К.Г. Юнг. Психологические типы. Норман опоздал на эту сессию

Норман опоздал на эту сессию. Он пришел, запыхавшись, через семь минут после начала сеанса. Я нахмурился, так как не люблю ждать, когда люди опаздывают.

– Извините, – сказал он, – но я ничего не мог поделать.

– Вы могли бы позвонить, – заметил я. Я действительно чувствовал раздражение.

– Я задержался в метро, – сказал Норман. – Какой-то парень бросился с платформы под поезд. – Он пожал плечами. – Что я мог сделать? Все движение поездов метро прекратилось.

Я смягчился. Такое случается. Остается только надеяться, чтобы это не повторилось.

Норман сел в кресло и начал говорить на новую тему.

– Я читал типологию Юнга, – сказал он.

– Читал ее или читал о ней? – спросил я.

Я крайне консервативен и очень точен, если речь идет о Юнге. Другие могут выходить за рамки концепций Юнга, взрывать тот же материнский пласт и находить самородки, которые для них сверкают еще больше, но я по-прежнему пытаюсь идти по его следам. У моего друга Арнольда, с которым я несколько месяцев жил в Цюрихе, похожая точка зрения. Ее можно было бы назвать сохранившимся переносом. По мнению Арнольда, в нем сосредоточена энергия, необходимая для констелляции.

– У меня есть контракт с одной компанией в Сиракузах, сказал Норман, – я был там три недели и разговаривал с менеджером по персоналу. Она сказала, что, нанимая на работу людей, они предлагают им типологический тест. Я взял один экземпляр.

Он порылся у себя в папке.

– Вот, – сказал он, доставая описание. – «Прикладной указатель типов личности по Майерс-Бриггс, помогающий повысить производительность труда и эффективность организации производства». Здесь написано, что он основан на труде Карла Юнга. Норман взглянул на меня. – Я не знал, что Юнг работал в области бизнеса.

Я нахмурился:

– Типология Юнга – да, а он сам – нет.

Чувство, которое я испытывал к Юнгу, вызывало у меня к подобным тестам амбивалентное отношение. Хотя они основывались на модели Юнга, им не хватало ее изящества. Действительно, они могут быть полезны, но в той же мере могут и дезориентировать человека. Они могут показать достоверную картину характерного поведения человека во время выполнения теста, но так как эти тесты не учитывают динамичную природу психики, они не указывают на то, кто их проходит – Эго? персона? тень? какой-то другой комплекс? А также не принимают в расчет возможность изменения личности. Работая в течение восьми лет над своим трудом «Психологические типы», Юнг не имел в виду никаких типологических тестов. В борьбе человека за то, чтобы понять себя, ничто не может ему заменить длительного самоосознания55.

Норман листал описание:

– Мне оно кажется интересным. Почему это так важно?

– Это вопрос человека чувствующего типа – такого ответа вам достаточно? Хорошо, скажу больше. Все, что касается психики, относительно. Как в теории относительности Эйнштейна – и столь же важно. Вы не можете сказать, подумать или что-то сделать, не накладывая свое особое видение мира на все, что вы сказали, подумали или сделали. Так проявляется ваша типология.

Все люди разные. Это кажется очевидным, но легко забывается. У каждого человека есть сильные и слабые стороны. Типология Юнга позволяет некоторым образом упорядочить эти различия. Она помогает человеку понять себя и становится удачным подспорьем в отношениях между людьми. Если вы осознаете, что кто-то совершает характерные поступки, вы можете это учесть. Вы можете компенсировать особенности собственной психологической структуры и не раздражаться, если кто-то ведет себя иначе.

Возможно, у вас тоже есть какие-то недостатки. Возможно, в данной ситуации иной способ поведения окажется более подходящим.

Я перевел дыхание. Иногда у меня внутри просыпается учитель.

– Мне не нравится идея навешивать на людей ярлыки, – сказал Норман.

– И мне не нравится, и Юнгу не нравилась. Фактически он особенно предупреждал, чтобы этого не допускали. У вас в руках вариант злоупотребления моделью Юнга. Это инструмент наподобие компаса для ориентации в психологическом пространстве, который помогает определить ваше местоположение в психологическом мире.

– Вот основная модель Юнга, – сказал я. Взяв карандаш, я быстро начертил схему. – Вот четыре функции – мышление, чувствование, интуиция и ощущение. Первые две и две последние друг другу противоположны. Кроме того, существуют интроверсия и экстраверсия; каждая из четырех функций может действовать и интровертированно, и экстравертированно.

– Вы не можете повернуть круг так, как вам хочется. Я написал «мышление» сверху совершенно произвольно; но тогда все остальные функции следует расположить соответственно, в зависимости от того, какая функция оказывается у человека самой сильной.

– Не торопитесь, пожалуйста, – попросил Норман, что-то помечая у себя в блокноте.

– Функция ощущения связана с ощутимой реальностью, с физиологическими ощущениями; она помогает утвердиться в том, что нечто существует. Мышление нам говорит, что это такое. Чувствование сообщает, насколько это для нас ценно, а посредством интуиции, которую Юнг называл бессознательным восприятием, у нас появляется представление, что с этим можно сделать.

– Это слишком быстро, – сказал Норман.

– Ощущение преобладает в деталях, оно дает нам изображение предметов, как на фотопластинке, интуиция – нет: она более интересна при исследовании возможностей. Функция мышления больше оперирует идеями, а чувствование фокусируется на отношениях.

Я подошел к книжной полке.

– Послушайте. – Я открыл «Психологические типы» и прочитал: «Для полной ориентации все четыре функции должны участвовать на равных: мышление должно способствовать познанию и вынесению суждений, чувствование должно нам сообщать, в какой мере и почему тот или иной предмет становится для нас важным или неважным, ощущение должно передавать нам картину конкретной реальности через органы слуха, зрения, вкуса и т.д., а интуиция должна помочь нам догадаться о скрытых в глубине возможностях происходящего, так как они тоже дают полную картину ситуации».

Я закрыл книгу.

– В идеальном случае сознанию должна быть доступна функция, соответствующая данной ситуации.

– Замечательно, – сказал Норман, – но разве такое возможно?

– Может быть, нет. Фактически обычно одна функция оказывается больше развита, чем другие. Она называется главной или высшей функцией.

– Высшей – значит, лучшей?

– Нет. Ни одна функция нисколько не «лучше» любой другой; высшая – значит, она чаще всего применяется.

– А что происходит с другими функциями, которые остаются неразвитыми?

Я улыбнулся.

– Они приводят вас в затруднение. Они действуют на вас исподволь. Внезапно они прорываются на поверхность. Особенно подчиненная функция – та, которой человек уделяет меньше всего внимания. Всегда есть функция, противоположная высшей.

Например, концентрация внимания только на мышлении всегда сопровождается подчиненностью чувствования, а очень хорошо развитая функция ощущения препятствует интуиции. И, конечно же, наоборот.

– А как типология связана с моим состоянием, которое вы называете кризисом среднего возраста?

– Я как раз подхожу к этому, – сказал я. – Часть проблем, вызывающих обострение состояния, связана именно с теми функциями, которыми пренебрегали; в конечном счете они требуют своего признания. Это очень болезненный процесс. В таком случае человек обычно проецирует причину своей боли на кого-то другого.

Но фактически это какая-то часть личности, которая добивается признания и принятия. Помните: все, что вы обычно скрываете и не признаете в себе, – это ваша тень. Она включает в себя подчиненную функцию. Нервный срыв – это действительно благодатная ситуация, ибо огромное количество энергии связано именно с подчиненной функцией. Процесс ее осознания открывает человеку новый взгляд на жизнь.

Я мог бы написать еще одну книгу на эту тему, но сконцентрировал свое внимание на Нормане.

– А могут быть две развитые функции? – спросил он.

– Да, одна из функций, которая не является противоположной главной функции, часто развита довольно хорошо. Например, мышление хорошо сочетается с ощущением и интуицией; если ощущение является высшей функцией, то хорошими вторичными функциями могут быть мышление или чувствование, и так далее.

Я нарисовал другую схему.

– Тогда у вас получается картина, похожая на эту диаграмму:

у человека, увлеченного спекулятивным, абстрактным мышлением, интуиция и мышление действуют вместе; мышление и ощущение, соединяясь, дают эмпирическое мышление и так далее.

Норман изучал мой рисунок.

– Откуда вы знаете, какая ваша функция является высшей, а какая – подчиненной?

– Это непросто, – ответил я, – потому что, когда человек находится под воздействием комплекса, все его функции эмоционально искажаются. Мы не можем видеть объективной картины, не можем думать, испытывая гнев; даже ощущение счастья окрашивает способ, нашего чувствования людей и неодушевленных предметов; мы не можем оценить объективно, что для нас приемлемо, если мы вышли из себя; и все наши возможности сразу исчезают, когда мы находимся в депрессии. У вас не может быть полной уверенности в том, что вы действуете правильно, если на вас оказывает влияние комплекс.

– Теперь я совсем запутался, – сказал Норман.

Хорошо, подумал я. Мудрость начинается с путаных мыслей.

– Применение модели Юнга – это способ самонаблюдения в повседневной жизни.

– Как это происходит? – спросил Норман.

– Вступая во внешний мир, вы себя спрашиваете: «Как мне поступить в этой ситуации или с этим человеком? Что это даст? Действительно ли мои поступки и способ моего самовыражения отражают мои суждения (то есть мышление и чувствование) и мое восприятие (то есть ощущение и интуицию)? А если нет, то почему? Какие комплексы активно воздействуют на меня? На что именно? Как и почему у меня все запуталось? Что это говорит о моей психологии? Что я могу с этим сделать? Что я хочу с этим сделать?

Норман задумался.

– А что вы скажете об интроверсии и экстраверсии? – спросил он.

– Хороший вопрос. Это два совершенно противоположных способа адаптации к миру. Интроверт нетороплив и погружен в себя; экстраверт открыт и всегда готов действовать, любит встречаться с людьми. – Я задумался. – Это слишком грубое упрощение; лучше почитайте Юнга.

– Как вы думаете, понимание типологии помогло бы мне и Нэнси? – спросил Норман.

Я кивнул.

– Возможно. Все может быть. Вы можете подумать об этом, имея в виду ваших детей. Иначе у вас могут появиться ожидания того, что просто не может случиться.

Норман сложил свои записи в папку, собираясь уходить.

– У вас есть друзья, которые никогда не слышали о типологии Юнга?

– Да, конечно.

– Как вы их терпите?

Я пожал плечами:

– Я играю с ними в покер. И выигрываю.

Норман положил мою книгу о психологических типах в свою папку. В дверях он остановился.

– Итак, по вашему мнению, к какому типу отношусь я? спросил он.

Я ждал этого. Норман захотел сэкономить на своей работе.

– Я не знаю. У вас не наблюдается явно выраженных функций. Вы еще воплощаете в себе кастрюлю кипящего супа.

Он вздрогнул.

– Только не принимайте это на свой счет. – Я пожал ему руку. – Такими являются подавляющее большинство людей.

Всю последующую ночь я мысленно возвращался ко времени, когда жил с Арнольдом в Цюрихе. Общаясь с ним, я приблизительно столько же узнал о типологии, сколько читая Юнга.

Арнольд был восторженной интуитивной личностью. Когда он приехал, я встретил его на станции. Это был третий поезд, который я встречал. Соответственно типу своей личности, в своем письме он не указал номер поезда. Соответственно типу своей личности, я его ждал.

– Я снял дом в деревне, – сказал я ему, взяв его чемодан. Замок на чемодане был сломан, а стягивающие ремни разорваны. Одного колесика не хватало. – Двенадцать с половиной минут на поезде, который никогда не опаздывает. В доме зеленые ставни и обои в горошек. Хозяйка была очень добра, и мы можем изменить обстановку в комнате так, как хотим.

– Отлично, – отозвался Арнольд, держа газету над головой.

Дождь лил, как из ведра. Он был без шляпы и забыл взять с собой плащ. Слава богу, на нем были шлепанцы. Мы не могли найти его багаж, так как в соответствии с регистрацией, его должны были доставить в Люцерну.

– Что Люцерна, что Цюрих, – это все равно Швейцария, сказал он философски.

Сначала это меня немного изумляло. В то время мы еще не слишком хорошо знали друг друга. Я не знал, что от него можно было еще ждать. У меня еще никогда не было таких близких отношений ни с одним человеком... скажем, так не похожим на меня.

Для Арнольда время не значило ничего. Он пропускал поезда, не обращал внимания на условленное время встречи. Он всегда опаздывал на занятия, а когда, наконец, нашел себе подходящую комнату, то не знал, о чем писать. Был ли у него целый чемодан денег или не было ни гроша, – все равно у него никогда не было никакого бюджета. Он был не в состоянии отличить запад от востока и мог потеряться в любом месте, выйдя из дома. А иногда и внутри дома.

– Нам нужна собака-ищейка, – пошутил я.

– Нет, не нужна, пока ты продолжаешь бродить вокруг, ухмыльнулся он.

Он оставил гореть плиту на всю ночь. Он никогда не гасил свет. Пока он сидел на пороге и созерцал небо, все кастрюли выкипали, мясо превращалось в угли. На кухне всегда стоял запах горелых тостов. Он терял свои ключи, свой бумажник, свои учебные записи, свой паспорт. Я ни разу не видел его в чистой рубашке. В своей старой кожаной куртке, мешковатых джинсах и разных носках он был похож на лодыря.

В его комнате всегда был бардак, словно недавно по ней прошел смерч.

– Глядя на тебя, я схожу с ума, – пробурчал я, завязывая перед зеркалом галстук.

Мне нравится, когда все аккуратно убрано, при этом я ощущаю себя в своей тарелке. Тогда я точно знаю, что где находится.

На моем столе всегда порядок, в комнате всегда прибрано. Выходя из дома, я выключаю свет, при этом я хорошо ориентируюсь в пространстве. Я ничего не теряю и всегда прихожу вовремя. Я могу готовить и шить. Я всегда точно знаю, сколько денег у меня в карманах. Ничто не может ускользнуть от моего внимания, я всегда замечаю все детали.

– Ты идешь по неверному пути, – заметил я Арнольду, когда тот собрался пожарить яичницу. Это было действительно героическое предприятие. Он не мог найти сковородку, а когда нашел ее, то поставил на холодную конфорку.

– Это реальность в твоем восприятии, – сказал он несколько болезненно. – Черт! – выругался он, обжегшись в очередной раз.

Не стоит приводить дополнительных аргументов в пользу того, что Арнольд был экстравертом, а я – интровертом. Сказанного вполне достаточно. Он приводил домой разных людей в любое время дня и ночи. Мне нравилось уединение, мое личное свободное пространство. Я очень следил за тем, чтобы ежедневно работать за письменным столом. В течение дня я уходил из дома на занятия или, по крайней мере, старался это сделать. Ночью я лежал в постели, накрыв голову подушкой и слушая шум их кутежей.

С другой стороны, стиль поведения Арнольда иногда приносил довольно ощутимую пользу. Например, когда мы обустраивали наше жилище. Наша хозяйка Гретхен, аккуратная и рациональная деловая женщина, дала нам полную свободу. К Арнольду она испытывала явную слабость. Бог знает почему, он ей казался совершенно иным, чем я.

– В магазине просто берите, все, что вам понадобится, – сказала она, – я оплачу счета.

Мне было нужно приобрести несколько вещей. Арнольду тоже. Мои желания были довольно скромными, желания Арнольда – нет. У нас уже были кровати и несколько стульев.

– Прекрасная удобная софа, – сказал я, как только мы вошли в мебельный отдел магазина. – Каждому из нас требуется книжная полка и книжный стол, а также пара ламп. Вот и все, что нам нужно.

– У тебя нет никакого воображения, – сказал Арнольд, указывая мне на антиквариат. – Поговори с продавцом.

Естественно, я не мог приехать в Швейцарию, хотя бы чутьчуть не зная немецкого. Прежде чем покинуть Канаду, я прошел полугодовой курс немецкого языка в Берлице. По-немецки я говорил не слишком свободно, но мог добиться, чтобы меня поняли. Кроме того, я мог перейти на французский. Арнольд не знал французского языка, а по-немецки не мог даже считать. Мне думается, что он даже не осознавал, что приехал в другую страну.

На этот счет я несколько раз выражал вслух свое неудовольствие.

– Несколько фраз, – умолял я. – Пожалуйста, скажи добрый день – Guten Tag.

Он передернул плечами:

– Здесь все говорят по-английски.

Оказалось, не все. Хуже того, к моей досаде, здесь был распространен швейцарский диалект немецкого, который отличался от чистого немецкого, как английский в Уэльсе или Шотландии от чистого английского. Я оказался почти таким же беспомощным, как Арнольд.

Мы пошли обратно в отдел мебельного магазина. Разговаривая то на одном языке, то на другом мы, наконец, справились с тем, как потратить большую сумму денег нашей хозяйки. Пока я мучился, подбирая выражения для того, что именно я имею в виду, Арнольд изображал это жестами. Покидая магазин в сопровождении благодарной толпы продавцов, мы стали обладателями некоторых вещей, которые я совсем не предполагал покупать: китайского абажура, двух индийских ковров, целого сервиза, восьми фунтов сосисок и нескольких репродукций картин Миро и Шагала.

Гретхен была потрясена. Она приготовила нам особый обед.

– Я просто соединил несоединимое, – ухмыльнулся Арнольд.

Я прилагал все возможные усилия, чтобы по достоинству оценить Арнольда. Я хотел этого. Его выдающаяся натура, его кипучий природный энтузиазм не могли не очаровать. Я наслаждался тем впечатлением доверительной беспомощности, которое он производил. Он вдыхал жизнь в каждую нашу вечеринку. Он легко адаптировался к новым ситуациям. В нем было гораздо больше авантюризма, чем во мне. Где бы мы ни находились, мы быстро знакомились с новыми людьми и становились друзьями. А затем приводили их к себе домой.

У него было сверхъестественное чувство восприятия. Попав в наезженную колею, увязнув в рутине, он всегда мог предложить какое-то оригинальное решение. У него был очень богатый интеллект, всегда полный новых планов и идей. Его предчувствия всегда оправдывались. Он производил впечатление человека, у которого есть шестое чувство, хотя я был ограничен только пятью. Мое видение было обыденным: я видел либо «человека», либо «вещь». Арнольд видел их душу.

Но между нами всегда возникали проблемы. Когда он решил что-то сделать, я поймал его на слове. Я был убежден, что он знал, о чем говорил: что он реализует свои намерения, которые собирался реализовать. Особенно раздражало, если получалось, что для их реализации ему не хватает немного времени или места. И такое случалось очень часто.

– Смотри, – говорил я, – я рассчитывал на то, что ты там будешь. Я купил билеты. Где ты был?

– Я пошел куда глаза глядят, – ответил он, защищаясь. Кое-что изменилось, и я не смог ничего изменить.

- Ты очень ненадежный человек. Я не могу на тебя поло-житься. Ты очень поверхностный и скользкий. Почему? Ведь у тебя на все есть своя точка зрения.

Но Арнольд был совершенно иного мнения.

- Я только говорю о возможностях, - сказал он, когда раз в десятый я обвинил его в безответственности или, по крайней мере, в том, что он сбивал меня с толку. - Эти возможности нереальны, пока я о них говорю, но когда я начинаю действовать, они принимают какую-то форму. Но это вовсе не значит, что потом я становлюсь их рабом. Мне в голову может прийти более интересная мысль. Я не привязан к своим словам. Я ничем не могу тебе помочь, если ты воспринимаешь их так буквально.

Он продолжал:

– Интуитивные представления - как птицы, которые кружат над моей головой. Наверное, я не парю вместе с ними, но мне требуется время, чтобы проникнуться их полетом.

Однажды утром я встал, чтобы выпить кофе, и обнаружил еще одну пустую чашку, стоящую на горящей конфорке. Арнольд поднялся с кровати, пытаясь найти свои очки.

– Ты не видел мою бритву? - спросил он.

– Черт с ней! - закричал я, совершенно разъяренный, держась за ручку плиты. - Однажды ты во всем доме устроишь пожар, и мы оба превратимся в пепел. «Увы, - скажут те, кто будет собирать наши останки в маленькие урны, чтобы послать их нашим возлюбленным, - у них были такие возможности. Очень жалко, что один из них оказался таким тупым!»

Арнольд прошлепал на кухню, пока я выкидывал за дверь обгоревшую чашку.

– Надо же!– сказал он.– В прошлый раз, когда ты готовил обед для Цинтии, меня даже здесь не было.

Это было правда. Я покраснел. Все мои обвинения лопнули, как мыльный пузырь. Как мне было известно, реальность оказалась значительно шире моих представлений о ней.

– Прости,– сказал я жалобно,– я забыл.

Арнольд захлопал в ладоши и сделал несколько танцевальных па по комнате.

– Присоединяйся к человечеству!– пел он. Как обычно, он не мог держать ноту.

И только тогда я осознал, что Арнольд является моей тенью.

Это открытие было для меня совершенно новым. Вообще так и должно было быть– мы уже установили, что наши комплексы совершенно противоположны, но все равно это открытие потрясло меня, как удар грома. Я все рассказал Арнольду.

– Ну и что,– сказал он.– Теперь ты– моя тень. Значит, ты проведешь меня сквозь стену.

Мы обнялись. По-моему, этот случай спас наши отношения.

Все это было много лет назад. С тех пор я во многом стал похож на Арнольда. Конечно, и он на меня тоже. Теперь он мог говорить все наоборот– слева направо и по-настоящему научился играть в крокет. Обычно он больше концентрируется на деталях, чем я. Он живет один и имеет прекрасный сад. И знает на латыни названия всех цветов.

В это время я устраиваю вечеринки, а иногда оставляю двери нараспашку. Периодически у меня куда-то пропадают ценные документы. Я забываю имена и телефонные номера. Я больше не могу найти дорогу в чужом городе. Я начинаю искать возможности, когда у меня уже накопилась груда проблем. Если бы у меня не было уборщицы, я скоро оказался бы по уши в грязи.

Такое развитие– неожиданное последствие осознания человеком своей тени и ее интеграции в его жизнь. Если этот процесс начался, его нельзя остановить. Вы уже никогда не станете таким, каким были раньше, но сэкономите время, которое раньше тратили на обходные пути, и ваше движение вперед ускорится. Вы теряете нечто от того, кем были, но у вашей личности появляется новая размерность. Если раньше ваше развитие было односторонним, оно станет сбалансированным. Вы научитесь ценить людей, которые ведут себя иначе, чем вы, и станете по-другому относиться к самому себе.

Иногда мы встречаемся с Арнольдом. Мы по-прежнему остаемся теневыми братьями, но сейчас ситуация как-то изменилась.

Я рассказал ему о своем последнем странствии. Он покачал головой.

– Ты неисправимый бродяга,– сказал он, хлопнув меня по плечу.

Арнольд рассказывал мне о тихих, спокойных вечерах, которые он проводил у камина в кругу близких друзей, и сказал, что больше не хочет путешествовать. Этого неуклюжего человека, растяпы, которым я его знал, совсем не стало, он испарился в одно мгновение.

– Ты стал скучным и предсказуемым,– заметил я, хлопнув его по плечу.

* * *

– Мне понравилось,– сказала Рэйчел.– Это глубоко.

Рэйчел– моя анима. Мы не всегда смотрим друг другу в глаза, но в целом она очень полезная муза. Время от времени я говорю с ней, чтобы ощутить, что я на верном пути.

– Ты считаешь, я слишком резко написал об Арнольде? спросил я.– Я не хотел задеть его чувства.

Рэйчел засмеялась.

– Небольшая гипербола не может никого больно задеть,– сказала она.– Это говорит твой материнский комплекс.

Как правило, Рэйчел бывает права.

Date: 2015-10-18; view: 284; Нарушение авторских прав