Тема № 6. Разговорная речь

Моя дорогая Ирочка! Моя милая!

Как трудно писать письмо, которое может стать последним! На послезавтра назна­чена операция. Правда, я еще боюсь, что М.И. в последний день откажет, но вероятность этого мала. Я убедил его, что у меня нет выхода.

Сегодня я привожу в порядок свои дела: пишу тебе письмо и собираю записки. Все будет оставлено М.И. Не сомневаюсь, что ты придешь к нему. Но помни, что и после смерти близкого человек должен прилично себя вести.

Так захотелось написать тебе нежное, красивое письмо — и не получается.

Но я все вовремя разоблачаю и пресекаю. Я математик. Никаких двух недель уже нет.

И все равно страшно. Иногда всплывают разные образы — какие-нибудь бури, грозы или сцена острой дискуссии, или ты, как когда-то. Моменты, когда была сила, подъем, острота чувства. Так начинает щемить сердце, Ирочка! И лезут в голову жалостливые сетования, вроде: «За что? Почему именно я?»

Наверное, я пишу не то. Я всегда не любил длинных писем, а сегодня никак не вижу конца. Ты уж меня извини. Я стал слабым, и мне хочется наговориться перед смертью. Я ведь не заблуждаюсь и хорошо знаю размеры опасности. Только перед врачами и женой делаю вид, что совершенно уверен. Пусть они думают о «воле к жизни». Медицина считает, что она очень помогает в лечении. К сожалению, мой моральный уровень совсем низкий. Я настаиваю на операции потому, что просто не могу поступить вопреки самой простой логике: операция — это маленькие шансы, без нее — никаких. Поэтому я стараюсь держаться, не плакать, чтобы не включать программу горя. Она развивается с положительными обратными связями.

Кроме того, меня поддерживает в твердости усталость. Я устал болеть, устал жить больным, во многом разочаровался (Н. Амосов).

— Как вы себя чувствуете? — очень тихо спросил кто-то, чьи очертания я лишь смутно угадывал рядом с кроватью.

— Не очень, — честно прошептал я. — Голова сильно болит. Где я? Что со мной?

— Вы в больнице. Вы попали в аварию.

— Не помню...

— Как вас зовут?

— Андрей Михайлович Корин. Документы...

— Что?

— В машине были документы, паспорт, права... разве их не нашли?

— Нашли, не волнуйтесь.

— Тогда почему вы спрашиваете мое имя?

— Так надо. Вы устали?

— Нет... Да... Где это случилось?

— А вы сами не помните?

— Нет... Я ехал по Садовому, перестраивался, чтобы свернуть к трем вокзалам... Где-то там, да?

— Когда это было?

— Не знаю... сегодня, наверное... Может быть, вчера... Около восьми вечера. Сколько времени я здесь нахожусь?

— Сутки. Авария произошла вчера. Какое было число? <...>

— Вчера было восемнадцатое июля, — добросовестно вышептал я, стараясь как можно активнее шевелить губами. <...>

— Почему здесь так темно? Почему нет света?

— Вам нельзя ни света, ни громких звуков. Отдыхайте, Андрей Михайлович, постарайтесь уснуть.

Кира вошла.

— Ты, который столько лет!..

— Чего тебе не хватает? Скажи, чего не хватает нам?

Но я уже оправдывался. Неудач стыдятся, как болезней, стыдно быть неудачником.

— Ты правильно сказал однажды: если человек лишен мужества, ему не поможет и Господь Бог. И сына так воспитал.

Ужалила. Даже сердце сдавило.

— При чем тут сын?

— Такой же точно.

— При чем тут сын? — Я поднялся. — Неужели все в жизни определяется только этим? — Я показывал на вещи в доме. — Быт, заслонивший бытие!

— Ты, пожалуйста, не повышай голоса. Я ведь тебя не боюсь, ты знаешь. Тебе там самолюбие отдавили, а здесь ты кричишь. Так приучить всех не уважать себя! Так позволить плевать себе в лицо! Тебе было обещано! Нет, ты скажи, тебе было обещано?

Сколько лет живем, я не могу привыкнуть к этим мгновенным переходам от самого лучшего к озлоблению против меня. Так хорошо все было только что, и такая вдруг ярость.

— В общем, так: первой дамой факультета тебе не быть. Переживешь. В оставшиеся годы я намерен написать книгу, есть у меня еще планы... Переживешь.

— Эту твою книгу? — Она с таким пренебрежением сморщилась, словно увидала дохлую мышь на полу.

— Да, эту. К счастью, мне есть что сказать...

— Чего тебе сказать? Да говори, пожалуйста. А то времени у него другого не будет... говори! Кажется, я со своей стороны только способствую. Не знаю уж, какая тебе только нужна жена. Сказать ему надо... Мой первый муж знал, чего хотел. <...> Он имел цель и шел к ней, а тебя надо вести за руку (Г. Бакланов).

Упражнение № 102. Выполните стилистический анализ текста.

Открыв, я, к своему удивлению, узнал Ёлку, новую возлюбленную Короля, с ней была незнакомая рослая девушка с влажными глазами оленихи и прыщавым подбородком.

— Слава те Господи! — сказала Ёлка. — С утра названиваю, хоть бы кто трубку снял. Думала — перемерли. Я тут клипсу обронила.

— Какую еще клипсу?

— А вот такую, — она показала на правое ухо, в розовой мочке голубела поддельными сапфирчиками дешевенькая клипса. — Мы с Королем в ванной обжимались. Наверное, там.

Она прошла в ванную комнату и сразу вернулась, привинчивая клипсу к мочке.

— Порядок! Пива там не осталось?

— Нет.

— Вот свиньи, все вылакали. А Оська где?

— В школу пошел.

— В какую еще школу?

— В обыкновенную.

— А зачем ты его продаешь? — сказала она с упреком. — Он врал, что работает. Оказывается — школьник.

— Он и работает. Помогает отцу. У него отец выставку оформляет.

— Все равно ты его заложил. Он скрывал — про школу.

— Я этого не знал. Пусть врет умнее. А если всерьез — может, оставите мальчишку в покое?

— Ты его воспитываешь?

— Это вы его воспитываете. И довольно вонюче.

— Не дешевись! Пи-да-гог!

Несмотря на задиристый тон, она была симпатична (Ю. Нагибин).

Упражнение № 103. Выполните стилистический анализ текста.

Ольга смотрела на старуху и видела, как на лоб ей сел маленький черный жучок и подполз под платок, в щелку над теменем.

— Жучок, — сказала она.

— Чего? — не поняла старуха.

— Жучок вам под платок заполз.

— И ляд с ним! Как заполз, так выползет... Андрей-то Петрович век свой прожил, — пустилась в рассуждения бабушка. — Хоть жизнь его не больно баловала, знал и войну, и плен германский, а солнце ему, всеж-ки, посветило. Кого жалко, так это Пашку. Золотой мужик, хоть пыли много. И семью его жалко, аж не знаю как.

— А что с ним? — внутри у Ольги все мелко и часто дрожало, но голос звучал ровно.

— Приятеля на поминках в висок убил.

— За что?

— Да это он Косого-придурка. Тот вплел, кто Андрея Петровича сковырнул, и не сказал. Побоялся. Два, говорит, амбала здоровенных, а с ними еще бабища, кобыла, прости Господи! Это она Андреем Петровичем распорядилась и еще орала на всех. Видать, из начальства. С таким свяжешься — жизни рад не будешь.

— А номер?.. Чего же он номер-то не запомнил?

— Нешто он понимал в номерах? Говорю — дурачок. А глаз на личность имел вострый. Вот он и ляпнул на поминках: а я знаю, кто твоего батьку ухайлакал. Так чего же молчал? А боялся. Ну, Пашка с обиды и ахнул ему в висок. Кузнец!.. А у дурачка кость слабая. Восемь лет Пашке впаяли, прокурор вовсе десятку требовал. Была семья — нету семьи: старики па погосте, сын в тюряге... Постой, милка, ты куда? Может, тебе в правление зайтить? Глядишь, и сдадут избу Андрея Петровича. Все равно пустует.

— Спасибо, бабушка, я зайду.

— Правление как раз за магазином.

— Знаю. Спасибо. До свидания.

— Привози мальца-то. Здесь воздух — хрусталь (Ю. Нагибин).

Упражнение № 104. Выполните стилистический анализ текста.

Затем Шаймерден прохрипел:

— Едике, дорогой, только ты, того самого, голову мне не морочь. Если умер, то что ж теперь... У меня людей нет. Чего тебе понадобилось сидеть рядом? Покойник, того самого от этого не подымется, как я думаю...

— А я думаю, понятия у тебя никакого нет! — возмутился Едигей. — Что значит голову не морочь! Ты здесь второй год, а мы с ним тридцать лет проработали вместе. Ты подумай. Среди нас человек умер, нельзя, не положено оставлять покойника одного в пустом доме.

— А откуда ему знать, того самого, один он или не один?

— Зато мы знаем!

— Ну ладно, не шуми, того самого, не шуми, старик!

— Я тебе объясняю.

— Ну что ты хочешь? У меня людей нет. Что там будешь делать, все равно ночь кругом.

— Буду молиться. Покойника буду обряжать. Молитвы буду приносить.

— Молиться? Ты, Буранный Едигей?

— Да, я. Я знаю молитвы.

— Вот те раз — шестьдесят лет, того самого, Советской власти.

— Да ты оставь, при чем тут Советская власть! По умершим молятся люди испокон веков. Человек ведь умер, а не скотина!

— Ну ладно, молись, того самого, только не шуми. Пошлю за Длинным Эдильбаем, если согласится, то придет, того самого, заступит вместо тебя... А сейчас давай, сто семнадцатый подходит, готовь на вторую запасную...

И на том Шаймерден отключился, щелкнул выключатель переговорника (Ч. Айтматов).

Упражнение № 105. Выполните стилистический анализ текста.

— Что это? — прошептала Марго, выуживая наружу найденное.

— Пудра, губная помада и прочая дрянь, — буркнул Глеб.

— Но как они сюда [в духовку] попали? — недоумевала наивная Маргоша. — Я не пользуюсь такими дорогими вещами, тут сплошной Диор! <...>

— Правильно, — затопал вдруг ногами Глеб, — ты вообще ничем не пользуешься. Погляди на себя, просто бочка с салом! Отвратительная, бесформенная. Да с тобой стыдно куда-нибудь пойти! Что за одежда? Где ты откопала эту юбку! А сапоги! Говнодявы! Такие носили во времена Наполеона! Отчего ты не оденешься нормально? Просто позор! С тобой поговорить стало не о чем, клуша! Да, у меня есть другая, но в том, что она появилась, виновата только ты, ты, ты и больше никто (Д. Донцова).

Упражнение № 106. Выполните стилистический анализ текста.

Упражнение № 107. Выполните стилистический анализ текста.