Два полюса

Остановив противника под Мадридом, республиканцы могли передохнуть. Но эта передышка от осеннего напряжения, сплочения всех сил, открывала дорогу для выхода на политическую поверхность принципиальных политических противоречий, разделявших силы широкой антифашистской коалиции. Причем полюсами этого противостояния были не правое (либеральное) и левое крылья коалиции, а две ее крайне левые силы – коммунисты и анархо‑синдикалисты.

Коммунисты понимали, что основная сила, способная противостоять им в республиканском лагере – это анархо‑синдикализм. Выступая в октябре на секретариате ИККИ, А. Марти говорил: «Налицо только две силы: анархисты и коммунисты. Социалисты отошли на задний план вследствие внутренних раздоров и не способны взять в свои руки инициативу. В общем, анархистские профсоюзы пользуются не меньшим влиянием, чем профсоюз Кабальеро»[707]. Несмотря на то, что влияние лидеров и структур ИСРП было все еще велико, в главном Марти был прав – за каждой из фракций социалистов стояла более решительная сила с ясной концепцией революции. Республика могла двигаться по двум расходящимся направлениям – самоуправленческому или авторитарно‑этатистскому.

Влияние КПИ быстро росло. Численность КПИ к середине 1937 г. возросла до 250 тысяч членов. Быстро росла и прокоммунистическая ОСПК – за шесть месяцев выросла с 10 до 43 тыс. членов.

С одной стороны, коммунисты имели имидж радикальности и решительности. С другой стороны, они выступали за укрепление государственных структур, что в условиях войны расценивалось как «реализм» (в сравнении с анархистами). Это сочетание приводило в ряды КПИ политически активных радикально настроенных революционеров, которых не устраивала теория и практика анархо‑синдикализма. Организованность и деловитость компартии импонировала сторонникам «порядка», даже если они были далеки от социалистических идей.

Усиление влияния коммунистов было связано не только с их организованностью и дисциплиной, но и с военной помощью Советского Союза, в обмен на которую испанская демократия готова была терпеть усиленную инфильтрацию КПИ и ОСПК в государственные, особенно в силовые структуры. А это, к тому же, давало людям, примкнувшим к коммунистам, хорошие перспективы для карьеры, для защиты от революционности масс. Советские дипломаты признавали: «Рост партии идет в непропорционально большей степени за счет крестьян, мелких торговцев и ремесленников, чем за счет рабочих»[708]. Посол Л. Гайкис отмечал рост влияния компартии «среди значительной прослойки мелкой буржуазии города и деревни, для которой партия является гарантом революционного правопорядка и законности»[709]. Если у мелкого лавочника есть партбилет компартии, то его уже не отнесут к «фашистам». Партийный билет был сертификатом лояльности, даже если революция станет более радикальной. Но пока лидеры коммунистов могли демонстрировать умеренный курс, соответствовавший линии Коминтерна и СССР. Кремль заложил руль направо, к умеренности, консолидации республики и союзу с Францией.

Государства Запада не могли спокойно смотреть, как рядом с ними усиливается влияние прокоммунистической державы. Сталин пытался успокоить их, демонстрируя в Испании умеренность коммунистической политики.

Отказ коммунистов от поддержки создания Советов в Испании имел и другую причину – недостаточное влияние компартии в среде рабочего класса. Еще 23 июля 1936 г., выступая на секретариате ИККИ, Г. Димитров сказал: «Нельзя ставить на данном этапе задачу создания Советов и стараться установить диктатуру пролетариата в Испании… Когда наши позиции укрепятся, мы сможем пойти дальше»[710]. Поддержка Советов в условиях растущей революционной волны привела бы к тому, что коммунисты оказались бы в этих органах в заведомом меньшинстве. Государственный и военный аппарат давал более надежные политические перспективы коммунистам, а умеренный политический курс должен был успокоить Францию.

Тогда же Димитров начал формулировать новую тактику захвата власти в Испании через армию: «Если бы удалось взять гарнизон в центре, мы могли бы по‑болгарски и по‑гречески в 24 часа создать переворот, свергнуть правительство Асанья рано утром, издать манифест нового правительства, настоящего республиканского демократического правительства и т. д.»[711]. Димитров предлагает провести «очистку» армии, а не заменять ее милицией. Милиционная система, таким образом, оказалась препятствием для взятия власти через армию. С началом войны КПИ стала «воюющей партией», насыщавшей армию и особенно командный состав своими кадрами. Однако развитие событий оказалось менее динамичным, чем казалось в июле.

Руководство СССР и Коминтерна решило поддержать «парламентский путь» революции в Испании. В письме к Ларго Кабальеро от 21 декабря 1936 г. руководители ВКП(б) отмечали: «Вполне возможно, что парламентский путь окажется более действенным средством революционного развития в Испании, чем в России»[712].

В Испании отрабатывался вариант прихода к власти коммунистов в условиях сохранения парламентских институтов. Впоследствии этот вариант будет успешно воплощен в жизнь в Восточной Европе[713]. Это направление «революционного развития» предполагало укрепление влияния коммунистов в аппарате власти (прежде всего в армии и силовых ведомствах), создание правящей группы на основе компартии и части социалистов и либералов, готовых ориентироваться на Москву. Этот постепенный переворот включал чистки против противников правительства, слияние компартии с очищенными от оппозиции социалистическими партиями, сохранение также «очищенных» немарксистских партий в управляемом коммунистами «фронте», своего рода «комсомоле для взрослых».

Такой путь мог обеспечить создание коммунистического режима без открытого переворота, разрушения республиканских институтов. Однако для успеха такого сценария существовало одно важнейшее условие: структуры самоорганизации трудящихся должны быть лишены реальной власти, которую они получили в ходе революции.

Такой курс на начальной фазе его проведения предусматривал сплочение вокруг КПИ единой «партии порядка», требовал от коммунистов гораздо большей умеренности, чем прежде. Такая позиция сделала их союзниками правого крыла социалистов («центристов» ИСРП) и либералов‑республиканцев. Началось сближение компартии с президентом Асаньей, что будет иметь далеко идущие последствия. Асанья быстро оценил начавшиеся в КПИ сдвиги и уже в сентябре заявил: «Если вы хотите иметь правильную оценку положения, если вы хотите видеть людей, которые знают, чего они хотят, читайте „Мундо обреро“»[714](то есть – издание коммунистов).

Очевидно, что превращение Испании в тринадцатую республику СССР не устраивало в Республике почти никого, в том числе и либералов, правых социалистов и каталонских националистов. Но в это время все они больше опасались анархистов у себя под боком, чем Сталина в далекой Москве. За различием в отношении к советскому присутствию скрывалось различное отношение к революции, которое и разделяло два лагеря Республики. При этом социал‑либералы не понимали, что к тоталитаризму можно прийти не только путем революционного взрыва, но и с соблюдением «внешних приличий» и видимой легальности. Они полагали, что КПИ следует в фарватере их умеренной политики, хотя на деле способствовали укреплению позиций будущей «народной демократии» (употребляя восточноевропейский термин 40‑х гг.).

Лозунгом КПИ стало: «Сначала война, потом революция». Однако за этим стояло недовольство именно той революцией, которая разразилась в июле 1936 г. Другая революция, основанная на национализации, коммунистов вполне устраивала, они готовы были уже сейчас проводить меры, направленные на огосударствливание экономики. То, что для либералов и правых социалистов казалось временной данью войне, для коммунистов было дорогой к социализму. Курс на централизацию и милитаризацию общества диаметрально противостоял стремлению анархистов и левых социалистов укрепить общественное самоуправление.

Областной пленум ФАИ 8 декабря 1936 г. принял резолюцию, в которой требовал «ликвидировать паразитическую бюрократию, значительно возросшую в настоящее время как на фабриках, так и в мастерских, равно как и в муниципальных органах государства»[715]. Таким образом, революция должна быть направлена против бюрократии, в том числе республиканской. А это не устраивало как либералов и правых социалистов, так и коммунистов, стремившихся к огосударствливанию, этатизации экономики.

«Фрагуа социаль» 13 марта 1937 г. прямо выступила против лозунга компартии «Первым долгом надо выиграть войну». Надо разъяснить, ради чего победа: «для перестройки буржуазно‑демократической республики, для установления пролетарской диктатуры или для организации свободного коммунизма… Скрывать это намерение – худшая форма пораженчества»[716].

Отказ от социальной революции до конца войны, который проповедовали коммунисты, был несовместим с уверенностью анархистов в том, что именно эти революционные преобразования обеспечат левым силам поддержку населения, необходимую для того, чтобы выиграть войну. «Пролетариат не может и не должен прерывать начавшийся процесс революции, который сейчас является гарантией успеха в войне против фашизма…» – говорится в документах НКТ[717]. Уже в декабре 1936 г. «Солидаридад обрера» критиковала коммунистов за лозунг «сначала выиграем войну»[718]. Анархисты считали, что в случае отказа от глубоких преобразований массы не будут понимать, за что они сражаются.

Именно против анархо‑синдикалистов были направлены директивы Исполкома Коминтерна (ИККИ), призывавшие «решительно бороться против авантюристического прожектерства, направленного к созданию нового общества…»[719].

А ведь анархо‑синдикалисты превратились в большую силу. В целом по Испании численность НКТ достигла миллиона членов, а в 1938 г. – двух с половиной миллионов[720]. Наибольшее количество членов НКТ трудилось в Каталонии – около 600 тыс. членов. В 1937 г. в ВСТ было 475 тыс., в Союзе арендаторов – 40 тыс., в Федерации трудящихся деревни – 80 тыс. членов[721].

Характеризуя ситуацию в Каталонии, советский консул В. Антонов‑Овсеенко писал: «Свыше половины рабочих – в рядах НКТ, которая располагает гораздо более солидными, энергичными и толковыми кадрами, чем ВРС»[722](имеется в виду ВСТ).

Политика сотрудничества НКТ с другими силами предполагала сближение с ВСТ (этого требовали и решения съезда в Сарагосе). Синдикалисты вообще предпочитали союзу с партиями союз с профсоюзами как родственными организациями. В профсоюзах влияние партийной идеологии было слабее, а задачи непосредственной защиты нужд трудящихся выражались рельефнее. Ряд союзов ВСТ тяготели к НКТ. 22 февраля 1937 г. арагонские организации НКТ и ВСТ заключили договор о сотрудничестве, который был основан на идее политического плюрализма: «если взять в расчет различие в программах разных секторов антифашистского фронта, …попытка внедрить ограниченный тип экономического и политического устройства была бы самоубийственна и фатальна для нашей борьбы»[723]. Анархо‑синдикалисты высказывались за слияние профсоюзов в масштабах страны. ВСТ не возражал против такой постановки вопроса, но каждый раз сближение прерывалось из‑за разнообразных частных конфликтов. Министерство внутренних дел даже предлагало создать согласительную комиссию двух профцентров, но ВСТ отклонил это предложение[724].

В то же время анархо‑синдикалисты не скрывали, что сближение с ВСТ «представит более безопасный путь к полному вытеснению политических партий или хотя бы значительному ослаблению влияния центризма, которое усиливается в недрах ВСТ»[725]. Перспектива вытеснения не радовала этатистов в ВСТ. В марте 1937 г. коммунисты отметили «опасное сближение СНТ и УХТ[726], которое наметилось в последнее время, – сближения под гегемонией анархистов»[727].

* * *

Коммунистические руководители возмущались ситуацией, сложившейся в синдикализированном секторе. Выступая на заседании секретариата ИККИ 7 марта 1937 г., А. Марти так характеризовал ситуацию в экономике Испании: «Предприятия. – Кто ими руководит? Профсоюзы – каждый за себя, без плана, как заблагорассудится. Промышленность „синдикализирована“ по анархистскому образцу. Каждое предприятие работает не только без плана, но и без отчетности»[728]. Последнее обстоятельство для коммуниста казалось, конечно, возмутительным. Но с коммунистической логикой соглашались и либеральные деятели Республики, которые, казалось бы, должны были отстаивать свободу предприятий и критиковать НКТ с противоположных позиций – за регулирование. Ан нет, республиканцы заражаются от коммунистов этатизмом, начинают движение в идейном фарватере коммунистов. Действительно, теперь только государство может защитить собственность от экономической демократии. «Национализация существует на бумаге, но почти не проводится на практике, – продолжал Марти. – Разумеется, можно не касаться предприятий, принадлежащих иностранцам, можно сохранить за ними некоторые права, но в общем и целом национализация является единственным средством для преодоления существующей анархии»[729].

Выступая по радио 1 января 1937 г. с изложением линии КПИ, Д. Ибаррури заявила, в частности: коммунистическая партия считает необходимым, «чтобы правительство… пользовалось всей полнотой власти, и чтобы все граждане и организации уважали решения этого правительства и его органов, подчинялись им и выполняли их». Также Пасионария выступила за национализацию основных отраслей промышленности и руководство ею из единого центра[730].

КПИ выступала за установление со временем режима, подобного тому, который существовал в СССР. Но сталинский режим выдавался за образец демократии: «Вся Испания никогда не забудет братских слов великого Сталина – отца советской демократии, обращенных к испанскому народу», – писала Д. Ибаррури[731]. Конечно, романские коммунисты (это касается не только испанцев, но и многих эмиссаров Коминтерна), не считали нужным копировать путь к социализму СССР. Но результат, достигнутый в Стране Советов, в это время вполне устраивал их в качестве образца.

Анархистская пресса остро критиковала коммунистов за «желание пробраться на все командные посты»[732]. «Хозяева Компартии не должны удивляться, если, когда они пытаются неподобающим образом действовать на почве, непривычной для их пропагандистских способностей, несмотря на нашу большую симпатию, они получают наилюбезнейшим образом по голове»[733], – иронизировала анархистская «Фрагуа социаль» 31 марта 1937 г. и продолжала тему 18 апреля: «Испанский пролетариат не похож на немецкий или русский, какой бы ни была наша симпатия к антифашистам этих стран»[734]. Острие этих высказываний направлено против СССР и Коминтерна.

Выступая на массовом митинге 20 сентября 1936 г., Лопес говорил: «Имеется одна партия, которая хочет монополизировать революцию. Если эта партия будет продолжать свою линию, мы решили ее раздавить. В Мадриде находится иностранный посол, вмешивающийся в испанские дела. Мы его предупреждаем, что испанские дела касаются лишь испанцев»[735]. По мнению А. Марти Х. Лопес был наиболее резким противником коммунистов. Он поддерживал тесные контакты с анархистскими эмигрантскими кругами в Европе, включая «русскую еврейку» Эмму Голдман[736]. Информация об опыте Российской революции и об СССР, распространявшаяся анархистской эмиграцией, была неблагоприятна для коммунистов. Но влиятельные лидеры НКТ, включая Дуррути, выступали за единство с коммунистами, без которого нельзя победить франкизм[737]. Тем не менее, и эти лидеры не были «друзьями СССР». В сентябре 1936 г. в интервью П. ван Паасену Б. Дуррути резко высказался против ориентации на «фашистское варварство Сталина»[738]. Анархист Э. Понс Прадес вспоминает, что «историческая память Кронштадта, Украины и ликвидации анархистов большевиками была жива»[739].

Советское вмешательство было связано с военно‑технической помощью СССР, и угрозы «раздавить» коммунистов скоро стихли. Но сотрудничество оставалось вынужденным, в чем обе стороны отдавали себе отчет. «Я знаю, – говорил Х. Гарсиа Оливер Х. Коморрере, – что вы хотите устранить нас, как русские большевики устранили своих анархистов»[740].

Первоначально коммунисты сравнительно терпимо относились к анархистским выпадам. В. Кодовилья докладывал секретариату ИККИ: «С точки зрения политической есть тоже различные группы, например, Дуррути, Гарсиа Оливер, которые честно дерутся, чтобы через анархию установить коммунизм в Испании… Они говорят (в обращении к трудящимся СССР – А. Ш.): „вы произвели свой эксперимент, дайте теперь нам произвести свой опыт, мы покажем Вам, что мы установим анархический коммунизм, не пойдя путем России“. Эти менее опасны, ибо в ряде проблем они, несмотря на свои анархистские утопии, занимают позицию, очень близкую к нашей. По крайней мере они дерутся»[741].

Несмотря на разногласия коммунистов и анархо‑синдикалистов, линия на сотрудничество в рамках антифашистского фронта давала плоды. 25 октября 1936 г. был заключен пакт о единстве действий ОСПК и НКТ‑ФАИ.

Антонов‑Овсеенко подозревал, что уже в феврале лидеры анархистов пришли к выводу о «неизбежности, в более или менее близком будущем открытого столкновения с коммунистами»[742]. Но вплоть до апреля 1937 г. анархо‑синдикалисты воздерживались от прямой конфронтации с коммунистами.

* * *

Сделав выбор в пользу сотрудничества с «государственниками», лидеры НКТ столкнулись с серьезными проблемами в своей организации. Давление противников сотрудничества с коммунистами в НКТ было сильным.

На Каталонском конгрессе НКТ 20 марта – 3 апреля 1937 г., который официально представлял 980 тыс. членов (по данным советского консульства, в действительности около 600 тыс.), 150–200 тыс. поддерживало оппозицию, критиковавшую сотрудничество НКТ с Народным фронтом[743]. Лидер Оспиталетских анархистов Шена прямо угрожал Народному фронту «не мирным» путем революции[744]. Против Шены на Конференции выступил секретарь областной организации Мас. А вот Доменеч, считавшийся «очень ответственным», поддержал Шену[745]. Дошло до того, что Абад де Сантильян предупредил коллег в Женералитате о возможном путче экстремистов[746].

Таким образом, внутренняя напряженность в НКТ усиливала напряженность в Каталонии, но при этом НКТ как организация превращалась в опору стабильности. Атака против НКТ подрывала стабильность в Каталонии.

Коммунистам было выгодно усиление конфликтов между умеренными и экстремистами в НКТ. «Разрыв с такой сильной группой привел бы к расколу НКТ и поглощению ее социалистическим всеобщим союзом трудящихся»[747]. Но давление радикалов делало и умеренных лидеров НКТ менее уступчивыми в отношениях с коммунистами и другими партиями.

Гарсиа Оливер говорил М. Кольцову: «Анархисты отдали и готовы дальше отдавать жизнь революции. Больше, чем жизнь – они готовы даже сотрудничать с буржуазным антифашистским правительством. Ему, Оливеру, трудно убеждать в этом анархистскую массу, но и он, и его товарищи делают все, чтобы дисциплинировать ее, поставить ее под руководство всего Народного фронта: и это удается, ведь его, Оливера, уже обвиняли на митингах в соглашательстве, и в измене анархистским принципам. Пусть коммунисты учтут все это и не слишком натягивают струну. Коммунисты чересчур прибирают к рукам власть»[748].

Хотя радикальные анархисты потерпели поражение на конгрессе НКТ, они сохранили позиции в региональном комитете[749]. Позиции анархистов‑радикалов были сильны в Барселонской федерации, Барселонском союзе анархистской молодежи, Оспиталетской организации и еженедельнике «Идеас»[750].

Умеренной политике НКТ требовалось соответствующее идеологическое обеспечение. Стало невозможным, чтобы «Солидаридад обрера» продолжала издаваться командой Калехаса, которая выступала против политики сотрудничества НКТ и Народного фронта. Калехаса сменил Торио, которого радикалы обвиняли в том, что он выкинул из «Солидаридад обрера» ряд старейших анархистов и заменил их «бывшими буржуазными журналистами»[751].

На конференции анархо‑синдикалистской прессы 28 марта 1937 г. издания НКТ были подчинены руководящим органам конфедерации, что противоречило принципам анархизма, но объяснялось трудностями военного времени. Контроль над прессой был усилен решением пленума НКТ 17 апреля 1937 г., который ввел ответственность редакций за публикации[752].

Авторитарные тенденции в НКТ были связаны с несколькими обстоятельствами. Во‑первых, большая организация в индустриальную эпоху имеет склонность к бюрократизации. Во‑вторых, действовал харизматический авторитет лидеров, не имевших возможности в быстро менявшейся ситуации согласовывать каждое свое решение с широкими массами рабочих. В‑третьих, анархо‑коммунистическая идеология признавала давление коллективов на личность. А от имени коллектива часто действуют его лидеры. В‑четвертых, оружие, оказавшееся в руках трудящихся, само по себе порождало соблазн навязать свои взгляды не силой убеждения, а насилием. Однако политическое насилие сдерживалось тем, что каждое идейное течение от либералов до коммунистов имело свои вооруженные формирования. И, в‑пятых, война требовала «временных мер», связанных с борьбой за единство сил перед лицом фашизма.

Хотя трения между правительственными структурами и анархо‑синдикалистским движением на местах были неизбежны, лидеры НКТ понимали важность помощи СССР и сохранения единства антифашистского фронта. Коммунистам казалось, что «наивных» анархистских лидеров можно будет переубедить, превратив из анархо‑коммунистов в коммунистов‑большевиков (некоторые коммунистические лидеры в прошлом были анархистами, что порождало надежды на подобную же эволюцию нынешних вождей НКТ). А. Марти говорил в январе: «В особенности важно терпеливо разъяснять анархистским руководителям, органам и анархистским массам, что наше сотрудничество с НКТ и ФАИ основано на общих интересах рабочего класса, что мы их рассматриваем как братьев по классу, как особо важную составляющую испанского пролетариата, что наше сотрудничество и наша совместная борьба имеют искренний характер, что это сотрудничество будет продолжаться и после победы над фашизмом в деле построения свободной и справедливой Испании»[753]. Трогательная сентенция, если учесть уверенность Марти в том, что «после победы мы с ними посчитаемся, тем более, что после победы мы будем иметь сильную армию»[754]. Но в своих публичных заявлениях коммунисты не жалели теплых выражений в адрес анархо‑синдикалистов: «Особенно необходимое упрочение братских взаимоотношений с анархо‑синдикалистами, к которому коммунистическая партия искренне стремится, в большой степени облегчается тем фактом, что в последнее время НКТ в ряде случаев на практике доказала способность делать из событий правильные тактические выводы, поняла необходимость создания сильной народной республиканской армии, высказалась за революционную военную дисциплину на фронте и в тылу, принимает участие в правительстве и проявляет готовность к образованию единого и централизованного руководства военными операциями на всех фронтах», – формулировал президиум ИККИ установки для пропагандистской работы КПИ 28 декабря 1936 г.[755]Добрый учитель поощряет начинающего исправляться ученика. Коммунистическая тактика в Испании повторяла шаги, предпринимавшиеся в свое время в отношении махновцев на Украине.

Консул В. Антонов‑Овсеенко был как раз «специалистом» по махновщине[756]. НКТ поддержала несколько декретов правительства, и Антонов‑Овсеенко делает вывод: «В среде анархо‑синдикалистского руководства начинает решительно преобладать тенденция к переходу на позиции демократической государственности…»[757]Антонов‑Овсеенко докладывал в Москву 8 февраля 1937 г.: «Умеренные анархо‑синдикалистские элементы, на практике убедившиеся в несостоятельности анархистских теорий, проявляют все более растущую склонность к отказу от этих теорий», но «не решаются открыто порвать с экстремистами»[758].

Здесь Антонов‑Овсеенко, как и другие сторонники постепенной перевербовки анархистов в коммунисты, делает типичную ошибку человека, относящегося к анархизму как к заведомо ущербной идеологии. Стоит анархистам столкнуться с практикой, и они поймут, что анархистские взгляды (в их упрощенном восприятии Антоновым‑Овсеенко) – ошибочны. Но дело в том, что столкновение с практикой приводит к замене упрощенных анархистских взглядов, действительно распространенных в радикальной массе, более сложными, более прагматичными, но все равно анархистскими, а не марксистскими взглядами. Антонов‑Овсеенко уже мог убедиться в этом в 1919 г., общаясь с Махно. Но тогда Антонов убеждал себя, что Махно был без пяти минут большевик, и только грубость командования оттолкнула его от красных, а вот осторожный педагогический подход Антонова сделал бы из Махно красного комдива. Признать более глубокую основу конфликта коммунистов и анархистов, содержащуюся в том числе и в дефектах коммунистической идеологии, – значило признать провал своей тактики в 1919 г., а этого Антонов‑Овсеенко не хотел. Он и в Каталонии продолжал свою линию 1919 г., надеясь взять реванш за неудачу с Махно. Вот‑вот, и анархисты, отказавшись от экстремизма, придут в ряды коммунистов, как пришли уже многие их отдельные активисты. Антонов‑Овсеенко не замечал, что умеренные анархисты смыкаются не с коммунистами, а с более близкими им левыми социалистами. И этот блок становится главной альтернативой компартии. Непонимание этой перспективы приведет политику Антонова‑Овсеенко к краху в мае 1937 г.

Анархо‑синдикалисты были готовы искать идеологические компромиссы с коммунистами и социалистами. Модель, предлагавшаяся анархо‑синдикалистами, не исключала ни регулирования, ни концентрации управления. В беседах с советскими представителями Васкес и Монтсени утверждали, что готовы провести «мобилизацию промышленности» военного значения, усилить централизацию промышленности, лишь бы это не называлось национализацией[759]. Однако именно здесь и пролегал принципиальный водораздел: национализация передает государству права решать судьбу хозяйства после войны, а для лидеров НКТ было принципиально оставить эти рычаги в руках рабочих организаций. «Единственным вопросом, на котором они будут настаивать, это руководящая роль профсоюзов в управлении промышленностью. Но и тут они не исключают участия государства в виде регулирующего и контролирующего органа»[760]. Согласие на национализацию означало бы отказ от принципов, а централизация и регулирование – нет. В разгар войны централизация полезна, но после войны не государство, а синдикаты должны определять степень централизма хозяйственного регулирования.

Попытка коммунистов разделить задачи войны и революции вызывала у анархистов подозрение, что их революцию терпят постольку, поскольку сохраняется угроза фашизма. «СНТ» разъясняла суть опасений анархистов: пока массы будут бороться за победу, «известные силы, работая за кулисами, могут оказаться единственными силами, подготовленными для использования победы для обуздания революции»[761]. По сообщениям из полпредства СССР в НКИД, анархисты опасались, «что после победы над Франко испанские коммунисты, с помощью СССР, бросят все свои силы на уничтожение анархистов» и «многие» коммунисты тоже этого ждут[762]. Анархистам нужны были гарантии на будущее. Монтсени предлагала выработать платформу сотрудничества с анархистами как до, так и после победы над фашизмом. В СССР к этой идее отнеслись с вниманием. В донесении из Барселоны в НКИД СССР подчеркнута фраза: «платформа экономического переустройства Испании, приемлемая для большинства анархистов»[763].

Представители НКТ считали, что такое централизованное управление обобществленными предприятиями может осуществляться с помощью отраслевых и провинциальных органов, директора будут назначаться по представлению профсоюзов. Это не национализация, которой добивались коммунисты. Платформа могла предусматривать и такие уступки в стиле НЭП, как свобода торговли, возвращение в частные руки предприятий свыше 50 человек, но при условии соблюдения социальных гарантий[764].

Казалось, «разъяснительная работа» коммунистов среди анархистов принесла плоды: «Целый фланг анархистского движения, фланг, о котором я только что говорил, со всеми его нюансами, идет с компартией под одними лозунгами»[765], – докладывал А. Марти. Лидеры НКТ в большинстве своем были анархо‑коммунистами и потому, как и российские анархисты, выдвигали лозунги, близкие по звучанию лозунгам коммунистов‑марксистов. Хотя в одни и те же слова вкладывалось разное содержание, коммунисты считали некоторых анархо‑синдикалистских лидеров «завоеванными уже на сторону ряда лозунгов, являющихся нашими»[766]. Выступая на секретариате ИККИ, А. Марти причислял анархо‑синдикалистских лидеров, в частности М. Васкеса, который в ноябре сменил Х. Прието на посту генерального секретаря НКТ, к «ядру, стоящему за единство», под которым Марти понимал противников «группы Кабальеро‑Галарсы»[767].

Марти считал необходимым втягивать НКТ и ФАИ в Народный фронт, вести совместную борьбу против «безответственных элементов, выступавших (при правке текста исправлено на „выступающих“ – эти элементы все еще сильны – А. Ш.) под флагом НКТ и ФАИ со своими провокационными действиями…»[768].

В результате в конце 1936 г. – начале 1937 г. отношения коммунистов и анархо‑синдикалистов были лучше, чем отношения последних с Ларго Кабальеро. Как сообщал Антонов‑Овсеенко о беседе с одним из руководителей ОСПК, «крайне отрицательно отзывается Пьеро о Кабальеро за его упрямую непримиримость к СНТ и ФАИ»[769]. Коммунисты надеялись использовать НКТ в начинающемся конфликте с Ларго Кабальеро.

«Испанский Ленин» или «махровый меньшевик»

Ларго Кабальеро называли «испанским Лениным». Однако коммунистом он не стал. Правый курс КПИ не устраивал Ларго Кабальеро и его сторонников. Они искали модель нового общества, которое образуется в ходе революции и будет соответствовать принципам демократического социализма. Познакомившись поближе с идеями, которые отстаивали вошедшие в правительство синдикалисты, кабальеристы стали склоняться к идее создания общества, базисом которого являются профсоюзные организации трудящихся. Отношение Ларго Кабальеро к социальной революции «по‑испански» эволюционировало, но не было враждебным. 1 февраля 1937 г. он заявил в кортесах: «Уже достаточно напробовано»[770]. Сделанного достаточно, нужно сохранить и упорядочить новые социальные отношения, но не отменять их. Это было близко и позиции лидеров НКТ, которые стремились упорядочить коллективизированный сектор. Каталонский конгресс НКТ 20 марта – 3 апреля 1937 г. решил не форсировать коллективизацию промышленности и борьбу с мелкой буржуазией[771]. Необходимо было упорядочить то, что уже получено в результате революции. Однако это воспринималось только как пауза на пути к синдикалистскому переустройству общества, на что указывали и советские наблюдатели: организация НКТ строится с упором на отраслевую «с явной целью форсировать коллективизацию этих отраслей»[772].

В то же время курс Ларго противоречил планам коммунистов и социал‑либералов, направленным на ликвидацию производственной демократии.

В декабре 1936 г. начались переговоры о слиянии КПИ и ИСРП. В Испании существуют две марксистские, «рабочие» партии, объединенные, как казалось, общим курсом в правительстве – чем не возможность для объединения. Но процесс шел туго. Только 24 апреля 1937 г. был создан Национальный комитет связи двух партий. В Коминтерне опасались, что, как это уже было в Венгрии в 1919 г., при немедленном объединении коммунисты не смогут установить контроль над объединенной партией. Социалисты пока превосходили коммунистов численно, да и лидером объединенной партии очевидно становился Ларго Кабальеро. Этот популярный и самостоятельный лидер страны мог бы стать препятствием для создания после победы над Франко Испании, «руководимой коммунистами»[773].

В августе 1937 г. Ларго Кабальеро (на мой взгляд, ошибочно) объяснял начало атаки коммунистов против него, в частности, тем, что из Москвы рекомендовали создать единую партию во главе с Ларго Кабальеро, но он отказался, опасаясь раскола ИСРП[774]. Формальное возглавление партии премьером по замыслу стратегов Коминтерна не мешало бы установлению контроля над объединенной партией со стороны коммунистического ядра. Но это неминуемо вызвало бы сопротивление со стороны правых и левых флангов. Как показывает более поздний опыт стран «народной демократии», эта проблема должна была быть решена с помощью чисток. Но Ларго Кабальеро как противник раскола оказывался препятствием на пути такого тихого переворота и должен был быть устранен и с поста премьера, и с позиции лидера партии. Сделав такой вывод в ходе переговоров об объединении ИСРП и КПИ, руководство Коминтерна склонилось к плану кампании против Ларго Кабальеро до начала объединения двух партий.

В то же время процесс объединения партий получил и поддержку противников Ларго Кабальеро в ИСРП. Генеральный секретарь ИСРП «Рамон Ламонеда рассматривал соглашение о создании объединенного комитета как оружие против левых социалистов»[775]. Решив, что коммунисты могут стать союзниками в борьбе против революционного кабальеризма, социал‑либералы вступили в опасную игру, и продолжали «моторить» дело объединения даже тогда, когда его уже не лоббировал Коминтерн. Но для Ламонеды, в отличие от Ларго Кабальеро, было важно договориться именно на уровне руководящего звена, а не на уровне самих партийных масс и местных структур[776].

В январе соцпартия публично форсировала процесс объединения. Но компартия получила указание Коминтерна не торопиться[777]. Нужно было сначала решить проблему Ларго Кабальеро[778]. А сам Ларго не замечал, что правый аппарат его партии работает с ориентацией на КПИ.

Фиксируя в январе 1937 г. ухудшение отношений Ларго Кабальеро и КПИ, Антонов‑Овсеенко отмечает, что причины этого кроются в политике коммунистов: «За последнее время отношения между Кабальеро и коммунистической партией стали довольно натянутыми». Это вызвано, в частности, «монополизацией политработы в армии коммунистами, зачастую довольно бестактно игнорировавшими другие организации народного фронта»[779]. Ларго Кабальеро был недоволен репрессивными акциями коммунистов, «переманиванием» лидеров социалистической молодежи в КПИ, сближением коммунистов и его главного соперника в ИСРП Прието[780]. «Весьма вероятно, что Кабальеро рассматривал все эти факты как результат сознательного стремления коммунистов изолировать его»[781]. Однако за политическими комбинациями стояли стратегические разногласия левых социалистов и прокоммунистического блока. Ларго Кабальеро неприязненно говорил, что компартия «является самой умеренной партией»[782]. Как видим, советский консул признавал инициативу коммунистов в конфликте с Ларго Кабальеро и уже на его раннем этапе отметил, что за тактическими частностями стоит различие политических стратегий.

Ларго Кабальеро, как и большинство лидеров ИСРП, относился к коммунистам с опаской. Его не могло не волновать проникновение коммунистов в армию (особенно в ее политическое руководство). В 1937 г. в вооруженные силы было направлено 296 тысяч членов КПИ, ОСПК и прокоммунистической «Объединенной социалистической молодежи» (ОСМ) из 349 тысяч их состава[783]. При этом особое внимание уделялось продвижению кадров в командный и комиссарский состав. Коммунистические кадры, подготовленные в контролируемом компартией учебном 5‑м полку, занимали командные посты и места комиссаров. Старые генералы Посас, Миаха и другие офицеры, оценив ситуацию, также вступили в компартию. Советских представителей беспокоило, что при этом они сохраняют членство в традиционных для Испании масонских ложах, чуждых коммунистической идеологии[784]. Получалось, что генералы скорее отдают дань конъюнктуре, чем проникаются идеями КПИ.

Из 5 командующих корпусами в компартии состояли два, из 18 комдивов 8 были коммунистами и еще 4 – близки к партии[785]. В апреле 1937 г. из 11 дивизионных комиссаров 3 были коммунистами и 1 член ОСМ, из 51 комиссара бригад 24 были коммунистами, из 186 батальонных комиссаров – 93 коммуниста и 32 члена ОСМ[786].

Пропагандистская машина коммунистов обличала с одной стороны – милиционную «военную демократию», ограничивающую власть офицеров, а с другой – офицеров «старой школы», считая их источником предательства. Вывод напрашивался сам собой – армия должна быть дисциплинирована и подчинена офицерам‑коммунистам[787].

Ларго Кабальеро стал предпринимать ответные меры, о которых советские военспецы с возмущением писали: «Борьба против коммунистов в армии приобретает все более широкий характер; смещение коммунистов с командирских и комиссарских должностей продолжается»[788]. Впрочем, это наступление на коммунистов на практике вылилось в восстановление баланса.

Ларго не утверждал в должности мадридского комиссара, а также 120 комиссаров центрального фронта (по советским данным, к этому приложили руку и «центристы»[789]). Также Ларго старался не давать комиссарам вмешиваться в планирование военных операций: «На доклад Михе о плане политобеспечения намечавшейся операции Кабальеро заявил, что операция – дело генералов, и Генеральный комиссариат не должен вмешиваться в это дело»[790].

Вообще, когда какой‑нибудь министр интересовался военными вопросами и спрашивал у Кабальеро, какие есть новости, тот отвечал: «Вы узнаете об этом из газет»[791]. А. Виньяс комментирует: «Читатель может подумать, например, что военную политику определяло республиканское Правительство. Но это было бы ошибкой. Ларго Кабальеро передал эту функцию Высшему военному совету, но, так как совет не собирался, на практике именно Кабальеро как уполномоченный министр и председатель этого совета осуществлял руководство военными делами согласно своему добросовестному умению и пониманию»[792]. Это мнение А. Виньяса (он горячо отстаивал его и в устной дискуссии со мной) противоречиво. Если Ларго не собирал Высший военный совет, значит на деле он и не передал ему реальных функций. Это было не то место, где на деле принимались военные решения. Читатель не должен был думать о том, что ситуация на фронте должна обязательно обсуждаться именно в правительстве – большинство министров отвечают не за фронт, а за тыл. Чисто военная сторона дела – это сфера компетенции военного министра, министра авиации и флота, генерального штаба. Так и было в республике при Ларго Кабальеро. Хотя А. Виньяс пробует использовать эту тему для компрометации кадровых назначений Ларго Кабальеро в феврале 1937 г. (о чем ниже), дело было не в том, что Ларго Кабальеро мало советовался с невоенными министрами, а в характере его военной политики. А вот она вызывала раздражение и у социал‑либералов, и у коммунистов, в том числе советских.

Главный военный советник Я. Берзин характеризовал Ларго Кабальеро как «махрового меньшевика»[793]. Премьер, видя благоволение советских специалистов коммунистам, относился к ним «подозрительно»[794].

Руководство Коминтерна уже во время прихода к власти Ларго Кабальеро относилось к нему с недоверием и даже враждебностью. Г. Димитров в сентябре 1936 г. говорил, что Ларго Кабальеро относится к тем деятелям социал‑демократии, которые «отходят от позиций классового сотрудничества с буржуазией, отходят от реформизма – попадают в другую крайность, становятся экстремистами, проявляют свое сектантство, своего рода левацкие загибы»[795]. В октябре А. Марти характеризовал Ларго Кабальеро на заседании ИККИ как «тип плохого профсоюзного бюрократа» и жаловался на то, что премьер отвергает предложения коммунистов[796]. Таким образом, конфликт между коммунистами (не только испанскими) и Ларго Кабальеро вызревал уже с осени 1936 г.

* * *

ИСРП все сильнее разрывалась между курсом на социальную революцию и сотрудничеством с коммунистами, стремившимися остановить и повернуть в другую сторону ее поток.

Коммунистам было необходимо найти противовес Ларго Кабальеро в его собственной партии, и это оказалось несложно. В 1936–1937 гг. помимо коммунистов симпатии советских специалистов вызывает и лидер правого крыла ИСРП (формально – «центрист»), министр авиации и флота И. Прието. Несмотря на состояние «некоторой депрессии»[797], в котором он признавался советским товарищам, Прието казался оплотом деловитости и порядка, умел скрывать свой антикоммунизм, который более очевидно проявится в 1938 г. Выступая в январе 1937 г. Прието говорил: «Если бы не помощь России в данный момент, мы проиграли бы войну»[798].

И. Прието рисовал многообещающие перспективы союза СССР и Республики после победы над общим врагом: «В общем пролетарском деле уже ясно видно, что по‑настоящему можно рассчитывать только на поддержку коллективистских стран. Если победа будет за нами, Испания, конечно, будет жить в дипломатическом окружении стран Запада, но другая связь, более глубокая, будет соединять нас со странами коммунистическими или социалистическими. Россия и Испания – вот клещи, которые с двух противоположных концов Европы будут сжимать капиталистические страны»[799]. По словам И. Прието, нужно использовать советский опыт, «чтобы Испания не начала бы с безумств и избежала бы искривлений»[800]. Фракция Прието в ИСРП казалась хорошим партнером для коммунистов.

Уже в декабре 1936 г. Я. Берзин предлагал делать ставку на Прието при смене правительства: «Он авторитетный, деловой и энергичный человек, политически же его может держать в руках Розенберг»[801](имеется в виду полпред СССР). Так стала обсуждаться кампания против Ларго Кабальеро, которая развернется в феврале‑мае 1937 г., и в которой ставка будет сделана на правое крыло ИСРП.

Как покажут дальнейшие события, И. Прието готов был принимать в советском опыте принципы твердого порядка и дисциплины, но перспективы глубоких социальных преобразований его не радовали. Не радовала Прието и его однопартийцев инфильтрация коммунистов в офицерский корпус. И. Прието и другие лидеры ИСРП стремились с помощью формальной деполитизации армии остановить ее переход под контроль КПИ. Министр финансов Х. Негрин запретил карабинерам, а министр внутренних дел А. Галарса – солдатам и офицерам национальной гвардии принадлежать к политическим партиям. «Это свидетельствует о тенденциях поставить армию „вне политики“, конечно, безнадежных в данной обстановке»[802], – сообщалось в Москву. Как показали дальнейшие события, скорее здесь проявилась тенденция использовать тыловые части как дубинку в политической борьбе против своих противников. Во всяком случае, эта тенденция вызвала неблагоприятную реакцию и в других частях. Комиссар дивизии А. Видаль говорил на совещании у Генерального комиссара в марте 1937 г.: «Солдаты думают, что завтра им могут запретить участвовать в политической жизни. Все это порождает значительное недовольство среди личного состава боевых частей»[803].

Стратегические различия курсов коммунистов и правого крыла ИСРП касались и внешней политики. Последние предпочли бы видеть в качестве партнера и защитника Францию. Однако на этом этапе войны вовлечение Франции в испанский конфликт входило и в планы Сталина, так что различие внешнеполитических ориентаций пока выливалось в разницу акцентов. Зато внешнеполитическая «структура момента» опять действовала против Ларго Кабальеро, «так как в глазах политиков Народного фронта радикальный имидж Ларго отчуждал Францию и Британию как потенциальных зарубежных союзников Республики»[804]. Внешнеполитические рассуждения оппонентов премьер‑министра были наивными. После свержения Ларго Кабальеро имидж Республики сменится, а вот союзники так и останутся «потенциальными».

* * *

Коммунисты использовали советского полпреда М. Розенберга в качестве лоббиста своей политики[805]. Приехав в Мадрид, Розенберг принялся давать рекомендации и по составу правительства, и по основам его политики, а военный атташе – проект декрета об армии «по нашему образцу». Это вызвало недовольство в испанских политических кругах, особенно резко высказался один из лидеров НКТ Х. Лопес. Литвинов в этой ситуации указывал Розенбергу, что необходимо «воздержаться от всякого рода влияния на правительственные комбинации». Однако, как справедливо пишет В. В. Малай, «скорее, речь шла о формах и степени вмешательства»[806], тем более, что Москва могла более осторожно и негласно влиять на правительственные комбинации по линии Коминтерн – КПИ. В дальнейшем давление советских дипломатов и военных советников на испанских политиков и командование продолжилось, а советники временами и просто брали власть на фронте в свои руки.

Советские рекомендации, которые нередко высказывались в бестактной форме, не всегда принимались премьером с благодарностью. Ларго Кабальеро отказался уступить давлению советского посла в вопросе назначения высших военных кадров, включая требование отставки генерала Асенсио. Итог этой беседы был весьма драматичен: «Убирайтесь! Вы должны понять, господин посол, что испанцы могут быть бедны и нуждаться в помощи из‑за границы, но они достаточно горды, чтобы не допускать, когда иностранный посол пытается своей волей управлять испанским правительством»[807]. После этого конфликта Розенбергу рекомендовали воздерживаться от прямого вмешательства во внутренние дела Испании, и советское посольство действовало осторожнее. Оно и не должно было вмешиваться во внутренние дела – это была епархия Коминтерна.

Ларго Кабальеро позднее писал о советских рекомендациях и инструкциях: «Они привыкли управлять массами, которые действуют механически, нисколько не раздумывая, без какой‑либо аналитической или критичной мысли». Создавалось ощущение, что представители Союза прибыли в Испанию «как в академию, учиться и тренироваться». Более того: «В нашей войне испанское Правительство и, в частности, министр, ответственный за ход операций, а также генеральные штабы, особенно центральный, не смогли действовать полностью независимо, потому что им пришлось подчиняться против собственной воли безответственному иностранному вмешательству, не имея средств освободиться от него, боясь поставить под угрозу помощь в поставке военных материалов, которую мы получали от России. Иногда, под предлогом того, что приказы не выполнялись с желаемой точностью, русское посольство и титулованные русские генералы позволяли себе выказывать свое недовольство, говоря, что если мы не считаем необходимыми и подходящими их сотрудничество, то мы можем ясно об этом сказать, чтобы они передали это своему правительству и ушли. И что делать при подобных угрозах?»[808].

Таким образом, с начала 1937 г. между Ларго Кабальеро и его сторонниками с одной стороны, и коммунистами (включая советских) с другой стала нарастать напряженность. Это произошло по трем основным причинам. Во‑первых, левые социалисты не разделяли курс коммунистов, правых социалистов и либералов на свертывание самоуправленческой революции и на дальнейшую этатизацию. Во‑вторых, Ларго Кабальеро противостоял кадровой экспансии коммунистов (и в этом его осторожно поддерживали однопартийцы справа, предпочитая, однако, оставаться в тени). В‑третьих, Ларго Кабальеро демонстрировал самостоятельное поведение в отношениях к советским рекомендациям о внешнеполитическом курсе и методах ведения войны. Первое вызывало недовольство Сталина, так как могло помешать его сложной дипломатической игре, а второе вызывало сомнения в успехе войны, ибо до 1937 г. Сталин доверял своим военным и полагал, что они то уж знают, как выиграть войну. В любом случае, победа республики, во главе которой стоял Ларго Кабальеро, не была бы победой Сталина.

* * *

На встрече с испанским послом М. Паскуа 3 февраля 1937 г. Сталин высказал мысль, которую собеседник Вождя записал заглавными буквами: «БЕЗ ДИСЦИПЛИНЫ И СИЛЫ НЕ ВЕДЕТСЯ ВОЙНА, И НЕ ДОСТИГАЕТСЯ ПОБЕДА»[809]. Поскольку республиканцы не всегда следовали этому принципу, у Сталина, по мнению А. Виньяса, «создавалось впечатление, что иногда Республика и не хотела победы. У нее были люди, хорошее вооружение, техника и вспомогательные материалы, но, в глубине души, Республика не хотела победить»[810].

Если в отношении парламентаризма советские руководители были пока терпимы к испанским лидерам, то вот в экономике они настаивали на принципиальной важности своего опыта. И это различие было не случайным. Политическая надстройка сменится в свое время, если все правильно организовать с «базисом».

Во время беседы Сталина с Паскуа присутствовали также В. Молотов, К. Ворошилов и журналист Н. Михайлов. Молотов высказался по поводу коллективизации, сославшись на советский опыт: «Земли конфисковывались в 1917 и 1918 гг., но колхозы были учреждены только двенадцать лет спустя. До 1935 г. результаты этой борьбы не были ясны. В Испании было необходимо добиться того, чтобы крестьяне остались с землей. Может быть, Правительство могло бы сделать торжественное заявление о поддержке лишенных собственности в Эстремадуре. Крестьяне знали, что сделал Франко. Они должны были также знать, что сделает Правительство. Они были склонны не доверять пропаганде, но хорошо отзывались на конкретные действия. Может быть, это не порадует некоторых военных и многих республиканцев, но необходимо выбирать. Каким способом была достигнута победа большевиков в революции? Крестьянам было обещано дать землю, и это было сделано»[811]. Для Молотова коллективизация – необходимое для государства мероприятие, которое не выгодно крестьянству. Пока идет борьба за власть между революцией и открытой контрреволюцией, крестьян нужно подманить землей, а изъять ее уже на другом этапе. Дело не просто в том, что Молотов не учитывал принципиальных различий в характере коллективизации в Испании и СССР. Испанская революция развивалась как‑то не так.

В любом случае, дело было не только в военных вопросах. Советских лидеров не устраивало направление Испанской революции, которая была слишком радикальной, да и шла «не туда».

Date: 2015-11-15; view: 274; Нарушение авторских прав