Наука Оганчи

Работать на Оганче опять предложили Геворкяну. Старшим геологом назначили Геннадия Михайловича Хабалова. Задача перед геологической партией Геворкяна стояла конкретная: проследить по простиранию рудные тела и провести их представительное опробование.

Пробы руд с Оганчи минералогическая лаборатория КГУ анализировала тут же, без очереди. Результаты анализов были весьма и весьма впечатляющими. Осенью 1966 года Министерство геологии СССР разрешило Камчатскому геологическому управлению организовать Оганчинскую геологоразведочную партию в составе Южно-Камчатской экспедиции (г. Елизово), которая уже в зиму должна была начать предварительную разведку месторождения.

База партии располагалась в верховьях ручья Быстрого, под Оганчинским перевалом. А почти на самом перевале, метрах в 300-х от него, на месте будущих детальных работ, было решено поставить два деревянных домика. Как вспоминает геолог Виктор Павлович Романов, "в ноябре взрывами выбили котлованы, в них поставили срубы из тополя и опять присыпали грунтом. Получилось относительно тепло, иначе зимой, в условиях вечных ветров, жить было бы невозможно. Интерес к месторождению был большой, а потому задачу поставили жестко: раскрутить его в короткие сроки".

Сам Виктор Павлович Романов начал работать на Оганчинском месторождении с первых чисел января 1967 года. Тогда он только что прибыл на Камчатку после окончания Ленинградского горного института. Правда, лето 1966 года он работал на практике в Пенжинской экспедиции, а потому полуостров был ему знаком. После практики он защитил диплом и вернулся на Камчатку уже специалистом-геологом. Его определили на работу в Южно-Камчатскую экспедицию, откуда направили геологом в Оганчинскую партию.

Прибыл он туда, когда домики на перевале утопали в снегу. В одном - жили проходчики шурфов, другой - служил камералкой, конторой и жилищем геологов. В этом домике и поселился Виктор Романов.

"Работа на месторождении была построена на нетребовательности русского человека, - говорит он. - И еще - на большом желании людей работать, на энтузиазме. По крайней мере рабочие, в данном случае горняки, с удовольствием перешли с сезонной работы на круглогодичную, разведочную. Зачастую о сезонниках в геологии презрительно отзываются, как о бичах. Ну не удалось человеку построить личную жизнь, но ведь он работал, а многие - от зари до зари. Вот на их нетребовательности к быту да на молодом энтузиазме геологов вся работа и строилась".

Зима стояла суровая. На участке Центральном горняки проходили шурфы глубиной до 20 метров с десятиметровыми рассечками. Породы отличались высокой крепостью, категория доходила до 9 и даже 12. Но проходка поначалу шла вручную, с помощью долот и тяжелых, пятикилограммовых кувалд. За месяц горняки проходили по 6 - 8, некоторые 9 метров. "Особенно тяжело было идти по кварцевым жилам, - рассказывает В. П. Романов. - Но люди относились к этому, как к работе, не роптали. Более того, у них интерес был к месторождению, они не просто механически работали, чтобы только заработать деньги. Например, с интересом работал старейший проходчик Дмитрий Петрович Бурилин, участник Великой Отечественной войны. У него под сердцем был осколок, он получил его в Чехословакии. Но человек работал, ему было интересно.

А данные по шурфам действительно получались интересными. Оруденение прослеживалось на всю глубину шурфов, причем наметились особенности распределения золота в рудных телах. В частности, была замечена такая закономерность, что там, где вмещающие породы были среднего состава, эффузивно-пирокластические, - больше золота, а ниже, в Хайрюзовской свите и рудоконтролирующем Озерновском массиве гранодиоритов, золота мало. Было ясно видно, что нужны поиски в прилегающих районах, что территория очень перспективная. Позже я докладывал на уровне главного геолога управления ситуацию на месторождении и говорил, что проходку шурфов надо остановить и продолжить поиски. Но меня не послушали, молодой был, тяжелые работы продолжили, позже перешли на штольни, из-за чего, может быть, затянули с открытием Агинского месторождения, которое было рядом".

Шурфовочные работы, которыми занимался всю зиму Виктор Романов, велись без проекта, в счет будущего финансирования. А проект на поисково-разведочные работы на Оганчинском рудном поле писали этой же зимой старший геолог партии Г. М. Хабалов и геолог А. В. Куркин. Целевым назначением работ являлись оценка общих перспектив золотоносности Оганчинского поля и месторождения, а также изучение оруденения рудного тела "Апофиза" и жилы № 2 на глубину.

Летом проходчики начали, опять же вручную, проходить канавы. Объем проходки в 1967 году был очень большим и составил в результате более 20 000 кубических метров. В это же время на базе экспедиции в Елизово шла подготовка к проходке на Оганче штольни. Централизованные поставки горнопроходческого оборудования и материалов для этой штольни не были заявлены, так как заявочные кампании обычно проводятся загодя, а разворот работ на Оганче начался неожиданно. Поэтому все доставать пришлось самим. Эту работу поручили заместителю начальника Южно-Камчатской экспедиции Владимиру Никифоровичу Цюпко.

Об этом человеке геологи говорят буквально с восхищением. В геологию он пришел из торговли, был крайне контактным, энергичным и предприимчивым. Свои снабженческие операции он разрабатывал как боевые. И вот Цюпко узнал, что в один из совхозов для молочно-товарной фермы привезли рельсы, но здание фермы еще не готово, и рельсы понадобятся не скоро. Зато совхозу срочно нужен шифер, который имеется в Радыгино, а Радыгино ищет трубы для водопровода. Цюпко составляет свой план операции: экспедиция дает Радыгино трубы, получает шифер, отвозит его в совхоз и забирает рельсы. И так было со всеми материалами. В результате в августе 1967 года можно было начинать врезку штольни № 1 на участке Центральном.

Устье будущей штольни находилось на левом склоне верховья ручья Быстрого на отметке 1274 м. Одним из главных действующих лиц на ее зарезке был горный мастер Михаил Третьяков, у которого до этого уже был опыт проходки подземных горных выработок в Бурятии. Проходческая бригада формировалась из наиболее дисциплинированных, продуктивных проходчиков поверхностных горных выработок, то есть была неквалифицированной, людей всему предстояло научить. В эту бригаду включили канавщика Анатолия Алексеевича Дворяка - будущего знаменитого проходчика Камчатки, получившего в 1974 году (всего-то через 7 лет после этого!) орден Трудового Красного Знамени за скоростные проходки на Сергеевском золоторудном месторождении. Дворяк был человеком большой физической силы и трудолюбия. В одиночку, работая от зари до зари, он за месяц проходил вручную до 800 кубических метров канав, как мини-экскаватор.

Но учились не только горняки, учились и геологи. Инспектор горнотехнической инспекции Павел Всеволодович Мухин, приехавший вскоре на Оганчу, приостановил проходку штольни из-за многочисленных недоработок. То сечение, то уклон не выдерживались, то бумаги не так оформлялись, или документация не правильно велась. Собственно, благодаря настойчивости и принципиальности Мухина, опыту мастера М. В. Третьякова да энтузиазму проходчиков работы постепенно приводились в порядок, вставали на нужный качественный уровень. А главной ошибкой оганчинцев было то, что они, не сделав рудного двора в устье штольни, сразу пошли вперед. Мухин это дело пресек.

"По приказу управления на ликвидацию ошибок приехал главный инженер экспедиции Александр Тихонович Гриднев, - рассказывает В. П. Романов. - Человек он был въедливый, непростой. Забивает проходчик последний костыль в шпалу, а Гриднев наблюдает, молчит. Когда костыль забит, он говорит проходчику: "Если бы ты был настоящим проходчиком, то не так бы сделал - на стыке рельсов не одна шпала кладется, а две". Проходчик матюгнулся: "Вы ж здесь были, не могли сказать? Теперь переделывать. Это ж такой труд…". Гриднев: "Я хотел, чтоб ты научился".

По технологии наши проходческие работы были комбинацией ручного и механизированного труда. Бурили перфораторами, откатывали вагонетки вручную. Выручало то, что горняки почувствовали вкус к настоящей, серьезной работе. Здорово выручал мастер Третьяков. Он и на погрузмашине, он и бурит, он и крепит, короче - везде. И народ возле него обучается. Так и нарабатывался костяк настоящих проходчиков и специалистов. Значительная часть из них позже работала на подземке в Олюторской партии, затем на Сергеевке, Аге".

Когда штольня № 1 достигла отметки 17 метров, на месторождение прилетел профессор Г. П. Воларович, который, осмотрев участок и выработки, рекомендовал прекратить проходку этой штольни и начать другую, на более низком горизонте. К рекомендации прислушались, протоколом НТС управления направление работ было изменено.

Штольня № 3 была врезана на высотной отметке 1211 метров, то есть на 63 метра ниже первой. Ее проходка пошла также вручную, с прежними темпами. Правда, технических ошибок было уже значительно меньше. До конца 1967 года штольня продвинулась до 30 метров.

В том же году Виктор Павлович Романов сел за отчет партии по работам 1966 года. По рудным телам, вскрытым и изученным к тому времени на участке Центральном, он посчитал запасы золота и серебра. В подсчет запасов вошли рудное тело "Апофиза", жильная зона № 2, рудное тело "А", рудное тело "В", жильная зона "Главная", жильная зона № 3, рудное тело "Удачное" и рудное тело, вскрытое в канаве № 97. Запасы у Романова получились отнюдь не похожими на цифру 120 тонн, как прогнозировалось на первых стадиях работы. Запасы были такими: золота - 4,32 тонны, серебра - 2,54 тонны.

Похоже, после этого к Оганче несколько охладели. Из геологического персонала на зиму на участке остались только Виктор Романов и его однокашник по институту Василий Морозов. Они были предоставлены сами себе. Вся их жизнь, в сущности, состояла из работы. Оба и отдавались ей полностью. Виктор Павлович Романов вспоминает:

"Василий был дотошный, интересный парень. Жили мы вдвоем в нашем домике, вместе камералили, на штольню по очереди бегали. Бывало, придет Василий со штольни и сразу садится дорабатывать документацию. Сидит, разбирается. Потом говорит:

- Слушай, Виктор, у меня получается, что карбонатный прожилок сечет кварцевую жилу. Не может ведь такого быть?

Я подключаюсь. Начинаем думать, разбираться в ситуации. Василий решает сбегать на штольню, посмотреть, может быть, что-то пропустил, что-то не так понял. Рассуждает вслух:

- Я уходил, проходчики откатку делали. Значит, сейчас отбурили, палить будут. Хотя нет, еще не отбурили, успею до отпалки…

Подхватывается и бежит, чтобы еще раз успеть посмотреть забой. То есть, мы с ним творчески к работе подходили, с интересом, дотошно разбирались в вопросах геологии. Правда, мы в институте и подготовлены были соответственно, ведь наш Ленинградский горный готовит именно горных инженеров-геологов. А здесь нам дали свободу, самостоятельность. С января до весны на участке, кроме нас, не было ни одного геолога или начальника. Мы приустали даже, ведь вся жизнь, вся геология замкнуты пятачком вокруг штольни и домиков. А хочется шире работать. И потом - проходка шла все же примитивно. Несерьезно это все было, не чувствовалось накала большой работы. Такое чувство, что сидим в снегах, никому не нужные вместе со своей геологией и своим месторождением. И проходчики так же себя стали чувствовать, участились пьянки, мы не успевали проследить. Василий говорит:

- Давай напишем начальнику управления Никольскому. Ну что это за разведка? Пусть вмешается.

И стали мы сочинять письмо. Начинаем писать, много пишем, умно, но получается, что все кругом дураки, а мы самые прозорливые, самые умные. Бракуем текст. Пишем снова, уже кратко. Но вскоре обнаруживаем, что непонятно, чего мы хотим. Никак не получается. А потом меня осенило, и я предложил Васе написать так:

"Начальнику КТГУ Никольскому В. М. от геологов Романова и Морозова. Извините за конкретность, но херня это, а не разведка Оганчинского месторождения…".

В таком ключе и написали, и передали письмо Никольскому через нашу однокашницу, ныне кандидата геолого-минералогических наук в Институте вулканологии Лидию Павловну Тавергасову. Чтобы не перехватили.

И точно, прилетает со свитой Никольский. Мы с Василием были на документации, поэтому они зашли в домик и посмотрели альбомы, планы, документацию нашу без нас. Потом по объектам пошли. А вечером собрались. Первым стал говорить Никольский. Рассказал о геологических результатах в управлении, как проходят работы, где хорошо, где плохо. И чувствую, что начинает он себя взвинчивать и в таком состоянии доходит до нашего письма. Все смотрят на нас с жалостью. Геворкян даже реплику подал: "Вадим Михайлович, ребята молодые, надо это учитывать".

- Да нет, уже не молодые, - отвечает Никольский. - Мы же смотрели документацию. У нас такой документации нет. Она же сразу дает направление дальнейшим работам. Надо работать именно так!

Тут уже наше начальство головами завертело. Короче, все наоборот обернулось - Никольский поддержал именно нас, дал указание собрать в управлении НТС и рассмотреть ход работ на Оганче. А меня после этого официально назначили старшим геологом партии вместо ушедшего Хабалова".

Справедливости ради надо отметить, что комиссия во главе с начальником управления В. М. Никольским прилетала на Оганчу не только из-за письма молодых геологов. Хотя оно сыграло важную роль. Прилетали еще и по письму начальника партии Я. Ш. Геворкяна в обком партии, в котором он жаловался на снижение интереса к месторождению и, как следствие, финансирования. Одним словом, стук с двух сторон помог, начальство прилетело и посмотрело, как идут дела на объекте.

Результатом этого визита стало дополнение к проекту работ и продление сроков поисковой разведки до 1971 года. Написанием дополнения занялся старший геолог Сергей Сергеевич Коваль, который закончил работу в начале 1969 года. Еще была надежда, что Оганча раскроется.

Date: 2015-12-11; view: 839; Нарушение авторских прав