ЛОС-ПЕНЖИНОС

Пенжина - река знаменитая, овеянная первопроходческой романтикой с давних пор. В XVII и XVIII веках русские казаки, приходившие на Камчатку с севера, шли из Анадыря в Пенжину, а уже по ней спускались к Охотскому морю.

Сегодня Пенжина - единственная река, более или менее заселенная людьми на всем огромном пространстве от Пенжинского залива до Чукотки. На ее берегах стоят поселки Манилы, Каменское, Слаутное, Аянка. Но выше Аянки уже никого и ничего нет, кроме Верхне-Пенжинской метеостанции с тремя-четырьмя служащими да коряков-оленеводов, кочующих со своими стадами. Но попробуй, найди их на обширных пространствах тундры…

Начинается река Пенжина на Колымском нагорье. На запад стекают притоки Омолона, на восток - Пенжины. Омолон бежит в Ледовитый океан, Пенжина - в Охотское море. Ее путь к морю мог быть короче, если бы не уперлась река в Ичигемский хребет. Пришлось воде его обходить, обегать сотнями лишних километров, делая большой крюк. На этом пути Пенжина набрала сил, стала большой, полноводной, забрала себе все речки, бегущие с окрестных гор.

Привольные здесь места, но суровые. Лето начинается поздно - в середине июня, заканчивается в середине августа. Летняя температура высокой не бывает, хотя в иные годы жарит под тридцать. Комаров - тьма, неба не видно. Бедных оленей они заедают настолько, что те теряют аппетит и из последних сил стремятся уйти в высокогорье. Отдушиной являются белые ночи: комаров нет, светло, прохладно - самое время для жизни, а людям еще и для работы.

Полно в тундре всякой ягоды, главным образом голубики, брусники, шикши. Грибов - видимо - невидимо. В иных местах, где, кроме карликовой березки и ягеля, ничего не растет, грибы - самые высокие и видные растения. Но, кроме всего прочего, славится Пенжина и своими лиственничными лесами. А в долинах многих ее притоков растет красавец-тополь, из стволов которого построены многие местные поселки.

Зима сюда приходит рано. В октябре Пенжина укрывается панцирем льда. Морозы достигают пятидесяти. В долине, где ветры дуют, как в трубе, такой мороз пережить непросто. Холодно, неуютно. Но в солнечные, тихие дни и зима здесь кажется прекрасной. По следам на снегу хорошо видно, сколь богаты эти края различной живностью: лисами, соболем, горностаем, зайцами, куропатками. Именно здесь, по берегам Пенжины, обитает самый крупный лось Евразии, который так и зовется - пенжинским. Его рога-лопаты человеку с трудом удается поднять. Много здесь медведя, в последние годы все чаще стали встречаться волки.

Сочетание гор, лиственничного редколесья, обширных всхолмленных тундр с множеством озер, рек и их многочисленных проток создает в Пенжинской тундре своеобразный, незабываемый, удивительно красивый ландшафт. Раз увидишь - забыть уже невозможно. Сколько людских поколений носят в сердцах и памяти эти ландшафты! Сколько среди них геологов! Богатую, романтическую историю освоения этих краев оставили они. Одну из этих историй и собираюсь я здесь поведать своим читателям.

В 1961 году молодой паренек Шамиль Гимадеев поступил учиться на геолога в Казанский государственный университет. Все летние месяцы, начиная с первого курса, работал в геологических предприятиях: два года на Полярном Урале, а последние два - на Колыме, в Берелёхской экспедиции. Здесь он стал своим, его хорошо знали, а потому после окончания университета планировал Шамиль приехать на работу именно сюда. Но судьба распорядилась иначе. На Колыму распределений не оказалось, из самых дальних регионов была только Камчатка. Он записался туда. Вместе с ним выбрали Камчатку Юра Воеводин и Толя Чуйко.

Чуйко после защиты дипломного проекта решил жениться и пригласил друзей на свадьбу, которую устраивал в родительском доме во Фрунзе. В конце апреля 1966 года Шамиль полетел туда.

Путь его лежал через Ташкент, где надо было делать пересадку. Между самолетами оказалась целая ночь, и Шамиль устроился отдыхать в кресле. Его разбудил сильнейший гул, который исходил, казалось, со стороны летного поля. Похоже, там разом взлетала целая эскадрилья самолетов. Но тут же ходуном заходило все здание аэровокзала, послышался чей-то истошный вопль.

- Землетрясение!..

Началась паника, люди спешно покидали здание. Сделать это было непросто, так как невидимое волнение в земной коре сбивало с ног. Пассажиры падали, хватаясь за свои вещи.

Не успели добежать до выхода, как все стихло. Тут же начал успокаивать какой-то мужчина, объясняя, что он строитель, строил это здание и гарантирует, что оно выдержит любое землетрясение.

Через некоторое время в аэропорт стали прибывать испуганные жители Ташкента, намереваясь покинуть город. Они рассказывали, что Ташкент лежит в руинах, очень много жертв.

Но самолеты продолжали летать, и вскоре Шамиль был во Фрунзе. Так, случайно, он оказался свидетелем известного катастрофического ташкентского землетрясения 1966 года. Судьба как будто бы предвещала ему нелегкую жизнь в стране вулканов - Камчатке.

Свадьбу другу он справил и вернулся в Казань. Оттуда полетел на Камчатку. В Петропавловске нашел геологическое управление и пришел представляться к главному геологу Тихону Васильевичу Тарасенко. Тот начал расписывать прелести работы на серном месторождении Малетойваям, где шла разведка. Но Шамиль хотел попасть только на поиски золота, о чем и просил Тарасенко. Тот поморщился, предложил подумать. Раздумья затянулись на две недели, так как один настаивал, другой упрямо не соглашался. В конце концов оба пошли на компромисс - Тарасенко предложил молодому геологу ртуть, заметив при этом:

- Там есть и ртуть, и сера. Займешься ртутью.

Гимадеев согласился. Тем более что партия, в которую его отправляли, находилась в составе самой северной экспедиции - Пенжинской, а это близко к любимой Колыме.

Итак, впереди его ждал Первореченск - малюсенький поселок геологов в устье реки Пенжины, на самом северном краю Охотского моря. Лететь туда надо было самолетом Ли-2, который могли выпустить в рейс только при условии, что погода будет благоприятствовать на всем пути полета и будут открыты как минимум три запасных аэродрома. Такого совпадения погодных условий пришлось ждать 21 день. Причем каждое утро Шамиль приезжал в аэропорт, весь день ждал вылета, а ближе к вечеру объявлялось о том, что рейс переносится на завтра. И так - три недели.

Наконец, полет состоялся. Через иллюминатор Шамиль разглядывал землю, на которой ему предстояло теперь жить и работать. Это были горы и леса, хребты и конусы вулканов. Севернее началась тундра с многочисленными блюдцами озер. Вскоре под самолетом засверкала солнечными бликами вода реки Пенжины. Прилетели в Каменское.

На краю взлетной полосы стоял вертолет Ми-4. Шамиль подошел. В вертолет грузили почту. Командовала погрузкой молодая женщина.

- Куда летите?
- В Усть-Пенжино. А тебе куда надо?
- На Первую речку.
- Тогда садись.

"Значит, по пути", - подумал Шамиль, забираясь в вертолет и усаживаясь на посылочные ящики. Вскоре взлетели. Низко-низко Ми-4 пошел над тундрой, вдоль реки. Все ближе становилась Пенжинская губа, все шире разворачивалось море на горизонте. Пролетели село Манилы, зависли над малюсеньким поселком из двух-трех десятков деревянных домов, стоящих в три ряда на высокой террасе. Посадочной площадкой для вертолета служил дощатый настил, сооруженный под террасой - между водой губы и домами поселка.

- А как отсюда до Первой речки добираться? - спросил Шамиль.

Женщина засмеялась:

- Это она и есть. Мы ее по привычке Усть-Пенжино зовем.

Представьте себе три ряда небольших деревянных домов, стоящих безо всяких заборов, без деревьев под окнами прямо на кочковатой, голой тундре. За поселком - всхолмленность Окланского плато, перед поселком - мутные воды Пенжинской губы. Летом вокруг желтые травы, зелень карликовых берез и кедрового стланика. Зимой - только снег и стылый, насквозь пронизывающий ветер. Унылый, однообразный вид. Не всякий человек мог выдержать здесь даже полгода.

Чтобы как-то разнообразить и скрасить жизнь, население Первореченска вынуждено было вести активную общественную, культурную, спортивную, творческую и даже научную работу. Благо что интеллектуальный потенциал первореченцев позволял это делать, ведь здесь были собраны люди в основном из крупнейших городов страны, окончившие институты, университеты, техникумы. Здесь жили романтики и поэты, умники и эстеты, из которых ключом била энергия. Она искала выхода. И находила во многих интересных и полезных делах. Небольшой по размерам клуб Первореченска был настоящим культурным центром, в котором люди собирались ежевечерне. Если не танцевали, то репетировали очередной спектакль, если не вели споры о геологии или прочитанных книгах, то просто пели, общались. Здесь же сыгрывались музыканты инструментального ансамбля "Лос-Пенжинос" во главе с геологом А. В. Исаковым. Здесь же создавалась стенная газета Пенжинской экспедиции "Разлом", над которой опять же работал коллектив во главе с тем же Исаковым.

Знаменит был Первореченск и хоккейными баталиями. Пожалуй, первореченцы одними из первых на Камчатке стали играть в хоккей на льду. Для этого в экспедиции были созданы две команды - "Радикулит" и "Ревматик". Играли на хорошем льду, залитом в специально построенной хоккейной коробке стандартного размера. Над коробкой висел деревянный щит с надписью "Стадион Цистерна имени Петра Павловича Трибунского". Название было дано в честь главного механика Пенжинской экспедиции, так как он один распоряжался единственным в поселке трактором, на котором можно было возить воду в цистерне. А вода была нужна, естественно, для заливки льда.

Заливка была целой эпопеей. Собирались команды, брали у Трибунского трактор и сани с цистерной и ехали на Первую речку, в устье которой и стоял поселок Первореченск. Во льду пробивали полынью и начинали ведрами носить в цистерну воду, так как насоса не было. Двое черпали и передавали ведра по цепочке. Затем их меняли другие. Пятикубовую цистерну заполняли за 5 - 8 минут. Рекорд Первореченска - 5,5 минуты. Для заливки коробки требовалось 50 - 55 цистерн, возили воду несколько дней. После этого приступали к полировке льда. Для этого требовалась горячая вода. И опять это выливалось в настоящую эпопею. После каждой пурги, а они довольно часты в тех краях, да и снег набивают плотно, как бетон, коробки тщательно чистились. Для этого снег приходилось нарезать на кубы бензопилой, а кубы вывозить на лошади, запряженной в сани. Это тоже было эпопеей. Причем часто коробку опять задувало доверху на следующий же день после уборки снега. И все приходилось начинать сначала. Зато играли всласть - никакая пурга не могла сорвать матч. Игры проходили строго по графику - два раза в неделю. Тренировки были почти каждый день. Болеть приходил весь поселок. Игра шла по всем правилам.

В честь праздника 8 Марта играли команды холостяков и женатиков. В День Советской Армии играли офицеры запаса с рядовыми. В день Победы игру посвящали ветеранам войны.

Играть хотелось всем. Те, кто не умел стоять на коньках, старались научиться. Для этого им приходилось идти на каток вечером, в темноте (зимой в Пенжинской тундре световой день короткий - в декабре чуть более 2-х часов, в другие месяцы 3 - 5 часов). Катались при фонариках, осваивали бег, сложные фигуры. Но основной мужской контингент поселка катался почти профессионально. Броски шайбы клюшкой тоже многие выполняли профессионально, а для тренировок устраивали "стрельбы" в цель.

Другим увлечением пенжинцев была стенная газета "Разлом". Ее редактором долгие годы состоял Исаков. Вместе с ним над газетой работали Ананий Поздеев, Евгений Татаржицкий, Игорь Сазанский, позже - Маргарита Забродина, Александр Кравцев, а вообще старались принять участие все. "Исаков просто замечательно, свободно рисовал, легко рифмовал, - рассказывает геолог Маргарита Васильевна Забродина. - Он мог в газете обыграть любую ситуацию, любой факт. Нам всем очень нравилась газета. Мы регулярно отправляли ее на конкурс в Петропавловск, в управление".

"Редколлегия была настолько зубастой и мощной, что люди, которые приезжали к нам из управления, вели себя очень осторожно, - вспоминает Шамиль Гимадеев. - Однажды начальник управления Никольский чего-то наговорил и сразу попал в газету. Ему донесли во всех подробностях. И он на техсовете как-то сказал, что в этой экспедиции надо очень аккуратно говорить. Газеты были очень злые".

Но не только умели развлекаться и интересно отдыхать геологи Пенжинской экспедиции. Умели и работать. Каждый был интересной личностью, приезжал в экспедицию с определенной геологической школой, поэтому всю зиму в камералке шли словесные баталии по поводу различных научных течений. У тех, кто занимался серой, были разные взгляды на генезис руд Малетойваямского месторождения. Их споры друг с другом доходили иногда до грубостей, до полного презрения друг друга как специалистов. Впрочем, это не мешало им дружить в быту, вне работы. Геоморфологи с поисковым уклоном в специализации делились на два течения - саратовцы и воронежцы. Саратовцев возглавлял Игорь Сазанский, окончивший в 1962 году Саратовский университет, а воронежцев - Леонид Шевырёв и Юрий Сергеев, которые прибыли в Первореченск после окончания Воронежского университета. Кроме того, как на дрожжах среди геологов росли различные школы металлогенистов. Спорили по поводу и без повода, доказывали свою правоту, фыркали на высказывания оппонентов.

Когда геологи съезжались в поселок после полевого сезона, все с нетерпением ждали начала защиты полевых материалов. Здесь-то и оттачивались теории различных геологических школ, здесь же и сводились счеты с оппонентами. "В кабинет, где проходила защита, набивались зрители и участники, - делится воспоминанием об этом Маргарита Забродина. - Такие были зажигательные диспуты! Молодые геологи удивлялись: как можно так яростно спорить из-за каких-нибудь мелочей, деталей, незначительных разночтений? Но оппоненты спорили, в спор вовлекались присутствующие, и пошло-поехало. После этих баталий начиналась собственно защита. Это было обильное русское застолье. Притаскивали из дому все, что только было можно, варили-парили, конечно - водочка. И заседали долго-долго, и все геологические вопросы решались именно за этим столом".

Самобытной была здесь и защита геологических отчетов. Каждый геолог знал, что его отчета с нетерпением ждут оппоненты. Когда отчет был готов, оппоненты напрашивались у начальства в рецензенты. Это означало, что будет много замечаний и, может быть, отчет вообще признают неграмотным и никчемным. "На защите отчетов редко кому ставили оценку 4, а уж пятерок вообще никогда не было, - рассказывает Шамиль Гимадеев. - Очень принципиально подходили. В рецензиях изгалялись как могли. Многие защиты отчетов заканчивались элементарными потасовками. Даже когда оценки за отчет стали влиять на премии, все равно в Пенжинской никого не щадили".

Вот сюда, в Пенжинскую экспедицию, в поселок Первореченск, и прибыл в начале лета 1966 года молодой, начинающий геолог Шамиль Гимадеев. Надо сказать, что тот, 1966 год был особым для пенжинцев. Тогда сюда прислали более тридцати молодых специалистов. Плюс к тому приехало несколько опытных геологов, например, Юрий Сергеевич Турчинович, который до этого много работал на геологической съемке в арктической части Якутии. Его сразу поставили руководить Игуноваямской партией, в которую определили геологом и Гимадеева. Из Петропавловска перевелся Альфред Евгеньевич Конов, которого тут же определили в начальники Усовской геолого-съемочной партии. Приехал из Тувы опытный техник-геофизик Валентин Александрович Плюснин.

Немногим раньше Гимадеева в Первореченск прибыли супруги Сергеевы - Юрий и Лидия. В 1965 году Юрий Сергеев окончил Воронежский университет, женился и весной 1966 года прибыл с молодой женой на север. Их определили в Чалбугчанскую геолого-съемочную партию, которая занималась составлением листа геологической карты к северу от Пенжинской губы.

Тогда же приехали на работу в Первореченск Леонид Шевырёв из Воронежского госуниверситета, Владимир Улевич после окончания Благовещенского политехникума, Евгений Буриков и Людмила Соколова из Московского университета, геолог Георгий Преображенский после окончания Ленинградского университета, Юрий Цвиркунов из Ленинградского горного института и еще многие другие. Первореченск зазвенел молодыми голосами, заиграл юношеским задором.

Весь свой первый полевой сезон Шамиль Гимадеев провел на поисках киновари. Работал самостоятельно, быстро вошел в курс дела. Побывал у него в отряде начальник партии Юрий Сергеевич Турчинович. Как-то разговорились о жизни, и Шамиль рассказал начальнику, что в студенчестве играл на ударной установке в университетском джазовом ансамбле. Это было его хобби. Турчинович проговорился об этом по рации Исакову, а тот, будучи руководителем инструментального ансамбля "Лос-Пенжинос", намотал это себе на усы. В ансамбле как раз не было ударника, и ему не хватало ритма.

"После полевого сезона сижу в камералке, как вдруг заходит зубастый такой, очень колоритный на вид Исаков, - рассказывает о дальнейшем Шамиль Гимадеев. - Спрашивает: "Где этот студент, который играет на ударном"? Я поднимаюсь: "Наверное, я". Исаков меня осмотрел и приказным тоном: "Так, сегодня в 18 часов быть в клубе. И никаких гвоздей". Прихожу в клуб. Ударная установка очень примитивная. Но когда заиграли, ритма от моей игры действительно прибавилось. Ансамбль стал более оживленным, полным. Исаков был доволен. Так я стал играть в "Лос-Пенжиносе".

"В связи с активными работами по вулканогенной сере решили мы писать оперу "Зарницы над кальдерами", - рассказывает Шамиль Гимадеев. - Авторство общее: я, Кравцев, Ляшенко, Сазанский и, конечно, Исаков. Все там у нас было: арии, хор бичей, хор бичевок… Боря Михайлов играл и пел партию начальника экспедиции Юрия Павловича Рожкова. Так он здорово его изобразил, что тот потом не подписал Боре заявление на отпуск. Без нашего "Лос-Пенжиноса" в поселке не обходилось.

Весной 1967 года мы участвовали в смотре художественной самодеятельности Пенжинского района. Приехали в Каменское на гусеничном вездеходе ГАЗ-47. Это был год 50-летия советской власти, смотр был юбилейный, капитальный. Мы забили всех. До сих пор храню аккордеон, полученный за этот смотр".

Но это было не все. Видя, что Гимадеев очень подвижный и ловкий, ему предложили стать вратарем хоккейной команды "Радикулит". Отказываться было неудобно, хотя в хоккей Гимадеев играть не умел. Пришлось учиться.

"Принесли мне нагрудник, одежду, - рассказывает он. - Клюшку выдали. Маски не было. На тренировке перед первой же игрой шайба соскользнула с моей рукавицы и зафинтилила мне под глаз. С тех пор без фингалов я не ходил. А первую игру благодаря мне наша команда продула.

Конов очень плохо стоял на коньках - у него небольшой размер ноги, а масса тела 110 килограммов. Из-за этого он плохо поворачивал. Юра Касабов этим пользовался: падал ему под ноги, а тот сразу заваливался. Так Юра защищал ворота.

А вообще, большая часть ребят здорово каталась. И броски были сильные, точные. Я отыграл где-то 12 сезонов, из них первые 4 - без маски. Ох и попадало. На мне и на Леве Анкудинове - вратаре из "Ревматика", были только танковые шлемы. Потом я себе из отпуска пластмассовую маску привез, но она годилась лишь для детских игр. Вышли из положения тем, что сварили нам из тонкого металлического прутка сетки, мы крепили их на свои шлемы, и так играть стало безопасней. Вратарю доставалось много. Особенно во время пурги. И так ничего не видно, а тут еще шайба летает. Смотришь, есть! Прилетела. Но это была настоящая жизнь!".