Annotation 11 page

Колодки и позорный столб в Воллингфорде, Оксфордшир. Рисунок из книги Уильяма Эндрюса «Наказания былых времен». 1899
Стояние у столба плавно перетекало в смертную казнь, если преступник успевал как следует насолить соседям. Весьма печально закончилась карьера знаменитой сводницы XVIII века Элизабет Нидхэм. Мамаша Нидхэм поставляла проституток высокопоставленным клиентам, заманивая в сети порока девиц из провинции, приезжавших в Лондон на заработки. Ее сомнительная деятельность так опостылела столичным моралистам, что они добились ее ареста за нарушение общественного порядка. Помогло им еще и то, что один из ее клиентов недавно был осужден за изнасилование. К стоянию у позорного столба сводница подготовилась тщательно, наняла телохранителей и прихватила лопаточку, чтобы прятать лицо. Но все впустую! Толпа так рьяно закидывала ее камнями, что пару дней спустя мамаша Нидхэм испустила дух. На тот свет старая сводня утянула еще одну жертву — чтобы получше разглядеть ее позор, какой-то сорванец вскарабкался на фонарь, но упал на железную ограду и умер на месте. Начиная с 1837 года, колодки и позорные столбы убирали с площадей под ропот горожан, которые недоумевали, что же теперь делать с гнилыми овощами и фруктами. Но традиции отмирают не сразу. Настоящие ретрограды проживали в корнуолльском городке Труро, где колодки тешили взор даже в 1840-х. 4 октября 1844 года газета «Зе Уэст Бритон» писала: «В прошлый понедельник мы стали свидетелями омерзительного зрелища: двух старух, печально известных пьяниц, на шесть часов оставили в колодках на Боскавен-стрит перед рыночными воротами. Одна из них спокойно сидела на рассыпанной соломе, подперевшись подушкой, и вязала, не обращая ни малейшего внимания на собравшуюся толпу. Зато вторая старуха, у которой не нашлось подушки и которая, вдобавок, страдала от болей в ногах, не прекращала рыдать» [36]. Четыре года спустя точно так же наказали девицу Элис Мортон. Не желая платить штраф за пьянство, девушка сбежала из городка, а когда надумала вернуться, ее уже поджидала полиция. По приказу мэра девушку посадили в колодки. Журналисты возмущались замшелыми взглядами мэра, но горожане наверняка были довольны — такая забава, да еще и бесплатно! Второй пункт в нашей скорбной повести — стул для окунания в воду (ducking-stool) с целью остудить чересчур горячую голову. Хотя это наказание похоже на способ выявления ведьмы, когда женщину связывали и бросали в воду, принцип действия у него был другой. В случае с подозреваемыми в ведовстве, судьи смотрели, всплывет женщина или утонет. Если утонет, то прими Господь ее душу, если всплывет, то можно вытащить ее и добить на берегу. Но стул, прикрепленный к длинному рычагу, использовали иначе — окунали преступницу с головой, но держали под водой недолго. Наказание, преимущественно женское, применялось для невоздержанных на язык — для тех, кто скандалил, ругался и сквернословил. Когда стул не был в употреблении, рычаг запирали на замок, потому что у местных ребятишек всегда было искушение поиграть с забавной штуковиной. Последней англичанкой, наказанной подобным образом, была некая Дженни Пайпс, которую окунули в воду в 1807 году.

Стул для окунания в воду в Леоминстере, Херефордшир. Рисунок из книги Уильяма Эндрюса «Наказания былых времен». 1899
Другим способом укоротить слишком длинный язык был железный намордник (branks или scold’s bridle), напоминающий клетку для головы, иногда с кляпом. Так развлекались в основном в провинции, где к сплетницам относились с особой суровостью — как соберутся у колодца, как начнут клеветать на честной народ! На говорунью надевали намордник, от которого тянулась цепь, и в таком виде женщину вели по улице до ближайшего позорного столба. До чего же тяжко, когда со всех сторон улюлюкают соседи, а у тебя нет возможности огрызаться! А все потому, что в железный кляп, давивший на язык, иногда вставляли иголки — чуть шевельнешь языком, и его пронзает нестерпимая боль. Тут уж навсегда расхочется болтать.

Женщина в наморднике. Рисунок из книги Уильяма Эндрюса «Наказания былых времен». 1899
Англичане XIX века с ужасом взирали на затеи милой старины, однако перегибы на местах тоже случались. К примеру, в графстве Чешир намордник в последний раз применяли в 1834 году. Жители Олтринхэма, что в предместьях Манчестера, в 1820 году решили выгулять в наморднике местную старушку, которая допекла всех сквернословием. Но у бабушки отнялись ноги, и милосердные горожане возили ее по улицам в тачке — не отменять же наказание по столь незначительному поводу! В тюрьме Престона, графство Ланкашир, намордником наказывали за ругань и богохульство, причем в последний раз заключенные примерили его в 1850 году. Правда, в середине века наказание показалось таким вопиющим, что вышестоящее начальство изъяло у тюремщиков варварский инструмент. Еще в XVIII веке публичная порка была обычным, чтобы не сказать заурядным, зрелищем. Подобным образом карали разнообразные преступления, но в основном бродяжничество, проституцию и воровство. Можно сказать, что преступникам везло: какой бы болезненной ни была экзекуция, а все же лучше, чем смерть. По закону вору грозило повешение, если стоимость похищенного имущества превышала 5 шиллингов, но присяжным не хотелось брать на душу грех, и воров приговаривали к наказаниям помягче. Например, в Гастингсе в 1747 году Джейн Берчетт высекли за то, что она подговорила своего ребенка стянуть деньги у отца, в 1754 году Элизабет Релф наказали за «кражу птицы, именуемой курица», в 1776 году — вдову Энн Колбрэн за кражу двух носовых платков общей стоимостью 10 пенсов. Похожие преступления и наказания встречались по всей стране. Хотя попадались и более оригинальные случаи: в 1746 году у столба для порки пришлось постоять некоей Мэри, любительнице мужских костюмов. Под именем Джордж Гамильтон она сумела 14 раз вступить в брак, а донесла на нее уже последняя жена, ее же тезка Мэри Прайс. Обманщицу приговорили к публичной порке, однако не стали переодевать в женское платье — отстегали прямо в брюках. В тех городишках, где не было позорного столба, полагались на телегу. Уж она точно отыщется в любом хозяйстве! Обнаженного по пояс преступника привязывали к телеге, которая останавливалась на перекрестках, чтобы палач угостил беднягу плетью-девятихвосткой. Катилась телега очень медленно, так что неприятности могли растянуться на несколько часов. Со слабым полом англичане не церемонились и привязывали женщин к телегам наравне с мужчинами. Довольно часто эти наказания проводились сразу после церковной службы, чтобы прихожане успели как следует отдохнуть и соскучиться по острым впечатлениям и не расходились. Махать плетью три часа напролет — занятие не из легких. Так и плечо разболится! Городские власти признавали вредность работы и щедро платили палачам. В 1767 году Томас Терлис, палач из Миддлсекса, брал по 10 шиллингов за экзекуцию мужчины и по 5 за наказание женщины. Остается лишь гадать, почему он оценивал женщин в два раза дешевле? Возможно, наказание не затягивалось или же проводить время в женской компании было гораздо приятнее, чем в мужской. Публичная порка женщин была отменена в 1820 году, а в 1830-х прекратили привязывать к телеге и мужчин. Один из последних случаев произошел в Лондоне в марте 1831 года: «После вынесения им приговора на судебном заседании в Суррее, в пятницу утром Сэмюэля Криди и Уильяма Харримана публично высекли, привязав к телеге, проехавшей 150 ярдов (137 м) по Ватерлоо-роуд, Ламбет. Преступников, принадлежавших к банде Сорока Воров, обвиняли в краже пальто из кареты. Харриман стоически вынес наказание, зато Криди кричал в голос. После наказания обоих препроводили в таверну „Герцога Сассекского“, где их спины натерли бренди, а затем вернули в тюрьму Брикстон» [37]. В местах не столь отдаленных: английские тюрьмы

Тюремная жизнь в викторианской Англии тоже была гораздо скучнее, чем в предыдущие века. Ньюгейт, древнейшая лондонская тюрьма, расположенная напротив центрального уголовного суда Олд Бейли, никогда не считалась курортом. «Черный, как Ньюгейт» — говорили лондонцы с оглядкой на ее потемневшие стены. Внутри было еще мрачнее: сырость и невыносимое зловоние от сотен немытых тел, лежавших вповалку на полу. Однако господа побогаче рассчитывали как минимум на отдельную камеру, где можно было покутить напоследок. В XVIII веке в Ньюгейт могла проскользнуть любая женщина, назвавшись чьей-нибудь родственницей, так что пирушки с вином и гулящими девицами были не редкостью. Преступницы тоже предавались радостям любви — еще бы, ведь беременная могла отсрочить казнь или вовсе ее избежать. В общем, жили узники тесно, грязно и недолго, зато весело и с огоньком. Ньюгейт был не единственной темницей Лондона: в Сити существовало шесть тюрем, в Саусварке — семь, и по две в Клеркенуэлле, Степни и Вестминстере. В восьми тюрьмах, включая Флит, Кингз Бенч и Маршалси, содержались исключительно должники. В 1824 году в долговой тюрьме Маршалси провел три месяца Джон Диккенс, отец будущего романиста. Родные могли посещать заключенного в тюрьме и даже проживать вместе с ним, но сам должник не мог покинуть ее стены до уплаты долга. Впоследствии Чарльз Диккенс подробно описал Маршалси в романе «Крошка Доррит» (1857). У причала в Вулвиче на волнах покачивались тюремные корабли. Дело в том, что после Войны за независимость США в 1770-х Британия внезапно лишилась еще одной колонии для высылки преступников. Парламент распорядился выделить под тюрьму несколько кораблей, пока не станет ясно, что делать с арестантами. Временные меры растянулись на целых 80 лет. Утром заключенные уходили работать на берег, вечером возвращались в плавучие камеры. Многих проштрафившихся англичан высылали в Австралию, но в 1853 году законодатели посчитали, что незачем сливать в колонии английские помои. Прекращение ссылок на австралийский континент огорчило преступников, рассчитывавших обрести в колониях дивный новый мир. Женщины часто находили в ссылке мужей, обзаводились детьми, вставали на ноги. Теперь же дорога, не петляя, вела их в тюрьму, да еще какую! В XIX веке на смену обветшавшим узилищам пришли тюрьмы нового образца: в 1816 году открылась тюрьма «Миллбэнк», в 1817 — «Брикстон», в 1842 — образцовая тюрьма «Пентонвилл», в 1851 — «Вандсворт», в 1852 — «Холлоуэй». С первого взгляда новые тюрьмы производили благоприятное впечатление: они были гораздо чище и просторнее, без склизких стен и зловонной соломы на полу. Но у цивилизованности была и оборотная сторона. В XIX веке велись дебаты о том, как эффективнее всего контролировать поведение заключенных, и особое опасение вызывало их общение между собой. Не хватало еще, чтобы тюрьма превратилась в университет, где неоперившаяся молодежь учится у опытных злодеев. Но как предотвратить какое бы то ни было общение, даже бытовое? Ответ лежал на поверхности — просто-напросто запретить все разговоры. Тюрьмы уподобились монастырям, где братия поголовно дала обет молчания. Такая система практиковалась, например, в «Колдбат Филдз» и «Тотхилл Филдз». Хотя заключенные спали в общих спальнях, в течение дня им запрещено было общаться — как во время работы, так и во время еды или прогулки по тюремному двору. Открыть рот позволялось только в часовне во время церковной службы, на исповеди, вероятно, но даже в церкви заключенным не давали забыть об их участи. Каждый сидел в кабинке, отделенной от соседней стеной, так что переговариваться было трудно. Интересно, что ловкачи пользовались уединением в кабинке, чтобы пилить пол во время коленопреклонения. За несколько недель некий арестант «Пентонвилла» сумел проковырять такую дыру, через которую умудрился бежать в самый разгар службы.

Камера в тюрьме «Пентонвилл». Рисунок из книги Генри Мэйхью «Криминальные тюрьмы Лондона и сцены тюремной жизни». 1862
Но чем постоянно одергивать шепчущихся и перемигивающихся узников, не проще ли разогнать их по одиночным камерам? Такого мнения придерживались основатели «Пентонвилла», где провел некоторое время Оскар Уайльд. В тюрьме насчитывалось 520 одиночных камер, которые многим современникам казались чересчур комфортабельными. Отопление зимой, большое окно, удобный гамак, туалет по последнему слову техники и ткацкий станок для работы — просто рай на земле! Да туда половина Ист-Энда попросится! Однако в «Пентонвилле» царила настолько угнетающая обстановка, что заключенные сходили с ума в два раза чаще, чем в других тюрьмах. Одиночество было тотальным, ведь даже на прогулке узникам надевали маски, полностью скрывавшие лицо. Казалось, будто по двору в молчании бродят ожившие скелеты. Поднимешь маску — сразу в карцер, где шесть дней придется просидеть в кромешной тьме на хлебе и воде. Единственным опознавательным знаком был номер, нашитый на тюремной робе, но личность за этим номером было не разглядеть. Кормили в тюрьмах скудно, но сносно. В «Миллбэнке» арестанты получали 350 мл какао и 230 г хлеба на завтрак, 140 г мяса, 450 г картофеля и 170 г хлеба на обед, 470 мл жилкой овсянки и 230 г хлеба на ужин. Однако стоит учесть, что заключенные не сидели без дела. Во многих тюрьмах им давался выбор — щипать пеньку или заниматься ремеслом, например, шить одежду или мастерить обувь. Совсем иначе обстояли дела с каторжными работами (hard labour). Каторжные работы назначались за целый ряд преступлений, включая похищение людей, попытку изнасилования, попытку ограбления, нападение на полицейского, мошенничество, кражу собак, участие в мятеже, браконьерство, незаконную уборку мусора, кражу фруктов и другие злодеяния разной степени тяжести. Пользы от каторжной работы не было практически никакой. Тяжкий и совершенно бессмысленный труд являлся самоцелью, потому что изнашивал не только тело, но и нервы. Работа ради работы, наказание ради наказания. В «Колдбат Фидлз», тюрьме с типичным режимом, арестанты тратили на каторжный труд 8 часов в день. Одним из занятий было перетаскивание пушечных ядер по двору: мужчины выстраивались на расстоянии трех метров друг от друга, один из них поднимал с земли ядро и клал на землю возле соседа, который должен был тащить его дальше. Арестанты тяжело дышали, от пота у них скользили руки, но упражнение продолжалось ровно 1 час 15 минут. После заключенные шли к ступальному колесу (treadwheel), которое представляло собой горизонтальный цилиндр с 24 ступенями снаружи. Можно было почувствовать себя белкой в колесе, точнее — белкой на колесе. Здесь арестанты проводили в общей сложности 0,5 часа в день, а в перерывах щипали пеньку. Иногда колесо приспосабливали для тюремных нужд: в тюрьме Бодмин, Корнуолл, арестантки работали на колесе по восемь часов в день, перемалывая зерно для кухни и близлежащей психиатрической лечебницы. Тем, кто из-за возраста или слабого здоровья не мог крутить колесо, было уготовано иное занятие — железный барабан с ручкой, которую нужно было повернуть 10 тысяч раз в день (количество поворотов отмечалось на особом табло). Что ж, если арестанты не сходили с ума от скуки, то уж точно имели возможность накачать крепкие мускулы. На свободе пригодятся. В Лондоне и предместьях было несколько женских тюрем, самая известная — в Брикстоне. Попадая в Брикстон, первые четыре месяца арестантка проводила в одиночной камере. Визиты в это время были строжайше запрещены. Через четыре месяца ее переводили в общее отделение, хотя разговаривать с товарками по несчастью ей по-прежнему запрещалось. За хорошее поведение женщина получала право посещений и переписки, а также небольшой недельный заработок. Подразумевалось, что после выхода на свободу эти деньги позволят ей встать на ноги, а не осядут в ближайшем кабаке. Арестантки работали в прачечной, шили и вязали, в свободное время учились грамоте. Когда бытописатель Генри Мэйхью добрался до Брикстона, надзирательница охотно сплетничала с ним о прошлом своих подопечных: «А та, что идет к нам навстречу, (…) получила пожизненное за убийство своего малыша. А ведь по ней даже и не скажешь! (…) Ее поведение у нас всегда было безупречным, ну точно ягненок. Мне кажется, она искренне раскаивается. А вон та и вовсе одна из лучших наших заключенных, а ведь направили ее сюда за то, что откусила мужчине ухо! Правда, он очень грубо с ней обращался, прежде чем она так сорвалась. Но в основном все тут за воровство и, вообще говоря, вели они беспутную жизнь» [38].

Арестант Пентонвилла и арестантка Миллбэнка. Рисунок из книги Генри Мэйхью «Криминальные тюрьмы Лондона и сцены тюремной жизни». 1862
Та же надзирательница потешалась над кокетством арестанток, которые даже за решеткой думали о нарядах: некоторые набивали уголь в кромку платья, чтобы юбки казались пышнее, плели жесткие корсеты из проволоки, делали кольца из оловянной фольги с пуговиц и припудривались известкой. Для новорожденных и детей постарше при тюрьме имелся детский сад. Детей, достигших двух лет, отправляли в работный дом, но после 1860 года женщинам было позволено оставлять детей при себе до конца срока. Как и их матери, дети носили синюю униформу в белую крапинку. Малолетних преступников отправляли в «Тотхилл Филдз», бывшую тюрьму «Брайдуэлл». По данным на 1851–1852 годы 55 арестантов моложе 14 лет оказались в тюрьме за кражу товара на сумму 6 пенсов и ниже. Мелкие воришки отбывали срок от нескольких дней до полугода. В большинстве своем они были рецидивистами, в их послужном списке насчитывалось вплоть до 17 отсидок. Воровство из карманов было самым распространенным преступлением, но попадались и более оригинальные злодейства — например, кража морской свинки или кручение волчка в неположенном месте. «Почему ты украла ботинки?» — поинтересовался Генри Мэйхью у восьмилетней крошки. «Дык у меня ж своих не было», — отвечала девочка, получившая три месяца тюрьмы. Что ж, зато теперь у нее не мерзли ноги. Некоторые дети демонстративно били на улицах стекла и фонари, дожидаясь, когда же появится «бобби». По крайней мере, в тюрьме можно было рассчитывать на неплохую кормежку, горячую ванну раз в месяц и самые настоящие сапоги! Почему бы не скоротать в таких условиях зиму? Наказания в тюрьмах XIX века были весьма умеренными по сравнению с веками предыдущими. Взять, скажем, статистику за 1853 год. В тюрьмах Англии и Уэльса содержалось 142 166 арестантов обоего пола и всех возрастов. К ним были применены следующие наказания: наручники и кандалы (75 мужчин, 15 женщин), порка (173 мужчины, ни одной женщины), заключение в карцере (6915 мужчин, 860 женщин), заключение в одиночной камере (5584 мужчины, 1085 женщин), урезание рациона (31 389 мужчин, 5277 женщин), другие наказания (13 491 мужчин, 374 женщины). Напрашивается вывод, что чаще всего арестантов морили голодом. Порка осуществлялась плетью-девятихвосткой (вплоть до 36 ударов), но с 1820 года к женщинам уже не применялась. Канули в прошлое времена, когда проституток стегали плетью перед судьей, а они умоляли его опустить молоток и тем самым остановить истязание. В остальном же преступниц наказывали так же строго, как и мужчин. Например, в 1842 году десятилетнюю Кэтрин Бэнкс из Гастингской тюрьмы на семь дней посадили на хлеб и воду за воровство тюремной собственности, после чего ей были назначены 3 месяца каторжных работ и заключение в одиночной камере последнюю неделю каждого месяца. Непроницаемая темнота карцера до того страшила арестанток, что они кричали и отбивались, пока их волокли по коридору дюжие охранники из мужской тюрьмы. От костра до петли

Что касается казней, викторианцы с ужасом (или, наоборот, с ностальгией?) вспоминали жестокости прошедших веков. Предки не миндальничали с преступниками. Чего стоит только повешение живьем в цепях или узкой клетке! В 1777 году в клетке подвесили разбойника Джона Уитфилда, застрелившего путешественника на большой дороге. Дни напролет жители деревушки Уэзерэлл, Камбрия, затыкали уши от его жалобных воплей, но никто не вынес ему хлеба — как бы рядышком не повиснуть. Мучения грабителя прекратил кучер проезжавшей мимо почтовой кареты, который и пристрелил беднягу. Своеобразным юмором отличались приговоры отравителям. Нет, их не угощали отравленной кашей из котла. Их варили в котле. В 1531 году Генрих VIII учредил такое наказание специально для Ричарда Роуза, повара епископа Рочестерского (а четырьмя годами позже казнил и самого епископа, но куда более приземленным способом — отсечением головы). В своей лондонской резиденции епископ подкармливал нищих, но повар не разделял его человеколюбия. Не проще ли отравить попрошаек? Вот он и отравил. На беду отравленную кашу отведали члены семьи и слуги епископа, а когда у них разболелись животы, всплыла страшная правда. Недолго думая, король распорядился пустить повара на бульон. На казнь Ричарда Роуза в Смитфилде собралась невиданная толпа народа — в кои-то веки казнь отличалась новизной! В 1547 году милосердный Эдуард VI отменил жестокий указ, но к тому времени заживо успели сварить еще двух служанок-отравительниц.

Клетка для повешения. Рисунок из книги Уильяма Эндрюса «Наказания былых времен». 1899
Впрочем, это была еще не самая чудовищная казнь. Государственную измену и покушение на жизнь монарха карали многоступенчатой карой «hanging, drawing and quartering». К эшафоту преступника волокли на решетке, чтобы дать зрителям возможность выразить ему свое презрение. Затем его подвешивали, но не до смерти. Веревку перерезали, и начиналась кровавая фантасмагория: его кастрировали и потрошили, а если он оставался жив, то мог наблюдать, как жгут его внутренности. Казнь завершалась отсечением головы и четвертованием, после чего преступника по кускам выставляли на городских воротах. Именно так встретил смерть свободолюбивый шотландец Уильям Уоллас, известный по фильму «Храброе Сердце». Но казнь применялась и в более поздние времена. В 1660 году таким мучениям подвергся генерал-майор Томас Гаррисон, один из сторонников Оливера Кромвеля, вынесших смертный приговор Карлу I. Посмотреть на казнь собрались тысячи, среди них и Карл II, сын обезглавленного короля. Зрелище получилось впечатляющим: когда палач вскрыл преступнику живот и вытянул кишки, Гаррисон нашел в себе силы дать мучителю тумака. Мужественный поступок, что и говорить. С другой стороны, не лучше ли быть без сознания, когда из тебя вытаскивают внутренности? На костре сжигали не только ведьм и еретиков, но и фальшивомонетчиц, а также женщин, убивших своих мужей. Последних тоже обвиняли в измене, но «малой» (petty treason), т. е. в покушении на жизнь лица, которому убийца должен хранить верность. На эшафоте воздвигали шест, преступницу усаживали на стул и привязывали к шесту удавкой за горло. Хворост у основания шеста поджигали, но прежде чем огонь добирался до приговоренной, стул отодвигали, чтобы она задохнулась и тем самым избежала еще более мучительной смерти. Например, в 1722 году Элеанор Элмсом приговорили к смерти за убийство супруга. Перед казнью ее одежду вымазали дегтем, на голову ей нацепили пропитанный дегтем чепец. В таком виде женщину подвели к шесту, заставили встать на бочку и привязали цепями. На шею ей накинули удавку, другой конец которой был прикреплен к шесту посредством шкива (колеса с ободком по окружности для передачи движения приводному ремню. — Ред.). После всех приготовлений палач затянул веревку, и женщина задохнулась, прежде чем ее тело объяло пламя. Трудоемкий метод срабатывал не всегда. В мае 1726 года в Тайберне казнили Кэтрин Хэйес, тоже приговоренную к смерти за убийство мужа. Вместе с двумя сообщниками, Биллингом и Вудом, она напоила супруга допьяна, после чего мужчины убили его и, чтобы замести следы, расчленили тело. Именно Кэтрин предложила отрубить голову и захоронить ее подальше, тем самым затруднив опознание. Но голову, которую убийцы бросили в Темзу, вскоре обнаружили и выставили на шесте во дворе церкви Сент-Маргарет в расчете, что кто-нибудь ее опознает. Так и произошло. Троих убийц приговорили к смертной казни, но Вуд скончался от лихорадки еще в тюрьме. Биллинга повесили, а после смерти тело оставили болтаться в цепях возле того пруда, куда он сбросил останки Хэйеса. Кэтрин ожидал костер, но огонь вспыхнул так быстро, что палач обжег руки, когда затягивал удавку. Он отскочил, а Кэтрин еще долго кричала и пыталась оттолкнуть от себя горящие головешки. Чтобы не растягивать ее мучения, в костер начали бросать охапки хвороста. Смерть наступила скоро, но потребовалось еще три часа, чтобы тело превратилось в пепел. В период с 1702 по 1734 годы, 10 женщин были сожжены в лондонском районе Тайберн. По всей Англии с 1735 по 1789 годы такой казни подверглись, по меньшей мере, 32 мужеубийцы и фальшивомонетчицы. Господ посолиднее казнили на плахе при помощи топора. Местом казни был выбран холм на северо-западной стороне Тауэра, куда загодя собиралась толпа, чтобы поглазеть на расправу. Горожане взбирались на крыши и балконы, а иные даже висли на мачтах подплывших поближе кораблей. Для каждой казни приносили новую плаху, т. е. деревянную колоду, на которую приговоренные клали голову. Иногда плаху делали такой низкой, что осужденный фактически лежал ничком на погосте, так что к отчаянной процедуре примешивалась порция унижения. Но обычно плаха достигала 60 см в высоту, и осужденный просто вставал рядом с ней на колени.

Топор, плаха и маска палача. Рисунок из книги Уильяма Эндрюса «Наказания былых времен». 1899
Топор тоже внушал трепет — почти метр в длину, с 25-сантиметровым лезвием. Неудивительно, что после удара приходилось менять колоду! Тела казненных складывали в гробы, загодя привезенные к погосту. Отрубленные головы выставляли на пиках на Лондонском мосту. Предварительно их пропаривали в большом котле с солью и тмином, чтобы запах специй отогнал чаек и горожане могли любоваться сим поучительным зрелищем как можно дольше. Удар топором страшен и сам по себе, но еще ужаснее была серия ударов. Не всякий палач отличался точностью — например, печально известному Джеку Кетчу однажды потребовалось 5 ударов, чтобы отделить голову от тела. Поэтому с палачом приговоренные разговаривали спокойным, приветливым тоном, а то, не приведи Господь, разнервничается. Нет ничего хуже, чем когда твою голову пытается оттяпать палач с трясущимися руками. Сэр Томас Мор, философ и государственный деятель, казненный за измену, так увещевал своего палача: «Соберись с духом и не бойся выполнить свой долг. Моя шея коротка, так что прицелься поточнее, а то поплатишься репутацией». Он попросил расстелить свою бороду по колоде, ведь никто не отдавал приказ оттяпать ему бороду вместе с головой. Томасу Мору повезло, палач отправил его к райским вратам одним ударом. Зато в 1746 году казнь лорда Килмарнока и лорда Балмерино превратилась в настоящий трагифарс. Оба лорда были якобитами, сторонниками Чарльза Стюарта, претендента на английский престол. После того как войска Красавчика Чарли потерпели поражение, его сторонников привезли в Тауэр. Увы, Килмарноку и Балмерино не повезло вдвойне, потому что у их палача Джона Трифта пошаливали нервы. Еще до появления осужденных, Трифт, который уже лет 10 не рубил головы, упал в обморок. Сглотнув, официальные лица привели его в чувство и взбодрили бокалом вина. Когда блистательный лорд Килмарнок взошел на эшафот, бедняга Трифт окончательно смутился и заплакал. Его опять угостили вином, а сам Килмарнок ласково заговорил с ним и одарил несколькими гинеями. Палач, рыдающий в жилетку своей жертве, — то еще зрелище. В итоге Трифт приободрился и голову Килмарноку отсек одним ударом. Наступила очередь лорда Балмерино, который даже на казнь явился одетым в униформу мятежников. Его внушительный вид вновь привел Трифта в трепет, и он начал просить у лорда прощение. Тот не только простил палача, но и сунул ему три гинеи, извинившись за скудное подношение. Сказав напоследок, что будь у него тысяча жизней, он отдал бы их все за правое дело (имелся в виду переворот), лорд Балмерино подошел к плахе. Согласно этикету, приговоренный взмахом руки подавал палачу знак опустить топор. Так произошло и на этот раз. Но то ли Балмерино чересчур резко взмахнул рукой и спугнул орудие палача, то ли Трифт слишком расслабился от слез и выпивки, но он только ранил лорда. Потребовалось еще два удара, чтобы отсечь ему голову, и все это время тело приговоренного придерживали тюремщики. Последним, кого в Великобритании казнили путем отсечения головы, был якобит Саймон Фрейзер, лорд Ловат. Его обезглавили 9 апреля 1747 года. В наследие от предков англичанам викторианской эпохи досталась только виселица. Первоначально виселица была расположена на перекрестке современных улиц Эджвер-роуд и Оксфорд-стрит неподалеку от Мраморной арки. Сегодня на площади можно разглядеть табличку, отмечающую прежнее расположение эшафота. В XII веке это место занимали Тайбернские поля, поросшие вязами, которым лондонцы нашли удачное применение — стали вешать на них преступников. Через Тайберн пролегала основная северная дорога в Лондон, так что приезжие могли наглядно ознакомиться с участью воришек и сделать выводы. И как же здорово, когда развлечения поджидают путешественника не только в центре города, но и на окраине! С ростом урбанизации кандидатов на повешение становилось все больше, а деревьев меньше, так что в Тайберне воздвигли виселицу. Первое упоминание о тройной тайбернской виселице относится к концу XVI века. Время от времени ее чинили, но в 1759 году решено было заменить постоянную виселицу передвижной. Вплоть до последнего повешения в ноябре 1783 года виселицу собирали перед каждой казнью. Тайберн был не единственным местом в Лондоне, где вешали преступников. Правонарушителей часто казнили прямо на месте совершенного преступления: например, во время антикатолического мятежа 1780 года, возглавляемого лордом Джорджем Гордоном, был разграблен дом верховного судьи лорда Мэнсфилда. После подавления волнений несколько мятежников были повешены прямо напротив этого дома на площади Блумсбери. Иногда осужденные ходатайствовали, чтобы их казнили во дворе собственного дома, где, как известно, и стены помогают. Тем не менее Тайберн был самым знаменитым местом для повешения, и сюда всегда стекались толпы зевак. Осужденные дожидались казни в тюрьме, зачастую, в Ньюгейте, откуда в назначенный день их везли к «тайбернскому дереву». Повешения проводились по понедельникам или пятницам, хотя строго правила не соблюдались. В XVIII веке для повешения мог быть выбран любой день, кроме воскресенья, чтобы «тайбернская ярмарка», как называли столпотворение возле виселицы, не отвлекала народ от молитв. В полночь перед казнью осужденных будил звонарь, который зачитывал им душеспасительные вирши о том, что хорошо бы покаяться перед смертью. Очень скорой смертью. Таким вдохновляющим подарком преступники были обязаны купцу Роберту Доу, который так беспокоился о спасении заблудших душ, что в 1604 году назначил ежегодное жалованье звонарю, чтобы тот напутствовал висельников. В свою последнюю ночь им вряд ли удавалось выспаться. Слабохарактерные плакали и стенали, люди с более крепкими нервами просили зануду замолчать. Особенно отличилась убийца Сара Малколм: дождавшись окончания стишка, она выкрикнула: «Эй, мистер звонарь, вот тебе шиллинг, сгоняй за пинтой». С утра осужденные собирались в часовне, чтобы помолиться и выслушать проповедь. С них снимали кандалы, но руки связывали веревкой, чтобы преступники могли складывать их в молитве. На практике большинство осужденных пользовались относительной свободой движений, чтобы снимать шляпу перед барышнями или показывать неприличные жесты толпе. Грабителя Джека Шеппарда, четыре раза удравшего из Ньюгейта, везли к эшафоту в кандалах, тем самым разрушив его планы. (В кармане он прятал складной нож, чтобы в решающий момент разрезать веревки, спрыгнуть с тележки и слиться с толпой. Не получилось.) Расстояние от Ньюгейта до Тайберна составляло 4 километра, телега с осужденными покидала тюрьму в 9–10 утра и добиралась до места казни за час. В прежние времена с висельниками не церемонились, запросто могли привязать к лошади и волочить в таком виде до эшафота, но уже в XVII и XVIII веках процедура смягчилась. Преступники побогаче добирались в Тайберн в каретах, украшенных траурными лентами, и нанимали катафалк, чтобы довезти туда свой гроб (обычно гробы складывали в ту же телегу, на которой ехали осужденные). Всю дорогу от тюрьмы до плахи преступники слушали перезвон колоколов, ни на секунду не сомневаясь, по кому те звонят. Тем не менее, дорога была не такой уж унылой благодаря старинному обычаю угощать смертников вином. В конце XVII века телега останавливалась возле кабака «Краунз Инн» в Сент-Джайлзе, где осужденные напивались допьяна. Считалось крайне нежелательным отказываться от последнего угощения. Ходили байки о тех беднягах, что отправились в Тайберн, минуя кабак, а уже через пару минут после их смерти приходили вести о помиловании. Задержись они в таверне, остались бы живы! Другое дело, что не все лондонцы одобряли эту традицию. В газетах писали про висельников, которые буквально выползали из телеги и весело гоготали в свой смертный час — это вместо осознания своей вины и раскаяния! В 1735 году было официально запрещено предлагать осужденным алкоголь, хотя сердобольные конвоиры продолжали поить их вином. Вдоль улиц, по которым катилась телега, собирались зеваки, а уж возле виселицы яблоку было негде упасть. Знатные дамы и господа подъезжали сюда в каретах и из окошек наблюдали за казнью. Народ попроще или стоял на своих двоих, или сидел на подмостках, возведенных специально по случаю. Подмостки возводили спекулянты, продававшие места поближе к эшафоту за огромные суммы — чем ужаснее преступление, тем дороже. Подобной спекулянткой была мамаша Проктор, которая однажды заработала 500 фунтов за повешение (и это в XVIII веке!). В 1758 году другая спекулянтка, мамаша Дуглас, запросила непомерную цену за лучшие места, с которых зрители могли наблюдать за казнью государственного изменника. Но преступника неожиданно помиловали, а зрители, заплатившие загодя, в ярости разнесли подмостки и чуть не убили спекулянтку. Повсюду сновали торговцы джином, фруктами, печеной картошкой, пирогами с утрем и имбирными пряниками. Громко кричали продавцы баллад — у них были припасены листовки с последними речами осужденных, напечатанными заранее (как у знаменитостей, еще в тюрьме у них брали интервью) и с комментариями известных горожан. Когда телега подъезжала к виселице, преступникам накидывали петлю на шею. Удавку плели из конопли, хотя в исключительных случаях ее могли заменить на шелковую. Казнь происходила следующим образом: телега трогалась с места, петля затягивалась на шее и приговоренный умирал от удушья. Уже в XIX веке вошла в употребление новая модель виселицы — с откидным люком.