Бой с казаками. Делегации. Разоружение казаков и связи с ними

7-е января 1918 года. Был холодный январский день. К вечеру стал моросить снежок, началась оттепель. Наши боевые части заняли позиции, окопались. Мы сговорились по телефону с казачьим командованием, условились назначить делегатов, которые съехались бы на полпути между станциями Кичкас - Хортица и выяснили, что и какая из сторон хочет.

С нашей стороны делегация представлена двумя командирами группы Богданова; затем, независимо от нее, от отряда матросов – тов. Боборыкиным, от отряда александровских анархистов – Марией Никифоровой, от революционных крестьян Гуляйпольского района и гуляйпольской группы анархо-коммунистов – мною. К шести часам вечера мы сели на паровоз и подъехали к условленному месту. Навстречу нам подошел паровоз с одним вагоном с делегацией казачьих частей. Среди казачьей делегации были офицеры и рядовые казаки. Но рядовые ничего не говорили. Говорили офицеры, говорили гордо, хвастливо, иногда даже с руганью; в особенности ругань эта прорывалась, когда со стороны нашей делегации тов. Боборыкин заявил, что мы их вооруженными на Дон через Александровск не пропустим.

Провозились мы с ними, а они с нами час времени, и может еще возились бы, уговаривая друг друга, если бы не услыхали от казачьей делегации заявления, что они у нас и спрашивать не будут пропусков через Кичкаский мост и г. Александровск. "Нас, – заявил нам их представитель, – движется 18 эшелонов казаков Дона и кубанцев – лабинцев, да 6 или 7 эшелонов гайдамаков Центральной Рады (якобы вышедших из Одессы и в дороге примкнувших к казакам с целью пробраться на левый берег Днепра и повести борьбу против "кацапiв"). Выслушав это хвастливое заявление делегации, заявление, которое сопровождалось матерщиной, наш делегат ответил: "В таком случае, мы уезжаем от вас. Переговоры наши кончены. Ваше поведение мы, представители революционных крестьян, рабочих и матросов, считаем желанием вызвать братоубийственную кровопролитную бойню"... "Можете двигаться – мы вас ждем!!!..".

И мы все в ту же минуту вышли из их вагона, сели на свой паровоз и возвратились к линии фронта. Казачья делегация двинулась в свою сторону.

Возвратись к своим позициям, мы объявили бойцам, что переговоры наши с казаками ни к чему не привели, что каждую минуту можно ожидать с их стороны наступления, а потому разведка каждой части против своего участка и разведка, обслуживающая всю линию фронта, – должны быть особо бдительными. Затем мы, с частью бойцов, отошли от передней линии нашей цепи с версту и в двух местах разобрали рельсы, а в час ночи каждый возвратился на свое место и, нервничая, ждал наступления казаков.

Ночь была темная, и шедший днем и с вечера снежок превратился в мелкий дождь.

Было уже два часа ночи. Дождь усилился. А противник не показывался, видимо решил дождаться рассвета. Многие бойцы, лежа в окопах, которые они сами за это время сделали, говорили между собой, что до утра казаки не будут наступать, но старые солдаты, в особенности из Гуляй Поля, сказали им: "не обманывайтесь, друзья, военные люди попытаются использовать эту ненастную погоду и обойти нас, захватив Кичкаский мост и Александровск". Многие смеялись... Однако, смех быстро прекратился. Приблизительно, в начале третьего часа ночи разведка донесла, что слышен стук по рельсам. То была передняя разведка казаков, которая наткнулась на разобранные рельсы. Она обследовала ж. д. путь. Минут через 10-15 начало доноситься пыхтение и сопение паровоза.

– Движутся, – пронесся шепот по всему боеучастку.

– Соблюдай тишину! – летит вслед другой шепот.

Нервы натянулись. По телу пробегает какой-то холод. – Скверное дело – война, – говорят бойцы между собой. Я тут же приседаю возле двоих, плотно лежащих друг около друга, подхватываю их мысль, говоря: – Да, друзья, война – дело очень скверное, мы все это сознаем, но не можем не участвовать в ней. – А почему, почему, скажите, Нестор Иванович, – начали они допытываться.

– До тех пор, – продолжал я, – мы будем принуждены брать в руки оружие и идти сражаться с врагами нашей свободы, пока они не перестанут употреблять оружие против нас. Сейчас мы видим, что они, наши враги, не отказываются от этого, а между тем они сознают, что все трудящиеся больше не намерены закабалять себя в наемных рабов, а наоборот, стремятся стать свободными и независимыми от всякого рабства. Кажется, что этого вполне достаточно. Враги наши землевладельцы, заводчики, фабриканты, генералы, чиновники, купцы, попы, тюремщики и вся полицейская свора, служащая за деньги в охране этих столбов царско-помещичьего строя, – должны были понять это и не становиться на дороге трудящимся, пытающимся завершить свое дело революции. Но они не только не хотят понять этого, они приобщили к своим идеалам целый ряд социалистов-государственников и, вместе с этими предателями интересов труда, выдумывают новые формы, чтобы не допустить тружеников завоевать себе право на свободную независимую жизнь. Все эти бездельники стараются ничего не делать, не добывать своим трудом нужных себе предметов потребления, а все иметь без затраты своего труда, и всем, в том числе и жизнью трудящихся, ведать и управлять, при том, – характерно – за счет самих трудящихся.

– Следовательно, они, а не мы, – продолжал я, – виноваты в этой войне. Мы сейчас только защищаемся, но этого, друзья, недостаточно: мы должны не только защищаться, но и перейти в наступление, ибо защита – дело хорошее, когда мы, низвергнув власть капитала и государства, живем свободно и в довольствии, когда среди нас исчезло рабство и живет равенство и свобода, а враги наши восстают против этой нашей жизни с целью разбить ее и поработить нас. Но когда мы только идем к этим своим целям, то тут мы должны заботиться о наступлении против своих врагов. Защита тесно связана с наступлением, но она есть дело тех наших братьев и сестер, которые не вошли в передние ряды революционных борцов, а идут по их следам, подхватывая, расширяя и, развивая провозглашенные ими идеи в революции, которую вы, друзья, неверно называете войной. В этом случае дело защиты принимает свой должный характер и оправдывает всю ту кровь, которая проливается на передовых позициях в разрушительном процессе революции; ибо оно закрепляет по следам этого процесса его творческие достижения".

В это время послышался крик: "Отдельная пулеметная команда – огонь! Это относилось к выдвинутой вслед за сторожевыми и секретными заставами пулеметной команде из 16-18-ти пулеметов, чтобы на колене железнодорожного полотна, во время встретить эшелоны неприятеля. (Такое бросание пулеметами мною не одобрялось, но то было время, когда красногвардейские отряды имели в своем распоряжении пулеметов в три-четыре раза больше, чем нужно было, поэтому пулеметами не дорожили, что доказывается хотя бы этим выдвижением их далеко за линию фронта).

Когда пулеметная команда открывала огонь, тогда только я увидел, что вокруг меня было около ста бойцов, слушавших то, о чем я говорил. Теперь они разбегались от меня по своим местам. На огонь наших пулеметов был открыт сильный огонь со стороны неприятеля. Тут же затрещала пулеметная и ружейная стрельба по всему нашему фронту, что осветило всю линию. Огонь со стороны неприятеля прекратился. Прекратилась стрельба и у нас. Страшно тяжело было у меня на душе в эту минуту. Бойцы тоже говорили, что чувствуют что-то нехорошее и вспомянули удаль казаков, как они в 1905-6 годах расправлялись с трудовым народом, осмелившимся заговорить о своих нуждах свободно и вслух на своих сходах-собраниях.

Каждый из нас, если и не видел этого, то слышал. И это еще больше бодрило бойцов – не бояться смерти, встретить более решительно этих людей, – в иных условиях таких же, как и мы, способных на плохое, и на хорошее, как способен каждый человек, но в данном случае, людей воодушевленных напыщенной отжившей идеей ведомых генералами и офицерами; людей, хотя и обманутых, но с оружием в руках рвущихся через революционную территорию на Белый Дон к генералу Каледину, чтобы поддержать силы реакции и дать им восторжествовать над так дорого стоящей трудящимся революцией. И, следовательно, – людей – наших врагов, готовых каждую минуту нас схватить, сечь нагайками, бить шомполами и затем совсем убить.

Среди бойцов в цепи начали раздаваться возгласы: "Идем же в наступление! Ибо если высадятся из эшелонов, то хуже будет"...

Но вскоре казаки снова придвинулись к нашей позиции и открыли огонь. Снова затрещали ружья и пулеметы с нашей стороны, и на этот раз настолько сильно и метко, что передний казачий эшелон дал быстрый ход назад, изредка отстреливаясь, отдаленными выстрелами из винтовок и пулеметов.

Но, так как, вслед за этим первым эшелоном, вышедшим со станции Хортица в наступление против нас было пущено казачьим командованием несколько эшелонов, то отступающий первый эшелон, идя быстрым ходом навстречу идущим им на подмогу, налетал на один из них, сбил его и сам слетел с рельсов. Это крушение было настолько сильно, что много вагонов было разбито, люди и лошади убиты. Оно же, это крушение заставило казачье командование оттянуть все воинские эшелоны, остававшиеся на станции Хортица, назад по пути к Никополю, выделив в то же время делегацию, преимущественно из казаков, человек в 40, для переговоров с нами.

Эта делегация прибыла под белым флагом к нам ровно в 3 часа дня 8-го января 1918 года. Мы встретили делегацию казаков с особой радостью, привели ее в штаб командования боевым участком, с особым интересом расспрашивая ее, с чем она пришла, после неудачи – силой прорваться через революционную территорию? Делегация сообщила нам, что за казачьими эшелонами шло несколько эшелонов гайдамаков, мечтавших при помощи казаков Дона и Кубани, занять город Александровск и пойти по селам и деревням избивать "кацапiв" и "жидiв", не признававших "православной вiры", мешавших им водрузить над землею "Неньки Украины" желто-бланкитное знамя погромов и убийств иноверцев. Но после вчерашнего неудачного нашего наступления на вас, – сказала казачья делегация, – после крушения эшелонов и приблизительного выяснения ваших сил и сил, поддерживающего вас населения данной местности, они, гайдамаки, ушли назад по направлению Никополь - Апостолово... Наше же казачье командование сговорилось с казаками не возвращаться назад, а повести с вами переговоры для мирного перехода через занимаемую вами территорию".

"Мы, сказала казачья делегация, согласны сложить оружие, оставив при себе лошадей с седлами и по возможности шашки...".

С этим командование нашего фронта не согласилось, ибо хорошо понимало, что для казаков лошадь под седлом и шашка – главнейший род оружия, как для перехода, так и для первой внезапной схватки с противником, в особенности с таким противником, каким в это время являлись вооруженные силы революции, которые фактически и в большинстве случаев были только сырым материалом, как для наступательных, так и для защитительных военно-революционных действий.

Делегация казаков в конце концов отказалась от шашек, но настаивала на лошадях и седлах. И это настаивание было категорическим. Здесь они ссылались на свои казачьи традиции: без своего коня и седла не являться ни домой, ни на службу. И наше командование, по целому ряду внешних причин и поскольку это оправдывалось тактическими соображениями, принуждено было с этим согласиться. После этого соглашения, часть казачьей делегации возвратилась к своим эшелонам, часть же осталась у нас.

Гайдамацкие воинские части Украинской Центральной Рады, которые возвратились назад на линии Никополь - Апостолово, узнав, что донцы и кубанцы согласились сложить перед революционным фронтом свое оружие, направились из Апостолово в район Верховцево - Верхне-Днепровск.

В течение двух с половиной дней, казачьи воинские части, в числе восемнадцати эшелонов, были разоружены и представлены в г. Александровск. Здесь их снабдили провиантом и организовали для них целый ряд последовательных митингов на тему о рабоче-крестьянской революции. В интересах истины нужно отметить, что большевистско-левоэсеровский блок в это время старался оказать на казаков свое идейное влияние и выдвинул лучших своих в этой местности ораторов, которые в своих речах были крайне революционны и "неизменно" преданы делу революции и ее целям – подлинному освобождению труда от капитала и власти государства. Они, эти паяцы, обещали казакам в области социального строительства всесторонние свободы, кричали о широкой автономии Дона и других местностей и областей, которые при царствовании Романовых всеми правдами и неправдами порабощались.

Некоторые из ораторов выкрикивали о национальном возрождении каждой из порабощенной областей, не стыдясь присутствовавших на этих митингах идейных противников, знающих, что все эти крики противоречат их властническим задачам в революции и что, произнося такие речи перед массой казаков, они заведомо лгут.

Однако, казаки слишком мало принимали во внимание все то, что им говорили. Они стояли и время от времени смеялись.

Потом выступали анархисты, и в особенности М. Никифорова, которая заявила казакам, что анархисты ничего и никому не обещают, анархисты желают, чтобы люди осознали себя и сами брали свободу. "Но прежде чем говорить вам, казаки, обо всем этом подробно, – я должна сказать вам, что вы до сих пор являлись палачами трудящихся России. Будете вы и далее оставаться такими, или вы сознаете свою гнусную роль и вольетесь в семью трудящихся, которой до сих пор вы не хотели признавать, которую вы за царский рубль и стакан вина распинали живой на кресте?...

В это время многотысячная толпа казаков сняла со своих голов папахи и как один человек склонили свои головы на груди...

М. Никифорова продолжала свою речь. Многие казаки, как дети, плакали.

А у трибуны анархистов стояла толпа александровской интеллигенции и говорила между собой: "Боже мой! Какими жалкими и бледными кажутся речи представителей от Революционного Комитета и партий по сравнению с речами анархистов и, в особенности, с этой речью М. Никифоровой...".

Для нас, слыхавших это из уст людей, стоявших в стороне от нас не только сегодня, но все дни и годы революции, это было очень лестно.

Но не для этого мы говорили правду казакам. Мы говорили ее для того, чтобы они ее почувствовали и поняли и, следуя ей, освободились от той подлости власть имущих, которая их обольстила и во имя которой они, с начала своей исторической оседлости на Дону и Донцу, по Кубани и Тереку и до наших дней были палачами всяких свободных начинаний труда. Да, казаки на протяжении всей своей истории – палачи для трудящихся России. Многие из них уже сознали это, а многие еще и до сих пор подло хватаются за шашку и нагайку против свободы.

Все время стоянки своей в Александровске (они тогда после митинга оставались в нем пять дней) казаки почти каждый день массами приходили в бюро федерации анархистов, объясняли анархистам то, чем анархисты интересовались и сами расспрашивали их. Казаки задавали вопросы анархистам, устанавливали связи, оставляя им свои адреса для посылки литературы, для переписки по делам социально-революционного строительства. В особенности завязывали эти связи кубанцы Лабинского отдела. Я знаю случаи, что многие из этих казаков долго переписывались с нами, просили разъяснения по тем или другим вопросам социально-общественного строительства, просили всегда свежей литературы и исправно присылали за нее посильную плату.

Были такие случаи и с казаками Дона, но не в таком обширном масштабе. Это объясняется с одной стороны, тем, что донцы большее дубье в смысле общественности, а с другой тем, что Дон в это время был превращен царскими сановниками, учеными профессорами, во главе которых стояли генералы Каледин, Алексеев и Корнилов, в сплошное пожарище реакции против революции.

За время стоянки разоруженных казаков в г. Александровске, революционное командование предложило им стать на защиту революции и выступить против генерала Каледина. Многие из них выразили тут же свою готовность получить оружие и выступить на фронт. Таких выделяли по сотням и отправляли в Харьков, в распоряжение командующего войсками Украинского Фронта Антонова-Овсеенко.

Многие заявляли, что они желают видеться со своими детьми и родными, которых по четыре года не видали, и поэтому намерены разъехаться по домам; их обещали пропустить, но в действительности их тоже направили через Харьков, где отобрали и лошадей.

Не берусь оценивать этот поступок революционных властей большевистско-левоэсеровского блока, так как момент был такой, что пропустить лошадей под седлами в зону военного наступления против революции – значило предать революцию. Единственное, в чем я вместе с друзьями осуждали большевиков и левых эсеров, – это то, что они сразу, при переговорах с казаками, поступили не как революционеры, а как иезуиты, обещая им одно, а делая другое. Этим они могли слишком много зла создать для защиты революции. Впрочем, они его уже создали. Подъезд автоброневиков в Харькове к помещению собрания анархистов, надзор за революционными организациями по селам и городам, уже были предвестниками худых деяний этих, пока что двух, властвующих в стране, на словах революционных, партий.

Date: 2015-10-19; view: 325; Нарушение авторских прав