Глава 18. Британская армия оставила дым пожарищ Бургоса далеко позади

Британская армия оставила дым пожарищ Бургоса далеко позади. Она совершала марш четырьмя большими колоннами. Время от времени две колонны оказывались рядом, соединяясь на переправе через реку, прежде чем разойтись снова и прокладывать каждая свой путь в горах. Приказ требовал, прежде всего, скорости. Скорость — чтобы обогнать противника, скорость — чтобы перерезать дорогу, скорость — чтобы обойти французский правый фланг, скорость — чтобы встретить французов до того, как армии противника воссоединятся и превзойдут численностью армию Веллингтона.

Врагами скорости были колеса фургонов — которые отлетали, лошади — которые выбивались из сил, больные — которые оставались лежать на обочине, пушечные оси — которые ломались, дождь — который делал колеи скользкими, а потоки, через которые переходили в брод, бурными. И все же они продолжали идти, вытаскивая из грязи пушки и фургоны, нещадно колотя мулов; пехота заставляла свои утомленные ноги подняться еще на один холм, пересечь еще одну долину — несмотря на ветер и дождь худшего лета, какое можно было припомнить. Когда они оставляли свои зимние квартиры, им обещали теплое, хотя и позднее лето, но теперь, когда они достигли северных гор, погода превратилась в безжалостно холодного врага.

Однако даже старые солдаты никогда не видели, чтобы армия шла так хорошо. Люди шагали в строю так, словно ветры несли запах победы, и они преодолевали трудности, которые в нормальных условиях заставили бы их вернуться или задержаться надолго. Если брод был непроходим, кавалерия загоняла в воду лошадей, образуя волнорез, и пропускала пехоту с защищенной стороны, подгоняя их, говоря им, что лягушатники ждут резни, что им остался еще один переход, а там — победа.

Они чуяли победу в течение многих дней. Многие ждали битвы в Бургосе, но столбы дыма, которые отмечали французское отступление, указали армии другое направление. Было известно по слухам, что французы будут оборонять переправу через Эбро — последний большой водный рубеж перед Пиренеями, но французов нигде не было видно, когда в холодный, холодный день колонны пересекли реку, не встретив никакого сопротивления, и услышали, наконец, приказ повернуть на юго-восток, чтобы обрушиться на противника.

Колонны сблизились. Одна испанская колонна осталась на севере, чтобы не допустить французские войска на берег Бискайского залива, но другие колонны, соединившись на единственной дороге, таким образом, быстро сконцентрировались для сражения. Пехоте, как всегда, приходилось хуже всех. Дорогу следовало оставить для обоза, пушек, кавалерии, так что пехота продолжала шагать по обоим склонам холмов, забитым людьми и мулами, воздух звенел от их походных песен.

То, что у них хватало энергии петь, было удивительно, то, что они пели так хорошо — еще удивительнее, но то, что они хотели драться, было очевидно. По армии прошел слух, что противник охраняет конвой с золотом, что каждый станет богат, если исполнит свой долг, и, возможно, этот слух больше, чем гордость, подстегивал их. Они шутили, что лягушатники бегут, что Джонни-француз не остановится, пока не добежит до Парижа, что их армия будет шагать, шагать и шагать, покуда у каждого парня не окажется по парижской девчонке на каждом колене и сумка с золотом в руке, и генерал, который иногда сидел на коне и наблюдал, как они проходят мимо него, чувствовал, что его душу переполняет гордость и любовь к этим рядовым, которыми он командует, которые с таким воодушевлением идут в бой, после которого многие из них останутся лежать, как окровавленные тряпичные куклы, в полях Испании.

На третью ночь после взрыва в Бургосе майор Майкл Хоган сидел в лишенной всяких удобств конюшне, служившей ему квартирой. Он знал, что ему еще повезло, раз у него есть место, где спать. Фонарь висел над его головой, освещая карту, разложенную на самодельном столе, сколоченном из останков разрушенного коровника.

Напротив него сидел человек — еврей по имени Родригес. Это был торговец зерном, который путешествовал с армией и был не популярен среди квартирмейстеров, имевших с ним дело, потому что из-за жадности его подозревали в сочувствии французам. Почему нет, говорили они? Все знали, что испанская церковь ненавидит евреев. Конечно, рассуждали они, у Родригеса жизнь была бы куда лучше, если бы в Испании управляли французы.

Хоган знал его лучше. Родригес хотел заключать выгодные сделки, но так поступал любой торговец зерном, который имел дело с армией, еврей он или нет. Зато у этого торговца зерном, этого презираемого человека, была великолепная память и уши, которые, казалось, слышат самый тихий шепот за милю. Он рассказывал теперь об одном таком шепоте, а Хоган слушал.

— Человек ворвался в женский монастырь. — Родригес хитро улыбнулся. — Это, должно быть, удивило сестер.

— Какой человек?

— Некоторые говорят, что англичанин, некоторые говорят — американец! Другие говорят — француз. Его спасли от партизан французы.

— А вы что говорите?

Родригес улыбнулся. Это был худой человеком, который летом и зимой прятал волосы под меховой шапкой.

— Я говорю, что это был ваш человек. Он забрал женщину. — Он поднял руку, чтобы предупредить вопрос Хогана. — Но новости не такие хорошие, майор.

— Продолжайте.

— Он пошел в Бургос с женщиной, но там был убит.

— Убит?

Родригес увидел взгляд Хогана и подумал вполне справедливо, что неназванный англичанин был другом майора.

— Рассказывают дюжину разных историй; я говорю вам то, что я думаю. — Торговец зерном потряс кнутом, который он всегда носил с собой. Не слишком серьезное оружие, но годится, чтобы отогнать мальчишек, которые пытаются украсть что-нибудь с его телег. — Они говорят, что он был в замке и что он убил человека. После этого, они говорят, к нему относились с уважением. — Родригес пожал плечами. — Я не знаю. То, что я действительно знаю — он был все еще в замке, когда тот взорвался. Он умер с другими.

— Они нашли его тело?

— Кто может сказать? Было трудно сказать, чье это тело в том месте.

Хоган ничего не говорил некоторое время. Он задавался вопросом, было ли это верно, но он привык доверять Родригесу, поэтому боялся, что это может быть правдой. Он слышал, что взрыв в замке был несчастным случаем, который унес жизни множества французов, но могло ли быть так, что это Шарп спланировал его? Он мог в это поверить.

— А женщина?

— La Puta Dorada? — Родригес улыбнулся. — Она ушла с французской армией. Сопровождаемая уланами.

Хоган думал о том, как боялся Веллингтон, что Шарп ворвется в женский монастырь. Похоже, что он сделал именно это.

— Что люди говорят о женском монастыре?

Еврей рассмеялся.

— Они говорят, что это должны быть французы. После того, как тот человек спас француженку и ушел с французской кавалерией.

Значит, все кончено, подумал Хоган, все кончено. Шарп потерпел неудачу. Но лучше умереть так, чем быть повешенным, решил он.

— Так что происходит теперь, майор?

— Теперь? Мы совершаем марш. Или французы попытаются остановить нас, или они этого не сделают.

— Они сделают.

Хоган кивнул.

— Тогда будет сражение.

— Которое вы выиграете. — Родригес улыбнулся. — И если вы победите, майор, что тогда?

— Мы будем гнать их к границе.

— А затем?

Хоган улыбнулся. Родригес никогда не просил плату за информацию — по крайней мере, не плату в золоте. Ирландец постучал пальцем по карте.

— Новый порт для поставок. Здесь.

Родригес улыбнулся. Информация стоила небольшого состояния. У него будут люди и склады в этом порту — готовые, прежде чем его конкуренты узнают, что британские поставки больше не производятся окольными путями из Лиссабона.

— Спасибо, майор. — Он встал.

Хоган проводил Родригеса до дверей, провел мимо часовых и потом прислонился к дверному косяку, глядя как струи дождя блестя в свете походных костров. Шарп умер? Он думал так и раньше и ошибался. Он смотрел в темноту на востоке, думал о призраках, зная, что Шарп мертв, и все же не веря этому.

А утром, когда дождь все еще лил и ветер напоминал скорее о зиме в Ирландии, чем о лете в Испании, армия продолжила движение вперед. Солдаты шли в поход охотно, идя навстречу сражению, которым поход закончится марш, шли к городу золотых шпилей — Витории.

***

— Ешьте!

Шарп кивнул. Девушка сунула ложку с супом ему в рот — жирный, теплый, вкусный суп.

— Что это?

— Лошадь. Теперь сидите! Придет доктор.

— Я в порядке.

— Вы не в порядке. Вам повезло, что вы живы. Ешьте!

Его мундир висел на стене — мундир, который спас ему жизнь. Множество одиноких французов было забито до смерти в Бургосе после взрыва, но Шарпа как раз в тот миг, когда нож должен был пронзить его мундир, сочли английским офицером. Мужчины не были уверенны. Они спорили — некоторые говорили, что кавалерийские штаны и сапоги у него французские, но другие были уверены, что темно-зеленая куртка — британская. Пуговицы с черными коронами решили дело. Ни у одного француза не было корон на пуговицах, поэтому они оставили Шарпа в живых.

Девушка смеялась над ним.

— Ешьте.

— Я пытаюсь! — У него были перевязаны обе руки. Он чувствовал ушибы по всему телу. На голове повязка. — Какой сегодня день?

— Вторник.

— Какое число?

— Откуда я знаю? Ешьте.

Он знал, что находится в доме плотника, который так удачно сразил его молотком. Стараясь возместить причиненный ущерб, плотник выделил Шарпу эту комнату и даже наточил его палаш и поставил у кровати Шарпа. Девушка была единственной хозяйкой в доме — черноволосая, пухлая, вечно улыбающаяся и кокетливая. Она была слепа на один глаз — вместо зрачка на нем было белое бельмо.

— Ешьте!

Пришел врач — мрачный человек в длинном, запятнанном черном пальто. Он пустил Шарпу кровь из бедра. При первом посещении он высоко поднял брови, увидев шрамы на теле Шарпа. Глядя мимо врача в окно, Шарп видел дым, все еще поднимающийся к серым облакам над замком. Дождь негромко стучал в окно. Казалось, что дождь лил беспрерывно с тех пор, как он очнулся в этой комнате. Доктор протер маленькую чашечку и выбросил тряпку.

— Еще два дня, майор Вонн.

— Я хочу уйти сейчас.

Врач покачал головой.

— Вы слишком слабы, майор. Вы потеряли много крови. Ушибы. — Он пожал плечами. — Два дня и еда, которую дает Педро, и вам будет лучше.

— Мне нужна лошадь.

— Французы забрали всех. — Доктор выплеснул кровь из чашки в камин и вытер чашку полой пальто. — Может быть, завтра на рынке будут мулы для продажи.

— Должны быть лошади! Они кормят меня супом из конины!

— Эта лошадь погибла при взрыве. — Доктор поплевал на ланцет и вытер его об манжету. — Я приду завтра, если будет на то воля Божья. — Он повернулся, собираясь уходить, но Шарп буркнул ему в спину:

— Подождите!

Шарп корчился от боли, пытаясь сесть повыше.

— Вы спрашивали об инквизиторе, доктор?

— Я сделал это, señor.

— И?

Доктор пожал плечами.

— Его дом в Витории. Было время, когда у его семьи была земля по всей Испании, но теперь… — Он пожал плечами и поднял свой маленький ридикюль. — Витория — это все, что знают наши священники. Вы простите меня, майор?

Оставшись один, Шарп сел на краю кровати. Он чувствовал головокружение. Он задавался вопросом, насколько сильным был удар по голове. Она все еще пульсировала, и шишка была с куриное яйцо. Он беззлобно выругался. Дождь лил.

Он надел льняную рубашку, которую носил с тех пор, как Элен дала ее ему в Саламанке. На воротнике была свежая кровь.

Он надел французские кавалерийские штаны, который забрал у ее брата. Дыра на нагрудном клапане была проделана палашом Шарпа. Дыру зашили, но он все еще мог видеть, как он поворачивал широкое лезвие, когда Леру упал.

Боль в голове усилилась, когда он наклонился, натягивая большие французские кавалерийские сапоги. В сапогах он почувствовал себя лучше. Он встал и широко расставил ноги. Ноги стояли прочно. На левом бедре был обширный черный синяк.

В куртке он почувствовал себя совсем хорошо. Он застегнул ее сверху донизу, заставив свои перевязанные руки проделать эту трудную работу. Пальцы левой руки не были забинтованы, поэтому он взял палаш левой рукой. Пряжки бренчали, когда он застегивал их. У него не было кивера. У него ничего не было теперь, кроме одежды на нем и палаша на боку. У него не было ни плаща, ни бритвы, ни коробки трута, ни подзорной трубы. У него была тайна, которая могла принести победу Франции, — тайна, которую он должен раскрыть Веллингтону.

— Что вы делаете? — Консуэла, девушка с бельмом, стоял в дверном проеме.

— Я ухожу.

— Вы не можете! Вы слабы как котенок! Ложитесь! На кровать!

Он упрямо покачал головой.

— Я иду.

Они попытались остановить его — целая стая женщин у подножья лестницы, которые кричали на него и размахивали руками, как монахини в женском монастыре. Он поблагодарил их, осторожно протолкался сквозь них и вышел во двор. Двор был засыпан деревянной стружкой. Дождь холодил его лиц.

— Вы не должны уходить!

— Я должен идти.

У него не было коня, значит, ему придется идти. Поначалу идти было трудно, его ушибленные мышцы не позволяли широко шагать. Он пересекал большую площадь, все еще носящую следы взрывов французских снарядов, мимо собора, который был спасен от огня, и горожане молча наблюдали за ним. Он выглядел очень странно — солдат с разбитой головой, с ввалившимися черными глазами, который двигался с трудом, как человек, идущий на смерть. Он был небрит, и даже подумал было остановиться возле одного из парикмахеров, которые ждали клиентов со стульями прямо на улице, затем вспомнил, что у него нет денег.

Он пересек Арлазон, глядя на воду, рябую от капель дождя, чувствуя, что холодная вода уже пропитала его мундир.

— Señor! Señor!

Он обернулся. Консуэла, полуслепая девушка, бежала за ним. Он остановился.

Она ему протянула сверток в замасленной газете.

— Если вы должны идти, майор, возьмите это.

— Что это?

— Холодный цыпленок. Сыр. — Она улыбнулась. — Vaya con Dios!

Он поцеловал ее в щеку.

— Спасибо, Консуэла. — Он шел на восток по Главной дороге, вслед за французской армией, которой предстоял долгий путь на войну.

Он остановился днем в саду. Съел половину цыпленка и завернул остальное в газету. Потом, чувствуя боль в каждой мышце, пошел к ручью, протекавшему в высокой траве. Он встал на колени на краю.

Он использовал пальцы левой руки, чтобы снять бинт с правой. Бинт с трудом отходил, от последнего рывка руку словно охватило огнем, когда он сорвал корку с раны. Он зашипел от внезапной боли и сунул руку в воду.

Он сгибал и разгибал пальцы. Смотрел, как кровь потекла тонкой красной струйкой вниз по течению. Он расставил пальцы шире, чтобы вода обмыла рану, затем снял повязку с раны, сделанной ножом. Рана была на тыльной стороне левой руки. Из этой раны тоже кровь потекла в воду. Он держал руки в ручье, пока они не онемели.

Он размотал повязку на голове и опустил голову в воду, задержав дыхание, позволив потоку течь сквозь волосы. Он напился. Вытащил голову из воды, резко откинув влажные волосы назад, и увидел всадников.

Он сидел тихо, по-прежнему на четвереньках. Всадники ехали по Главной дороге, горбясь под мокрыми от дождя плащами. Это были партизаны, и они ехали воевать. Шарп видел пробки, вставленные в дула мушкетов, видел тряпки, обернутые вокруг замков, видел сабли, торчащие из-под мокрых плащей.

Может быть, он позвал бы их на помощь, попросил бы коня, но он этого не сделал. Мужчины на расстоянии в пятьдесят ярдов были хорошо видны за стволами кривых чахлых яблонь, и Шарп видел их вожака. Он видел черную бороду, которая закрывала лицо до самых глаз, видел широкое лезвие секиры на плече. Это был El Matarife. Шарп замер неподвижно, пока они не проехали, потом осторожно распрямил корпус, не вставая на ноги.

El Matarife следовал за французами, надеясь быть там, где армии встретятся, и El Matarife был теперь между Шарпом и его целью.

Он сидел у ручья, и дождь лил на него, покуда он соображал, что делать. Он может только продолжать, решил он, и когда он подождал достаточно долго, чтобы партизаны исчезли из поля зрения, он встал, застонав от боли, и возвратился на размытую дорогу.

Он шел. Он был один на дороге. В полях по обе стороны все еще были видны следы, оставленные французской армией. Шарп шел по растоптанным посевам ржи и пшеницы, потому что они давали более надежную опору ногам, чем грязь на дороге.

Он проходил небольшие деревни, всегда проверяя сначала, что никакие всадники не задержались в таверне. В сумерках он оказался посреди широкой равнины — ни зданий, ни всадников не видно, только мокрая от дождя дорога тянется перед ним в темноту на востоке. Дождь мешал разглядеть горы, которые, он знал это, должны быть на горизонте.

Он искал убежище, надеясь найти ферму или, по крайней мере, кустарник, чтобы укрыться от дождя. Но не было ничего. Он шел дальше, пытаясь заставить себя двигаться в темпе быстрого марша стрелков, убеждая себя, что если не замечать боли, она уйдет. Ноги натерло сапогами, дождь заливал ему глаза.

Он услышал стук копыт, обернулся и увидел единственного всадника в ста ярдах позади него. Он проклинал себя за то, что не посмотрел раньше, хотя ему все равно негде было укрыться на этой голой земле, даже если бы он был предупрежден на десять минут раньше. Возможно, подумал он, это просто фермер по пути домой, но лошадь была больше и куда сильнее, чем фермерский конек. Шарп подозревал, что это один из людей El Matarife, по какой-то причине отставший.

Шарп взялся за рукоять палаша. Его правая рука все еще плохо слушалась из-за порезов, оставленных медной трубкой от подзорной трубы. Он видел, как всадник пустил коня рысью, потом начал махать ему, и внезапно Шарп рассмеялся и, спотыкаясь, побежал назад по дороге.

— Ангел! Ангел!

Мальчишка засмеялся. Он спрыгнул со спины Карабина и обнял Шарпа.

— Майор! — Он хлопал Шарпа по спине. — Вы здесь!

— Откуда ты взялся?

— Ваше лицо! — Ангел снял плащ и настоял на том, чтобы накинуть его на плечи Шарпа.

— Как, черт возьми, ты нашел меня? — Шарп взял предложенную флягу с вином и прижал к губам. Это было прекрасно.

Ангел всего лишь следовал приказу. Майор Хоган приказал ему не оставлять Шарпа, и когда уланы повезли Шарпа на юг, Ангел двинулся следом. Он скрывался вне Бургоса, наблюдая за Главной дорогой, чтобы увидеть, если Шарпа повезут на восток.

Мальчик видел взрыв. Потом, когда последние из французов ушли из города, и он не видел с ними пленных, он попытался узнать новости о Шарпе.

— Они сказали, что вы мертвы.

— Кто сказал?

— Люди, которые работали на французов. В замке был один английский военнопленный, но здание, где он был, развалилось.

Шарп усмехнулся.

— Я ушел до того.

— Поэтому я обыскал руины. — Ангел пожал плечами. — Ничего. Потом пришел El Matarife, и я спрятался снова.

— Чего он хотел?

— Был слух, что французы оставили своих раненых в больнице. Это было не верно. — Ангел кивнул на дорогу. — Он поехал за ними.

— Я видел его.

Мальчишка усмехнулся.

— Так что теперь?

— Мы найдем Веллингтона. — Шарп посмотрел на Карабина и внезапно понял, что все будет в порядке. Он громко засмеялся, забыв про усталость. — Мы выиграем эту проклятую войну, Ангел. Ты и я, только ты и я! — Он ласкал терпеливую, сильную лошадь. Карабин отвезет его к Веллингтону, он оправдает себя — и он засмеялся, подумав, что сделает все, что Элен хотела, чтобы он сделал, но сохранив свою честь. — Мы идем, чтобы выиграть эту проклятую войну!

***

Армия пыталась уснуть. Некоторые преуспели в этом, другие слушали, как дождь барабанит по парусине палатки, как совы ухают в долинах, а с холмов доносится вой волков, тревожа лошадей. Плакали дети, но матери их успокоили.

Спустя час после полуночи дождь прекратился, и медленно, рваными кусками, очистилось небо. Впервые за неделю показались звезды. Ветер был все еще холодным, заставляя дрожать часовых, которые смотрели во тьму и мечтали об утре.

Горны пробудили армию, когда звезды все еще ярко мерцали в небе. Завтрак был холодным. Палатки собрали и свернули. Солдаты ворчали, дрожали и благодарили Бога, что хотя бы не льет. Им хватит и тех неприятностей, что ждут их сегодня.

Капитан Д’Алембор, пробираясь через грязь и высокую траву с кружкой чая в руке, кричал в темноту, ища свою роту. Голос сержанта Харпера ответил ему.

Капитан стоял, дрожа, над небольшим костром.

— Слава Богу, не идет дождь.

— Да. — Харпер казался довольным.

— Полковник говорит, что это так.

— Мог бы приказать ему закончиться. — Огромный сержант скатывал свое одеяло. Южный Эссекс совершал поход без палаток.

Капитан Д’Алембор, который никогда не участвовал в настоящем сражении, был возбужден.

— Они считают, что французы ждут за холмами.

— Но невдалеке, а? — Харпер рассмеялся. — Значит, будет сражение, да?

— Так они говорят.

— Со всем удовольствием, сэр. Это подходящий день для битвы, если не будет дождя.

— Я уверен, что мы покажем себя с лучшей стороны, сержант.

— Мы всегда так делаем, сэр. — Харпер привязал одеяло к ранцу. — Фарелл! — От крика Харпера Д’Алембор подскочил.

— Сержант? — донесся жалобный голос из темноты.

— Вставай, ты, протестантский ублюдок! Нас ждет сражение, мы будем драться!

Некоторые солдаты смеялись, некоторые стонали. Харпер усмехнулся успокоительно капитану Д’Алембору.

— Парни будут в порядке, сэр, не сомневайтесь.

Капитан Д’Алембор, что весьма понятно, сомневался, будет ли в порядке он сам. Он улыбнулся.

— Допьете чай, сержант?

— Вы — джентльмен, сэр, воистину так. Благодарю вас. — Харпер наклонил кружку и проглотил то, что оставалось, в три больших глотка. — Вы держите пари, сэр?

— Я — да.

— У меня такое чувство, что мы увидим старого друга сегодня. — Сержант сказал это просто, совершенно уверенным голосом.

Капитан Д’Алембор, который привык доверять сержанту Харперу, вздохнул. Он знал, что ирландец никогда не принимал смерть Шарпа, и капитан боялся того, что случится, когда Харперу станет ясно, что майор действительно мертв. Ходили слухи, что до того, как он встретил Шарпа, Харпер был самым недисциплинированным солдатом в армии, и Д’Алембор боялся, что он станет таким снова. Офицер осторожно подбирал слова. Это был первый раз, когда Харпер заговорил о Шарпе после казни, и Д’Алембор не хотел слишком резко разбивать надежды ирландца.

— Что, если вы не увидите его, сержант?

— Я думал об этом, так что увижу, сэр. — Харпер ударом кулака посадил на место свой кивер. Изабелла куталась в одеяло возле него. Харпер улыбнулся. — Не может быть, чтобы Носатый повесил его — не после того, как Шарп спас ему жизнь, сэр. И никаким образом лягушатники не могли убить его, стало быть, он должен быть живой. Он вернется, сэр, и если мы идем сражаться, то там он и будет. Фунт говорит, что я прав.

Д’Алембор усмехнулся.

— У вас нет фунта.

— Сегодня вечером будет, однако. Фарелл! Ты, языческий ублюдок! Вставай! — Харпер оглянулся на офицера. — Фунт?

— Вам нужны деньги, Харп. Вы женитесь.

— Христос! Не говорите об этом. — Харпер казался мрачным. — Я все-таки ставлю фунт, сэр.

— Я принимаю.

В долине пела труба. В темноте тысячи солдат строились. Позади у них был эпический поход через горы, и за следующим холмом — Витория.

Они отправились в путь на рассвете, колонны разъединились снова, но все двигались в восточном направлении, двигались на врага. Колоны шли через туманные долины, шли к Витории, шли к сокровищам империи и собирались сражаться.

Date: 2015-11-13; view: 245; Нарушение авторских прав