Радий Петрович Погодин 1 page

Погодин Радий Петрович (16.08.1925, дер. Дуплево, Тверская обл. — 27.03.1992, Санкт-Петербург). Родители — крестьяне, со временем перебравшиеся в поисках счастья в Ленинград. В начале блокады слесарил. Обессиленным был вывезен на Урал. В 1943 году ушёл на фронт. Служил танкистом. Был несколько раз ранен и контужен. Войну закончил в Берлине. В 1946 году был арестован и приговорён к пяти годам. Формально Погодина осудили за побег из пожарной части. Но реально власть не могла простить ему другое: публичную защиту А.Ахматовой и М.Зощенко. На свободу вышел в 1949 году. Первый рассказ «Мороз» опубликовал в ленинградском альманахе «Дружба» в 1954 году. В 1957 году издал первый сборник рассказов «Муравьиное масло». Лауреат Госпремии России (1986 — за книгу «Лазоревый петух моего детства»). В словаре «Русские писатели 20 века» (М., 2000) дата смерти писателя указана 30 марта 1993 года.

Вячеслав ОГРЫЗКО

Погодин Радий Петрович [16.8.1925, д. Дуплево Тверской обл. — 30.3.1993, Петербург] — прозаик, драматург.

Родился в крестьянской семье. Раннее детство провел в деревне, затем вместе с матерью и старшим братом переехал в Ленинград. К тому времени родители жили врозь. Здесь в 1941 окончил 8 классов. Когда началась война, мать отправила сына в родную деревню. Но узнав о том, что к городу подходят немцы, он вернулся домой, сумев пройти через линию фронта. В первые месяцы блокады работал слесарем на заводе. В конце блокадной зимы обессиленного Погодина отправили на Урал. Едва набравшись сил, в 17 лет он ушел на фронт. Войну закончил в Берлине командиром отделения разведки в танковой дивизии. Несколько раз был ранен, контужен. Награжден двумя орденами Славы, двумя орденами Красной Звезды, многими медалями. После демобилизации работал в редакции многотиражной газеты пожарной части.

В 1946 во время обсуждения в редакции постановления ЦК ВКП(б) «О журналах "Звезда" и "Ленинград"» Погодин смело высказался в защиту писателей Зощенко и Ахматовой. В ту же ночь один из руководителей пожарной части предупредил Погодина по телефону о грозящем аресте и посоветовал немедленно бежать: тогда будут судить за дезертирство, а не по политической статье. После поимки Погодин был осужден на 5 лет лагерей, лишен всех боевых наград.

Освободившись из заключения, будущий писатель перепробовал много профессий — от лесоруба до воспитателя в пионерском лагере и редактора на радио. Два десятилетия спустя, после вручения новых орденов за литературные заслуги («Знак почета» и ордена «Дружбы народов») Погодину были возвращены и его боевые награды.

Первый рассказ Погодина для детей «Мороз» был опубликован в ленинградском альманахе «Дружба» в 1954. В 1957 в ленинградском детском издательстве вышла первая книга рассказов «Муравьиное масло», в 1958 — книга рассказов «Кирпичные острова», в 1960 — «Рассказы о веселых людях и хорошей погоде». В том же году в 9-м номере журнала «Юность» публикуется его рассказ «Дубравка». С этого времени Погодин занял одно из ведущих мест в детской литературе. Его проза отличалась серьезностью нравственного поиска, изяществом формы.

Критика сразу заговорила о новаторстве Погодина. Детские писатели предыдущего поколения, при всей их талантливости, были лишены возможности разговаривать с ребенком всерьез на многие важнейшие темы жизни, которые считались в литературе для детей запретными. Погодин смело перешагнул через искусственные перегородки и заговорил с юным читателем с предельной искренностью о главных вопросах человеческого существования. Соединение мудрой простоты и яркой метафоричности — одно из достоинств прозы Погодина. Другим достоинством, не раз отмечаемым критиками, является полифоничность, «многослойность» его произведений, благодаря чему создается ощущение объемного восприятия мира в его противоречиях, проза Погодина пронизана чувством родной земли, родного дома, родной истории, гражданской ответственности за свой народ — тем спектром ощущении, из которых вырастает подлинный, не ходульный патриотизм.

После публикации рассказа «Дубравка» каждое новое произведение, будь то повесть для малышей «Откуда идут тучи», «Сказка о жеребенке Мише и мышонке Терентии» или проза для взрослых читателей — все становилось литературным событием.

В середине 1960-х Погодин написал пьесу «Трень-брень», которую первым поставил Ленинградский ТЮЗ. С нее началась известность театра и его главного режиссера 3.Я.Корогодского, сопутствовавшая ему два десятилетия. Этот спектакль изменил представление о том, какая должна быть драматургия для юного зрителя. В праздничном, карнавальном зрелище сливались одновременно счастье и трагедия человеческой жизни. К концу 1960-х этот спектакль обошел мн. юношеские театры страны. В те же годы Погодин становится известен не только как детский и юношеский писатель.

Первой из «взрослой» прозы Погодин была опубликована в 1969 повесть «Где леший живет», вместившая события нескольких эпох,— с Первой мировой войны до освобождения деревни от фашистских оккупантов. В ней невозможно вычленить главного героя. Главные в повести все — и малолетние дети, и старики со старухами, и воины. Их характеры, выписанные с поразительной многозначностью, их личные судьбы сплетаются воедино — в единую жизнь и судьбу Отечества. В последующих рассказах и повестях, адресованных взрослым («Мост», «Боль», «Дверь», «Я догоню вас на небесах», «Одинокая на ветру»), П. постоянно использует материал военной солдатской жизни. Его герои были лишены юности, во взрослую фронтовую жизнь они шагнули прямо из детства. Каждый из них — это своя, отдельная судьба со своими трагедиями, своими открытиями вечных вопросов человеческого бытия и своими возможностями выхода в обыденную мирную жизнь. Эти произведения были написаны в разное время, но именно в них Погодину удалось достичь эффекта, который И.А.Бунин называл «симфонизмом», когда одинокий голос рассказчика приобретает звучание как бы целого симфонического оркестра, создавая могучую симфонию жизни народа.

Эта проза была создана им в последнее десятилетие жизни, когда сам Погодин сражался со смертельной болезнью. Перенося с интервалом в несколько лет одну за другой тяжелейшие операции, Погодин всякий раз открывал в себе новые горизонты своего дарования. Он проявил себя как талантливый художник. Его картины демонстрировались на нескольких выставках, печатались в различных журналах. Находясь в реанимационной палате после одной из операций, Погодин стал создавать стихи. Эти стихи были опубликованы в конце 1990-х в журнале «Звезда» и «Нева». Одной из последних его работ стала книга эссе.

В 1982 за книгу «Перейти речку вброд» Погодин был награжден премией СП РСФСР.

В 1988 ему была вручена Государтсвенная премия РСФСР за книгу «Лазоревый петух моего детства».

В 1982 Погодин стал лауреатом Почетного Международного диплома им. Г.Х.Андерсена. В 1990 за книгу повестей и рассказов «Я догоню вас на небесах» Погодин удостоен Международной писательской премии.

Произведения Погодин переведены и изданы во многих странах. Его творчеству посвящена отдельная книга, а также несколько десятков статей, опубликованных в России и за рубежом, произведения Погодин продолжают интересовать исследователей и в последние годы, о чем говорят Всероссийские «Погодинские чтения», которые регулярно собирают литературоведов, писателей, библиотекарей, педагогов, психологов со всей страны.

Полевой, Николай Алексеевич

— известный писатель, журналист и критик; родился в Иркутске 22-го июня 1796 года. Он происходил из старинного курского купечества; предки его часто надолго оставляли свой родной город и занимались торговыми предприятиями на дальнем востоке. Не раз впоследствии вспоминал Полевой свою «далекую родину, Сибирь, богатую золотом и дремучими лесами», вспоминал вместе с «первыми мечтами юности» и «любимыми играми детства». Это детство, однако, не было благоприятно для развития умственных способностей мальчика, чтобы подготовить в нем будущего известного литератора и знаменитого журналиста.

Отец его, человек высоких нравственных качеств и сильного характера, пылкий, увлекающийся, хотя и был довольно хорошим начетчиком в области исторической и беллетристического литературы XVIII-го века, но, всецело преданный своему коммерческому делу, смотрел с предубеждением на литературные занятия и имел несколько странные понятия об образовании. Мать П., женщина нежная, кроткая, воспитанная в стенах Иркутского девичьего монастыря, под надзором тетки, матери казначеи, с глубоко вкоренившимися религиозными взглядами соединяла страсть к романам; в жизни она вполне подчинялась авторитету мужа, в мечтах любила останавливаться на героях Ричардсона, Жанлис и Дюкре-Дюминиля. Унаследовав от отца сильный характер, а от матери — религиозность и мягкосердечие, Полевой с самого раннего детства стал проявлять и оригинальные черты своей личности: выказывал сильную любознательность и наклонность к авторству. Чуть не шести лет выучившись читать, к десяти Полевой успел ознакомиться со всеми книгами, какие только попадались ему под руку: с «Разговором о всеобщей истории» Боссюэта, путешествиями Ансона и Кука, «Деяниями Петра Великого» Голикова, некоторыми произведениями Сумарокова, Ломоносова, Карамзина, Хераскова, Коцебу и др. Он рано стал писать стихи, издавал рукописные газеты, сочинил драму «Брак царя Алексея Михайловича», трагедию «Бланка Бурбонская», мечтал окончить труд Голикова. Но стремление мальчика учиться не находило себе удовлетворения. С одной стороны, жизнь на далекой окраине, с другой — твердое решение отца приспособить сына к торговым занятиям — служили препятствиями для развития естественных наклонностей последнего. H. A. не попал даже в Петербургское Коммерческое Училище, куда одно время думал определить его отец, знакомый с директором училища — В. С. Подшиваловым. Нередко горевал мальчик, когда отец отнимал его книги, жег его драмы и журналы и бранил за невнимательное ведение конторских дел, присматриваться к которым его заставляли с десятилетнего возраста. Но влечение к просвещению брало верх над страхом наказания: маленький писатель был неисправим и спустя несколько времени «принимался за прежнее».

В 1811 году отправленный отцом с некоторыми препоручениями в Москву, куда вскоре переселилась вся семья Полевых, он прожил почти год один в древней столице. Здесь Н. А. впервые увидел театральные представления, приходил в восхищение от «Павла и Виргинии» и игры Самойловых; здесь накупил и прочел он довольно много книг и по временам «пробирался» в Университет, где слушал лекции Мерзлякова. Страхова, Гейма, Каченовского; здесь было изведено много бумаги и начато немало произведений — опытов еще неумелого, но уже бойкого пера: трагедия «Василько Ростиславич», повесть «Ян Ушмовец», продолжение «Опыта повествования о России» Елагина — все это вызвало гнев приехавшего в Москву отца и было предано сожжению. С этого года жизнь Полевого, в течение десяти-одиннадцати лет, принимает бродячий характер. Неудачные предприятия, которые то начинал, то бросал отец, побуждали сына ездить и на Дон, и в Курск, и в Иркутск; потом — опять в Курск, Москву и, наконец, в Петербург. И чем более преград для самообразования ставило беспрерывное кочевание по России, тем сильнее становилась у него жажда знания.

«Обольстительный мир раскрывался перед ним; воображение его рисовало в будущем картины пленительные». С 1814 г. H. A. начал изучать русский язык по грамматике Соколова; приблизительно тогда же принялся он и за изучение иностранных языков. «Пьяный цирюльник Наполеоновской армии, итальянец, который остался доживать свою жизнь в одной из курских цирюлен, показал ему произношение французских букв; старик, музыкальный учитель, богемец, который учил на фортепиано дочерей хозяина Полевого (коммерсанта Баушева, у которого в в трудное время служил последний конторщиком) и любил после уроков посидеть в конторской комнате и покурить трубку, научил его немецкой азбуке». Впоследствии усвоение иностранных языков пошло успешнее при содействии живших в Иркутске ссыльного поляка Горского и пастора лютеранской церкви Беккера. Подобное образование, конечно, было чуждо какой-либо системы: учиться можно было лишь урывками от обязательных занятий, по вечерам и ночам. Часто просидев целую ночь и загасив свечу только с утренней зарей, шел молодой труженик или в контору хозяина, или занимался отцовскими делами.

В 1817 г. император Александр I-й посетил Курск, и радушная встреча, оказанная ему жителями города, «воспламенила воображение» Полевого. Свои чувства и впечатления он изложил в статье, которая, правда, с большими изменениями, была напечатана С. Н. Глинкой на страницах «Русского Вестника», где в том же году были помещены еще две статьи Полевого, посвященные воспоминанию о взятии Парижа и графу Барклаю-де-Толли, также заезжавшему в Курск. Это были первые напечатанные произведения Полевого; они произвели некоторую сенсацию в Курске, доставили юному автору знакомство с губернатором, а вскоре после этого одно написанное Полевым стихотворение обратило на себя внимание местного епископа Евгения. Полевой, постепенно становившийся известными приобретавший расположение значительных лиц в городе, почувствовал под ногами более твердую почву и, ободренный успехом, еще с большим рвением стал пополнять пробелы своих знаний. Увлеченный статьей Греча, указывавшего на недостаточную разработку русского языка, Н. А. задумал переспрягать все глаголы, выписанные из Геймова словаря, и таким образом составить новую систему русских спряжений; одновременно он пробовал переводить с иностранных языков и писать небольшие статейки, — и эти работы свои посылал к редактору «Вестника Европы», который не отказывал в их помещении (так, напечатана статья о Волосе). В 1820 году Полевому удалось в одну из поездок в Москву лично познакомиться с М. Т. Каченовским. Знаменитый основатель скептической школы числился тогда еще профессором изящных искусств, но уже был автором нескольких исторических статей, в которых, между прочим, выступал против Карамзина и готовился с следующего года занять кафедру истории. Склонный признать баснословным весь древнейший период и заподозрить показания летописи, «Русской Правды» и договоров князей, Каченовский мог развить в своем молодом собеседнике интерес к отечественной истории и указать, что знание греческого языка необходимо для ее разработки. H. A. с увлечением принялся за изучение древних языков, а для усовершенствования в стиле продолжал писать в «Вестнике Европы». Едва ли не в ту же поездку он лично познакомился и с С. Н. Глинкой. В 1821-м году Полевому пришлось посетить Петербург, где он впервые увидел Жуковского, Грибоедова, Греча, Булгарина, и где его «с распростертыми объятиями» встретил питавший слабость к русским самородкам П. П. Свиньин, сейчас же предложивший сотрудничество ему в «Отечественных Записках». Вскоре после этого Российская Академия наградила Полевого серебряной медалью за оконченное, наконец, исследование: «Новый способ спряжений русских глаголов», а в 1824 г. (два года спустя после смерти отца) Н. А. принимает участие в «Северном Архиве» и «Мнемозине» и сближается с князем В. Ф. Одоевским, который, несмотря на свой юный возраст (21 год), был способен заронить в головы своих собеседников искру увлечения Шеллингом. И вот, расширив мало-помалу круг своих литературных знакомств, Полевой, при ближайшем участии и содействии князя П. А. Вяземского, решается прикончить торговые дела отца, сделаться журналистом и издавать «Московский Телеграф» (1825 — 1834).

К русской журналистике первой половины 1820-х годов вполне применимы несколько позже написанные стихи Пушкина:

Один журнал
Исполнен приторных похвал,
Тот брани плоской; все наводят
Зевоту скуки, чуть не сон....

И, действительно, некогда славный «Вестник Европы», видимо, устарел и своей неодобрительной критикой произведений Пушкина выказывал неспособность к усвоению новых понятий об искусстве; в статьях «Сына Отечества» нельзя было найти широких и глубоких взглядов, которые могли бы оказать влияние на читающий класс; «Благонамеренный» Измайлова издавался неаккуратно и небрежно; «Русский Вестник» падал во мнении публики, так как «вызовы Минина, Пожарского и других старожилов летописей ваших утомляли слух» и «дух времени требовал освежения»...

Это освежение сразу почувствовалось по выходе в свет первой книжки «Московского Телеграфа». Организованный по плану одного из лучших французских периодических изданий — «Revue Encyclopedique», журнал Полевого был тесно связан с иностранной прессой. Все наиболее выдающиеся явления из западноевропейской науки, литературы, общественной жизни находили себе отголосок в «Телеграфе». На страницах его впервые были помещены в русском переводе лучшие критические статьи Августа Шлегеля, сотрудников «Le Globe», «Revue Francaise», «Le Catholique» и английских Reviews (этюды Маколея), многие беллетристические произведения А, де Виньи, Бенжамена Констана, П. Мериме, Е. Сю, Бальзака, Шекспира, Байрона, Вальтера Скотта, Шиллера, Гете, Жан-Поля, Гофмана, Тика; также — выдержки из исторических сочинений Баранта, Кине, Геерена, Мишле и др. Таким образом, задавшись целью «передавать читателям не одно русское, но просто все, что изящного, приятного и полезного найдется и в отечественной, и во всех древних и новых литературах», Полевой популяризацией живых и оригинальных идей Запада благотворно влиял на развитие общественного чувства и ума.

Интересуясь иностранным, Полевой, согласно своей задаче, не забывал и отечественного. Почти все члены образовавшегося вокруг него кружка, поддерживавшего его смелое предприятие, были сотрудниками его журнала. А членов было немало: князь П. А. Вяземский, князь В. Ф. Одоевский, В. К. Кюхельбекер, И. И. Козлов, Кс. А. Полевой, М. А. Максимович, В. А. Ушаков; несколько позже — И. А. Крылов, A. Ф. Вельтман, А. А. Марлинский, B. И. Даль, И. П. Сахаров, отец Иакинф (Бичурин) и др. вносили посильную лепту в «Московский Телеграф». Помимо того, князь Вяземский, бывший после Полевого, «главным одушевителем редакции», постарался привлечь еще новых сотрудников — своих приятелей из так называемого «Пушкинского» кружка, державшегося довольно замкнуто. Благодаря его посредничеству, Пушкин присылал Полевому свои лирические пьесы и эпиграммы, Жуковский — «Отрывки писем из Саксонии» и некоторые стихотворения, Боратынский — лирику и сатирические вещи, Батюшков (уже полубольной) — отрывок из «Мессинской невесты», Языков — послания и оды, А. И. Тургенев — «Письма из Дрездена». Это участие лучших литературных талантов справедливо упрочило за «Телеграфом» славу выдающегося органа печати 1820-х и начала 1830-х годов.

Время издания «Телеграфа» было очень счастливо для полного развития разносторонних дарований Полевого, который выступил на литературном поприще не только как журналист, но и как критик, беллетрист и историк. Его внимание привлекала и еще одна отрасль знания, которой он начал очень интересоваться, но в области которой не был способен создать что-либо оригинальное. Это была философия. Человек с пытливым и живым умом, Полевой не был рожден философом. Однако, его чуткость ко всяким новым веяниям и беседы с известным впоследствии статистиком В. П. Андросовым, будущим профессором Дерптского университета М. П. Розбергом и Ив. В. Киреевским способствовали его ознакомлению с распространенной в 20-х годах Шеллинговой системой. Впрочем, усвоение философских идей по источникам было не по сердцу Полевому: питая слабость к французской литературе и науке, он предпочел немецким теориям эклектизм Кузена, развивавшего в своем учении многие положения Шеллинга и Гегеля. Воззрения Кузена не были бесполезны для Полевого: они отразились в рецензии на книгу А. И. Галича «Опыт науки изящного» («Московский Телеграф» 1826) и в статье: «О романах В. Гюго и вообще о новейших романах» («Московский Телеграф» 1832), где говорится о проявлении в жизни природы и человека трех основных идей истины, блага и красоты, о народах, носителях той или иной идеи и т. д., а главным образом дали Полевому возможность выработать более точные, чем были прежде, критические приемы для оценки литературных произведений и выставить в новом свете многие явления русской истории. Приемы, посредством которых Полевой подходил к разрешению разных литературных вопросов, для его эпохи были новостью. Критика начала XIX-го века находилась в таком же состоянии, как и современная ей журналистика. «Она дико поет с чужого голоса», писал Полевой, и был прав. Это была «критика слов и мелочей», подходящая к анализу произведения с правилами и законами, заранее установленными для каждого предмета, в чем, конечно, чувствовалось сильное влияние традиций Лагарпа. И не только критические очерки посредственных писателей, но даже лиц, выдающихся по образованию и таланту, напрель, Мерзлякова и Жуковского, подчинились указанному направлению. Единственной заслугой этих очерков является сравнительный метод, заключающийся в сопоставлении произведений русских с западноевропейскими. Правда, в некоторых статьях, вроде статей Карамзина о Богдановиче и Вяземского — об Озерове и Дмитриеве, можно усмотреть первые опыты критико-биографического этюда, но и здесь критика остается при старом, Мерзляковском приеме сопоставлений без анализа исторических условий, среди которых возникло то или другое поэтическое произведение. Введение исторической точки зрения составляет заслугу Полевого, «заметившего разницу светлой, глубокой критики издателей газеты «Le Globe» или журнала «Revue Francaise» и старых суждений Лагарпа, Мармонтеля». Изучая сочинения г-жи Сталь, Вильмена, С. Бева, Маколея, Полевой понял, что «литература есть выражение общества», что за произведением нужно видеть автора, уроженца известной местности и современника известной эпохи, что необходимо следить не только за внутренним развитием страны, но и за внешними влияниями, которым она подвергается; что, наконец, всякие теории a priori немыслимы и их следует выводить лишь путем апостериорным.

Проникнутый этими идеями, Полевой пытался впервые создать у нас критический этюд, на подобие английского essays, в статье о Державине и отчасти в очерках о Кантемире и Ломоносове, в которых сделана умная и толковая оценка деятельности названных писателей. Этюд о Державине представляет, несомненно, лучшую характеристику жизни и поэзии «Певца Фелицы», чем предшествовавшие ему очерки Мерзлякова, Вяземского, Плетнева, посвященные тому же предмету; он был, при том, снабжен и библиографическими примечаниями, принесшими пользу даже Я. К. Гроту при начале его монументальной работы. В статьях о Жуковском делается недурная характеристика его творчества: отмечается меланхолия, недостаток оригинального, выбор немецких пьес, соответствующих настроению переводчика, космополитизм и отсутствие народности; статьи о «Борисе Годунове» Пушкина и «Торквато Тассо» Кукольника имеют целью выяснить основные черты романтической драмы. При построении драматической теории, Полевой хотел осуществить излюбленную идею, по которой, исходя из наблюдений над отдельными художественными произведениями, можно сделать важные общие выводы.

Преклонявшийся перед Шекспиром и руководимый взглядами театральных рецензентов «Le Globe», «Revue Francaise» и целого ряда критиков с Ав. Шлегелем и В. Гюго во главе, Полевой пытался указать необходимые условия для создания новой, преимущественно исторической драмы, сопоставляя несколько пьес разных авторов, писавших на одну тему. Выбор подходящего сюжета, уразумение поэзии истины в герое, его жизни, веке, современниках, сохранение единства действия, выдержанность характеров, отсутствие пиитической надутости и, при всем том, соблюдение исторической точности, более заключающейся в проникновении идеей эпохи, чем в сохранении деталей — вот требования, предъявляемые к драматургу Полевым, который сам, на первых порах, не подкрепил своей теории подходящими образцами.

Несколько иначе, чем к драме, отнесся Полевой к роману: по поводу его он также высказывал общие теоретические суждения и в подтверждение последних, еще в самом начале 1830-х годов, написал несколько беллетристических произведений. Сюжет первой большой повести П. — исторический. Полевой принадлежал к группе писателей (Марлинский, Загоскин, Лажечников и др.), охваченных интересом к преданиям старины, и, будучи поклонником В. Скотта, не любил его немецких последователей, но высоко ценил французскую школу романистов-историков, из которых особенно хвалил А. де Виньи, «непростого», с его точки зрения, «подражателя В. Скотта, а ученика, едва ли не превзошедшего своего учителя». Влияние «Сен-Марса» резко сказалось как в методе создания, так и в заимствовании положений, типов, деталей «Клятвы при Гробе Господнем» (1832). В предисловии к повести указаны непременные свойства исторического романа: верность источникам, присутствие некоторого произвола в группировке и освещении фактов и нравственное воздействие на читателя. Самая повесть, несмотря на некоторую искусственность и сентиментальность, не лишена умело схваченных черт народного быта, а в создании личности Гудочника, вокруг которого разыгрываются все события, видна попытка нарисовать образ древнерусского паломника-начетчика. С другой стороны, Полевой примыкает к целому ряду писателей, поднимавших в своих произведениях вопрос об искусстве (Жуковский, Пушкин, Одоевский, Кукольник, Гоголь). В повести «Аббадона» (1834), созданной по плану Шиллеровой драмы «Коварство и Любовь», ярко отражены идеи, волновавшие европейских романистов 1820-х годов: интерес к артистической натуре, измененный взгляд на женщину, гуманное отношение к падшему, протестующий возглас против общества, стесняющего развитие искусства и служащего причиной размножения несчастных...

Кроме рассмотренных повестей, в «Телеграфе» и отдельно печатались и другие беллетристические произведения Полевого: «Живописец», «Эмма» и т. п., а несколько позже — «Византийские Легенды» (1841), роман, изображающий жизнь Византии X века.

Беллетристика Полевого, несмотря на некоторые недостатки, имеет то неоспоримое достоинство, что, тесно связанная с умственной жизнью Европы, она знакомила с этой жизнью и русское общество.

Параллельно с беллетристикой, П. занимался и историей. С детства открывшаяся в нем любовь к прошлому нашего отечества, советы Каченовского, появление «Истории Государства Российского» — все побуждало его выступить на новом поприще деятельности. Должно заметить, что знакомство с Каченовским хотя не пропало даром, но и не сделало Полевого сторонником скептической школы. Труды Тьерри, Гизо и Нибура, «выдвигавшие на первый план историю учреждений и на второй план отодвигавшие военную, придворную и дипломатическую историю», вызвали стремление приложить новый философский взгляд к объяснению явлений древнего и нового периода русской жизни и обусловили выход в свет «Истории Русского Народа» (1829), которая своей полемикой против Карамзина наделала много шуму в печати и подвергла автора даже оскорбительным нападкам со стороны поклонников историографа. Выдающиеся ученые позднейшей эпохи разошлись со своими предшественниками в оценке труда Полевого; в последнем видели уже не «сумбур», посвященный Нибуру, а значительный шаг вперед против Карамзина, возражения которому были сделаны весьма остроумно. «Вместо национального самовозвеличения», вместо искания практической пользы в уроках добродетели, Полевой, стремясь философски истолковывать факты, ставил задачами исследователя: «введение национальной истории в ряд других национальных историй» и «представление моментов отдельной национальной истории во взаимной связи»... Наиболее удовлетворительно разрешена вторая задача... Полагая, что до конца XV-го века в России существовало несколько государств, а не одно, Полевой изменяет взгляд на весь древнейший период русской истории и основной идеей, требуемой философской теорией, считает развитие единовластия. Все личное, случайное устраняется Полевым. «Вместо ряда ошибок, поведших к ряду бедствий и исправленных восстановлением на Руси исконного самодержавия», — пишет г. Милюков, — «мы начинаем видеть в нашей истории ряд периодов, необходимо следующих один за другим и неизбежно вытекающих из данного состояния общества и из всемирно-исторических событий». Кроме того, П. высказал своеобразный взгляд на удельный период, который он не считал временем упадка; указал, как из уделов, составлявших «нечто целое», развилась постепенно «самобытная жизнь отдельных частей» вследствие уничижения достоинства великого князя; сосредоточивая затем внимание на междукняжеских отношениях, он проницательно отмечает накопление поводов для усобиц между внуками Ярослава (обделение трех княжеских родов), предвосхищает Соловьевское наблюдение о Тмутаракани — прибежище обделенных князей, доказывает, что с ограничением старшинства Мономаховым родом только «сила и удача решали участь великого княжения», что татарское иго было неизбежно, с одной стороны, и благодетельно для объединения Руси, с другой, что отношения великих князей к татарам изменились и началось эксплуатирование орды в пользу Москвы. В начале же II-го тома он дает художественную и чрезвычайно верную картину внутреннего быта русского общества, в которой он проявил «мастерскую группировку, уменье выбирать факты и еще более замечательное уменье пользоваться аналогией» (К. Н. Бестужев-Рюмин).

Были и ошибки в труде Полевого: история общества, по старому, характеризовалась историей власти; по мере приближения к образованию государства Российского чувствуется все возрастающее сходство со схемой Карамзина, встречается недостаток специальных знаний и ошибочность взгляда, но не надо забывать, что для изображения истории народа не было настоящих средств и долгое время спустя после Полевого, а идея была им угадана верно, и попытка подойти к органическому взгляду на жизнь народа до некоторой степени сближает его с позднейшей историко-юридической школой.

В конце 1833 г. отпечатан был VI и последний том «Истории»; в начале 1834 г. вышел последний номер «Телеграфа», — и блестящая пора обширной и разнообразной деятельности Полевого завершилась.