Проблемная лекция и эвристическая беседа в курсе психологии. Эвристическая беседа является той разновидностью проблемной лекции, которая позволяет наиболее полно продемонстрировать раз­личные аспекты управления

Эвристическая беседа является той разновидностью проблемной лекции, которая позволяет наиболее полно продемонстрировать раз­личные аспекты управления процессом формирования у студентов всех структурных компонентов анализа и решения проблемы. Диалогизация проблемной ситуации в эвристической беседе - это своеобразный при­ем, рассчитанный на перестройку внутреннего плана действия, образа мышления и личностной позиции субъекта мышления. Можно сказать, что эвристическая беседа - это прием конструирования определенного образа мыслей путем преобразования точек зрения индивида в условиях совместного исследования проблемы.

Эвристическая беседа требует от преподавателя импровизационных умений, которые основываются на свободном владении различными аспектами и уровнями решения проблемы, с одной стороны, и способа­ми построения диалога, формами взаимодействия с аудиторией на всех этапах решения проблемы - с другой.

Прежде всего возникает вопрос о месте проблемной лекции в форме эвристической беседы в системе курса лекций. Конечно, далеко не каж­дая лекция должна быть вовне развернутым диалогом, чаще всего [79] проблемные лекции монологичны и преподаватель включает разные "голо­са" имплицитно, не вынося их за рамки монологики. Но там, где, исходя из задач курса, преподаватель вводит принципиальные, значимые в по­следующем анализе содержания всего курса подходы к решению цен­тральных проблем, эвристическая беседа не только уместна. В этом случае она необходима для создания особой интеллектуальной ситуа­ции, особого прецедента - размышления студентов над основами соб­ственного понимания предмета изучения, так или иначе уже достигну­того в результате предшествующей работы. Поэтому чаще всего собст­венно эвристической беседе предшествует проблемная лекция - моно­лог, в котором преподаватель вводит слушателей в проблему, намечает возможные подходы к ее анализу на материале сопоставления различ­ных факторов и теорий и знакомит с некоторыми условиями и преце­дентами ее решения, создавая тем самым почву для последующей проблематизации внешнего диалога.

Специально подчеркнем, что методический смысл введения эври­стической беседы заключается в достижении особой дидактической це­ли, а именно в том, чтобы повернуть студентов к новой рефлексивной позиции по отношению к собственным способам осмысления знания в учебном предмете. Следовательно, центральное место в этой форме ор­ганизации лекции отводится не контролю за мерой усвоения знаний, не проверке того, что может воспроизвести студент, а совсем другой зада­че, хотя так же, как и контроль, требующей для решения обратной свя­зи. Но в данном случае обратная связь лектора с аудиторией будет не­сти не санкции и оценки меры усвоения, меры согласия аудитории с положениями и позицией лектора. Она должна максимально способст­вовать актуализации разных позиций и точек зрения, разных подходов к пониманию и решению проблемы. Только на основе этого рода инфор­мации, добытой в диалоге с аудиторией, лектор сможет адресоваться к явным и неявным для самих студентов допущениям и позициям и в диалоге с носителями разных позиций достигнет сопоставления подхо­дов, поможет осознать иные возможности решения, добиться того "схватывания" проблемы, которое откроет путь к новым способам ее решения.

Это различие функции обратной связи, дифференциацию функции санкционирующей, оценивающей и функции регулирующей, побуж­дающей, необходимо учитывать при конструировании эвристической беседы как особой формы занятия, имеющего специфические дидакти­ческие цели. Эвристическая беседа, подчиненная целям проверки и оценки знаний студентов, не достигнет той цели, о которой говорилось выше, - формирования у студента новой метакогнитивной позиции. Развивающая роль эвристической беседы в этом случае будет утрачена. [80]

Если иметь в виду не контрольно-санкционирующую, а преобра­зующую сознание функцию диалога в форме эвристической беседы, следует специально выделять задачи программирования диалога как особого рода "развивающей обратной связи". Психологическую и мето­дическую специфику эвристической беседы как средства перестройки уровня рефлексии познавательной деятельности студента, а не как средства опроса необходимо четко осознавать при организации безма­шинного диалога преподавателя со студентами и в особенности при программировании "диалога" студента с машиной в ситуации автомати­зированного обучения.

Фрагменты проблемной лекции с элементами эвристической бе­седы. Рассмотрим фрагменты стенограммы проблемной лекции с ис­пользованием приемов эвристической беседы.

Тема лекции: "Развитие ранних форм памяти у дошкольников" в кур­се возрастной и педагогической психологии. С некоторыми купюрами приведена запись двух проблемных лекций по этой теме (первой -монологической, второй - эвристического диалога) с тем, чтобы проил­люстрировать требования к организации эвристической беседы.

План лекции [4]. 1. Формирование представления о ранних формах па­мяти в детской психологии начала XX века.

2. Проблема раннего онтогенеза памяти.

3. Специфика методов исследования ранних форм памяти, основные принципы их исследования, конкретная методика исследования.

4. Условия формирования, феномены ранних форм памяти и стадии раз­вития.

5. Структура непроизвольных ранних форм памяти.

6. Функции ранних форм памяти.

7. Задачи для самостоятельного изучения.

***

Проблема онтогенеза памяти и ее ранних форм прямо связана с теми вопросами, которые будут нас непосредственно интересовать с точки зрения возможности управления ситуацией, обеспечивающей развитие памяти ребенка. Мы должны разобраться в онтогенезе настолько, чтобы расширить представление о путях управления различными генетиче­скими формами памяти в условиях современного обучения.

Однако этот вопрос не так прост. Казалось бы, на первый взгляд, есть много описаний онтогенеза памяти, которые предпринимали раз­ные исследователи. Начнем с того, что вообще интерес к онтогенезу [81] возник на базе общебиологического эволюционного подхода к разви­тию. В XX веке он уже был связан с пониманием того обстоятельства, что психические функции человека исторически изменчивы. И, следо­вательно, исторически обусловлены и особенности онтогенеза. Однако первые исследования онтогенеза памяти не пошли в направлении ана­лиза того, что определяет особенности, свойственные разным этапам развития памяти ребенка. Они скорее занимались неким увековечиванием, фиксацией процессов и процедур, которые в качестве феноменов выделялись при наблюдении детского развития. Например, то описа­ние, которое оставил В. Штерн на основе достаточно тщательных и очень основательных по длительности клинических наблюдений за раз­витием психики ребенка в целом и за развитием памяти, начиная с ран­него детства.

В. Штерн дает представление об особенностях и периодах возникно­вения памяти у ребенка в ходе индивидуального развития, но совсем не затрагивает вопроса о природе и механизмах их появления, об изменчи­вости тех форм, тех этапов, которые им выявлены. Но тем не менее уже такое детальное рассмотрение процессов памяти у детей показало пре­жде всего ту особенность онтогенеза, с которой последующие исследо­ватели так или иначе пытались совладать. Эта особенность заключается в том, что в раннем детстве возникают некие образования бессозна­тельной памяти, которые имеют определенное значение во всей после­дующей жизни индивида. С одной стороны, они - неосознаваемая ос­нова функционирования всего поведения ребенка, с другой - эти обра­зования отличаются определенной ригидностью, консервативностью, прочностью.

Противоречивость этих свойств памяти ребенка и стала в после­дующем одной из тех эмпирически возникающих проблем, над которыми задумывались многие исследователи... Можно считать, что в свя­зи с этими особенностями впервые была осознана и сама проблема ран­них форм памяти ребенка. Эти ранние образования памяти, являясь бессознательными и обладая особой прочностью, вместе с тем не вос­производятся взрослым на уровне его сознательной психики. И тем не менее они живут в поведении человека. Именно этот аспект проблемы был ранее всего выделен.

Возникло некоторое несоответствие с духом той психологии, кото­рая развивалась на протяжении предыдущего столетия и утверждала примат сознательных образований. Вместе с тем феномены ранней па­мяти ребенка показали, что в жизни человека, в ходе образования его опыта существует масса таких психических форм, которые, не осознаваясь, все же выполняют очень важную функцию во всем поведении. Таким образом, проблема ранних форм памяти ребенка в основном была [82] осознана и решалась в одном аспекте - в связи с попытками уяснить, что же такое эти ранние новообразования памяти, что же это за специ­фические особенности психики, которые, определяя во многом поведе­ние взрослого, вместе с тем сохраняют свою автономность, оставаясь не осознанными ни ребенком, ни окружающими?..

Помимо описаний, оставленных В. Штерном, вкратце рассмотрим еще несколько попыток описания процесса развития памяти. Но прежде необходимо подчеркнуть один момент, интересный для анализа про­блемы ранних форм памяти, который можно выделить уже в этой опи­сательной картине Штерна. Интересно то, что, характеризуя развитие памяти, он отметил не только последовательность появления процессов узнавания, воспроизведения, но и целый ряд качественных ступеней.

От латентной, скрытой готовности к начальным неосознаваемым формам воспроизведения в виде упражнения, навыков, узнавания он выделил переход ребенка к относительно свободному воспроизведению наличного опыта, и затем новый переход - выделение плана представ­ления в отнесении к прошлому. Тем самым он определил несколько ка­чественно различных ступеней в развитии памяти.

К более позднему времени относятся описания развития памяти ре­бенка, предложенные П. Жане. В своих знаменитых лекциях о развитии памяти и понятия времени он также совершенно четко постулирует по­ложение, что развитие памяти, начинаясь с таких образований, кото­рые еще собственно к памяти не относятся, имеет качественно раз­личные этапы. Самые ранние связаны с ожиданием, поиском, отсро­ченными реакциями. Развитые формы - с повествованием, описанием, рассказом.

Он отметил, что есть некий водораздел, который отделяет уровень собственно непамяти от уровня, характеризующего специфически че­ловеческую память. К ней П. Жане относит такую особенность, как возможность оперировать представлением в отрыве от ситуации, некую внеситуативность, т.е. связывает специфически человеческую память только со словесной, вербальной памятью и намечает несколько этапов ее развития: повествование, описание, рассказ. От простой формы по­вторения происшедшего, которое основывается на реминисценции, автоматизме, но не дает возможности возвращения к пережитому на уровне оперирования собственными планами представления, образами своего прошлого, П. Жане очень четко отличает воспроизведения, свя­занные с отнесением события, пережитого самим ребенком, к опреде­ленной категории событий, с умением рассказать об этом. Только рас­сказ есть та форма памяти, где человек отделяет себя от события и мо­жет стать в определенное отношение к своему рассказу. [83]

Российский педагог и психолог П.П. Блонский дал иную картину развития памяти, связав этот процесс с изменением тех образований, которыми оперирует человек в ходе становления памяти. Он выделяет четыре уровня развития: память аффективная, моторная, образная и вербальная. Для него тоже важны были задачи различения генетических форм и уровней развития. Критериями различения у него выступили средства, на которые опирается та или иная генетическая форма Самая ранняя память ребенка - это память чувств, память аффекта. Затем мо­торная и образная память, предшествующие вербальной. Так же, как и П. Жане, он относит к вербальной памяти память-рассказ. Но в отличие от Жане он пытается расчленить те более ранние образования памяти, которые для первого выступают как предпамять.

Наконец, имеются исследования, проведённые Ж. Пиаже, его по­пытка построения картины раннего развития памяти. В какой-то степе­ни он идет вслед за П. Жане, связывая развитие памяти с развитием представления о времени, и выделяет внутри трех стадий шесть уров­ней развития представлений о времени. Он рассматривает стадии раз­вития представления о времени детей от 3 месяцев до 2 лет и в соответ­ствии с ними намечает некоторые формы развития памяти (см. ниже).

Это очень интересное исследование в том отношении, что здесь вы­ступила попытка конкретизировать представление о связи самых ран­них форм памяти ребенка с последующими более развитыми вербаль­ными формами памяти. Эту связь Пиаже усматривает в характеристи­ках самого действия, которое выполняет ребенок, а именно в характе­ристиках временной организации этого действия (практическая, субъ­ективная, объективная серии).

Если В. Штерн ограничивается простым описанием того, что за ожиданием следует узнавание, за узнаванием - поиск, то Ж. Пиаже ука­зывает связь процессов памяти, которые П. Жане относил к формам, не специфическим для человеческой памяти, с самыми ранними структу­рами временной организации действия. Правда, Пиаже не говорит о ха­рактере их обусловленности, он лишь констатирует связь ожидания, [84] поиска, узнавания с временной организацией (выделением-невыделе­нием) последовательности действий, не связанной с осознанием отно­шений порядка, последовательности.

...Напрашивается мысль, что эти наблюдения, которые были прове­дены Пиаже в 1930-е гг. в развитие идей Жане, уже в большей мере конкретизировали содержательную сторону развития памяти. Мы за этими описаниями можем выявить некоторые внутренние механизмы переходов от уровня ожидания к поиску, а потом к воспроизведению. Обособление плана представления от плана практических действий -это важный момент, вносящий временную организацию в актуально выполняемое действие. Вот что по существу выступило в качестве со­держательной стороны понимания и анализа развития памяти - связь развития памяти с временной организацией поведения. Эти экспери­менты были более интересны, чем простая констатация последователь­ной смены видов памяти: аффективной, моторной, образной, вербаль­ной, где мы не видим еще механизма, движущего сам процесс развития. Тогда как в попытках Пиаже сказалась направленность на выявление взаимосвязей феноменов ранней памяти с развивающимся поведением.

Итак, мы имеем несколько попыток пояснить картину раннего онто­генеза памяти, затрагивающих разные аспекты развития и идущих в разных направлениях. Стройной законченной теории онтогенеза мы по­ка не имеем, что не только очень осложняет наше положение, но и де­лает проблему развития памяти необычайно интересной и очень значи­мой для решения задач управления ситуациями развития психики.

Теперь подытожим анализ аспектов изучения проблемы раннего он­тогенеза памяти. Какие аспекты можно выделить в виде самостоятель­ных проблем? Прежде всего это особая проблема структурной и функциональной специфики ранних образований. Что же это такое -ранние формы памяти? Все работы по изучению памяти в современной психологии так или иначе касаются поздних образований и прежде все­го вербальной памяти. Но остаются "беспризорными" вот эти неосозна­ваемые довербальные формы, строящиеся в раннем детстве, а также и у взрослого человека на уровне неосознаваемой психики. Остается вне анализа их структурное и функциональное своеобразие. Более того, за­дача выявления этого своеобразия игнорируется, так как укоренилась их трактовка как непосредственных, биологически обусловленных об­разований, где психологу и делать нечего.

Поэтому следует выделить вторую проблему, составляю­щую ядро понимания природы и механизмов ранних форм памяти, -проблему движущих сил их развития. Здесь необходимо построить та­кие основания исследования, которые позволят различать условия и причины, движущие силы развития ранних форм памяти. Достаточно [85] ли постулировать переход от использования одного средства к другому, от предмета и образа - к слову, чтобы объяснить скачок в развитии па­мяти, скажем, от узнавания к воспроизведению, сдвиг в уровне ее функционирования - от неосознанного действия к словесному воспро­изведению?

Упрощенному представлению, которое еще бытует в современной психологии памяти, в современном обучении и которое сводит характе­ристики разных генетических форм к использованию соответствующих средств, противостоят многие реальные трудности, прежде всего труд­ности обучения. Они свидетельствуют, что здесь имеют место более сложные процессы, хотя, конечно, они связаны с употреблением и из­менением средств, с помощью которых человек строит и оперирует представлениями памяти. Остается непонятным, как управлять все бо­лее опосредствованными процессами памяти, как развивается в обуче­нии этот процесс опосредствованш. В конечном счете это вопрос о том, что же реально из того, чему мы научились, становится столь же действенным и значимым, как некие бессознательные образования па­мяти раннего детства. Как сделать, чтобы обучение формировало столь же действенные образования? Становится ли то, что мы изучаем в сис­теме всего нашего современного обучения, таким же непреложным на­чалом для всякого последующего развития, как ранние формы памяти? Либо все то, чему мы учим, не выдержит столкновения с экстремаль­ными ситуациями, не сработает в экстремальных условиях, а будет за­мещено неким постулатом здравого рассудка и не приведет к интуитив­ному нахождению верного способа решения на основе того, что освое­но. Вопрос о том, что же составляет движущую силу развития памяти на всех досознательных и сознательных уровнях организации опыта -это в конечном счете вопрос, связанный с пониманием психологиче­ских основ теории обучения.

Третья проблема - это проблема методов изучения ранних неосознаваемых, предсознательных образований, которые вплетены в самую жизнедеятельность субъекта, неотделимы от нее и для которых, по-видимому, нужно рассматривать целостность всего поведения, а не абстрактные, лабораторно-препарированные ситуации запоминания и воспроизведения.

Коль скоро мы признаем, что память - это неоднородное по своим функциям и структуре многоуровневое образование, то нужно при­знать, что должны быть специфические методы для изучения этих ран­них форм памяти. Но пока ни одна теория из существующих в психоло­гии не справилась с этим вопросом. Мы с вами будем пытаться отве­тить на этот вопрос, исходя из концепции опосредствованности разви­тия психики системой деятельности и взаимодействий субъекта. [86]

Четвертая проблема - это проблема взаимосвязи разных уровней и слоев функционирования памяти. Она также не имеет прямо­го экспериментального решения и достаточно четкого ответа на вопрос о том, имеем ли мы дело в психике взрослого человека с различными формами памяти, в том числе и такими, которые не регрессируют к бо­лее ранним, элементарным, архаичным формам памяти, но как раз они и есть образования ранних стадий той или иной деятельности. Есть ли в психике взрослого человека эти образования, которые по существу сво­ему не что иное, как инфантильные, архаичные формы памяти? Как они взаимодействуют с иными генетическими формами памяти? Эта про­блема имеет непосредственное отношение к типам и культуре органи­зации всего хода обучения.

Вся современная система обучения ориентирует нас на сознатель­ную психику, на формирование сознательного опыта. Но все больше и больше мы начинаем говорить о том, что обучение может конструиро­вать не только осознаваемые формы, что оно должно управлять и до-сознательными, неосознаваемыми образованиями. Признание этого об­стоятельства в современном обучении можно отметить, например, в опыте Г. Лозанова и у ряда других крупнейших современных педагогов. На чем основывается их уверенность в том, что обучение адресуется не только к сознательным образованиям, но и определяет становление всех уровней и форм психики? Видимо, на имплицитном признании сущест­вования взаимосвязи, взаимодействия разных уровней, разных форм памяти. Как уловить эту взаимосвязь, какие это генетические формы, каковы их структурные особенности? Эти вопросы нас будут занимать в характеристике онтогенеза памяти.

Вслед за этим выделением разных аспектов решения проблемы ран­них форм памяти перейдем к более детальному анализу каждого из них. Нарушив приведенную выше последовательность проблем, начнем с вопроса о методах изучения ранних форм памяти. Каковы основания для его решения?

Ранние формы памяти - это достаточно широкое понятие, потому что речь идет не только о памяти в раннем детстве, но и о тех образова­ниях, которые строятся на начальных этапах становления всякой дея­тельности и отношений. Они не осознаются человеком, но тем не менее составляют основу его индивидуального опыта. Существуют ли в исто­рии нашей науки подходы к выделению особых объективных методов или поиски методов для изучения этих неосознаваемых образований? Еще П. Жане призывал к тому, чтобы изучать память ребенка особыми методами. Какими же? Он подчеркивал, во-первых, необходимость ана­лиза всей внешней ситуации, в которой осуществляется поведение ре­бенка, а это означало требование вернуться от абстрактного лабораторного [87] эксперимента, вырывающего личность из ее окружения, к ситуа­циям жизни. Он говорил также и об учете всей внутренней ситуации поведения ребенка - побуждения, заставляющего ребенка что-то взвол­нованно рассказывать родителям, причин, по которым его рассказ стро­ится в той или иной последовательности воспоминаний.

Почему выплывают сначала именно эти образы, а не другие? Что мотивирует последовательность и порядок его воспоминания и саму необходимость рассказывать о них? Как бы мы сегодня могли ответить на эти вопросы Жане, определяющие требования к объективному мето­ду изучения ранних форм памяти?

Чтобы усилить эти требования и помочь в их осознании, приведу еще мысль Ж. Пиаже, у которого поиски метода шли в том же направ­лении, что и у Жане. В работе Пиаже, о которой мы говорили, есть очень Ценное замечание об особенностях метода наблюдения, об осо­бой позиции наблюдателя, который должен отделять от феноменов, присущих реальной психике ребенка, возможные трактовки этих фено­менов, возникающие в сознании наблюдателя, и не смешивать содер­жания своего сознания с содержанием наблюдаемого сознания.

Можно еще усилить этот принцип ссылкой на иных исследователей, уже в XVIII в. строивших догадки об особенностях метода изучения ранних форм психики. Так, у Ж.-Ж. Руссо есть очень интересная в этом отношении мысль. Он говорил, что изучить человека наблюдая невоз­можно, нужно встать в позицию научения, только тогда мы что-то пой­мем в изучаемом поведении. Изучать поведение можно не наблюдени­ем извне, а соучаствуя в его" становлении. За этим утверждением стоит признание самоценности субъективного опыта, его независимости от сознания наблюдателя, признание объективной логики его возникнове­ния в условиях социального взаимодействия.

Вполне последовательно это понимание объективной основы всяко­го субъективного опыта проводится в отечественной психологии, стоя­щей на позиции социальной детерминации развития психики. В контек­сте этого подхода, как хорошо известно, уже в конце 30-х гг. был най­ден ключ к пониманию природы непроизвольной памяти в работах А.Н. Леонтьева, П.И. Зинченко, А.А. Смирнова. Содержание деятель­ности, ее цели, предмет, мотивы определяют независимо от сознания человека его непроизвольную память. Однако этот принцип не был реа­лизован в понимании природы ранних форм памяти детей. Вплоть до нашего времени сохраняется трактовка этой формы памяти как непо­средственной, биологически обусловленной.

В исследовании памяти детей, которое мы начали в 1970 г., необхо­димо было прежде всего определить метод изучения ранних форм. Да­вайте попытаемся вместе сформулировать требования к этому методу, учитывая рассмотренные выше подходы. [88]

Выделим сначала наиболее общее требование, которое в той или иной мере уже осознавалось и исследователями, предложившими пер­вые описательные модели ранних форм памяти, и уже упоминавшимися психологами П. Жане, Ж. Пиаже. Это требование - изучать память ре­бенка не в лабораторном эксперименте, а в процессе активного по­строения опыта ребенка. Можно конкретизировать это требование, учтя и принцип деятельностного опосредования, и анализ социальных взаи­модействий. Тогда мы сможем утверждать, что, во-первых, это должен быть эксперимент естественный, включенный в жизненную ситуацию; во-вторых, он должен включать ребенка в реальное взаимодействие и об­щение со взрослым. Только имея в виду целостную жизненную ситуацию и организуемое в ней поведение ребенка, можно выявить объективные ус­ловия качественных изменений генетических форм и функций его памяти.

В-третьих, еще более конкретизируя требование к методу исследо­вания ранних форм памяти, следует учесть "личностную значимость", смысл формируемой деятельности для ребенка, т.е. создать мотивационную основу порождения новообразований памяти. Рассматривать эти ранние новообразования вне реально формирующихся, значимых для деятельности ребенка также представляется невозможным. И ожидание, и узнавание, и поиск, и всевозможные отсроченные реакции можно наблюдать в их динамике, в процессе их становления только в условиях, удовлетворяющих реальные потребности ребенка и конкретно реали­зуемых им отношений и деятельности. Лишь в этом случае динамика процессов и форм памяти предстанет в ее внутренней обусловленности ходом становления взаимодействий и предметной деятельности, удов­летворяющих нужды ребенка и имеющих для него смысл. Тем самым память будет изучаться не как изолированная функция, а как новообра­зование целостной личности.

Итак, сконструированный нами метод требует отказа от изучения новообразований ранних форм памяти путем лабораторного препариро­вания абстрактных деятельностей. Он предполагает исследование в ес­тественных условиях жизнедеятельности ребенка, где будут модели­роваться личностно значимые ситуации формирования новой, удовле­творяющей потребности ребенка деятельности, и формирование это бу­дет происходить в сотрудничестве со взрослым и другими детьми.

Исходя из этих требований, мы в свое время предприняли исследо­вание ранних форм памяти в условиях воспитания слепоглухонемых детей [13, с. 155-182]. У этих детей всякое новообразование, всякое продвижение в развитии есть всегда результат определенных и очень • четко направленных усилий взрослых.

Особое значение в ситуации этого естественного эксперимента при­обретало то, что можно было наблюдать процесс развития ранних форм [89] памяти в системе повседневного предметно-бытового поведения, т.е. на основе развития начальных системных образований человеческого по­ведения.

Факты, с которыми мы столкнулись с самого начала исследования, были родственны уже ранее подмеченным в науке феноменам. Они бы­ли характерны и для поведения других детей, не воспитанных в столь необычных условиях. С такого рода фактами мы встретились, напри­мер, в описании, которым М. Хальбвакс предваряет главы своей книги "Социальные рамки памяти". Девочка лет 12-ти, найденная где-то во французской провинции, ничего не помнила о своем прошлом. Она не понимала языка тех французов, которые ее нашли, и лишь постепенно, по мере того, как входила в ситуации новой жизни, в общение с новыми людьми, она начала вспоминать о том, где она была раньше, кем она была раньше. На основании различных предметно-действенных ситуа­ций стали появляться воспоминания, из которых можно было понять, что она прежде служила в деревне прислугой, возможно, это был под­кидыш или ребенок, выросший без родителей.

Здесь интересен тот факт, что М. Хальбвакс описал потерю памяти у ребенка, выпавшего из той жизненной ситуации, в которой формирова­лась вся система его поведения. В новых условиях ребенок самостоя­тельно не может воссоздать свое прошлое. Он теряется, и нужно заново выстроить все его поведение, чтобы он смог воссоздать ту картину ми­ра, которая у него была, и припомнить, вернуть свое прошлое.

У слепоглухонемых детей мы не раз сталкивались с чем-то подоб­ным, примерно с таким же феноменом если не потери памяти, то из­вестной растерянности, шока у ребенка в новых ситуациях. Ребенок воспитывался в определенных условиях Загорского детского дома. Ко­гда он попадал из этого детского дома в другую ситуацию, то первона­чально воспроизводил те формы действия, поведения, которые у него сформировались прежде, и никак не мог принять новый режим. Долгое время, месяца два, эти дети страдали невозможностью адаптироваться к новым условиям. Здесь наблюдались и отказ от привычного поведения в новых условиях его реализации, например, отказ от приема пищи в новом помещении, отказ от прогулки при изменении времени ее прове­дения. Значит, изменение внешних привычных условии поведения при­водило после некоторого сопротивления ребенка к разрушению некоей внутренней схемы организации поведения и к распаду всей системы поведения. Итак, здесь мы встречаемся с конкретно-ситуативными, предметно-действенными формами памяти. Наша задача состояла в том, чтобы проанализировать механизм их становления, создавая усло­вия направленных взаимодействий и отношений ребенка со взрослым при формировании определенной системы предметной деятельности. [90]

Конкретно-экспериментальное изучение ранних форм памяти мы проводили в ситуации обучения младших дошкольников. Дети с тяже­лыми сенсорными дефектами в этом возрасте только начинали обучать­ся системе предметно-бытового поведения. Это были еще "неочелове­ченные", как говорил И. Соколянский, дети, которые не имели еще средств контакта с окружающими. В этих условиях раскрывалась более полная картина, появления самых простейших неосознаваемых ребен­ком видов внутренней готовности: ожидания, узнавания, поиска и более сложных форм отсроченных действий, а также разных уровней воспро­изведения по мере становления какой-либо культурной деятельности... Основная посылка, из которой мы постоянно исходили, - это просле­живание процесса становления тех или иных явлений памяти в ходе ос­воения предметно-практического бытового поведения. С целью фикса­ции всех 'новообразований памяти ребенка, поступившего в детский дом, велось непрерывное клиническое наблюдение. Анализу подвергались вся система наблюдаемого поведения и все ситуации его формирования.

Приведем пример того, что собой являло поведение одного из детей, только что поступившего в детский дом. Двухлетний Дима поступил с тотальными нарушениями зрения и слуха, вследствие чего был немым. Его начальное воспитание после поступления в детский дом было свя­зано с обучением ходьбе. Обычным для его семейной жизни было пре­бывание на руках у матери. Ходить он почти не умел, и первые шаги, которые начал делать в новом окружении с помощью взрослого, сопро­вождались цепкой хваткой за взрослого при передвижении в очень ог­раниченном пространстве с непрерывной поддержкой. Как только ре­бенку надели ботиночки, он вообще отказался двигаться. Стоило лишь слегка изменить обычную траекторию его передвижения, как вся сис­тема поведения, освоенная прежде в годы его жизни с матерью, тут же распадалась. Ребенок отказывался ходить, стоять, совершенно не мог сориентироваться в окружающем, занимая эту мало привычную для не­го позу.

Важный методический шаг исследования заключается в том, чтобы строить у таких детей новые формы поведения и новые действия, опи­раясь на требования теории планомерного формирования деятельно-стей. С этой целью был проведен структурный анализ формируемых деятельностей и построены программы самого процесса их формирова­ния у ребенка. Кроме того, мы специально выделили и типологизирова-ли формы его взаимодействия со взрослыми и другими детьми, внутри которых строились его предметные действия. Структурный анализ бы­тового поведения позволил вычленить системы действий, связанные с разными по значимости для ребенка ситуациями (умывание, кормление, одевание и т.д.). Были выделены отдельные операции, группы операций, [91] которые задавались ребенку в определенном порядке построения отдельных блоков. Очень важной особенностью формирования всей системы поведения и ранних форм памяти было то, что у ребенка не­возможно было сформировать такие виды деятельности (скажем, обу­чить игре с дидактической игрушкой), смысл которых ему был еще не­понятен и не выступал в связи с непосредственно значимыми, жизненно важными ситуациями. Кормление, одевание, гигиенические проце­дуры - эти ансамбли действий форсировались на основе удовлетворе­ния неустранимых органических нужд ребенка.

Анализируя формирование этих значимых видов деятельности, мы выделили и рассмотрели ситуации взаимодействия ребенка со взрослы­ми. Оказалось, что можно типологизировать эти формы взаимодействия в соответствии с этапами построения действия у ребенка, которые в си­туации сотрудничества строго соотносились и взаимообусловливали друг друга. Мы различили такие формы сотрудничества: 1) непосредст­венно разделенное между ребенком и взрослым действие, т.е. действие, выполняемое ребенком совместно со взрослым; 2) поддержанное дей­ствие, выполняемое при минимальной помощи взрослого (переход от разделенного действия к подражанию); 3) имитируемое действие, под­ражание видам активности обслуживающих ребенка взрослых и свер­стников; 4) саморегулируемое действие.

Основную роль в формировании бытового поведения и новообразо­ваний памяти играли две формы взаимодействия: разделенные действия и имитация, подражание. Именно они позволили детям перейти к каче­ственно новой фазе становления деятельности - к саморегулируемым действиям, к самостоятельному воспроизведению всей системы быто­вых действий.

Наконец, третий важнейший шаг в экспериментальном анализе ран­них форм памяти - создание такой организации процесса формирова­ния предметно-бытовых действий, которая благоприятствовала бы ста­новлению новообразований памяти и их развитию по ходу формирова­ния действий и всей системы бытового поведения. С этой целью были использованы специальные приемы.

При формировании всех видов действий и операций применялись приемы отсроченного действия: это были либо незаконченные дейст­вия взрослого, либо прерванные действия ребенка. Первые побуждали детей к актуализации, к различного вида формам внешнего упражнения и к самостоятельному выполнению действия. Вторые вызывали у ре­бенка задержку внешней активности и продолжение действия во внут­реннем плане, т.е. стимулировали готовность внутреннего предвосхи­щения. Так, прикосновение взрослого довольно быстро становилось сигналом к началу того или иного действия, поскольку взрослый не [92] сразу начинал действовать вместе с ребенком, а выжидал, вызывая у ребенка соответствующую форму готовности и упреждения действий взрослого своим действием.

Еще один вид отсрочки - поручение: воспитатель дает в руки ребен­ку какой-либо предмет, и в рамках ситуации, в которой это происходит, ребенок должен догадаться, что с этим предметом делать, куда его не­сти, куда его положить. Прерванные действия и поручения были на­правлены на развитие внутреннего плана действий, на построение у ре­бенка идеальной схемы собственной системы действий и поведения.

Вся ситуация предметно-практического бытового поведения и взаи­модействия как бы расслаивалась этими приемами отсроченных дейст­вий с целью выявления и стимуляции готовности ребенка к предстоя­щему действию. Какие явления памяти при этом наблюдались? Они как раз и обнаруживали себя в широком спектре форм состояния готовно­сти к действию упреждения предстоящего действия, начиная от затормаживания внешней активности, ожидания, поиска, продолжения пре­рванного действия, выполнения поручения в определенной частной си­туации, принятия и понимания подсказки с помощью жеста, наконец, самостоятельного воспроизведения действия. Все эти феномены рас­крывали микрогенез ранних форм памяти как идеальных внутренних схем, регулирующих процесс выполнения предметного действия.

Оказалось, что самостоятельная актуализация ребенком предметно-практического бытового поведения - умение надевать на себя кофточ­ку, колготки, умываться и т.д., воспроизведение этих простых действий возникало после того, как ребенок проходил определенный путь овла­дения системой отсроченных действий. Вводя различные виды отсроч­ки, заставляя ребенка ждать или включаться в совместную деятель­ность, специально вводя приемы поощрения для ребенка, мы содейст­вовали становлению в привычной для него ситуации внутреннего плана представления собственного действия. С помощью отсроченных дейст­вий вводились задержки и стимулы, создавались пробелы в актуальном плане поведения, которые ребенок восполнял тем успешнее, чем более полным становился образ его собственного действия.

Вопрос из аудитории: Можно ли сказать, что под обра­зом собственного действия вы понимаете особую категорию образа? Правильно ли будет понимать этот образ как идеальный план самого выполняемого действия и внешних условий его осуществления?

Лектор: Совершенно верно, и именно такого рода образ, или предыдеальный план, или внутренняя схема, - называйте это как угодно -составляет сущность ранних форм памяти, досознательный невербализуе­мый, архаический слой человеческой памяти. Постепенно отделяясь от акту­ально в данный момент выполняемого действия, этот образ становится внутренним опережающим регулятором его воспроизведения. [93]

Вы своим вопросом облегчили мне задачу уточнения и детализации одного важного условия формирования ранних форм памяти. Посколь­ку они порождаются в системе предметно-практических действий и не­отделимы, в известной степени, от них, то возникает вопрос, а не явля­ются ли эти формы памяти просто системой моторных навыков, не сво­дятся ли они к самому навыку? О том, что такое понимание было бы неверным, свидетельствует вся экспериментально воспроизводимая си­туация становления ранних форм памяти в процессе формирования сис­темы действий у ребенка.

Следует подчеркнуть, что воспроизведение предметных действий у детей возникало отнюдь не по механизму заучивания, упрочивания на­выка. Дело в том, что, отодвигая помощь взрослого в каждой новой си­туации предметно-бытового поведения, мы тем самым включали поис­ковые действия ребенка. Что нужно сделать дальше? Вытирать лицо полотенцем или убрать мыло? Ребенок стоял перед необходимостью выбора следующего акта поведения, у него возникали поиск и выделе­ние нужной последовательности операций. Действия воспроизводились лишь по мере того, как ребенок начинал практически выделять про­странственно-временную схему операций в их целой системе. По мере порождения предидеального плана собственных действий в определен­ных условиях появлялась уверенность в последовательности операций. Фактически действие ведь нигде не фиксировалось, сколько бы раз мы его ни повторяли. Оно существенно лишь в форме ситуативного совме­стного действия взрослого с ребенком, но если не догадаться прибег­нуть к ситуации отсрочки, где ребенок ставится перед необходимостью выявления порядка, последовательности операции в целой системе дей­ствия, он очень долго или даже никогда не сможет самостоятельно вос­произвести эту операцию и систему в целом. Только поисковая ситуа­ция и ставила ребенка перед задачей внутреннего примеривания и вы­бора, обеспечивала создание идеальной модели своих действий, отра­жающей необходимый порядок во внешнем плане поведения. Мы встречаемся, таким образом, при формировании ранних форм памяти с особым типом управления усвоением социального опыта. Этот тип управления отличается от управления по методу проб и ошибок. Это управление по методу поиска требуемой операции в зоне дозированной отсрочки в системе совместной деятельности ребенка со взрослым. Значит, ранние формы памяти рождаются как бессознательная, довер-бальная проекция в плане представления схем порядка и последова­тельности операций в системе бытового поведения.

Одним из наиболее интересных феноменов ранних форм памяти и является появление способности у ребенка свободной актуализации "режима" организованного поведения, т.е. системной [94] смысло-пространственно-временной упорядоченности активности. Она перестает быть спонтанной. Дети начинали предвосхищать порядок действий в системе бытового поведения в течение дня, выделять и заранее направлять ряд действий к определенному результату. Появление этого образования знаменовало становление непосредственной предметно-действенной и наглядно-образной памяти как уже достаточно сложных образований ранней неосознаваемой, непроизвольной памяти. Если ребенок, встав утром, в определенный час, сначала подпрыгивал в кроватке, а затем сам тянулся к одежде, выбирал нужный предмет, надевал его, то можно сказать, что у него уже есть режимно-организованная система поведе­ния, за которой стоит образ того, что нужно делать дальше, проекция плана последовательности актов поведения, распределенная в масшта­бах целого дня. Воспитатели хорошо знают, какая это огромная психо­логическая победа - достижение свободной актуализации режима дня, какое огромное достижение - самостоятельная внутренняя организация человеческих форм поведения...

Ранние предметно-практические формы памяти - это формы внут­ренней организации целостной системы поведения, удовлетворяющего неустранимые потребности ребенка. Анализ становления этих форм у слепоглухонемых детей позволил выяснить условия, детерминирующие их становление и развитие, а также их специфические структурные осо­бенности. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить полученную нами картину переходных новообразований ранних форм памяти детей с описаниями процессов памяти у В. Штерна, Ж. Пиаже и других пси­хологов, которые были рассмотрены ранее. Теперь мы можем не только расширить репертуар форм памяти, которые образуют более полную картину перехода от узнавания к воспроизведению, но и, что еще более важно, - выявить условия социальной детерминации всех этих форм, которые рассматривались как непосредственные 'биологически обу­словленные акты. Психологическая реальность их опосредования про­ясняется при анализе порождения этих форм памяти как продуктов и регуляторов собственной предметно-практической деятельности ребен­ка, формирующейся в сотрудничестве с окружающими в различных си­туациях отсроченных действий.

С помощью этих трех факторов, опосредствующих становление но­вообразований памяти в условиях рассмотренного исследования, мы можем заполнить пробел в схеме Ж. Пиаже, где он представил два ряда явлений, связь между которыми постулировалась, но не раскрывалась.

За феноменами памяти, которые в схеме Пиаже фиксируются как явления готовности, ожидания и т.д., можно теперь проследить детер­минирующие их условия - систему формирующейся предметно-быто­вой деятельности и форм эмоционально-заряженных взаимодействий [95] ребенка со взрослым. Тем самым мы связываем два ряда явлений, ранее лишь соотносимых, но не взаимообусловленных: феномены памяти с этапами становления временной организации предметного действия — причинными взаимосвязями, которые раскрываются в начальных фор­мах становления самого предметного орудийного действия ребенка и в его взаимодействиях с окружающими.

Рассмотренное решение проблемы ранних форм памяти опровергает постулат "непосредственности" начальных форм развития памяти, по­ложение о том, что память детей в возрасте до трех лет носит натураль­ный, естественный характер, что она биологически обусловлена. Ста­новление поведения ребенка в условиях слепоглухонемоты показало, что собственно человеческие ориентации ребенка на взрослого, его уз­навание, а также узнавание значимых предметов быта, готовность ре­бенка к действию и к общению со взрослым, актуализация действий опосредованы предметно-практическими формами взаимодействия, ко­торым взрослый сообщает с самого начала их построения сигнальный, личностно и социально значимый характер. Отсроченные действия вы­ступают в функции побуждения ребенка к продолжению сотрудничест­ва со взрослым, а также в функции условий, обеспечивающих интерио-ризацию схем внешнего предметного действия в идеальные внутренние схемы порядка действий.

Ребенок, включаясь в предметно-практическое сотрудничество, ос­ваивает не просто моторные навыки и умения, но приобретает образы своего действия, внутренний план представления деятельности, по­зволяющий ему не только самостоятельно выполнять нужное предмет­ное действие, но и использовать его как средство общения с окружаю­щими. Предметное действие, освоенное и актуализируемое ребенком, это одновременно и его средство общения, его "речь". Таким образом, начальные ранние формы памяти - это не натуральная память, а резуль­тат собственной предметно-практической, орудийной деятельности ре­бенка, построенной по логике социальных способов удовлетворения его нужд во взаимодействии со взрослым. Ранние непроизвольные формы памяти, возникающие как новообразования плана представлений ре­бенка о собственных действиях и не отделимые от ситуаций выполне­ния действий, выступают как социально и культурно опосредствован­ные формы досознательной регуляции его поведения, как предидеальные формы самоорганизации.

Анализ этой психологической реальности формирования ранних форм памяти позволяет сделать наши знания о механизме порождения этих форм более инструментальными и дает определенное решение во­проса об особенностях структуры и функций бессознательных форм памяти. В свою очередь это открывает пути проектирования процесса [96] развития бессознательной памяти ребенка и взрослого, организуя взаи­модействие и деятельность в ситуациях продуктивного сотрудничества. Предоставляю Вам возможность продумать в этом контексте перспек­тивы новых психотехник для начальных этапов обучения.

Однако следует иметь в виду, что представленная модель генетиче­ски исходных форм памяти по необходимости упрощена. Вспомним, что П.П. Блонский относил к ранним формам памяти не только мотор­ную, но и аффективную память. В нашей модели прямо не выявляется эта сторона целостной аффективно-моторной организации ранней па­мяти. Но предпосылки для такого рода анализа здесь имеются. Поэтому предложенная интерпретация процесса развития ранних форм памяти не закрывает путей дальнейшего решения этой проблемы, а скорее дает ключ к пониманию взаимосвязи разных ее аспектов.

План методического сценария лекции и анализ приемов ее орга­низации. Резюмируем кратко основные методические задачи сценария приведенной лекции в следующих пунктах.

I. Экспозиция проблемы. Теоретический смысл анализа изучаемой проблемы в системе целей и задач курса лекций.

II. Введение в проблему. Выявление и фиксация состава противоречий, возможных подходов к их разрешению. Сопоставление разных подходов к решению проблемы. Выделение меры решения про­блемы и дифференциации ее аспектов. Резюме анализа продуктивности научного решения проблемы и выделение центрального пункта совре­менного научного подхода к решению проблемы (новые методологиче­ские и методические аспекты проблемы ранних форм памяти).

III. Введение внешнего диалога как условие актуа­лизации позиций слушателей в отношении к рассматриваемой пробле­ме. Типологизация выявленных подходов и оценка меры адекватности предложенных решений.

IV. Перестройка функций внешнего диалога. Переход к решению рефлексивных задач: анализ оснований и предпо­сылок собственного понимания проблемы у слушателей. Введение си­туаций, провоцирующих интеллектуальный конфликт между исходны­ми позициями слушателей и предлагаемыми лектором позициями в ре­шении проблемы.

V. Резюме продуктивности решения про­блемы в контексте предлагаемого подхода, выявление нерешенных аспектов проблемы.

Указанный план лекции охватывает лишь центральные моменты проектирования диалога в проблемной ситуации и не претендует на ис­черпывающую полноту. Он может быть использован в качестве [97] известного методического руководства, облегчающего выбор и конструиро­вание последовательности этапов организации сценария проблемной лекции, включающей элементы эвристической беседы. Вместе с тем в нем акцентирована развивающая сторона проблемной лекции - ориен­тация слушателей на широкий исследовательский поиск, преодоление догматизма в подходе к тому или иному найденному решению проблемы.

Помимо этой общей целевой установки лекции, которая отражена в системе подцелей (пп. II-V), в ней можно выделить две взаимосвязан­ные линии методических процедур.

1. Приемы организации предметного содержания проблемной ситуации:

а) включение того или иного типа противоречий (между эмпирически­ми данными и теоретическими положениями, между новыми фактами и прежними теоретическими положениями, между новыми фактами и преж­ними теоретическими моделями, между разными аспектами описания од­ного и того же явления, изучавшимися изолированно друг от друга, и т.д.);

б) использование различных средств для выявления противоречий (в частности, в приведенной лекции используется прием "остранения", ко­торый в данном случае заключается в перестройке смысла хорошо из­вестных фактов и положений за счет введения их в новый контекст; так, описательные данные о процессах памяти у детей вводятся в контекст решения проблемы о специфике и движущих силах развития памяти и методах изучения этого развития);

в) конкретизация решения проблемы в целостной системе задач, ре­шение которых по-новому освещает проблему.

2. Приемы организации форм взаимодействия и сотрудничества преподавателя со студентами в проблемной ситуации лекции:

а) изменение позиций лектора по отношению к аудитории на разных этапах решения проблемы (так, на этапе введения в проблему лектор использует такую форму сотрудничества с аудиторией как "разделенное действие" с целью выявления смысла проблемы и дифференциации ее аспектов; на дальнейших этапах решения проблемы используются фор­мы "имитируемых" и "поддержанных" действий);

б) изменение позиций аудитории с целью организации перехода от одного этапа решения проблемы к другому (так, на третьем этапе реше­ния проблемы позиции аудитории выявляются с помощью прямых во­просов, обращенных к ней, тогда как на четвертом этапе лектор стиму­лирует размышления и высказывания студентов с помощью введения материала, рассчитанного на порождение и объективацию внутреннего конфликта своей позиции с позициями, зафиксированными в аудито­рии; вопрос студента, возникший на четвергом этапе решения проблем­ной ситуации, явился показателем удачного разрешения одного из та­ких конфликтов). [98]

Следует учесть, что в условиях проблемной лекции, где лишь наме­чаются переходные этапы к эвристической беседе, не могут быть реали­зованы все вьщеленные нами в структуре учебной ситуации формы со­трудничества преподавателя со студентами. Например, сотрудничество в форме партнерства в условиях данной лекции еще не могло быть реа­лизовано, хотя и подготавливалось такой формой сотрудничества как "поддержанное действие", которая использовалась на четвертом этапе проблемной ситуации, связанном с формированием рефлексивной по­зиции студентов по отношению к способам решения проблемы. Усло­вием перехода к партнерству студентов с преподавателем служил также и последний, пятый этап в структуре проблемной ситуации, где лектор специально акцентировал возможность критической позиции по отно­шению к представленному в его собственных исследованиях решению проблемы и ввел дополнительный материал, адресующий студентов к новым возможностям осмысления полученного решения в сопоставле­нии с подходом, намеченным у других исследователей проблемы.

В конечном счете внутренняя динамика сценария проблемной лек­ции и мера ее воздействия на аудиторию обусловлены степенью адек­ватности приемов организации предметного содержания проблемной ситуации ее дидактическим и воспитательным целям, а также степенью соотнесенности первых с приемами организации форм взаимодействия преподавателя со студентами. Соотнесение приемов организации пред­метного и коммуникативного аспектов лекции составляет особую мето­дическую задачу, решаемую на каждом этапе проблемной ситуации.

Date: 2015-10-19; view: 475; Нарушение авторских прав