Глава 15. В камере не было ничего — ни одеяла, ни койки, ни даже ведра

В камере не было ничего — ни одеяла, ни койки, ни даже ведра. На полу — толстый слой грязи. При каждом вдохе Шарпу хотелось зажать нос — зловоние было густым, как пороховой дым. Окна не было. Он знал, что находится где-то в глубине скалы, на которой построен замок Бургоса.

Его провели сюда во внутренний двор, мимо стен, опаленных разрывами снарядов британских гаубиц, выпущенных во время прошлогодней осады, мимо закрытых, нагруженных сокровищами фургонов, которыми был забит двор, мимо лишенного крыши, сожженного здания, в цитадель с массивными стенами.

Его столкнули вниз по лестнице, провели сырым, холодным коридором в эту маленькую квадратную комнату с грязью на полу и беспрерывно капающей где-то снаружи на камень водой. Единственным источником света были слабые отблески, которые проникали через маленькое окошко, вырезанное в толстой двери.

Он кричал, что он — британский офицер, что к нему должны относиться соответственно, но не было никакого ответа. Он кричал это на испанском и на английском языке, но его голос бесполезно глох в холодном коридоре.

Он коснулся виска и вздрогнул от боли. На виске была шишка, после того как сержант-пехотинец ударил его прикладом мушкета. Кровь засохла, закрыв ссадину коркой.

Крысы шуршали в коридоре. Вода все так же капала снаружи. Как только он слышал голоса вдали, он начинал кричать снова, но не было никакого ответа.

У него не было шанса бежать во время поездки на юг. Уланы ехали быстро, и Шарп был помещен в центр целого эскадрона, сзади ехали солдаты с копьями наготове. На ночь его запирали — дважды в церквях, однажды в деревенской тюрьме — и охраняли часовые с заряженными мушкетами. Маркиза ехала в коляске, которую генерал Вериньи конфисковал в том городе, где он нашел ее. Несколько раз она попадалась ему на глаза и лишь пожимала плечами. Ночью она посылала ему вино и пищу, приготовленную для уланских офицеров.

Его подзорную трубу, его ранец, все его имущество кроме одежды, которую он носил, — все забрали у него. Вериньи, который не мог понять, почему майор «Вонн» настолько упрям, обещал, что имущество будет возвращено ему. Вериньи сдержал обещание. Когда Шарпа провели по крутой дороге к Бургосскому замку, ему вернули его вещи.

Его передали гарнизону крепости. Люди Вериньи оставили его во внутреннем дворе, где он и стоял под охраной двух пехотинцев, между тем как солнце поднималось все выше.

Шарп разглядывал фургоны во дворе, пытаясь заглянуть под обвязанные веревками брезенты, чтобы удостовериться в истинности рассказа маркизы о сокровищах испанской империи, которые якобы были здесь. Он ждал. Солдаты гарнизона проходили мимо, глазея на военнопленного, однако офицер из административно-хозяйственной службы все не шел, чтобы распорядиться его будущим. Один раз в одном из высоко расположенных окон крепости Шарп увидел человека с подзорной трубой. Стеклянный глаз, казалось, был направлен прямо на него.

А вскоре после того, как он увидел человека с подзорной трубой, четыре пехотинца во главе с сержантом подошли к нему. Он думал, что они идут мимо и посторонился, но один из солдат заорал на него и замахнулся кулаком; Шарп, защищаясь, ударил раз, ударил два, а затем сержант ударил его в висок прикладом мушкета, и его притащили в эту камеру, размером три шага на три, где не было никакого света, никакого табурета, никакой кровати и никакой надежды.

Он хотел пить. Голова пульсировала. Он прислонился к стене, и какое-то время боролся с болью, темнотой и отчаянием. Часы проходили — но сколько их было, он не знал. Звон башенных часов не проникал в эту комнату, вырубленную в скале под старым замком.

Он задавался вопросом, не был ли он узнан — но даже если был, какой смысл был обращаться с ним подобным образом? Он думал о маркизе, воображал ее в объятиях генерала: ее голова у него на груди, золото ее волос рассыпалось по его коже. Он пытался вспомнить ночь в гостинице, но это казалось нереальным. Реальностью была эта камера, его боль и жажда. Он нашел влажный участок стены и облизал сырой камень. Зловоние в камере было ужасно. То ли сюда стекало дерьмо, то ли его оставили прежние узники, но каждый его вдох был отравлен.

Время шло и шло, отмеряемое только ударами капель по камню. Они хотели, чтобы он отчаялся, погребенный в этом грязном, зловонном месте, и он боролся с отчаянием, пытаясь вспомнить имена каждого человека, который служил в его роте с начала войны в Испании, а когда вспомнил, он попытался перечислить вслух всех солдат из самой первой роты, в которой он служил. Чтобы не замерзнуть, он шагал взад-вперед по камере, его сапоги расплескивали жидкую грязь, и иногда, когда запах становился невыносимым, он прижимал рот к глазку в двери и глубоко дышал воздухом из коридора.

Он проклинал себя за то, что позволил себя схватить, за то, что проспал рассвет, что принял вызов на поединок.

Он чувствовал, что день прошел, и что наступила ночь, хотя отблески света за дверью не исчезли. Он сел на корточки в углу, опершись спиной на стену, и пытался уснуть. Четыре ночи назад он был в настоящей кровати, под простыней, чувствуя рядом тепло тела маркизы, и он на миг погружался в сон, вздрагивал, просыпаясь, и слышал лишь шорох крыс снаружи и капанье воды. Он дрожал.

Он чувствовал, что пленные, помещенные в эту камеру, должны были лежать на полу. Они хотели, чтобы пленный испачкал одежду и был по уши в дерьме. Он не доставит им такого удовольствия.

Трое пришли за ним, наконец — двое солдат, вооруженных мушкетами с примкнутыми штыками, и третий, тот самый громила сержант, который первым ударил Шарпа. Человек был огромен. У него, казалось, вообще не было шеи, и сквозь рукава мундира выпирали мускулы. Сержант заорал на него по-французски, а затем засмеялся над вонью, стоявшей в камере.

Шарп отчаянно устал, горло его ссохлось от жажды. Он замешкался, ослепленный ярким светом пылающего факела, принесенного одним из его охранников, и сержант толкнул его так, что он упал, а затем поднял его так легко, словно вес Шарпа был для него ничем.

Они провели его по коридору, вверх по лестнице, вдоль второго коридора и еще по нескольким лестницам. Здесь был дневной свет, проникавший через маленькие оконца, выходившие в центральный внутренний двор цитадели, а затем сержант втолкнул Шарпа в комнату, где ждал четвертый.

Комната была размером приблизительно двенадцать квадратных футов. Из единственного высоко расположенного окна слабый серый свет лился на каменные стены и пол. В комнате был единственный стол и стул позади него. Охранники встали по обе стороны Шарпа. Сержант, единственный невооруженный француз, был одним из двоих, стоявших справа от Шарпа. Всякий раз, когда Шарп пытался прислониться к стене, на него кричали, оттаскивали от стены, и снова наступала тишина.

Они ждали. Двое солдат, стоявших ближе к Шарпу, направили на него штыки. Шарп закрыл глаза. Он покачивался от усталости. В голове пульсировала боль.

Дверь открылась.

Шарп открыл глаза и все понял.

В комнату вошел Пьер Дюко. В первую секунду Шарп не узнал маленького человека с оспинами на лице и в круглых очках, но затем Рождество, встреченное в Воротах Бога, вернулось к нему. Майор Пьер Дюко, о котором Шарпа предупреждали, как об очень опасном и умном человеке, замешанном в грязные политические интриги, отвечал за такое обращение с ним, за вонючую камеру и за то, что, был уверен Шарп, с ним произойдет.

Дюко сморщил нос, осторожно пробрался за стол и сел. Солдат, вошедший за ним, положил на стол палаш Шарпа, его подзорную трубу, какие-то бумаги. Ни слова не было сказано, пока солдат не вышел.

Дюко нарочито долго выравнивал стопку бумаги, прежде чем посмотреть на английского офицера.

— Хорошо спали?

Шарп игнорировал вопрос.

— Я — офицер армии Его британского Величества, и я требую обращения, соответствующего моему чину. — Его голос прозвучал как хриплое карканье.

Дюко нахмурился.

— Вы впустую тратите мое время. — У него был низкий голос, словно принадлежащий куда более крупному человеку.

— Я — офицер Его британского …

Он остановился, потому что огромный сержант по знаку Дюко, повернулся и ударил здоровенным кулаком Шарпа в живот так, что тот упал и не мог вздохнуть.

Дюко подождал, пока Шарпа поставят на ноги и его дыхание восстановится, затем улыбнулся.

— Я полагаю, мистер Шарп, что вы не офицер. Решением военного суда, протокол которого у меня здесь, — он показал бумагу, — вы уволены из армии. Короче говоря, вы — гражданское лицо, хотя выдаете себя за майора Вонна. Разве я не прав?

Шарп ничего не сказал. Дюко снял очки, подышал на них и начал полировать круглые линзы шелковым носовым платком, который он вытащил из рукава.

— Я полагаю, что вы — шпион, мистер Шарп.

— Я — офицер…

— В самом деле, не утомляйте меня. Мы уже установили, что вы были разжалованы в рядовые. Вы носите мундир, которой носить не имеете права, носите чужое имя, и по вашему собственному признанию генералу Вериньи, вы пытались похитить женщину в надежде, что она может предоставить информацию. — Он аккуратно заправил заушники очков за уши и неприятно улыбнулся Шарпу. — По мне так это походит на шпионаж. Веллингтон думал, что, фальсифицировав вашу казнь, сделает вас невидимым? — Он засмеялся над собственной шуткой. — Я признаю, мистер Шарп, что вам удалось одурачить меня. Я едва поверил глазам, когда увидел вас в нашем внутреннем дворе! — Он улыбнулся торжествующе, затем поднял лежащий сверху лист. — Из того, что показал этот дурак Вериньи, следует, что вы спасли маркизу из женского монастыря. Это верно?

Шарп ничего не сказал. Дюко вздохнул.

— Я знаю, что вы это сделали, мистер Шарп. Это было неосторожно с вашей стороны, по меньшей мере. Зачем вы шли в такую даль, чтобы спасти ее?

— Я хотел переспать с нею.

Дюко откинулся назад.

— Вы утомляете меня, и мое время слишком ценно, чтобы слушать всякий вздор. Я спрашиваю вас снова, почему вы спасли ее?

Шарп повторил ответ.

Дюко посмотрел на сержанта и кивнул.

Сержант повернулся, бесстрастно оглядел Шарпа с ног до головы и затем снова ударил правым кулаком в живот стрелка. Шарп уклонился от удара, попытался ударить ответно сержанта в глаз, но штык рубанул его по руке, и левый кулак сержанта врезался ему в лицо, так что голова ударилась о каменную стену, а правый кулак ударил в живот, заставив согнуться, и внезапно сержант с той же деревянной выправкой, с какой поворачивался к Шарпу, отвернулся и вытянулся в ожидании приказа.

Дюко нахмурился. Он наблюдал, как Шарп выпрямляется. Кровь текла из носа стрелка. Шарп оперся на стену, и на сей раз никто не остановил его. Француз покачал головой.

— Я действительно не люблю насилие, майор, оно расстраивает меня. Оно необходимо, я боюсь, и я думаю, что вы теперь понимаете это. Почему вы спасли маркизу?

Шарп дал тот же самый ответ.

На сей раз, он позволял бить себя. У него было только одно оружие, и он использовал его. Он притворялся слабее, чем он был. Он упал на пол и застонал, и сержант презрительно поднял его за воротник куртки и толкнул к стене. Сержант улыбался победно, когда обернулся к Дюко.

— Почему вы спасли маркизу?

— Мне нужна была женщина.

На сей раз Дюко не кивнул сержанту. Он, казалось, вздохнул. Он снова снял очки, снова, хмурясь, полировал стекла носовым платком, а потом, слегка поежившись, надел их.

— Я верю вам, майор. Вы охочи до женщин вроде Элен, и, несомненно, вы умело удовлетворили ее похоть. Скажите мне, она просила у британцев о помощи?

— Только по части похоти. Кажется, французы не достаточно хороши для нее.

Шарп готовился к удару, но снова Дюко не дал сигнала. Он снова вздохнул.

— Я должен сказать вам, мистер Шарп, что сержант Лавинь замечательно умеет выбивать признания из тех, кто не хочет говорить. Он обычно оттачивает свое искусство на испанцах, но он давно хотел заполучить англичанина. — Очки Дюко отразили два кружка серого света. — Он действительно давно, очень давно хотел англичанина.

Сержант Лавинь, слыша свое имя, повернул квадратную голову и посмотрел на Шарпа с презрением.

Дюко встал и обошел вокруг стола, прихватив при этом подзорную трубу Шарпа.

— Прежде, чем вы окажетесь в таком состоянии, что не сможете это оценить, майор, я хочу свести с вами счеты. Вы разбили мои очки. Вы доставили мне большие неприятности! — Неожиданно Дюко начал сердиться. Он, казалось, старался совладать с гневом, выпрямившись во весь свой небольшой рост. — Вы преднамеренно разбили мои очки!

Шарп ничего не сказал. Это было верно. Он разбил очки Дюко у Ворот Бога. Он сделал это после того, как Дюко оскорбил Терезу, жену Шарпа. Теперь Дюко держал подзорную трубу Шарпа.

— Великолепный инструмент, майор. — Он всматривался в толстую латунную табличку. — «23-го сентября 1803». Мы называли этот день 2-е вандемьера, год десятый. — Шарп чувствовал, что Дюко сожалеет об отмене революционного календаря.

Шарп оттолкнулся от стены.

— Возьмите ее, Дюко. Ваша армия уже украла все остальное в Испании.

— Взять это?! Конечно, нет. Вы думаете, что я — вор? — Он снова посмотрел на латунную табличку. — Награда за один из ваших подвигов, без сомнения. — Он открыл подзорную трубу, вытянув внутренние полированные латунные трубки. — Нет, майор Шарп. Я не собираюсь брать это. Я просто собираюсь отплатить за оскорбление, которое вы мне нанесли.

Оскалившись в приступе внезапного безумия, Дюко схватил подзорную трубу и стал бить о каменный пол — размахивался и бил, размахивался и бил, снова и снова. Сокровище, заключенное в этих великолепно точных стеклах, было уничтожено маленьким человечком, который продолжал бить трубой по полу, сгибая трубки и рассеивая осколки линз по полу. Он бросил подзорную трубу и стал пинать так, что латунные трубки разлетались в разные стороны, и он распинывал их злобно, пока уже не осталось что пинать, и тогда он выпрямился и стоял, задыхаясь. Он поправил свой мундир и посмотрел на стрелка с улыбкой, достойной его жалкого триумфа.

— Вы заплатили мне свой личный долг, мистер. Шарп. Глаз за глаз, как говорится.

Шарп наблюдал, как уничтожают его подзорную трубу, его бесценную подзорную трубу, подарок Веллингтона, чувствуя, как растут в нем гнев и отчаяние. Он ничего не мог поделать. Сержант Лавинь наблюдал за ним, и штыки были направлены ему в грудь. Он подавил гнев и кивнул на палаш.

— Добавьте это к тому, Дюко.

— Нет, мистер Шарп. — Дюко снова сидел за своим столом. — Когда они спросят меня, как вы умерли, я скажу, что я предложил вам дать честное слово, вы согласились, а потом напали на меня с мечом, который я вежливо возвратил вам. Моя жизнь была спасена сержантом Лавинем. — Француз улыбнулся. — Но я действительно ненавижу насилие, мистер Шарп. Вы поверите мне, если я скажу, что я не желаю вам смерти?

— Нет.

Дюко пожал плечами.

— Но это правда. Вы можете жить. Вы можете выйти отсюда с вашим мечом. Мы не будем обменивать вас, конечно, вы проведете остальную часть войны во Франции. Мы даже сможем попытаться сделать вас более цивилизованным. — Дюко улыбнулся своей шутке и посмотрел вниз на бумаги. — Просто скажите мне, мистер Шарп, или даже майор Шарп, если так вам больше нравится, Элен обращалась к британцам за помощью?

Шарп обругал его.

Дюко вздохнул и кивнул. Лавинь повернулся, все такой же бесстрастный и неудержимый, и на сей раз он бил Шарпа по лицу, разбив ему губы и оставив на лбу кровавый след от кольца, которое он носил. Шарп упал, снова преднамеренно, и тяжелый сапог бил его в спину. Он кричал, также преднамеренно, шаря руками по полу, и внезапно обрел надежду.

Искривленная, помятая трубка от его подзорной трубы лежала у стены. Он закричал снова в ответ на удар сапога, схватил трубку и спрятал ее в кулаке. Его схватили за ворот, подняли, развернули и толкнули обратно к стене.

Это была самая маленькая трубка. Он чувствовал порванную оправу — на ней делают насечку, которая держит маленькую линзу окуляра. Труба составляла в длину шесть дюймов, и один конец ее был расколот и зазубрен — там, где Дюко топтал ее.

Дюко ждал, пока дыхание Шарпа восстановится, глядя в его разбитое, окровавленное лицо.

— Вам будет полезно знать, майор, что я сейчас задам вам несколько вопросов, на которые у меня уже есть ответы. Вы, разумеется, можете причинить себе боль понапрасну. В конечном счете, вы поймете тщетность такого поведения. Вас обвиняли в убийстве мужа Элен, верно?

— Вы знаете, что да.

Дюко улыбнулся.

— Это я устроил, мистер. Шарп. Вы знали это? — Дюко был доволен, когда голова Шарпа дернулась, доволен внезапным удивлением, вспыхнувшим в подбитых глазах. Дюко нравилось, когда его жертвы знали, кто был ответственен за их несчастье. — Почему Веллингтон инсценировал вашу смерть?

— Я не знаю. — Губы Шарпа распухли. Он глотал кровь. Он притворялся, что тяжело дышит. Он прикидывал расстояние, планируя не первую смерть, но вторую.

Дюко наслаждался зрелищем растоптанного и сломленного противника. Ему доставляло удовольствие не избиение, но то, что Шарп осознал, что он был превзойден хитростью.

— Вас послали, чтобы спасти Элен?

Голос Шарпа был хриплым, слова, произнесенные окровавленными губами, звучали нечленораздельно.

— Я хотел знать, почему она лгала в своем письме.

Ответ насторожил Дюко, который нахмурился.

— Спасение было вашей собственной идеей?

— Моя идея. — Шарп выплюнул кровь изо рта на пол.

— Как вы узнали, где она?

— Все знали. Половина чертовой Испании.

Дюко признал, что это правда. Предполагалось, что ее судьба будет держаться в тайне, но никакую тайну нельзя сохранить в Испании. Даже Вериньи, этот пошлый дурак, в конечном счете, обнаружил, где прячут его возлюбленную. Но это не беспокоило Дюко. Все, что беспокоило Дюко, — это безопасность Договора.

— Таким образом, вы спасли ее пять дней назад?

— Что-то вроде этого.

— И генерал Вериньи обнаружил вас на следующий день?

— Да.

— Вы спали с нею, мистер Шарп?

— Нет.

— Но вы сказали, что именно ради этого вы хотели спасти ее.

— Она не хотела меня. — Шарп закрыл глаза и прислонил голову к стене. Прошлые два раза, когда его били, вооруженные солдаты не потрудились направить на него штыки, чтобы остановить его попытку сопротивления. Они видели, что он разбит и беспомощен. Они были неправы, но он должен выждать подходящий момент, и он должен рассчитать все до мелочей. В прошлый раз он упал в правую сторону, и солдат с той стороны отошел в сторону, чтобы дать место Лавиню. Он должен заставить его сделать это снова.

— Вы спали с нею?

— Нет.

— Она говорила вам, почему она в женском монастыре?

— Она хотела отдохнуть.

Дюко покачал головой.

— Вы — упрямый дурак, мистер Шарп.

— А ты — грязный маленький ублюдок.

— Мистер Шарп, — Дюко откинулся на спинку стула, — скажите мне, какое объяснение она предложила вам. Она, должно быть, изложила хоть какие-то причины ее ареста?

Шарп покачал его головой, как если бы не мог совладать с эмоциями.

— Она сказала, что видела вас во сне. Император приказал ей выйти замуж за вас, и она увидела вас голым, и это было самое отвратительное, что она когда-либо…

— Сержант!

Первый удар попал Шарпу в голову, это был скользящий удар, но за ним последовал прямой в живот, от которого весь воздух разом вышел из его груди. Он уклонился вправо, чему помог новый удар в голову, а затем он уже был на полу.

— Перестаньте!

Сапог ударил в почки. Он вытащил латунную трубку из рукава, повернул ее и крепко сжал в правой руке. У него был один шанс — только один.

— Нет! — Он выкрикнул это отчаянно, как ребенок, который умоляет, чтобы его перестали избивать, а потом он завизжал, когда сапог ударил его в бедро. Дюко что-то сказал по-французски.

Удары прекратились. Сержант наклонился, чтобы поднять Шарпа за воротник. Другие трое солдат отступали, усмехаясь, опустив штыки.

Лавинь тянул Шарпа и так и не увидел, как рука с трубкой ударила снизу вверх.

Шарп гневно выкрикивал свой воинственный клич. Они думали, что он слаб и разбит, но вся его жизнь была битвой, и они узнают, каков стрелок в битве.

Зазубренные и сдавленные края трубки ударяли Лавиня в пах, и Шарп поворачивал ее, давил, жал, в то время как сержант, отпустив его, кричал неприятно высоким голосом и пытался прижать руки к месту, где была только кровь и боль, но Шарп уже бросил трубку и сместился вправо от сержанта, двигаясь с невероятной скоростью и заполняя всю комнату своим боевым кличем.

Тело сержанта закрывало его от двоих солдат. Третий поднял мушкет, но Шарп захватил дуло, потянул на себя, а ребром правой ладони ударил солдата прямо по усам, ломая кости, так что голова откинулась назад, и тогда Шарп окровавленной рукой взялся за замок мушкета, прицелился и потянул спусковой крючок.

Двое других солдат не осмелились стрелять, из страха попасть в собственных товарищей. Еще секунды не прошло, как сержант наклонился, чтобы поднять избитого английского офицера, и уже мушкет изрыгал дым и гром.

Один человек упал с мушкетной пулей в легких, а Шарп ударил окованным медью прикладом в солдата, у которого отнял мушкет и который все еще цеплялся за него ним. Приклад ударил солдата в голову, но при этом Шарп наклонился, совсем близко к истекающему кровью, рыдающему сержанту, и в комнате раздалось эхо второго выстрела — такого громкого, что он даже заглушил вопли сержанта Лавиня.

Изогнувшись, Шарп поднялся, ударил мушкетом солдата, который выстрелил впустую. Он все еще кричал, зная, что солдаты напуганы его криком и яростью, и он высвободил правую ногу, за которую еще цеплялся упавший солдат, поднялся, рыча с залитого кровью пола и нанес короткий, профессиональный удар штыком последнему из его противников, который все еще был на ногах. Дюко, раскрыв рот, стоял испуганный в дверях. У него не было никакого оружия.

Штыки столкнулись, Шарп отбил штык противника, нанес новый укол, затем кинулся вправо, к столу схватил свой палаш и закричал, торжествуя, выхватив его из ножен, и в полете через комнату с диким победным криком ударил по шее последнего солдата, разрубая кожу и кости. Он видел, что солдат начал падать и прикончил его уколом в грудь, чувствуя, как мертвец увлекает за собой вниз клинок. За секунды, буквально за несколько секунд он убил двух человек и ранил двух других.

Он повернул и высвободил клинок, затем обернулся к двери.

— Дюко!

Дверной проем был пуст.

Он пошел к двери с окровавленным палашом в руке. Его лицо превратилось в кровавую маску, мундир пропитался кровью Лавиня. Один против четверых — вот что такое стрелок! Сержант Харпер сказал бы, что бой был равным.

— Дюко! Ты ублюдок! Дюко!

Он вышел в коридор. За спиной у него рыдал и вопил сержант, подставляя сложенные чашей руки под текущую из паха кровь.

— Дюко! Ты дерьмо!

Справа послышался чей-то голос. Шарп повернулся.

Там стояли несколько французских офицеров. Они были изящны и чисты и смотрели ошеломленно на окровавленного человека с разбитым лицом и диким голосом, с палашом, с которого капала кровь.

Французские офицеры были при шпагах, но ни один не обнажил оружие.

Один из них вышел вперед — высокий человек в зеленом и розовом.

— Майор Вонн? — Это был Вериньи. Он морщился — то ли от запаха крови, то ли из-за того, как выглядел Шарп. — Майор?

— Меня зовут Шарп. — Не было никакого смысла скрываться дольше. — Майор Ричард Шарп. — Он прислонился к стене. Острие клинка упиралось в каменные плиты, и возле него образовалась маленькая лужица крови.

Вериньи, казалось, понял, о чем идет речь.

— Клянусь честью, майор, что к вам отнесутся с подобающим почетом.

Шарп кивнул в сторону двери.

— Ублюдки пытались убить меня. Тогда у меня не было никакого меча. Я защищался.

Сержант Лавинь рыдал высоким и жалким голосом, его вопли доносились из-за каменных стен комнаты.

Вериньи заглянул в дверь. Он отстранился и посмотрел в страхе на стрелка, который превратил комнату в скотобойню.

— С вами будут хорошо обращаться, майор. Вам нужен врач?

— Да. И вода. Пища. Кровать.

— Конечно.

— Постирать одежду. Ванну.

— Конечно.

Шарп убрал правую руку с рукояти палаша. Его ладонь была кровавым месивом. Она болела. Он протянул палаш левой рукой.

— Я — ваш пленный опять, как мне кажется.

— Вы сделаете мне честь, оставив меч у себя, monsigneur, пока мы не решим, что делать с вами.

Шарп кивнул, затем вернулся в комнату. Он нашел ножны и портупею, но не мог закрепить их раненной рукой. Он подошел и встал над стонущим и рыдающим сержантом Лавинем, который смотрел на него и в его взгляде, казалось, боль смешивалась с удивлением, что он был побежден. Шарп посмотрел на французского генерала.

— Сэр?

— Майор?

— Скажите этому евнуху, что его желание исполнилось.

Вериньи вздрогнул, услышав голос стрелка.

— Его желание, monsigneur?

— Он хотел англичанина. Он получил его.