Цель – Ларго Кабальеро

По версии, высказанной в воспоминаниях министра‑коммуниста Х. Эрнандеса, решение о необходимости отставки Ларго Кабальеро было принято накануне мартовского пленума ЦК КПИ, в конце февраля – начале марта на заседании нескольких членов Политбюро ЦК КПИ под сильным давлением эмиссаров Коминтерна, прежде всего И. Степанова (Стояна Минева). По версии Эрнандеса, Диас выступал против снятия Ларго Кабальеро. В условиях военных неудач борьба за власть, чреватая внутренними столкновениями, могла окончательно подорвать обороноспособность республики: «Мне не ясны мотивы, по которым мы должны принести в жертву Кабальеро… Мы можем спровоцировать вражду большей части социалистической партии… анархисты поддержат Кабальеро… Скажут, что мы претендуем на гегемонию в ведении войны и политики». Однако большинство членов Политбюро ждало «голоса Москвы, прежде чем высказать мнение».

Отвечая Диасу и поддержавшему его Эрнандесу, Степанов говорил: «Диас и Эрнандес защищают черное дело. Не Москва, а история обрекла Кабальеро. После возникновения правительства Кабальеро мы идем от катастрофы к катастрофе…

– Это неправда! – прервал Диас.

Невозмутимый Степанов упер свои зеленые глаза в черные глаза Диаса и продолжил:

– … от катастрофы к катастрофе в военном отношении… Кто отвечает за Малагу?»[909]. Конечно, коммунисты не могли признать, что Ларго Кабальеро виноват в падении Малаги не больше, чем они сами.

Диас считал Ларго революционером и бросил реплику против Марти, назвав его бюрократом, а не революционером. Начался скандал, лидеры коммунистов повскакали с мест, Ибаррури бросилась их мирить. В конце концов Тольятти провел голосование, и большинство согласилось со Степановым – партия окончательно брала курс на снятие Ларго Кабальеро[910].

Исследователи критикуют версию Эрнандеса, подметив, что перечисленные им участники этой встречи (а к ним экс‑министр отнес также советских представителей Орлова, Розенберга и Гайкиса) не могли бы в этот период оказаться в одном месте. Так, указав, что все перечисленные Эрнандесом люди не находились в Валенсии одновременно, А. Виньяс относит свидетельство Эрнандеса к разряду «манипуляций»[911].

Исследователи, отрицающие достоверность воспоминаний Эрнандеса и обвиняющие его в фальсификации, не учитывают особенности мемуарных источников. Известно, что воспоминания, сделанные много лет спустя после событий, лучше передают «дух события», мотивы действующих лиц, чем формальную сторону дела (даты, состав участников совещаний и т. п.). Нередко сливаются вместе несколько бесед, происходивших в действительности. При этом протокол таких заседаний (на который иногда ссылаются как на истину в последней инстанции) часто не передает важнейших деталей беседы, которые самим участникам кажутся наиболее важными. Поэтому на основе ошибок в составе участников нельзя сбрасывать со счетов такой важный источник, как воспоминания члена ЦК КПИ и министра правительства Народного фронта. Нет ничего невероятного в том, что, пусть не в одной, но в нескольких встречах в конце февраля – начале марта участвовали и Марти, и Степанов, и молчаливые советские представители.

При использовании воспоминаний важно не столько перечисление статистов (в котором Эрнандес действительно преувеличивает степень вовлеченности официальных советских представителей во внутрипартийную «кухню» КПИ), сколько выявление позиций активных участников ситуации. А в данном случае это Диас, Степанов, Марти[912]и в меньшей степени Тольятти и Ибаррури. Самое интересное в воспоминаниях – указание на эмиссара Коминтерна Степанова как на мотор кампании за свержение Ларго Кабальеро, против которой сначала возражал Диас. До того, как открылись архивы Коминтерна, мы знали об этом факте именно от Эрнандеса.

Указав на известные противоречия в рассказе Эрнандеса, А. Виньяс добавляет: «Но, помимо этого, Эрнандес совершенно смазал политический контекст момента»[913]. Сегодня архивные материалы позволяют уточнить картину, нарисованную Эрнандесом. «Контекст момента» заключается в том, что с февраля‑марта среди советских советников и представителей Коминтерна образовалась влиятельная группа сторонников отставки Ларго Кабальеро с поста не только военного министра, но и премьер‑министра. «Мотором» этой группы, как верно указал Эрнандес, был Степанов. Но он был совсем не одинок.

Мы видели, что против Ларго Кабальеро был настроен Димитров, за его смену выступал Берзин (выражавший мнение и других советников как их начальник) и Горев. Вскоре эту позицию будет отстаивать и посол Гайкис.

А. Виньяс категорически настаивает: «Наконец, установлено документально, что позиция Сталина и Коминтерна заключалась в поддержании Ларго Кабальеро во главе Правительства. В этом вопросе сталкивались приказы из Москвы, и то, что фильтровал из Испании „Степанов“»[914]. Нет, это не установлено. Во всяком случае, А. Виньяс не доказал, что Степанов обладал монополией на информационные связи между Валенсией и Москвой (ниже мы приведем документ о перепроверке мнения Степанова Димитровым, и эта перепроверка оказалась в пользу Степанова). Также ни А. Виньяс, ни другие сторонники версии о том, что свержение Ларго было проведено вопреки воле Сталина, не доказали, что вопрос о сохранении Ларго был для Сталина принципиальным в его политике в Испании. В противном случае Степанову нечего было бы «фильтровать». Для Сталина был принципиален не Ларго Кабальеро во главе правительства, а контроль за ситуацией. Сохранять Ларго в качестве председателя правительства вовсе не было делом принципа для Сталина. Куда важнее было убрать его с поста военного министра. Если бы Сталин был недоволен, как Степанов «фильтровал» его указания в Испании, Степанову бы потом не поздоровилось бы. Но его жизнь сложилась благополучно[915].

На пленуме 5–9 марта «Хозе Диас поставил открыто вопрос: если правительство не желает и не может очистить свой собственный дом и весь военный аппарат от агентов врага и от неспособных, если правительство не желает или чувствует себя бессильным быстро провести организацию и обучение резервов, организацию руководства военной промышленностью и т. д. – тогда компартия чувствует себя достаточно сильной, чтобы взять на себя ответственность и обязанность по реализации всего этого»[916], – сообщал И. Степанов. Это была заявка коммунистов на ключевые позиции в системе власти.

7 марта Эрнандес выступил с этой идеей на митинге, причем очень резко. Ларго Кабальеро расценил это как выступление против главы правительства[917]. Таким образом, по крайней мере в интерпретации Степанова, позиция Диаса была очень близка позиции Эрнандеса, а ее Ларго расценил как выступление против премьера. Он еще не знал, что это позиция не просто Эрнандеса, а КПИ, и 9 марта официально потребовал отставки Эрнандеса. В своем ответе ЦК КПИ сообщил премьер‑министру, что Эрнандес выражает позицию партии, но тут же оговаривался – это позиция была выдвинута еще на митинге 14 февраля. А правительство не справляется так хорошо, как справилась бы компартия (что было, конечно, чисто пропагандистским заявлением)[918]. В итоге разговора с Диасом Ларго признал, что позиция ЦК КПИ «усиливает и углубляет все то, что сказал Эрнандес»[919], и поэтому отказался от требования его отставки – ведь министр выражает позицию партии, входившей в коалицию.

* * *

В руках компартии был мощный агитационный аппарат: «Если мы решали показать, что Кабальеро, Прието, Асанья или Дуррути ответственны за наши неудачи, полмиллиона людей, десятки изданий, миллионы листовок, сотни ораторов начинали в один голос доказывать опасность, которая исходит от этих граждан…» – вспоминал Х. Эрнандес[920].

Но позиции Ларго Кабальеро и его сторонников были достаточно сильны. Оценивая их, А. Марти докладывал в секретариат ИККИ: «Кабальеро и Галарса опираются на следующие элементы: 1. На профсоюзные кадры всеобщего рабочего совета (УХТ), являющиеся не только руководителями профсоюзов, но и руководителями предприятий; 2) на генеральный штаб армии, состоящий из старых, неспособных и подозрительных генералов и из молодых честолюбивых, но опять‑таки подозрительных (то есть антикоммунистически настроенных – А. Ш.) генералов вроде Асенсио; 3) через Галарса он опирается на массу функционеров, которых он привлек на полицейскую службу». Продолжал колебаться президент Асанья, который был враждебен как коммунистическим, так и анархо‑синдикалистским идеям[921].

В марте левосоциалистическая пресса ответила информационным залпом против коммунистической партии[922]. 27 марта на Политбюро КПИ с тревогой говорилось о том, что Ларго Кабальеро и его сторонники стремятся вытеснять коммунистов с занимаемых ими постов в государственном аппарате и армии[923]. Уже в марте коммунистическая пресса сетовала, что чистка комсостава обернулась против коммунистов[924]. За что боролись, на то и напоролись.

В своей пропаганде левые социалисты стали ставить СССР на одну доску с державами, проводившими политику невмешательства. Газета «Аделанте» утверждала, что, выдвигая различные мирные инициативы в то время, пока Германия и Италия помогают Франко, мировые державы ждут, «чтобы Испания превратилась в гору трупов». «До каких пор мистер Иден, месье Блюм, товарищ Сталин… до каких же пор». Слово «товарищ» было написано русскими буквами, чем подчеркивалось, что оно использовано в официальном, переносном смысле[925]. Полемика имеет свою инерцию, и раздражение политикой коммунистов и их покровителей выливалось в несправедливые упреки, которые с неудовольствием фиксировались советскими дипломатами.

С началом сражения под Гвадалахарой коммунисты стали в ультимативной форме требовать принятия своих военных требований, изрядно нервируя премьера. 11 марта на заседании Политбюро они впервые поставили вопрос о главе правительства[926], «посоветовавшись» с лидерами НКТ, ВСТ и соцпартии. Ларго объяснял, что в разгар сражения реорганизации неуместны, что «положение хорошее». Коммунисты атаковали «смехотворные предложения» Генштаба. Вся эта политическая суета могла дезорганизовать управление войсками. Ларго в этой критической ситуации оказался мудрее своих противников, «без взрывов гнева» принял их предложения. Благо, частично эти предложения представляли собой самоочевидные вещи (переброска резервов к месту сражения), а частично не могли быть осуществлены немедленно и тем помешать командованию (чистка армии). Однако эмиссар Коминтерна Степанов был уверен, что «если правительственный кризис ныне избегнут, то это не надолго»[927].

С началом сражения при Гвадалахаре Степанов впал в панику: «опасность катастрофы вполне реальна», «мы находимся не накануне, а уже в начале практической реализации повторения в большом масштабе (в секторе Центр – Мадрид – Гвадалахара) катастрофы Малаги»[928].

Готовясь к грядущему кризису, партия укрепляла контакты с ВСТ, НКТ и социалистами. Учитывая, что о либералах Степанов также отозвался положительно, против кого же будут направлены действия в скором правительственном кризисе? Догадаться несложно. Однако в одном противники Ларго Кабальеро просчитались: анархо‑синдикалисты в этом конфликте уже не были на стороне коммунистов и правых социалистов.

Позиция анархистов была двойственной: «Идею отделения военного министерства от управления правительством разделяют также и анархисты, однако они ставят непременным условием сохранение Кабальеро во главе правительства, усматривая в его лице гарантию против возможного крена вправо»[929]. А коммунисты, в отличие от анархистов, несмотря на все оговорки, готовы на это и «ценой ухода», и «ценой крена революции вправо». В этом и заключалось принципиальное разногласие двух сил по вопросу о Ларго Кабальеро. В то же время советские представители с тревогой сообщали, что в Валенсии (то есть в правительстве) у представителей НКТ «роман с Кабальеро против коммунистов»[930].

В момент своего военного триумфа Ларго Кабальеро оказался в максимальной изоляции. С коммунистами и либералами он уже поссорился, а сближение с анархо‑синдикалистами только началось.

17 марта Степанов пишет о возможности в ближайшем будущем (десятка дней) «форсировать реорганизацию министерства при другом министре войны или создать министерство без Кабальеро»[931]. Из контекста видно, что во втором случае слово министерство употреблено в смысле «правительство».

Вывод Степанова на этот раз категоричен и недвусмыслен: «Здесь все согласны, что директивы‑советы из дому абсолютно правильны во всех вопросах, только в одном вопросе они превзойдены событиями, это в вопросе, касающемся возможности найти общий язык с Кабальеро. (Подчеркнуто читателем в Москве. Этим читателем скорее всего был Димитров, может быть – Мануильский[932]. Оба были обязаны донести столь важную информацию до Сталина – А. Ш.). Здесь все согласны признать, что дальнейшее согласие невозможно, что все возможности исчерпаны, что нужно взять руководящую позицию, заставить Кабальеро отказаться от поста военного министра и, если это понадобится, то и от поста председателя совета министров»[933]. Именно этот план будет в реальности осуществлен в течение ближайших месяцев. При чем осуществлен с ведома Москвы. И было бы очень наивно думать, что это могло быть сделано вопреки воле Сталина (тем более, что по окончании войны проводник этой политики И. Минев не был репрессирован, а продолжил работу в секретариате Коминтерна).

Публично Сталин все еще поддерживал Ларго Кабальеро. 20 марта, на встрече с Р. Альберти и М. Т. Леон он говорил, что «Ларго Кабальеро продемонстрировал свою готовность бороться с фашизмом. Он должен был оставаться на посту председателя Правительства»[934]. Но при этом Сталин уже прощупывает почву для перемен в республиканском правительстве в соответствии с планом Степанова: «Было бы лучше, чтобы военное руководство перешло в другие руки»[935].

Пытаясь понять Сталина, всегда нужно иметь в виду два обстоятельства. Во‑первых, он далеко не всегда говорил то, что думал, первым встречным иностранцам (а иногда, особенно в 1937 г. – и в ближнем окружении). Во‑вторых, никогда не забывая о стратегических целях, тактически Сталин обычно действовал по ситуации, маневрировал[936].

Его люди сообщали из Испании, что пора свергать Ларго Кабальеро. Сталин не одергивал их, но предлагал пока начать с малого. 14 марта на встрече с Ворошиловым, Молотовым, Кагановичем, Димитровым, Марти и Тольятти Сталин высказался в том духе, что фигура Ларго Кабальеро на посту председателя правительства является, конечно, предпочтительной, и сейчас нет на этот пост лучшей кандидатуры. Но необходимо убедить его оставить пост военного министра и в ходе реорганизации правительства по возможности расширить позиции компартии[937].

Советский полпред Л. Гайкис тактично разъяснял руководству, что невозможно отделить вопрос о военном ведомстве от проблемы конфликта Ларго Кабальеро и коммунистов в целом. Гайкис считал, что после Гвадалахары «успехи на Центральном фронте внесли самоуспокоение и ослабили нажим со стороны всех сторонников радикальных перемен в военном руководстве и военной политике, который Кабальеро воспринял как борьбу, направленную против него»[938]. Сторонники премьера стремились использовать победу для укрепления его авторитета, используя против критиков патриотическую карту. Как писала «Аделанте» 20 марта, Ларго Кабальеро не нравится кое‑кому «из наблюдателей того или другого иностранного государства»[939].

7 апреля, направляя донесение в Москву, Гайкис уже исходит из необходимости добиваться свержения Ларго Кабальеро, если он откажется сдать пост военного министра. Он сообщает, что окружение Ларго Кабальеро – Аракистайн, Барайбар и Агирре пытаются «путем закулисных комбинаций» сохранить «старика» в качестве премьер‑министра, заняв пост военного министра одним из его сторонников[940]. Здесь Гайкис уже исходит из того, что Москва не собирается держаться за Ларго в качестве премьера.

Л. Гайкис утверждал: «Борьба реформистской верхушки с коммунистической партией облегчается рядом субъективных качеств престарелого и строптивого Ларго Кабальеро, действующего в силу специфических здешних условий в качестве политического диктатора»[941]. Может быть, Ларго Кабальеро и вел себя иногда как строптивый и харизматический лидер, но вот с его уходом граждане республики узнают, что такое настоящий авторитаризм, направленный против революционеров.

Противники премьера возобновили атаку на военное руководство, невзирая на только что одержанную республиканской армией первую (и, как оказалось, – последнюю) очевидную военную победу. Но прокоммунистический блок критиковал и ее результаты как недостаточные. Гайкис надеялся, что растет поддержка идеи «смены военного руководства как решающей предпосылки обеспечения победы»[942].

Гвадалахара показала, что имеющаяся военная политика хорошо сработала, но для прокоммунистического блока ее изменение было уже делом принципа, путем к решению вопроса о власти. После Гвадалахары стало очевидно, что Ларго Кабальеро был прав, когда подозревал, что борьба за военное руководство – это борьба против сложившейся при нем системы власти. И, по мнению Гайкиса, Ларго Кабальеро это понимал: он не пойдет на обновление командования, «тем более, что это связано с привлечением людей, в той или иной степени связанных с Коммунистической партией»[943]. Поэтому «разрешение вопроса о смене военного руководства неотделимо от дальнейшего исхода борьбы с коммунистической партией»[944]. «Таким образом, в ближайшее время может встать вопрос, либо сохранить нынешнее военное руководство, подвергая тем самым серьезному риску объективно возможную победу, либо обеспечить условия для победы хотя бы ценою некоторого серьезного внутреннего потрясения, вызванного вынужденным уходом Кабальеро с поста военного министра, если в конечном счете не удастся добиться конечных перемен»[945]. Финал фразы особенно примечателен. Что это за «конечные перемены». Очевидно, что Ларго Кабальеро должен был воспротивиться уходу его с руководства военным ведомством и чистке от его военных сотрудников – как раз тогда, когда республиканцам наконец улыбнулась военная удача. С какой стати отправлять в отставку военное руководство, которое смогло одержать первую несомненную победу? Зачем менять его на людей, связанных с компартией, которые еще не доказали, что будут руководить лучше, зато в случае победы наверняка свернут голову партнерам по Антифашистскому фронту, опираясь на штыки? И что делать инициаторам нынешней военной чистки, если Ларго Кабальеро не согласится на разделение постов? А он скорее всего не согласится.

Гайкис понимает, что «подобный исход мыслим лишь в результате согласия на него самого Кабальеро», а это возможно только под «угрозой политического кризиса»[946]– то есть снятия Ларго Кабальеро с поста премьера.

Если эта угроза не возымеет действия, «конечными переменами» станет свержение самого Ларго Кабальеро и его союзников, что не обойдется без «некоторого серьезного внутреннего потрясения».

1 апреля советник «Санчо» (Горев) также выразился вполне определенно: «Не стоит держаться во что бы то ни стало за Кабальеро. Он достаточно умный старик для того, чтобы понять, что компартия считает его участие в правительстве если не обязательным, то крайне желательным. Потому на каждый нажим компартии он отвечает угрозой кризиса… В случае его упрямства лучше выиграть войну без Кабальеро, чем проиграть ее с ним»[947].

Таким образом, после Гвадалахары у советских представителей и в коммунистическом руководстве возникает ощущение, что пора делить шкуру неубитого, но серьезно раненного фашизма. А значит, даже ценой «некоторого внутреннего потрясения» необходимо отстранить Ларго Кабальеро от руководства армией, а если он будет этому сопротивляться – то и правительством. Пора установить контроль над армией, чтобы после победы над Франко не упустить плоды победы.

То, что в итоге этих потрясений и чистки военных кадров Республика может утерять только‑только появившийся и еще слабый шанс на победу – это не приходило в голову ни Гайкису, ни Степанову, ни поддержавшим в итоге их линию советским лидерам.

В этих условиях коммунисты получили поддержку со стороны президента Асаньи, который на встрече с представителями компартии выступил за отставку премьера с поста военного министра, «учитывая ряд личных качеств Кабальеро и его преклонный возраст». Но брать на себя ответственность Асанья не хотел и намекнул, что инициатива в этом вопросе должна исходить от партий, а не от президента[948].

В политической стратегии Коминтерна каждому были отведены свои места и сроки. Крикливых «троцкистов» можно изолировать силовым путем. Анархисты, как казалось, были успокоены и умиротворены, готовы были остудить свой революционный пыл и уступить этатизации. В социалистической партии влиятельные «центристы» стали лучшими союзниками компартии. Сам президент Асанья забыл о своем антикоммунизме и готов был идти на поводу у Москвы. И только Ларго Кабальеро во главе левых социалистов продолжал держать правительственный руль в сторону испанского пути революции.

* * *

Последняя пристрелка перед решающим политическим сражением произошла во второй половине апреля. 17 апреля правительство приняло Декрет о политических комиссарах, который должен был поставить этот институт под контроль правительства, а не партий[949]. Теперь аппарат генкомиссариата подчинялся военному министерству через голову генкомиссара, военный министр лично должен был назначить комиссаров и руководителей аппарата.

В докладе советника «Патри» о политработе говорилось, что сформировались две концепции в дискуссии о комиссарах: коммунисты отстаивают революционную идею, что комиссары – «вожаки солдатской массы», а реформисты – что «армия вне политики»[950]. Эта ситуация лишний раз подтверждает, что коммунисты далеко не всегда действовали по принципу «сначала война, потом революция». Им не нравилась революция синдикалистов, но они готовы были поддерживать тонус политической активности и даже конфликтов среди солдат ради того, чтобы военная сила была под контролем комиссаров в неменьшей степени, чем офицеров.

Д. Ибаррури, выражая мнение КПИ, резко отрицательно отнеслась к декрету 17 апреля, который был издан как раз в ответ на кампанию тех же коммунистов за дисциплину в армии. Но, с точки зрения коммунистов, бойцы должны были подчиняться приказам комиссара, а вот подчинение комиссара командиру нравилась партийным лидерам куда меньше: «Теперь хотят погубить инициативу комиссара, ограничить его деятельность бюрократическими рамками, в результате чего работа их будет совершенно бесполезна»[951].

«Комиссары должны зависеть от военного министерства, проводника единого командования, необходимость которого признает весь антифашистский фронт», – ответила Пасионарии социалистическая газета «Аделанте». «Товарищи из „Аделанте“ смешивают политику Народного фронта с личной политикой одного человека». Народный фронт – это коалиция, и институт комиссаров имеет «такой же характер»[952], – парировала «Френте Рохо». «Аделанте» продолжила спор: «Некоторые военные комиссары, члены коммунистической партии, злоупотребляют своей должностью для вербовки многих членов для своей партии». Более того, «ежедневно говорится об укреплении политики коалиции, и вместе с тем ежедневно саботируется руководитель этой политики»[953], – разоблачает «Аделанте» двойственность позиции коммунистов в отношении Ларго Кабальеро.

Тем временем 23 апреля «Аделанте» обвинила большинство коммунистов‑комиссаров в «нелояльной деятельности», а Урибе – в появлении хлебных очередей[954]. Понимая, что сейчас конфликт не ко времени, 24 апреля коммунисты объявили о прекращении полемики по этому вопросу[955], сопроводив это заявление многозначительным призывом: «Соцпартия должна для блага единства заставить замолчать людей, которые сеют развал в рядах пролетариата»[956]. Затишье в кампании коммунистов против сторонников Ларго Кабальеро оказалось затишьем перед бурей.

Нараставшая в Республике напряженность была связана и с политическими репрессиями, которые постепенно распространялись на левых.

На пленуме НКТ 16–20 апреля обсуждались репрессии, которые проводили коммунисты и их союзники против левых оппозиционеров. 15–16 апреля службой безопасности Хунты обороны Мадрида, действовавшей под руководством коммуниста (формально – члена ОСМ) Х. Касорлы[957], были произведены аресты и физические избиения «фашистов» в Мадриде. Аналогичные события произошли в Мурсии[958]. «Фашистами» были объявлены поумисты и анархисты[959]. Среди арестованных оказался известный командир‑анархист Ф. Марото. Разразился скандал. «Эти преступные действия вскрывают наличие в Испании „чекистского“ политического терроризма»,[960]– писала анархистская «СНТ» 17 апреля.

Пленум решил послать делегацию в Мадрид, чтобы она могла оценить ситуацию, сложившуюся в результате деятельности Хунты. Из Мадрида поступала информация о серьезных злоупотреблениях коммунистов. Результаты расследования не заставили себя ждать. Социалисты и анархо‑синдикалисты опубликовали информацию о репрессиях, организованных коммунистами против представителей других течений в Мадриде. «У нас нет соответствующих слов, – писала „Солидаридад обрера“, – чтобы охарактеризовать тиранию мадридских коммунистов, которые захватили контроль над столицей. Здесь практикуются произвольные аресты, убийства без суда, секретные тюрьмы, преследования прессы…»[961]Скандал разрастался все шире. Директор тюрем М. Родригес заявил, что ему неподконтрольны коммунистические узилища.

21 апреля правительство Ларго Кабальеро заявило о роспуске Мадридской хунты. Этим премьер усиливал и контроль за генералом Миаха, который вместе с Хунтой сделал Мадрид самостоятельной вотчиной и стремился возглавить всю армию Республики. «Становится ясно, – утверждала „Солидаридад обрера“, – что чекистская организация, раскрытая сейчас в Мадриде, за создание которой отвечает комиссар безопасности Касорла, напрямую связана с подобными центрами, действующими под единым руководством и с определенным планом национального масштаба»[962]. Эти события не только дополнительно ухудшили отношения коммунистов и анархистов, подтвердив худшие подозрения последних, но и драматически воздействовали на развитие ситуации в Каталонии.

Date: 2015-11-15; view: 376; Нарушение авторских прав