писал:

 

«(Терещенко) бежал из России через Архангельск[27]. Он встретился там с Фрэнсисом (американским послом в России). Под именем Титова, дипломатического курьера, он пробрался северным путем в Сибирь, для воссоединения с Колчаком. Фрэнсису он сказал, что 1 августа 1917г. он получил очень выгодное предложение сепаратного мира от Германии. Он никому об этом не сообщил, кроме Керенского. Терещенко очень гордился своим поступком». («Two Revolutions». 1957, с. 294). В следующем издании этой книги (1967) Локкарт добавил: «Терещенко сделал в Лондоне весьма успешную карьеру, как финансист».

(с. 87).

 

В заключение уместно будет дать цитату из книги американского посла Дэвида Фрэнсиса, дополняющую сообщение Локкарта:

 

«Вскоре после того как его назначили министром иностранных дел, я устроил себе встречи с ним ежедневно, в определенный час. В результате мы скоро подружились. Терещенко сохранял верность Керенскому, которого он ставил высоко до последних двух‑трех недель перед большевистской революцией. Я не знал, что он потерял доверие к Керенскому, пока он сам мне об этом не сказал, придя ко мне инкогнито уже во второй половине октября 1918 г., в Архангельске.

Когда после падения Временного правительства, уже во время большевистского режима, немцы подошли к Петрограду на расстояние 25 миль, — что стало причиной отъезда всех союзных миссий из Петрограда, — Терещенко и другие бывшие министры были выпущены из Петропавловской крепости. Уйдя в подполье на несколько недель, Терещенко удалось пройти через линию фронта (гражданской войны) в Швецию. Он сказал мне, что до середины лета прожил в Норвегии, на ферме, принадлежавшей одному из его подчиненных. Он сказал также, что намерен пройти к Колчаку (как курьер русского посланника в Швеции, Гулькевича), а если не удастся, хотел бы поехать в Америку. Я обещал дать ему паспорт в Америку, но он все еще был в Архангельске, когда мы ушли оттуда 6 ноября 1918 г.

Позже, в Лондоне, я слышал, что он находится в Стокгольме».

 

В книге Фрэнсиса перепечатано официальное заявление, которое Терещенко сделал союзникам после своего вступления в должность министра иностранных дел, где была изложена программа российского правительства (и его самого): всеобщий мир, без аннексий и контрибуций, прочные связи с союзными державами, отрицание возможности сепаратного мира («ни одна партия не ищет его»), опубликование тайных соглашений царского правительства с союзниками («народ должен все знать при демократии»), расширение и укрепление доверия между Россией и союзниками, взаимная помощь, война оборонительная, не наступательная, и освобождение немцами занятых ими стран.

«Тройка» или «Триумвират»: Керенский, Терещенко, Некрасов, — или, как его иногда расшифровывают — Терещенко, Некрасов, Коновалов (вокруг Керенского), показывает с несомненностью, что членов тайного общества объединяло нечто более сильное и прочное, чем профессия, политическая партия или родство. Что, действительно, было общего между Керенским, профессиональным юристом и политиком, членом трудовой партии, и баловнем судьбы Терещенко, балетоманом, молодым купеческим сынком, который сегодня — издатель модных авторов, завтра — балетный критик, послезавтра — министр иностранных дел великой державы? Или между инженером‑путейцем, автором акта отречения вел. кн. Михаила Александровича от трона Некрасовым (окончательная редакция В.Д. Набокова), «попавшим», по выражению Церетели, «в сети демократии, ищущего связи с ней, хоть он и не социалист» и — председателем Военно‑промышленного комитета, миллионером‑текстильщиком Коноваловым, который на Московской бирже, в банках, на своих фабриках (где, как говорили тогда, он выстроил для своих рабочих больницу), чувствует себя как дома, а вот в министерском кресле, после нескольких месяцев, — все еще в гостях? И где найти таких других четырех людей, которых объединяло бы что‑то, о чем они не могли сказать даже близким, и что держало их крепче, чем полковая служба, спортивная команда, родство по крови?

У Николая Виссарионовича Некрасова одна блестящая идея сменялась другой: он хотел сделать ген. Маниковского военным диктатором, он хотел организовать дворцовый переворот и дать волю «социальной общественности», он хотел создать Союз Союзов и центром его сделать квартиру Коновалова. В 1915‑1916 гг. он, играя в заговорщики, называл себя «дирижерской палочкой заговора»[28]. Когда Керенский вышел в премьеры, он был назначен вице‑премьером, — это значило, что если Керенский на фронте, то Некрасов делается председателем Совета министров. Бьюкенен думал о нем, как о сильном и способном человеке, который мечтает стать главой правительства. Милюков называл его предателем. В 1917 г. Некрасов больше всего на свете хотел сблизиться с Контактной комиссией, осуществлявшей связь между Петроградским Советом и Временным правительством[29]. Он был повсюду: около Маклакова, около Астрова, даже около Шульгина: он звал его в ложу, но Шульгин (как и Мельгунов) отказался от чести. Еще в марте 1916 г. он мечтал единолично создать «высший орган», который будет «штабом общественных сил России». Он советовал «обращаться вниз, а не наверх» — это Милюков с отвращением называл «поиграть в революцию». Керенский с фронта (в июле) пытался телеграфно требовать его ухода, но он в это время, во второй коалиции, чувствовал себя прочно, как тов. председателя Совета министров (т.е. Керенского) и никуда не ушел. Борьба с Керенским, зависть к нему, — все это умещалось в нем. Затем пришел Октябрь.

Как мы теперь знаем, Некрасов работал как инженер на постройке Беломорско‑Балтийского канала (1929‑1932). В конце 1930‑х гг. он исчез. Впрочем, небольшой след остался: он положил в архивы одну бумагу, где изложил кое‑что о самом себе, о 1917 годе, о масонстве. К сожалению, эту бумагу прочел и обработал не историк, а советский «беллетрист», который «художественно» подал материал. Историки опасливо цитируют здесь и там его строки, а советская критика тяжеловесно и сердито обругала его. (Яковлев. «1 августа 1914»).

К истории получения партией большевиков так называемых «немецких денег» — сначала в Швейцарии, а затем в России — история масонства не имеет прямого отношения: открытие государственных архивов Германии и опубликование самого факта в подробностях ответило на все эти вопросы: немцы, как говорится, «делали ставку» на русскую революцию, рассчитывая, что пораженческие настроения в ней достаточно сильны, и что революционная Россия заключит с ними сепаратный мир (а с союзниками Германия справится и одна). Вывод из этого был сделан: они подкупали, стараясь это делать не слишком заметно, пораженческую левую печать, без труда переводили деньги в Женеву, и нашли канал, после приезда Ленина в Россию, в апреле, переводить их в Петербург. Но член Временного правительства, Досточтимый Мастер Павел Николаевич Переверзев, с помощью Г.А. Алексинского, в прошлом — большевика, а теперь ярого антиленинца, решил разоблачить этот подкуп. Они в газете Бурцева «Общее дело» напечатали все, что знали, несмотря на то, что Керенский и другие министры требовали от них (временного) молчания. Газета Бурцева была на время закрыта по приказу Временного правительства, а Переверзев отставлен от своего места министра юстиции и прокурора Петроградской судебной палаты. Переверзев считал, что выводя большевиков «на чистую воду», он может предотвратить их выступление — оно началось на следующий день, 3 июля.

Некрасов и Терещенко были с Керенским полностью согласны. О поступке Переверзева позже писали многие: Милюков, французский посол Нуланс, Половцев, Никитин и др. Но лучше всех определил поступок Переверзева И.В. Гессен: «Когда Переверзев доставил газетам данные, уличавшие Ленина в государственной измене, Некрасов поспешил дезавуировать Переверзева, который и вышел в отставку». (Архив русской революции, кн. 22, с. 370).

Переверзев в эмиграции был окружен какой‑то особой холодностью своих коллег по партии, но не по ложе: будучи масоном 33°, он был верен тайному обществу с его самых первых лет — его имя можно найти уже в списках 1908 года. А в Парижском архиве хранятся приглашения, рассылавшиеся братьям за подписью шести Мастеров, среди них на первом месте его имя. Он всегда был страстным сторонником сближения обоих Послушаний, если не их слияния.

В конце сентября 1917 г., за месяц до Октябрьского переворота, член к.‑д. партии, юрист и дипломат Борис Эммануилович Нольде, на одном из очередных заседаний ЦК кадетской партии, которого он был членом, произнес краткую, но сильную речь. Он старался убедить аудиторию, что быть за мир, стараться добиться мира, — не значит искать сепаратного мира. Этот парадокс не мог убедить большинства его товарищей по партии, но присутствовавшие в этот вечер Аджемов, Винавер, Добровольский и В.Д. Набоков поддержали его[30]. Они считали, как и он, что «пора свернуть с путей классического империализма», — к этому их привело семимесячное скольжение Временного правительства вниз. Формула Нольде в последний трагический месяц России была: «или разумный мир, или торжество Ленина». Но дороги к разумному миру не было, и не было сделано ни шага в этом направлении.

Нольде принадлежал к удивительной породе русских людей, говорю «русских», потому что в мое время в России (и потом в эмиграции) главным фактором, которым определялась национальность человека, был язык. Не религия, как в Индии, не происхождение, как в США, а язык, и ни европейски образованные балтийские бароны, ни евреи, праздновавшие свои праздники, ни армяне, ходившие в свою церковь (Невский пр., против Гостиного двора — там теперь склад мебели), ни другие «меньшинства», как их называют в Западном мире, родившиеся в России, не сомневались, что они прежде всего русские, — в этом вовсе не было ложного или ненужного патриотизма, — скорее это относилось к языку и к паспорту, который давался русским подданным.

Удивительной в Нольде была какая‑то особенно прочная связь культуры и цивилизации (тогда эти два понятия значили разные вещи), — знание шести языков, юридическое образование (Петербургский университет), дипломатическая карьера, интерес к музыке, литературе, живописи, и его ощущение, в любой гостиной, в любом городе, свободы и собственного достоинства.

В эти последние недели перед Октябрем Нольде бывал на собраниях и у Г.Н. Трубецкого, и у бывшего тов. министра Нератова, и у Родзянко — Москва и Петроград как‑то сблизились в хаосе происходящего, поезда летали туда и сюда, в вагоне‑ресторане засиживались до полуночи, просыпались в Клину. В Петербурге встречались все те же, — Набоков, Терещенко, ген. Алексеев, вернувшийся в к.‑д. партию и не имевший в эти месяцы должности в правительстве Керенского, и Коновалов, живший теперь в Петербурге, и даже Маклаков перед тем как уехать на свою новую должность в Париж.

До войны Нольде был выучеником Сазонова, — это была серьезная школа; в марте 1917 г. он заменил Половцева (делавшего военную карьеру), как тов. министра иностранных дел. Позже, в эмиграции, Нольде написал свои воспоминания и книги о франко‑русских отношениях, и в одной из них он, несмотря на свою принадлежность к тайному обществу и 33°, писал:

 

«Уход Милюкова из состава Временного правительства 30 апреля 1917 г. обнаружил глубокий кризис: этот уход был вызван совместными усилиями Керенского и Альбера Тома»

(«Далекое и близкое», с. 139‑155).

 

Был ли Нольде радиирован, или сам ушел из масонства, узнать из документов Парижского архива мне не удалось.

Петр Александрович Половцев из дипломатов попал весной 1917г. на должность комиссара Петроградского военного округа, при командующем ген. Корнилове, которого он очень скоро заменил на этом высоком посту, когда сам был произведен в генерал‑майоры. Он был масоном 33°, членом Верховного Совета Народов России, Досточтимым Мастером в «Северном Сиянии». Он начал свою карьеру в дипломатии благодаря родственным связям. В 1905 г. он вступил в должность помощника военного атташе при русском посольстве в Лондоне (послом был тогда А.К. Бенкендорф).

Date: 2015-11-13; view: 305; Нарушение авторских прав; Помощь в написании работы --> СЮДА...



mydocx.ru - 2015-2024 year. (0.012 sec.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав - Пожаловаться на публикацию