Письмо 1

Кому: seerehwenfadha7et@yahoogroups.com

От кого: «seerehwenfadha7et»

Дата: 13 февраля 2004 г.

Тема: Я напишу о своих подругах

Дамы и господа, я предлагаю вам принять участие в самом громком скандале и самом великом ночном безумстве из всех, что есть в мире. Персональный гид (это я) откроет вам новые горизонты; они находятся куда ближе, чем вы думаете. Все мы живем в чужом мире, но не осознаем этого по‑настоящему – мы видим лишь то, с чем готовы мириться, и не замечаем остального.

Для всех, кому:

больше восемнадцати; для некоторых стран это значит «больше двадцати одного», а у нас, в Саудовской Аравии, – «больше шести» (да, шести, а не шестнадцати) для мужчин и «после первой менструации» для женщин.

Для всех, кто:

обладает достаточной внутренней смелостью, чтобы узнать правду, и решимостью для ее принятия, а также, разумеется, безграничным терпением, необходимым для того, чтобы оставаться со мной на протяжении этой безумной авантюры.

Для всех, кто:

устал от традиционных схем любовного романа и не делит мир исключительно на черное и белое, добро и зло.

Для всех, кто:

верит, что дважды два – не обязательно четыре.

Для тех, кто:

уже не верит, что капитан Маджед[1]непременно забьет три недостающих гола в последние секунды матча и сведет игру вничью. Для возмущенных и разгневанных, раздраженных и бунтующих; для тех, кто знает наверняка, что каждый выходной – это потерянное время (не говоря уже о прочих днях недели). Для вас, и только для вас я пишу эти послания. Может быть, они сыграют роль катализатора, который воспламенит ваше сознание и заставит задуматься о переменах.

Сейчас ночь. Герои моей истории – обыкновенные люди, они из вашей среды и живут среди вас, ибо из пустыни мы все пришли и в пустыню возвратимся. И точно так же, как в пустыне, вы найдете здесь цветы и колючки, добродетели и пороки. Одни из них – цветы, другие – колючки, а некоторые – и то и другое одновременно. Поэтому держите в секрете то, что узнаете; как говорят, «береги то, что пригодится». А поскольку я отважно взялась задело, не посоветовавшись с подругами, и поскольку все они живут в тени мужчин[2]или просто стоят, погруженные в темноту я решила изменить имена людей, о которых пойдет речь, и слегка подправить факты (таким образом, чтобы не нанести ущерба правдивости повествования). Честно говоря, меня не волнуют последствия этого деяния. Как сказал Казандзакис[3]: «Не на что не надеюсь. Ничего не страшусь. Я свободен».

После того, что вы здесь прочтете, мои недруги еще яростнее примутся отстаивать свои позиции; а если удастся сокрушить их несколькими письмами, я не сочту это достижением.

Я напишу о своих подругах, в каждой из их судеб я вижу себя саму.

В них – трагедия моей собственной жизни.

Я напишу о своих подругах,

О заключенных, вычерпанных тюрьмой до дна,

О женских журналах, которые пожирают время,

О дверях, которые так и не открываются.

Я напишу о желаниях, задушенных в колыбели,

Об огромных пустых комнатах,

О черных стенах страдания,

О тысячах и тысячах мучениц,

Которых погребли, лишив имен,

На кладбище традиций.

Мои подруги – Куклы, стоящие за стеклом,

В музее, которые они сами создали;

Монеты, отчеканенные Историей,

Которые никогда не перейдут из рук в руки;

Рыбы, которые кишат и задыхаются в аквариуме,

Стаи умирающих бабочек в хрустальных сосудах.

Без страха

Я напишу о своих подругах,

О цепях, сковавших ноги красоте,

О бреде и тошноте, о ночах, когда раздаются мольбы

И когда мечты хоронят среди подушек. Молча.[4]

Ты прав, Низар, детка. Господь благословит тебя и упокоит в мире. Ты настоящий певец женщин, хоть и мужчина, а если кому‑нибудь не нравятся мои слова, то пусть, как говорится, пьет из моря.

Волосы у меня распущены и взбиты, а губы накрашены бесстыдным кроваво‑красным цветом. Рядом с компьютером стоит тарелка чипсов, сбрызнутых острым соусом и соком лайма. Читатели, приготовьтесь. Я собираюсь сделать первое разоблачение!

Распорядительница обратилась к Садим, которая пряталась за занавеской вместе со своей подругой Гамрой. Своим монотонным голосом, на смеси ливанского с арабским, мадам Соусэн сообщила девушке, что кассета со свадебной музыкой застряла в магнитофоне, но скоро неполадку исправят.

– Пожалуйста, прикажи Гамре успокоиться. Не о чем волноваться, никто не собирается уходить. Еще рано! Во всяком случае, все современные невесты тянут до последнего, чтобы внести нотку интриги. Некоторые вообще выходят только в два или в три!

Гамра тем не менее находилась на грани нервного срыва. Она слышала, как ее мать и сестра Хесса что‑то кричат мадам Соусэн через весь зал; вечер угрожал превратиться в потрясающее унижение. Садим оставалась рядом с невестой, стирая с ее лба капельки пота прежде, чем они успевали смешаться со слезами; их удавалось удерживать лишь благодаря тому, что веки отяжелели от огромного количества туши.

Наконец из динамиков вырвался голос знаменитого арабского певца Мухаммада Абду и наполнил огромный зал; мадам Соусэн кивнула Садим. Та подтолкнула Гамру:

– Yalla![5]

Быстрым движением Гамра провела руками вдоль тела, прочтя аят из Корана, который должен был защитить ее от дурного глаза, после чего подтянула платье, готовое свалиться с ее маленькой груди. Она начала спускаться по мраморной лестнице, шагая даже медленнее, чем во время репетиции, и считая на каждой ступеньке не до пяти, а до шести. Перед каждым шагом девушка шепотом призывала Аллаха и молилась, чтобы Садим не наступила на шлейф и не оборвала его – или не споткнулась о длинную, до полу, оборку и не упала ничком, как клоун. Все это совершенно не походило на репетицию, потому что там за каждым ее движением, за каждой улыбкой не наблюдала тысяча женщин; там не было надоедливых фотографов, ослеплявших невесту вспышкой каждые несколько секунд. При ярком свете, под пристальными взглядами, сосредоточенными на ней, Гамра начала отчаянно мечтать о маленьком семейном торжестве, которое обычно так презирала.

Садим, предельно сосредоточенная, следовала за ней, то и дело пригибаясь, чтобы не влезть в кадр. Неизвестно, что за люди будут впоследствии рассматривать фотографии, а Садим, как всякая порядочная девушка, не хотела, чтобы посторонние мужчины видели ее в открытом вечернем платье и полном макияже. Она поправляла вуаль на голове Гамры и слегка подбрасывала шлейф после каждого шага невесты – и одновременно краем уха ловила обрывки разговоров за ближайшими столиками.

– Кто это?

– Ma shaa Allah[6], да не коснётся ее зависть. Она такая красивая.

– Сестра невесты?

– Говорят, давняя подруга.

– Кажется, хорошая девушка. С тех пор как мы приехали, она трудилась не покладая рук – как будто заботы о свадьбе целиком на ней.

– А она гораздо красивее, чем невеста. Говорят, пророк Магомет часто возносил молитвы за некрасивых.

– Благословение Аллаха да пребудете ним. E wallah[7], в наши дни безобразные в большом спросе. Вот невезение.

– У нее очень светлая кожа. Она полукровка?

– Бабушка со стороны отца – сирийка.

– Ее зовут Садим аль‑Хораимли. Она приходится нам родней по материнской линии. Если у вашего сына серьезные намерения, я могу поделиться кое‑какими подробностями…

Садим уже предупреждали, что три женщины интересовались ею с самого начала свадьбы. Теперь она собственными ушами слышала разговор четвертой и пятой. Каждый раз, когда одна из сестер Гамры подходила к ней со словами, что такая‑то и такая‑то задают вопросы, девушка сдержанно отвечала: «Пусть Бог пошлет им здоровья».

Садим казалось, что свадьба Гамры действительно стала «первой жемчужиной, выпавшей из ожерелья», как выразилась тетушка Ум Нувайир[8]. Возможно, все остальные девушки будут так же счастливы. По крайней мере – если последуют плану.

Тактика «yaaalla yaaalla», что означает «вперед, но о‑о‑очень осторожно», – это испытанный способ быстро получить предложение руки и сердца в нашем консервативном обществе. Суть в том, чтобы одновременно быть энергичной и сдержанной. А после этого, есть верить Ум Нувайир, можно творить любые глупости. На свадьбах, приемах и вечеринках, где собираются женщины, особенно пожилые, которые ищут пару своим сыновьям («капитальный фонд», как выражаются девушки), нужно действовать следующим образом – мало ходить, мало говорить, мало улыбаться, мало танцевать, быть мудрой и сдержанной, думать, прежде чем действовать, осторожно подбирать слова и не вести себя по‑детски. Инструкциям Ум Нувайир несть числа.

Гамра заняла свое место на роскошно украшенном возвышении. Ее мать и будущая свекровь поднялись, чтобы поздравить девушку со счастливым браком, в который она вступает, и сфотографироваться с невестой прежде, чем из соседней комнаты выйдут мужчины.

На этой традиционной свадьбе неджди, где большинство гостей говорили на диалекте внутренних районов, утонченный хиджазский акцент Ламис выделялся как нечто особенное; она шепнула своей подруге Мишель:

– Эй, посмотри, снова настала эра фараонов!

Влияние бабушки‑египтянки то и дело прорывалось в бойкой речи Ламис и ее манерах. Они с Мишель рассматривали толстый слой макияжа Гамры, особенно на веках (глаза у невесты налились кровью оттого, что в них попала тушь).

Мишель на самом деле зовут Машаэль, но все, включая членов семьи, называют ее Мишель. Девушка ответила Ламис по‑английски:

– Господи, где она достала это платье?

– Бедная Гаммура! Зачем только она решила все делать сама, а не обратилась к портнихе, которая обшивает Садим? Только взгляни на это шикарное платье… все думают, что оно от Эли Сааб[9].

– Ну, все равно. Как будто среди этих провинциалок есть хоть одна, способная увидеть разницу! Ты думаешь они понимают, кто шил мое платье?! Господи, какой у нее ужасный макияж! Кожа у Гамры слишком темная, чтобы накладывать меловой тон. Из‑за этого лицо кажется голубым – и ты погляди, какая разница между шеей и лицом! Брр… так вульгарно!

– Одиннадцать часов, одиннадцать часов!

– Сейчас половина второго.

– Дура, я имею в виду – повернись налево, по часовой стрелке. Нет, тебе этой шутки не понять… Ну, все равно – посмотри вон на ту девушку. Природа ее явно не обидела.

– Ты имеешь в виду – спереди или сзади?

– Ты что, ослепла? Сзади, конечно.

– Нужно срезать с нее немножко и приставить к Гамре спереди. Нечто вроде коллагена, которым сейчас все пользуются.

– Ну а самая «одаренная» среди нас – Садим. Ты только посмотри, какая она женственная. Хотелось бы мне иметь такой же зад, как у нее.

– Думаю, ей нужно сбросить несколько фунтов и заняться спортом, по твоему примеру. Слава Богу, я могу есть сколько влезет не поправляясь, так что мне нечего волноваться.

– Тебе повезло, а я постоянно ограничиваю себя, чтобы выглядеть как следует.

Невеста заметила своих подруг, которые сидели за ближайшим столиком, улыбались и махали руками, одновременно сгоняя с лиц выражение «Почему не я стою там, на возвышении?». Гамра была в экстазе, красота и торжественность момента буквально опьяняли ее. Она всегда считала себя наименее достойной из всех – но теперь первой среди своих подруг выходила замуж!

Как только фотосессия закончилась, нахлынули толпы гостей, желающих поздравить невесту. Садим, Мишель и Ламис поднялись на возвышение и обняли подругу, шепча «Гамра, потрясающе! Да пребудет с тобой благословение Божье! Ты шикарно выглядишь! Весь вечер я молила Бога за тебя! Поздравляю, милая! Великолепное платье! Подружка, ты роскошна. Какое зрелище!.. Самая красивая невеста из всех, что я видела».

Улыбка Гамры становилась все шире по мере того, как она выслушивала похвалы подруг и видела тщательно скрываемую зависть в их глазах. Все трое сфотографировались вместе со счастливой невестой. Садим и Ламис начали танцевать вокруг нее, в то время как пожилые женщины, всецело посвятившие себя устройству свадеб, неотрывно рассматривали их со всех сторон. Ламис гордилась возможностью показать свою стать и красивые формы, но она старалась танцевать чуть в стороне от Садим – та заранее недвусмысленно предупредила подругу, чтобы гостьи их не сравнивали. Садим всегда мечтала о липосакции и о том, чтобы стать такой же стройной, как Ламис и Мишель.

Вдруг в зал стремглав ворвались мужчины, и впереди всех – жених, Рашид‑аль‑Танбал, который направился прямо к стоящей на возвышении невесте. Женщины дружно отступили, торопливо ища покрывала, чтобы спрятать волосы и лица (не говоря уже о прочих частях тела) от взглядов приближающихся мужчин.

Когда жених и его спутники находились всего в нескольких шагах, Ламис потянула край скатерти, чтобы прикрыть декольте. Ее сестра‑близняшка, Тамадур, закрыла волосы и обнаженную спину шалью, в тон платью, а Садим набросила на себя черную вышитую абайю[10]и шелковую вуаль, задрапировав тело и нижнюю часть лица. Мишель, впрочем, осталась верна себе – она стояла на месте и разглядывала мужчин одного за другим, не обращая внимания на перешептывания и неприязненные взгляды женщин.

Рашид пробился к возвышению бок о бок с отцом Гамры, ее дядей и четырьмя братьями. Каждый мужчина старался, образно выражаясь, загрузить в память как можно больше женских лиц, тогда как женщины рассматривали дядю Гамры, который в свои сорок лет как две капли воды походил на красавца поэта принца Халида аль‑Фейсала.

Приблизившись к невесте, Рашид откинул вуаль с ее лица, как его учила мать, и встал рядом с ней, позволяя прочим родственникам мужского пола поздравить Гамру. Мужчины столпились вокруг, чтобы пожелать молодым счастливой жизни в браке.

В душном зале послышались голоса подруг невесты, которые распевали: «Тысяча благословений и мир тебе, любимец Аллаха, Магомет!» Помещение наполнилось громкими женскими восклицаниями. Мужчины, кроме жениха, вскоре вышли и направились по домам, поскольку их участие в женском празднике подошло к концу – а торжественный обед завершился прежде, чем началась вечеринка в честь невесты. Пара, окруженная родственницами, отправилась к столу резать торт.

Тогда подруги Гамры начали пронзительными голосами петь:

– Мы хотим поцелуй! Мы хотим поцелуй!

Мать Рашида улыбнулась, мать Гамры густо покраснела. Рашид бросил на девушек сердитый взгляд, вынудивший их замолчать. Гамра шепотом выругала подруг за то, те смутили ее в присутствии жениха, а потом выругала Рашида за то, что поставил ее в неловкое положение, отказав в поцелуе. Глаза Садим наполнились слезами, когда она наблюдала за тем, как подруга ее детских лет, Гамра, покидает зал вместе с мужем, чтобы отправиться в отель, где им предстояло провести ночь, а затем уехать в Италию. Сразу же после завершения медового месяца они должны были лететь в Соединенные Штаты: Рашид собирался продолжить учебу.

Из них четырех Гамра аль‑Кусманджи была более всего близка Садим, потому что они учились вместе со второго класса. Машаэль аль‑Абдулрахман – или Мишель – присоединилась к ним лишь в средней школе, когда вернулась с родителями и маленьким Мешаалом – или Мишо, как все звали ее младшего брата, из Америки. Ее отец учился в Стэнфордском университете и познакомился там с будущей женой. После колледжа он несколько лет провел в Штатах. Через год после возвращения на родину Мишель перешла в школу, где преподавание велось на английском языке. Она просто не владела арабским в достаточной степени, чтобы посещать ту же школу, что и Садим с Гамрой.

На новом месте она познакомилась с Ламис Джиддави, которая стала ее лучшей подругой. Ламис выросла в столице, и судя по фамилии, ее семья происходила из Джидды – портового города, едва ли не самого либерального во всем королевстве, где с давних пор селились люди из разных мест. Семья Гамры приехала из Эль‑Касима, известного своей строгостью и ультраконсерватизмом. Родные Мишель не принадлежали ни к одному из известных родов.

В колледже Садим изучала менеджмент, а Ламис отправилась на медицинский факультет[11]. Мишель решила заняться компьютерными технологиями. Гамра, единственная из них, которая никогда не уделяла большого внимания учебе, вынуждена была прибегнуть к кое‑каким семейным связям, чтобы поступить в колледж. Она пошла наиболее легким путем и решила специализироваться по истории, но в самом начале первого семестра обручилась, бросила учебу и полностью посвятила себя подготовке к свадьбе. Поскольку сразу после торжественной церемонии ей предстояло уехать в Америку, это и впрямь было разумное решение.

В номере отеля «Джорджоне», в Венеции, Гамра села на край кровати. Она протерла бедра, ноги и ступни отбеливающим лосьоном из глицерина и лимона, который приготовила для нее мать. В голове у девушки крутилось золотое правило: «Не поддавайся». Отказ – вот верное средство пробудить в мужчине страсть. В конце концов, ее старшая сестра Нафла уступила мужу только на четвертую ночь. Но Гамра установила новый рекорд: прошла неделя, а муж все еще не дотронулся до нее. Рашид не прикоснулся к ней, даже когда она была готова забыть о материнском правиле – в первый вечер; тогда Гамра, стоя перед зеркалом, сняла свадебное платье и надела ночную сорочку цвета слоновой кости, а мать в восхищении вновь и вновь призывала Аллаха, чтобы обезопасить дочь от сглаза, и многозначительно подмигивала. Это восторженное одобрение преисполнило Гамру уверенности и гордости, пусть она и знала, что выражение маминого лица было слегка наигранным.

В брачную ночь она вышла из ванной и обнаружила, что, муж… спит. И хотя девушка готова была поклясться, что он притворяется (в их последнем телефонном разговоре мать все списала на «дьявольские наущения»), Гамра решилась направить свою энергию на то, чтобы «завлечь» Рашида – особенно когда мать признала, – что тактика воздержания в данном случае обернулась против них.

Начиная со дня свадьбы мать Гамры все смелее рассуждала об отношениях мужчин и женщин. До подписания брачного контракта она вообще об этом не упоминала. А затем Гамра прошла ускоренный курс соблазнения, преподанный ей той самой женщиной, которая некогда вырывала страницы из любовных романов и не позволяла дочери бывать у подруг, за исключением Садим (Ум Гамра хорошо знала тетю Бадрийю, поскольку они вращались в одних кругах).

Мать Гамры твердо верила: женщина рядом с мужчиной – все равно что масло на солнце, Но с момента подписания брачного контракта она перестала твердить о том, что девушка непременно должна быть неискушенной, а мужчина – опытным. Что касается Гамры, она выслушивала материнские наставления по части брачной жизни с восторгом и гордостью подростка, которому отец впервые позволил курить в своем присутствии.

Date: 2015-10-21; view: 283; Нарушение авторских прав