Белый пеликан

И почему европейские исследователи, попадая в Африку, первым делом стремятся все переименовать? Что это: невинный каприз или обычная глупость? Слава богу, люди в этой части земного шара обретаются минимум три — плюс-минус копейки — миллиона лет. Странно думать, что за такой срок они не заметили у себя под носом ну, например, водоем — к тому же преогромный. Насколько? Да больше озера Мичиган, Тасмании, Коннектикута, Массачусетса, Вермонта и Род-Айленда вместе взятых! Водоем так велик, что люди, расселившиеся по берегам, даже называют его по-разному. Но доктор Ливингстон наплевал на это с высокой вышки. Ему и в голову не пришло выяснить у местных жителей, как именуется гигантское озеро в верховьях Нила, он просто взял и окрестил его в честь старейшины племени белых обитателей маленького острова на другом краю света. В результате для нас озеро называется Виктория. Ну и как по-вашему, это наивно или глупо? Я, право же, не могу решить.

Вечером, в «Хилтоне», Гарри — с семьюдесятью пятью «скальпами» острова Ламу на поясе — сидел вместе с Дэвидом и Джорджем и разрабатывал новый маршрут.

— Надо двигать на запад. — Джордж, не отрывая глаз от разложенной на столе карты, медленно отпил глоток «Джонни Уокера».

— На запад, говоришь? — задумчиво повторил Гарри. — И далеко ли?

— До упора. На озеро Виктория. Уж чего-чего, а птичек там завались.

— Фламинго, например, — сказал Дэвид, листая путеводитель.

— Большие и малые.

— И наверняка пеликаны?

— Белые, а если повезет, то и розово-спинные.

— А еще?..

— Аисты, цапли, журавли, пастушковые, утки, гуси…

— Виктория, девочка моя! — провозгласил Гарри. — Я по тебе уже скучаю.

Итак, на третий вечер соревнования Гарри Хан вернулся с огромного африканского озера, колыбели реки Нил и великой загадки для человечества, со списком птиц длиною (по осторожным прикидкам мистера Пателя) не меньше чем в сорок восемь новых видов. В клубе ликовали — и слегка тревожились: без четверти восемь, а от мистера Малика ни звука. Конечно, он теперь без машины, но все же опаздывать совсем не в его привычках. Где же он?

А он не вставал рано и не спешил на самолет в Кисуму, город у великого озера в сердце Африки. Не нанимал машины с шофером, не подъезжал к месту, где река Нзиоа изливает свои воды в упомянутое озеро, и не видел фламинго (больших и малых), пеликанов (белых и пестрых), аистов (черных, белых, седлоклювых, лодкоклювых, желтоклювых, разинь). Равно не видел мистер Малик желтоклювой утки, черной утки и уток древесных, бурой и белощекой, как и хохлатой чернети, белоспинной савки и тридцати других видов птиц, еще не отмеченных в его списке. С точки зрения наблюдений за кенийскими птицами день мистера Малика, в общем и целом, пропал зря.

Не знаю, как в случае угона автомобиля поступили бы вы, но я, учитывая, что на кон поставлена возможность обвить рукой талию женщины моей мечты, пошел бы и арендовал другой. В Кении это дорого, но тем не менее доступно, — в конце концов, ведь разъезжает же Гарри Хан в арендованном красном кабриолете. Однако мистер Малик лишился не только автомобиля, но и бумажника, а вместе с ним — водительских прав.

Я уже вскользь упоминал, какая это волынка — заявить в Найроби о преступлении. Но на получение водительского удостоверения уходит поистине вечность. У меня у самого кенийские права. От заполнения соответствующих документов до извещения о том, что они готовы, прошло ни много ни мало пятнадцать с половиной месяцев; как говорят знающие люди, «всего лишь». Замена прав считается делом третьестепенным, но без них, увы, не дают машину напрокат… Хотя, разумеется, мистер Малик всегда мог обратиться за помощью к Богу.

Я с детства воспитывался в стенах англиканской церкви, но Бога узнал лишь в Кении. С ним меня познакомил мой друг Кеннеди. В моем найробийском доме не было телефона, а я с ужасом узнал, что некоторые из знакомых, тоже недавно приехавшие, ждут установки вот уже десять месяцев — и пока безуспешно.

— Если хочешь, переговори с Богом, — предложил Кеннеди. — Вот номер.

Этот номер я набрал с его аппарата. С седьмого раза нас соединили (помню, я тогда изумился теософической коннотации числа семь, но потом узнал, что именно столько попыток в среднем необходимо, чтобы куда-то дозвониться в Найроби).

— Алло, — сказал Бог, и это стало для меня откровением. Ибо его голос был ровно такой, как должно, — божественный. Я рос с европейским образом Бога — почтенный белокожий старец с бородой — и никогда не задумывался о его голосе. Какой он? Как у раввина, Папы Римского, Орсона Уэллса?

Я радостно узнал, что у Бога глубокий баритон и речь выпускника Оксбриджа. Он говорил совершенно так, как подобает Богу англиканской церкви, что, надо сказать, сразу меня успокоило. Позже мы встретились в его большой, с чудесной мебелью, квартире в паре шагов от Саут-парад. «В загородном доме у меня, конечно, просторней», — не преминул заметить Бог. Ему оказалось слегка за тридцать, он был обаятелен, чернокож и к тому же гей. И за определенную мзду (пожертвование? подношение?) он умел сделать так, чтобы телефон мне поставили через неделю.

— Естественно, а как же, — сказал Кеннеди, услышав об этом. — Чудны дела его, неисповедимы пути.

Сей скромный дискурс в историю телефонных и личных божественных откровений призван объяснить следующее: мистер Малик, если б захотел, мог попросить о помощи моего либо иных богов и ускорить процесс получения новых водительских прав. Он мог бы, если б захотел, объяснить ситуацию в прокатной фирме — и узнал бы, что за весьма умеренную дополнительную плату там готовы закрыть глаза на отсутствие необходимых документов. Но мистер Малик не стал так поступать потому, что он — как мы уже знаем — человек честный.

Ложь способна завести человека очень далеко, но быть честным тоже, мягко говоря, непросто. Когда знакомый показывает вам фотографию новорожденного внука, восклицая: «Нет, скажите, правда, он прелесть?» — а вы про себя думаете: «Ну, если недавно освежеванная макака — прелесть, тогда конечно», достанет ли у вас храбрости произнести это вслух? Когда близкий и дорогой мне человек в очевидном восторге крутится передо мной в новом платье, за которое, без сомнения, выложено состояние, и при этом спрашивает: «У меня в нем очень большая попа?» — смогу ли я ответить: «Да»? Нет. Так же и мистер Малик. Конечно, он не бывал в столь затруднительных положениях, как я, — покойная миссис Малик, подобно многим женщинам в Африке, не разделяла странных современных взглядов на пропорции женского тела — однако младенческих фотографий за долгую жизнь навидался немало и лгать все же умел. Тем не менее, невзирая на редкие уступки малодушию, он считал, что стопроцентная честность — лучшая политика, и в делах слово его было — закон. Если он говорил: куплю или продам по такой-то цене», то по ней покупал или продавал. Обещал поставить товар в определенной спецификации — и поставлял, причем иногда даже в лучшей; говорил: «сделаю» — и делал.

Мистер Малик прекрасно знал, как устроен мир. Табачную компанию «Весельчак», как и любую другую, нужно было каждый год перерегистрировать, получать разрешение на экспорт в министерстве торговли и на растаможивание — в министерстве финансов. Следовало также опасаться иммиграционной службы, которая, как известно всякому кенийскому предпринимателю, запросто может прикрыть любой бизнес, осуществив выборочную проверку на предмет использования нелегальной рабочей силы, — и теми же полномочиями, кстати, обладает департамент национальной безопасности. Фабрику мистера Малика могло закрыть и министерство здравоохранения, всего лишь заподозрив у кого-то из сотрудников инфекционное заболевание из официального перечня. По закону, фабрику ежегодно должны были проверять отдел охраны труда найробийского городского совета и санэпиднадзор, а полиции при желании вообще ничего не стоило задушить мистера Малика придирками. Он старался неукоснительно соблюдать правила, однако хорошо понимал, что закон — не дышло, что любые собранные бумажки легко «потерять» и что телефонная городская сеть и прочие сколько-нибудь властные структуры работают по двум каналам — официальному, принимающему документы, и неофициальному, дающему документам ход. И человек, который хочет, чтобы его дело не затерялось под сукном и законы были истолкованы в его пользу, всюду должен платить. Мистеру Малику это страшно не нравилось — потому, собственно, и родилась колонка «Птицы одного полета». Мистер Малик хотел разорвать порочный круг коррупции, душившей свободу и справедливость в Кении. Но таков, увы, был порядок вещей. Впрочем, одно дело — бизнес, и совсем другое — обычная жизнь. Мистер Малик не желал давать взятку за новые права или незаконно арендовать машину с переплатой. Что он, святее Папы Римского? Слишком принципиален? Неисправимо упрям? Просто не от мира сего? Думайте как хотите.

Но так ли, иначе ли, в понедельник утром мистер Малик все еще был без колес.

Удод

Узнав об угоне, дочь мистера Малика Петула не очень ему сочувствовала. Скорее говоря, она рассердилась.

— О чем же ты думал, папа? Разгуливать в таком месте! В одиночку, да еще с биноклем на шее! Почему сразу не повесить плакат: «Грабьте меня»? Ох, папочка, папочка, папочка.

Она покачала головой, совсем как ее мать в ответ на детские глупости, и мистер Малик подумал: «Дожили. Теперь я — ребенок, а она — мать. Как же все это странно». Он попросил дочь отвезти его в город за новым биноклем.

— Хорошо, подброшу по пути на работу. Только, умоляю, обещай, что домой ты поедешь на такси.

Мистер Малик обещал, и она отвезла его на улицу Свободы. В витрине торгового центра «Амин и сыновья» он увидел отличный «Бош и Ломб», а поскольку в магазине в это время оказался сам Годфри Амин, мистер Малик не только получил хорошую скидку, но и остался выпить чаю и побеседовать.

Он рассказал об угоне машины.

— Кстати, Годфри, а блокноты тут у вас есть?

Покажите мне, чего нет у «Амина и сыновей». Перед мистером Маликом выложили блокноты всевозможных размеров, линованные, нелинованные, в жестких и мягких обложках. Он остановил выбор на синем блокноте, очень похожем на украденный.

— Можно узнать, для чего он вам? — поинтересовался хозяин магазина.

— Так, записывать разные пустяки.

Только сказав это вслух, он внезапно осознал весь ужас ситуации. Блокнот.

У вас когда-нибудь бывало ощущение, будто что-то здоровенное и тяжелое — скажем, зеленый кокосовый орех — обрушилось на вас с большой высоты, проломило вам череп и провалилось в живот? Если да, то вам не надо объяснять, что почувствовал мистер Малик. Блокнот. Украденный блокнот. В нем ведь был не только список птиц, но еще и записи разговоров с мистером Ньямбе за последние пять месяцев! Если это попадет не в те руки… Мистер Малик слыхал о трупах, найденных в бетоне на стройках, которые курирует министр жилищного строительства. А те, кто случайно проходил ночью мимо здания министерства финансов, рассказывали о доносившихся изнутри сдавленных криках, мало похожих на крики радости засидевшихся допоздна бухгалтеров, которым удалось наконец исправить ошибки в отчетах. Гладить против шерсти сильных мира сего — последнее дело. Мистер Малик, выхватив из нового жесткого бумажника несколько банкнот и сунув в руки оторопевшему Годфри Амину, подцепил пакет с блокнотом и биноклем и бросился к двери. Что делать? Надо подумать.

Такси ждало у входа. Мистер Малик рывком распахнул дверцу.

— Куда прикажете, сэр?

Куда ехать? Что делать? Столько вопросов.

— Давайте пока вперед, — пробормотал он. В какое-нибудь тихое место, где можно спокойно поразмыслить. На кладбище? Нет, только не на кладбище. — В ботанический сад, — решил он и захлопнул дверцу. — Отвезите меня в ботанический сад.

Найробийский ботанический сад, расположенный на противоположном от парка конце города, место действительно очень тихое. Он основан в двадцатые годы колониальным правительством, с тем чтобы выяснить, какие деревья других стран лучше всего приживаются в данной местности. Здесь собраны экземпляры со всего света. А еще здесь собираются христиане. Уж не знаю, чем их так привлекают эти несколько акров земли за университетом, однако привлекают, причем не только по воскресеньям, но всякий день. Христиане найробийского ботанического сада — люди не самые контактные. Они встречаются тут во множестве, непременно поодиночке, зато практически везде — и под Канарскими пальмами, и под английскими дубами, и под австралийскими эвкалиптами. Но чаще всего они маячат посреди лужаек и, с Библией или молитвенником в руке, увлеченно общаются с Богом. Со стороны общение выглядит сугубо односторонним, но кто знает? И потом, христиане отпугивают грабителей.

Последнее утверждение требует доказательств. Мой дядя жил под Годалмингом, но работал в лондонском Сити, каждое утро ездил туда на поезде первым классом и к Лонгдиттону (или, в самом худшем случае, Клэпему) обычно успевал заполнить кроссворд в «Таймс». Так вот дядя рассказывал, что одно время он часто делил купе с неким типом, читавшим «Дейли телеграф», — кроссворд там, разумеется, пожиже, но, в принципе, никаких возражений. Возражения или, по меньшей мере, замешательство вызывало другое: привычка этого человека отрывать и выбрасывать в окно верхний уголок каждой прочитанной страницы. Однажды мой дядя не выдержал.

— Слушайте, старина, — сказал он. — Надеюсь, вы не обидитесь на мой вопрос. Для чего вы это делаете? Зачем отрываете уголки от газетных листов, скатываете их в маленькие шарики и бросаете за окно?

— Как, вы не знаете? — удивился странный тип. — Я отпугиваю слонов.

Ответ несколько озадачил моего дядю.

— Но, дорогой друг, в Суррее же нет слонов!

— Нет, — согласился тот. — Правда, отличное средство?

Все это я вот к чему: возможно, не грабителей нет из-за христиан, а наоборот. А возможно, они вообще не имеют друг к другу отношения. Словом, не знаю, кто из них кого отгоняет, чье отсутствие кого привлекает и в чем тут дело, но факт остается фактом: по сравнению с городским парком найробийский ботанический сад — оазис мира, тишины и покоя.

Мистер Малик попросил таксиста подождать на стоянке. Он не собирается далеко — просто отыщет скамейку, сядет и немного подумает. Мистер Малик открыл зеленые ворота, свернул налево у большой секвойи и направился к рощице лимонных эвкалиптов. И вот пристрелите меня, но прямо перед собой на дорожке он сразу же увидел удода.

Несколько лет назад сестра подарила мне замечательную вещь — центральный разворот «Журнала для мальчиков» 1927 года. Там, на фоне стилизованного ландшафта — полей, деревьев, рек и прибрежной растительности, — изображены все птицы Британии. Малиновка, черный дрозд, обыкновенный дрозд, крапивник и более редкие пернатые вроде оляпки и лугового луня. Карта заселена очень густо — почти триста видов, — и на ней среди прочего есть птицы, лишь изредка залетающие на Британские острова: снежная сова русской тундры, египетская цапля из Кармаргу, а в самом низу, между чибисом и, судя по всему, дроздом-рябинником, удод.

В Англии я никогда его не встречал — он там редкий гость, — но в Африке, увидев впервые, испытал практически то же, что и мистер Малик. Вдохновенный подъем. В этой птице — в ее тельце, длинном изогнутом клюве, клоунском хохолке, броском ржавом оперении с черно-белыми каемками и даже в самом названии — есть что-то веселое, радостное. Кому нужна синяя птица счастья, когда есть удод? Птица явно ничего не боялась. Она склонила голову набок и вперила в мистера Малика яркий черный взгляд. Да успокойся ты, казалось, говорила она. Никто твоих тайн не узнает, и вообще все будет хорошо. Мистер Малик достал из кармана карандаш, открыл первую страницу нового блокнота и написал: «Удод».

Вечером в понедельник в «Асади-клубе», как правило, наступает затишье. Это время, когда почти не слышно постукивания бильярдных шаров, когда бармены, полируя бокалы, обмениваются сплетнями, накопленными за выходные, и когда можно припарковаться у самого входа. Но сегодняшний день был исключением. Мистер Малик порадовался, что приехал на такси. Свою машину пришлось бы ставить на улице: стоянка забита. Да и в клубе, надо думать, не протолкнуться. Мистер Малик расплатился с водителем и пробрался к мистеру Пателю и мистеру Гопесу, чей столик окружала взбудораженная толпа. Мистер Патель склонился над бумагами на столе; рядом, улыбаясь, стоял Гарри Хан.

— Привет, Домкрат! — крикнул он. — Как успехи?

Мистер Малик достал из кармана блокнот и поднял его над головой.

Мистер Патель, оторвавшись от списка и помахав другу, сказал:

— Хан, тридцать. — Потом встал и объявил громче: — Хан, тридцать. Итого сто восемь.

Мистер Малик протиснулся сквозь галдящую толпу и, не говоря ни слова, протянул мистеру Пателю свой новый блокнот.

Мистер Патель сел, открыл его. Молча поглядел на мистера Малика. Шум смолк. Мистер Патель снова встал.

— Малик, — пробормотал он тихо, — один.

Затем кашлянул, прочищая горло, и четко провозгласил:

— Малик, один. Итого сорок девять.

Вот так. Единственной новой птицей, попавшейся на глаза мистеру Малику в ботаническом саду, был удод.

Зато ему на глаза попалось много чего другого.

Date: 2015-10-19; view: 377; Нарушение авторских прав