Культурный ландшафт и Советское пространство

В.Л. Каганский, строго говоря, не декларирует и никак не определяет, связи своего творчества с современными тенденциями в географии. Эта отли­чительная черта его теорий имеет своим следствием обособленность термино­логии, автономность концепций. Однако это, во многом, и делает интересны­ми его «конструкции», называемые обыкновенно теоретико-географически­ми. Каганский исходит из особого понимания и восприятия пространства, особого восприятия его как целостного культурного ландшафта. Строго гово­ря, он представляет не более чем свое собственное (т.е. субъективное) вос­приятие территорий, пространств, культуры и - шире - всего, что наполняет «культурный ландшафт». Недекларируемая субъективность в характерис­тике культуры в широком смысле как основы ландшафта - вот основная идея, привносимая В. Л. Каганским в многогранную ткань методик КГХ. При этом Каганский неявно указывает и на особенности самого процесса иссле­дования - это путешествие + одиночество + мысль.

Каганскому принадлежит первое и по сути единственное последова­тельное и цельное описание пространства теперь уже бывшего СССР, пост-

роенное не по отраслевому принципу. Оно основано на принципах отбора характеристик в соответствии с восприятием ландшафта и главенством од­них его черт над другими. Концепция Советского пространства выделяет основными чертами территории бывшего СССР: иерархичность, инверсии, необъяснимость, обязательную статусность, псевдосакральность, закрытость, мономасштабность, централизацию. Эти черты создают новую реальность, особое пространство, особое даже и своей оторванностью от реальной тер­ритории; но оно-то и есть «местообитание» граждан СССР. Это по сути -построение реальности на основе представления о внутреннем и внешнем восприятии культуры, определившей сущность территории и ее жителей (и наоборот). С другой стороны, результат этого построения концентрируется на особых «доминантах» - чертах, присущих пространству (см. выше). Та­ким образом, перед нами - образец построения КГХ на основе отбора глав­нейших черт и объяснения ими всех остальных составляющих того, что составляет сущность восприятия данной территории. Географические образы

Литература и география

О близости и кооперации между географией и искусством написано немало [см., напр.: Мильков, 1981; Перцик, 1997; В.П. Семенов-Тян-Шанс-кий, 1928]. Нас интересуют возможности заимствования каких-либо худо­жественных произведений и/или их частей как отдельного элемента (в ка­ком-либо качестве) собственно КГХ. Мы выделили бы несколько «ипоста­сей» возможного привлечения художественных произведений к комплекс­ному описанию территорий:

1. Художественные произведения, по своему смысловому и образно­му наполнению близкие к литературоведческим и/или гуманитарно-геогра­фическим. Образцом подобного рода произведений послужит книга Петра Вайля «Гений места» [Вайль, 2001], которая не только представляет города через их «выразителей», не только противопоставляет и сравнивает города через «конфликт» их «гениев» - но и обосновывает этот путь: «Связь чело­века с местом его обитания - загадочна, но очевидна. Или так: несомненна, но таинственна. Ведает ею известный древним genius loci, гений места, свя­зывающий интеллектуальные, духовные, эмоциональные явления с их мате­риальной средой. <...> На линиях органического пересечения художника с местом его жизни и творчества возникает новая, неведомая прежде, реаль­ность, которая не проходит ни по ведомству искусства, ни по ведомству географии. В попытке эту реальность уловить и появился странный жанр -своевольный гибрид путевых заметок, литературно-художественного эссе, мемуара: результат путешествий по миру в сопровождении великих гидов» [Вайль, 2001, с. 7-8]. Параллельно эти же произведения, как правило, изо­билуют и собственно живописными образными описаниями городов, кото­рые при этом часто несут в себе не только чисто описательную функцию, но и «настроены» на отображение какого-либо феномена пространства. В схо­жем ключе «работают» в пространстве некоторые литературоведческие про­изведения [см., напр., Баглаевський, 1998].

2. Художественные произведения, представляющие специально харак­теристику какого-либо географического объекта как вообще «главного ге­роя» произведения, либо как элемент «обстановки» [см., напр., Белый, 1994; Паустовский, 1958]. Особый случай - произведения А.П. Платонова, осо­бенно роман «Чевенгур» [Платонов, 1988], где само пространство Воро­нежской области мифологизируется и становится не то действующим ли­цом, не то предметом инверсий со стороны героев и автора.

Как это ни странно, именно первого типа описания довольно распро­странены, но при этом их проблема в том, что они, как правило, не могут претендовать на комплексность описания и представляют одну какую-либо черту места. Нам представляется, что поиск отдельных черт есть важный этап при создании КГХ; поэтому привлечение именно этого типа литератур­ных произведений наиболее продуктивно для синтеза КГХ, особенно - на этапе сбора первичной информации о месте и отбора основных черт. Заме­тим, что гуманитарно-географические описания часто напоминают именно такие произведения (теоретико-географические миниатюры Каганского [Ка-ганский, 2001, с. 116-132], например). Упоминавшаяся выше статья Миль-кова [Мильков, 1981] предваряет именно сборник подобного рода работ о Воронежской области. Регулярно подборки материалов об Украине и осо­бенно о западных ее частях представляет львовский независимый культуро­логический журнал «I» [см., напр., Возняк, 2003; Клех, 2003; Пономарьов, 2003; Присяжний, 2003; Рот, 1995; Шльогель, 2003]; его материалы частич­но переведены в сборнике [Апология Украины, 2002].

Часто такого рода произведения можно использовать как первоначаль­ный набросок «главных» структурных элементов-образов будущей КГХ. Вот, например, простое перечисление первых предложений абзацев рассказа Эркена Кагарова:

У осени в Ташкенте совсем другой запах.

В Ташкенте все делается неторопливо.

В Ташкенте летом жарко.

В Ташкенте много дешевых фруктов и овощей.

Из Ташкента многие уезжают.
В Ташкенте было землетрясение.

В Ташкенте был самый высокий в Средней Азии памятник Ленину. Ташкент — город интернациональный.

В Ташкенте жило много корейцев и татар.

В Ташкенте не носят короткие юбки.

В Ташкенте говорят: «плов-млов» и «телевизор-мелевизор».
В Ташкенте не продается черный хлеб, а мясо всегда можно купить,
только на базаре.

В Ташкенте очень любят цветы. В Ташкенте водку пьют из чайников.

В Ташкенте на улице готовят плов и шашлык. В Ташкенте коровы пасутся на трамвайных путях.

По Ташкенту многие скучают. [Кагаров, 1999].

Вот как характеризует подобного рода описания (на примере «Мещер­ской стороны» Паустовского [Паустовский, 1958]) Ф. Н. Мильков: «В пове­сти нет стремления описать Мещерскую низменность в «целом» или «сред-

нем» ни по компонентам природы, ни по физико-географическим районам, ее слагающим. Она состоит из отдельных, на первый взгляд совсем не свя­занных между собою отрывков, дающих, однако, в совокупности достаточ­но полное представление о природе и отчасти - о населении Мещеры» [Миль-ков, 1981, с. 9]. Об этом пишет и сам Паустовский: «Я нарушил обычай географов. Почти все географические книги начинаются одной и той же фразой: «Край этот лежит между такими-то градусами восточной долготы и северной широты и граничит на юге с такой-то областью, а на севере - с такой-то». Я не буду называть широт и долгот Мещерского края. Достаточно сказать, что он лежит между Владимиром и Рязанью, недалеко от Москвы, и является одним из немногих уцелевших лесных островов, остатком «вели­кого пояса хвойных лесов». Он тянулся некогда от Полесья до Урала. В него входили леса: Черниговские, Брянские, Калужские, Мещерские, Мордовс­кие и Керженские. В этих лесах отсиживалась древняя Русь от татарских набегов» [Паустовский, 1958, с. 195].

3. Художественные произведения, написанные в исследуемом месте (либо автором из исследуемого места), но не связанные непосредственно с этим местом. Суть изучения таких произведений при составлении КГХ -во-первых, ознакомление с культурными особенностями города, во-вторых, отработка ряда «извне» возникших черт КГХ места, в-третьих, инструмент «повышения художественности» КГХ через использование в отдельных слу­чаях текстов как бы местного колорита, хотя и не относящихся, строго гово­ря, к исследуемому объекту. Говоря о таких произведениях, отметим роль «хрестоматии» нестоличной литературы [Нестоличная литература, 2001]. Иногда такие произведения могут использоваться и как образец местного говора (диалекта) [см., напр.: Собакина, 1996] или особенностей националь­ного развития. Иногда их можно просто использовать как инструмент созда­ния особой ауры, особой значимости места, привлечения к нему интереса [см., напр.: Бекишев, 1999; Галеев, 2000; Ерофеев, 2001; Кальпиди, 1995; Малышев, 2000; Наумова, 1997; Пекин, 2001; Туренко, 2000]. В этом отно­шении наиболее «продуктивны» для создателя КГХ появляющиеся в после­дние годы все чаще сборники местных литературных произведений [см., напр.: Литературная Свирель, 2003; Откройся..., 2001; Поэзия Севера..., 2003; Стихи не приходят..., 2000; Юный Таллинн, 2003].