Исторический комментарий. Хотя разумность высадки Союзников в Южной Франции была темой разъяренных дебатов между Черчиллем (кто выступал против нее в пользу использования сил в других

Хотя разумность высадки Союзников в Южной Франции была темой разъяренных дебатов между Черчиллем (кто выступал против нее в пользу использования сил в других местах, таких, как Бретань или Бискайский залив) и Эйзенхауэром, успех операции «Драгун» на Средиземноморском побережье быстро превысил ожидания даже наиболее горячих ее сторонников.

В результате эффективных обманных мероприятий Союзников и слишком большого растяжения обороны немцев три полнокровные пехотные дивизии ударных эшелонов VI корпуса американцев под командованием генерал‑майора Люциана Траскотта высадились на участке берега, который защищали примерно два немецких полка. Получив очень существенную поддержку со стороны французских партизан и десантировавшейся «временной» воздушно‑десантной дивизии (1‑я оперативная воздушно‑десантная группа Союзников под командованием генерал‑майора Роберта Фредерика) ночью 14–15 августа, вторгшиеся 3‑я, 36‑я и 45‑я пехотные дивизии быстро выдвинулись в глубь страны. По их следам прибыл II корпус французов, которым командовал генерал армии Жан Мари де Латр де Тассиньи. Пока VI корпус наступал на север, вдоль долины Роны, войска де Латр де Тассиньи должны были захватить Марсель и Тулон – критически важные порты для тыловой поддержки высадившихся в Южной Франции сил Союзников.

Многие из участков обороны немцев и ключевых частей системы управления в области вторжения быстро пали. Командующий полевым районом 800 в Драгиньяне, генерал‑майор Людвиг Бъерингер, был захвачен в плен вместе со своим штабом на следующий день после начала вторжения. Два дня спустя генерал инфантерии Фердинанд Нойлинг, командующий немецким LXII корпусом, был захвачен в плен всего лишь в нескольких милях. 242‑я пехотная дивизия сдалась французам в Тулоне 22 августа, а 244‑я капитулировала в Марселе 28‑го.

К удивлению, получив разрешение Гитлера на отход, остатки девятнадцатой армии пытались отступать по узкой долине Роны в течение второй половины августа и первой половины сентября. Основная часть сражений пала на плечи двух лучших соединений Бласковица – 11‑й танковой и 198‑й пехотной дивизий. Измотанные французскими партизанами, боевой дух которых был поднят успехом высадки Союзников, и атакуемые самолетами Союзников, летавшими с баз на Корсике, эти две дивизии также должны были противостоять преследователям из VI корпуса армии США. С лучшей частью трех пехотных дивизий, преследовавшей их по пятам, они также должны были иметь дело с попытками отрезать их отступление в целом. Основной силой, выделенной для выполнения этой задачи, была оперативная группа Батлера – специальная часть, которой командовал бригадный генерал Фредерик Батлер, заместитель командующего VI корпуса. Эта часть по размеру соответствовала бригаде и включала в себя механизированную кавалерию, танки, истребители танков, мотострелков на грузовиках из 36‑й «Техасской» дивизии, самоходную артиллерию, моторизованных инженеров и медиков. Их задачей было отрезать немцам путь к отступлению, таким образом, ускорив взятие в плен или уничтожение девятнадцатой армии. Действуя вместе с частями 36‑й и 45‑й пехотных дивизий, им удалось перекрыть шоссе № 7 к 28 августа, гарантировав уничтожение значительных сил 189‑й и 338‑й пехотных дивизий.

Хотя Бласковиц потерял 88 900 из примерно 250 000 его солдат во время отступления к Вогезам, ситуация могла быть намного хуже, если бы части 198‑й пехотной дивизии не пробились сквозь части оперативной группы Батлера, которые попытались отрезать их на шоссе № 7 около Монтелимара и Лориоля в конце августа 1944 года.

Вспоминает Карл фон Кунов…

15 августа 1944 года противник сумел высадить три американские пехотные дивизии и оперативную воздушно‑десантную группу в Южной Франции. У слабых немецких частей практически не было возможности противостоять вторжению, и к тому же они понесли значительные потери от тяжелого артобстрела с кораблей Союзников и налетов союзнической авиации. Вторгшиеся части Союзников начали наступать в трех направлениях. Самый сильный удар пришелся на Тулон и Марсель с целью захвата этих портов и дальнейшего их использования. Вторая группа выдвинулась через Прованс к Греноблю, где не ожидалось никакого сопротивления. Третья группа выдвинулась в направлении Ниццы, но она столкнулась с тяжелым сопротивлением около франко‑итальянской границы и была вынуждена остановиться. Американские и французские части были всюду поддержаны французским движением Сопротивления. Как говорят, в то время действовало двадцать четыре тысячи бойцов Сопротивления.

По моему опыту, партизаны объявлялись только там, где для них не было большого риска. Как правило, они ликвидировали малочисленную немецкую охрану тыла или рассеянные группы, главным образом из засады. Даже тогда немецкий ОКВ позволил им иметь статус комбатантов, если они соблюдали два условия – действовали в составе единой воинской части и носили четко различимые нарукавные повязки, чтобы идентифицировать себя. Однако французские партизаны всегда избегали открытого противостояния. Вместо этого они маскировались под гражданских лиц и не носили знаки различия; они скрывались в тенях, ожидая шанса нанести тайный удар. Во время сражений при отступлении вверх по долине Роны немецкие солдаты исчезали без следа снова и снова. Наиболее частыми жертвами французского Сопротивления были одинокие посыльные или связные, которых отсылали в небольших отрядах для починки кабелей.

Я очень хорошо помню один такой случай. Я послал посыльного‑мотоциклиста с попутчиком в полковой командный пункт. По пути они должны были проехать маленький лес, и через некоторое время после отбытия они вернулись назад, не достигнув места назначения. В лесу их обстреляли гражданские, и один из них получил пулевое ранение в бедро. Примерно через полчаса молодой француз прошел мимо отдельно стоящего дома, в котором находился мой командный пункт. Сначала мы не обратили на него внимания, но вдруг наш мотоциклист подскочил и закричал: «Вот один из тех „братьев“!» Вскоре после этого молодой человек очутился передо мной, бледный как смерть, вероятно, подозревая, что его ждет. Обыскав его, мы нашли тяжелый американский автоматический пистолет «Кольт» 45‑го калибра, ручную гранату и, наконец, белую нарукавную повязку с крестом Лотарингии, который был знаком отличия французского Сопротивления (FFI). Во время допроса он подтвердил, что стрелял в немцев в соседнем лесу примерно полчаса назад. Во время захвата его задача состояла в том, чтобы оценить нашу силу здесь, потому что его группа хотела добить нас вечером. Совершенно ясно, изображая из себя гражданское лицо и скрывая его членство в организованной военной группе, он потерял защиту, которую давало звание комбатанта. Военно‑полевой суд немедленно вынес ему смертный приговор, и вскоре он был расстрелян. В целом французское Сопротивление не испытывало желания подвергать себя большому риску в сражении и не вызывало у нас особого восхищения.

Еще до высадки американцев и французов в Южной Франции наш полк был перемещен в окрестности портового города Сете, по‑видимому, потому что наше верховное командование ожидало, что высадки Союзников произойдут в том районе. После успешной высадки нас отозвали назад, и на автобусах мы отправились в восточном направлении. Мы пересекли Рону около Ариса, чтобы, по крайней мере, замедлить наступление американцев к Тулону и Марселю.

Штаб дивизии переместился к Экс‑ан‑Провансу. Теперь мы были развернуты в районе к юго‑востоку от него. Мосты через Рону были разрушены до севера Авиньона еще перед высадкой, в основном в результате авианалетов Союзников.

Две наиболее боеспособные немецкие части – 11‑я танковая и 198‑я пехотная дивизии – стояли точно на противоположном нужному берегу Роны, что может продемонстрировать, намеренно или нет, насколько неэффективна была оборона немцев! Существовала угроза отсечения всех тыловых эшелонов в Южной Франции и в группе армий G от Бургундских Ворот, из‑за предстоящего краха группы армий В в Северной Франции. Но, по крайней мере, мне не известно ничего, что было сделано, чтобы вывести весь ненужный мертвый груз перед началом сражений в области девятнадцатой армии. Таким образом, единственная хорошая дорога вдоль восточного берега Роны была полностью заблокирована отступающими тыловыми частями!

Как командующий девятнадцатой армии, я бы не волновался о действиях частей тылового эшелона, если они не были срочно необходимы для проведения поставок на фронт. Я приказал бы им освободить дорогу, позволить свободу перемещения полевым частям. Попытка остановить наступление американцев и союзных французских частей к Тулону и Марселю провалилась. 305‑й гренадерский полк сражался лишь день или два против американской 3‑й пехотной дивизии. Наш 308‑й гренадерский полк и стрелковый батальон 198‑й пехотной дивизии сражались далее на север в области маленькой речушки Дюранс против американской 45‑й пехотной дивизии. Поскольку пропускная способность мостов и паромов была недостаточна, 326‑й гренадерский полк даже не пересек Рону, чтобы вступить в бой. К удивлению, 18 августа верховный главнокомандующий разрешил отступление к Вогезам.

За период 20–22 августа Тулон и Марсель были уже окружены противником, который 23 августа достиг Гренобля, не встретив по пути никакого сопротивления. Угроза отсечения девятнадцатой армии так далеко на юге была колоссальной. К северу от Монтелимара лесистые предгорья Французских Альп доходили прямо до долины Роны. Здесь и примерно в двадцати километрах далее на север, около реки Дроме, противник выдвигался вперед к Роне.

Я, вероятно, был не единственным, кто не мог понять, почему девятнадцатая армия столь упрямо пыталась перебросить свои единственные две ценные дивизии на восточный берег Роны. Не было сомнений, что у них не будет не единого шанса против подавляющего противника, и поэтому три дня спустя мы были вынуждены отступать на север в ускоренном темпе.

Тулон и Марсель пали 28 августа, с большими людскими потерями и потерями материальной части с нашей стороны. Но к 25 августа, после огромного ускоренного марша, 11‑я танковая дивизия и наша 198‑я пехотная дивизия уже стояли в готовности к востоку от Монтелимара, чтобы выгнать американцев с их позиций на входе в долину Роны.

Наша атака потерпела неудачу, сорванная сильным артиллерийским огнем американцев. Мой полк сражался около Созета, а наш сосед направо, 326‑й гренадерский полк, сражался в Бонлью на реке Рубион. 305‑й гренадерский полк охранял южное направление от противника, продвигавшегося в нашу сторону.

Интересно рассмотреть отчет американцев об этом сражении, процитированный Грёзером.

«Немцы атаковали позиции 36‑й дивизии вдоль Рубиона в самом слабом месте – Бонлью – и разгромили находившихся там саперов. Эта атака также расколола 141‑й и 142‑й пехотные полки. Попытки 1‑го батальона 141‑го пехотного полка и оперативной группы Батлера закрыть шоссе № 7 вблизи Ла Конкурда потерпели неудачу.

Так как 141‑й пехотный полк находится под постоянным давлением и не способен достигнуть контроля над холмами к северу и северо‑востоку от Монтелимара, подкрепления будут выдвинуты к Кресту на Дроме. Артиллерия и авиаудары поддержат войска в блокировании отступления противника вверх по Роне»[30].

Как непосредственно участвовавший командир батальона и свидетель происходившего, я должен сказать, что это заявление американского командующего остается непостижимым для меня по сей день. Кто мог 25 августа оказывать столь высокое давление на 141‑й пехотный полк, который стоял точно против меня? Я с примерно сотней моих солдат, пригодных для боя? Я согласен только с последним предложением в отчете: американская артиллерия и несколько дюжин Jabo[31]действительно нанесли огромные потери отступающим немецким колоннам снабжения и тыловым частям.

По моему мнению, все, что американцам нужно было сделать, это спуститься вниз с контролируемых высот над Роной к северу от Монтелимара в долину и сражаться. Они могли перебить нас всех. Слава богу, нашими противниками там не были русские!

Я не верю, что у противника на западном берегу Роны были заметные силы, кроме отрядов Маки. Даже эти партизанские части, однако, не были бы проблемой для двух дивизий (11‑й танковой и нашей 198‑й пехотной) отпихнуть в сторону или аккуратно обойти. По сей день я не знаю, почему мы переправились на восточный берег Роны.

Успех высадок Союзников в Нормандии доказал, что концепция Роммеля – оборона на берегах – не обязательно была самой благоразумной. Противник сумел высадиться, несмотря на мощные укрепления, крупномасштабное минирование и противодесантные заграждения всех видов, хотя и со значительными потерями. Со своим опытом штурма линии Мажино в 1940 году мы должны были лучше знать ценность укреплений, все же условия обороны на Средиземноморском побережье не могут быть реалистично сравнены с условиями на Атлантике. Не было ничего устроено позади слабой береговой обороны на Средиземноморье. Было очевидно, что эта линия обороны будет прорвана в первой атаке. Так почему нужно было там подставляться? По ходу развития событий на севере Франции оборона Южной Франции вскоре должна была стать бессмысленной. После едва ли четырнадцати дней, таков был результат оборонительных боев девятнадцатой армии против десанта Союзников в Южной Франции!

Береговая оборона к востоку от Роны была уничтожена за считаные часы. Десятки тысяч немецких солдат были убиты, ранены или взяты в плен. Еще раз огромное количество незаменимой материальной части – такое как оружие и транспортные средства – было потеряно. Обе так называемые «крепости» – Тулон и Марсель – были захвачены противником. Две добрые боеспособные дивизии были выкошены, главным образом, чтобы обеспечить отсроченный отход тыловых частей на родину, что произошло бы в любом случае.

Если бы во время продвижения десантного флота Союзников мы отвели бы от побережья все боеспособные части, свободные от мертвого груза тыловых частей, а затем развернули бы их вне досягаемости тяжелой корабельной артиллерии, мы, возможно, установили бы гибкую оборону. Вторгшийся противник в таком случае штурмовал бы пустой ландшафт, а позднее мог понести значительные потери.

Но для последних лет войны было, вероятно, верно высказывание генерала Ганса Кисселя о способностях немецкого командования в целом. Казалось, как будто эти люди полностью оставили и забыли все, что они так хорошо умели делать в начале войны.

Конечно, в тот момент было немного оставшихся в живых от первого или даже второго поколения сражавшихся солдат Вермахта.

Так как большая часть 11‑й танковой дивизии была крайне нужна девятнадцатой армии, чтобы держать шоссе № 7 открытым к северу от Монтелимара, 27 августа наша дивизия осталась одна в арьергарде, сражавшемся у Монтелимара. К 28 августа нас ужимали в область, которая становилась все меньше и меньше.

Может быть, стоит упомянуть один случай из сражения у Монтелимара. Рано утром 27 августа мой адъютант, удостоенный Дубовых Листьев к Рыцарскому кресту, обер‑фельдфебель (позднее лейтенант) Кристиан Браун, добровольно вызвался, как всегда, с несколькими бойцами на патрулирование. В России он довел до совершенства свой личный способ захвата «языка» – разрезая полевые телефонные кабели в тылу противника и ожидая появления бригады связистов‑ремонтников. Как только они появлялись, Брауну и его соратникам оставалось только «поздравить» их с попаданием в немецкий плен – и это срабатывало каждый раз! Менее чем через час он и его бойцы вернулись с целым взводом американских пехотинцев, включая двух офицеров, взятых в плен. Он сказал нам, что они собирались освежиться рано утром в отдельно стоящем доме. Брауну было достаточно сделать два выстрела из его пистолета‑пулемета во входную дверь и громко проорать приказ сдаваться. Этого было достаточно, чтобы убедить американцев сдаться. Два молодых офицера были особенно удивлены, когда они поняли простую уловку, которой их обвели вокруг пальца. В целом более тридцати американских солдат были захвачены Брауном и его маленьким патрулем.

Когда патруль возвратился с военнопленными, я предложил этим двум офицерам сигареты и стакан вина, от чего они отказались, как их, по‑видимому, учили. У них были свои собственные сигареты, и они, возможно, предположили, что мы хотели отравить их вином. Или они, возможно, просто не испытали желания принимать что‑то, что не было доступно для их солдат. Они оказались образцовыми военнопленными. Они никогда не оставляли меня, когда мы прорывались на север следующим утром. Так как они мне просто не были нужны, я дал им выбор пройти несколько сотен метров вверх по холму и вернуться к их товарищам, но они отклонили предложение. «Нет, сэр, – сказали они, – мы теперь военнопленные!» Они попросили лишь быструю транспортировку в более спокойные места, но я никоим образом не мог выполнить их желание.

Во время многих атак их собственных Jabo они убегали во всех направлениях, но впоследствии они опять оказывались у меня на шее!

Только нация, которая, основываясь на ее огромном материальном превосходстве, настолько уверена в исходе войны в ее пользу, может позволить себе отправиться на войну с такими бойцами. Конечно, у меня был и другой опыт встречи с американцами в других случаях[32].

Утром 28 августа я получил полковой приказ, говорящий, что прорыв на север планировался на раннее утро 29‑го. К северу от реки Дромы долина Роны снова расширялась. Поэтому самый трудный для прохождения участок был длиной примерно двадцать километров между Монтелимаром и той рекой. Приказ предписывал моему батальону при поддержке нескольких танков продвигаться через возвышенности к востоку от шоссе № 7. Танки должны были присоединиться ко мне рано утром. Я сразу же выразил сомнение, потому что, по моему мнению, не было никакого смысла продолжать сражение в лесу с гораздо лучше экипированными американцами. Главным было достичь северного берега Дромы, по возможности без дальнейших потерь. Мой полковник, так же как и я, привыкший к подобным ситуациям в России, разделил мое мнение, но заявил: «Это – приказ генерала, так что вы ничего не сможете с этим поделать! Он хочет выступить в поход таким же образом». Тогда я сказал: «Герр полковник, я буду ждать и наблюдать, как завтра утром будет развиваться ситуация, и буду действовать соответствующе». С этим он согласился.

Я приказал командирам своих рот держать максимально возможное расстояние от противника ранним утром следующего дня и собраться на моем командном пункте. Тем, кто не смогут там быть по какой‑либо причине, придется выбираться самостоятельно. Направление было известно, и мы должны были собраться к северу от Дромы на шоссе № 7. На заре все на моем командном пункте были готовы выступить в поход, надеясь, что не придется прорываться с боем, но ожидая обещанных танков и оставшейся части рот. Только часть моего батальона была на месте в установленное время, остальные все еще были связаны в отдельных стычках с американцами. Когда прошло полчаса после установленного времени, а танки все еще не показывались, я приказал присутствующим бойцам построиться и выступать. Наш маршрут пролегал не через горы, как мне было приказано, а прямо вдоль берега Роны, среди высокой болотной травы и кустарника. Я мог только гадать, почему не появились танки. Было особенно опасно использовать их на узких горных дорогах, с густыми зарослями по обе стороны, где противник мог лежать в засаде позади любого куста.

Поздно днем, после того как мы пересекли Дрому почти нетронутыми, я не был удивлен, узнав, что в результате попытки прорыва командир моей дивизии и многие из его штаба были взяты в плен, и меня ждало то же самое, если бы я последовал установленным маршрутом!

Намного позже в наши руки попала старая американская газета, в которой его захват был описан в деталях – когда американский солдат попытался вытащить его из‑за куста, он потребовал быть взятым в плен офицером. Конечно, я не мог судить, сообщала ли американская армейская газета правду, но то, что он серьезно относился к соблюдению хороших манер, звучало достоверно. В конце концов, это был человек, который на своем празднике весь вечер поднимал тосты за своих подчиненных![33]

В последовавшие после «отбытия» Рихтера дни наш Iа, подполковник Фрайхер фон Финк, принял командование дивизией. Эти дни не были простыми ни для нашего 1‑го батальона, ни для 1‑го батальона 326‑го гренадерского полка. В ходе боев в поздние утренние часы последний отбил Ла Конкурд в тяжелом бою и открыл важную дорогу для нашего отступления. Капитан Дрезель, кто был позже убит в бою, был награжден за этот бой Рыцарским крестом. Теперь остаток дивизии мог уйти через Дрому, неся относительно низкие потери. Общие потери дивизии за время прорыва оценивались приблизительно в 1500 человек, включая нашего генерала.

31 августа дивизия отправилась на позиции на линии обороны на реке Изере. В Валансе мы пополнили свои припасы в огромном складе, принадлежавшем Вермахту. Пища, которую мы там получили, была такого хорошего качества, что мы могли вспомнить большинство из блюд только по имени! Одновременно французское гражданское население уже ждало вокруг склада, пока его покинут последние немцы, чтобы поживиться. Как всегда, мы оставили это здание неповрежденным…

2 сентября мы совершили марш в сомкнутом строе через Лион, 140 километров на север. Тысячи французов выстраивались в линию вдоль маршрута нашего отступления, но я лично не замечал враждебных демонстраций.

К северу от Лиона отступление продолжалось через долину Соны, и после еще одного напряженного марша мы сформировали новую линию обороны, к северо‑востоку от Шалон‑сюр‑Сон, на Ду, западном притоке Соны.

3 сентября полковник Отто Шиль, пожилой джентльмен из ОКХ, принял командование. Он был энергичным человеком, таким, которые становятся удачными бизнесменами. 1 октября он был, как обычно, повышен в звании до генерал‑майора. Майор Генерального штаба Грауэр стал новым Ia дивизии, сменив подполковника Фрайхера фон Финка, с которым тем временем случилось дурное происшествие.

Американцы очень тщательно следовали за нами вдоль Роны и в долине Соны. На запад, между реками и швейцарской границей, где Маки фактически расстелили перед ними красную дорожку, американцы продвигались, по их стандартам, весьма быстро. В процессе они иногда пытались выдвинуться из французских Юр в долину Ду. Мой батальон маршировал дальше на запад, через всемирно известный винодельческий город Бон, который был мне достаточно хорошо знаком с весны 1943 года. Там у меня была удивительная встреча.

Мы остановились, чтобы передохнуть, в центре города, и, вместе с несколькими из моих людей, я присел на террасе ресторана, чтобы выпить стакан вина. Когда меня заметила французская официантка, которая обслуживала столы, она была столь ошеломлена, что едва не выронила свой поднос. Симпатичная молодая женщина была подругой моего товарища в соседнем Дижоне в 1943 г., и она и ее сестра бывали у меня в гостях несколько раз. Я сразу же понял ее ужас от сложившейся ситуации. В этот момент, конечно, никто в ее родном городе не мог знать, что она была подругой немецкого офицера. Когда я оплачивал свой счет, она прошептала мне, что ее немецкий друг был убит в России. Его бывший товарищ из Дижона недавно сообщил ей об этом.

До этого времени, когда немецкие войска вынуждены были отступать из большой части Франции, по моему опыту, было больше «сотрудничества» чем «сопротивления» со стороны обычных французов. Были во Франции, так же как в нашей стране, до и после 1945 года, вечно обиженные информаторы, которые, часто по самым презренным причинам, выдавали их сограждан их собственным чиновникам или немецким оккупационным войскам. Это была одна из причин для сотрудничества. Было также много французов, которые презирали коммунизм и кто, возможно, предвидел то, что могло случиться с ними, если бы немцы были побеждены на востоке. Что касается первых, никто не был опечален тем, что они позднее иногда наказывались и даже приговаривались к смерти. Для вторых, конечно, жестокое наказание было более чем сомнительно…

Возможно, их судьи верили в необходимость восстановить честь Франции, приговаривая коллаборационистов к смерти или длительным срокам заключения. Некоторые из тех людей были действительно виновны не только в том, что устанавливали терпимые отношения с оккупационными войсками. Они могли даже, несмотря на честное осуждение, одобрять прочные отношения с немцами, все еще оставаясь патриотами Франции. Франция действительно проиграла войну с немцами в 1940 году, но не потеряла свою национальную гордость!

С французскими девушками обходились особенно мерзко; действительно, французская толпа поступала крайне жестоко и бессердечно с француженками, чьим единственным преступлением было влюбиться в немца. Как правило, их волосы сбривались или очень коротко состригались, их оскорбляли и били, а затем их изгоняла из их родных деревень или городов местная толпа, кипящая ненавистью. Для французских мужчин, которые в этом участвовали, это, возможно, было выражением их примитивной сексуальной ревности и оскорбленного высокомерия.

Очевидно, нужно признать, что любой крупный переворот выносит все низменное на поверхность. У нас также были самые злые осуждения, и не только после 1945 года[34].

Наша дивизия переместилась на следующие позиции на реке Ду. Линия фронта нашего корпуса проходила от Шалон‑сюр‑Сон до Дола и на Безансон. К 8 сентября фронт должен был быть сокращен из‑за многочисленных прорывов американских танков. Следующим утром линия обороны пролегала вдоль Оньона, от пяти до двадцати километров к северо‑западу от Ду.

8 или 9 сентября мой коллега, майор д‑р Майер, вместе со своим адъютантом, был ранен огнем из танка и захвачен в плен преследовавшими американцами. Позже, когда он вернулся в свой родной город Штутгарт, Майер рассказал мне, что о нем отлично заботились американские медсестры. Без пенициллина, который в то время еще не был нам доступен, он скорее всего не пережил бы свое тяжелое ранение.

В дни сражений в первой половине сентября у меня было три события, которые были весьма существенными. Одно было весьма удачным, одно сомнительным и одно немного необычным.

Я разместил нескольких пехотинцев с «панцерфаустами» в тоннеле железной дороги – возможно, это было на линии к юго‑западу от Дола[35]. Внезапно показался джип с четырьмя американскими солдатами, который ехал в сторону тоннеля, явно не зная о грозящей опасности. Он остановился едва ли в десяти метрах, и его пассажиры подготовились высадиться. Двое из моих бойцов уже нацелили свои гранатометы на джип, когда я им прошептал, чтобы они стреляли не в транспортное средство, а за ним. Несколько секунд спустя прогремело два ужасных взрыва, и наши четыре американца застыли на месте.

Когда мы прокричали им приказ сдаваться, они подошли, подняв руки вверх. Позже они сказали, что они полагали, что наши линии были намного дальше на север. Поэтому они не ожидали огонь панцерфаустов из засады, а максимум обстрел артиллерии. Мы забрали их и их джип на мой командный пункт.

Главный оказался откормленным рыжеволосым майором, очевидно ирландского происхождения. Он и его товарищи не были столь же педантичны, как два американских лейтенанта под Монтелимаром. Мы вместе выпили, а в то время я был еще достаточно богат, чтобы предложить выбор между виски или французским коньяком. «Я предпочитаю виски», – отрезал рыжий. Обыскав машину, мы нашли карты с указанием целей для американской артиллерии. Наш майор не был мелкой рыбой, но, очевидно, офицером артиллерии американской дивизии, которая нам противостояла. Конечно, американским солдатам разрешили оставить их личные вещи, но карты явно к ним не относились. Несмотря на его просьбы об обратном, я должен был изъять их у него.

Несколько лет спустя я встретил его на улице в Бад Тольце. (См. карту 19‑1.) Мы обменялись несколькими словами, но у меня было впечатление, что наша случайная встреча не была ему особенно приятна. Кроме того, это было вскоре после конца войны.

Событие сомнительного свойства было таковым. Позже, когда мы захватили нескольких американских военнопленных, один из них попросил переговорить с немецким командиром. Мой английский в то время был все еще довольно слабым, но быстро стало ясно, что беспокоило Джи Ай. «Сэр, я – еврей!» – сказал он мне. Я ответил, что для меня он был лишь американским военнопленным. Кроме того, я был абсолютно уверен, что американские военнопленные не должны были сортироваться по национальности. Антисемитизм не был для меня проблемой. На моей родине в Восточной Пруссии мой отец вел дела с евреями, когда они приезжали на нашу ферму, чтобы купить шкуры животных или металлолом. Моя тетя Хелена работала десятки лет на должности главного бухгалтера на Данцигской (Гданьской) папиросной фабрике. Конфиденциально, она дружила с еврейским владельцем фирмы и его семьей. По‑видимому, часть рождественских подарков, которые она приносила каждый год, были из семьи Борг. Моя первая жена была ученицей на складе, находившемся в собственности евреев, до того, как мы поженились.

Необычный случай был другого рода. Я часто видел, как немецкие 88‑мм зенитные орудия, танки, самоходные орудия или противотанковые пушки уничтожали танки противника, и, конечно, я видел и противоположное[36]. На сей раз я был свидетелем игры новым для меня способом. Недалеко от позиций наших тяжелых пехотных орудий, в плотных кустах неожиданно показалось несколько американских танков. 150‑миллиметровые пушки с коротким стволом в основном использовались только для огня с закрытых позиций. Удивленные расчеты орудия должны были каким‑то образом защитить себя, так что они навели орудия прямо на два вражеских танка и выстрелили. Я не знаю, осуществлялось ли что‑то подобное ранее. Расстояние было точно не намного больше пятидесяти метров. Эффект был ужасен. Два танка, которые были поражены, буквально взорвались, в то время как остальные за ними сразу включили задний ход, что было ясно слышно. К сожалению, подобный успех сопровождал нас все реже и реже.

Постоянно сражаясь, к 15 сентября дивизия отошла назад к западному краю Вогез через Люр. Чтобы представить, что оставалось от людей пополненной дивизии месяц спустя, достаточно взглянуть на 1‑й батальон 308‑го гренадерского полка – в нем оставалось всего двадцать два бойца, включая двух офицеров! Один из командиров батальона был серьезно ранен и взят в плен американцами, второй был убит в бою всего три дня спустя. Третьему командиру батальона за неделю, капитану Бенгелю, который был в составе дивизии со дня ее основания, оставалось всего несколько недель жизни. 6 октября, во время контратаки, он был тяжело ранен и вскоре умер в полевом госпитале от инфекции.

Просто невозможно детально описать все, что происходило в сражениях между Шалон‑сюр‑Сон и нашим позднейшим развертыванием к западу от Жерардмера. Один инцидент, особенно ярко отложившийся в моей памяти, произошел около Люра. Мои солдаты принесли серьезно раненного товарища, брюшная стенка которого была полностью разорвана осколком снаряда. Так как мы должны были отступать, мы решили взять его с собой. Мы освободили задние места моего джипа и положили его на них. Бедняга был полностью в сознании и испытывал невыносимую боль. Так как большая часть батальона уже отступила, до нашего врача было не добраться. В тот момент, как машина сдвинулась с места, раненый солдат начал непрерывно кричать от боли, так что мы аккуратно вынесли его из машины и положили на землю. Пока мы стояли вокруг, беспомощные, молодая француженка – я думаю, что она была местной учительницей, – вышла из соседнего дома. Она заставила нас понять, что солдат скоро умрет, так зачем мучить его? Она обещала остаться с ним до конца и проследить, чтобы он был похоронен на городском кладбище. Когда мы уезжали, в крайне смятенных чувствах, она сидела на земле, держа голову мальчика у себя на коленях.

К концу сентября наша дивизия была развернута вокруг Жерардмера. Нашими противниками были американские 3‑я и 36‑я пехотные дивизии – обе были полностью моторизованными и имели в своем составе танки. Но вскоре после того мой полк был переведен назад в район Ле Тилло, недалеко от тех мест, где мы были совсем недавно. Там мой будущий противник, 3‑я алжирская пехотная дивизия, только что пересек Мозель и подходил к дороге Корнимон‑Ремиремон.

Date: 2015-10-19; view: 314; Нарушение авторских прав