Часть пятая 8 page. Я решил, что мне ничего не остается, как позвонить прямо в парадную дверь и попросить проводить меня к лорду Тансору – так я и поступил

Под дождем, в темноте я шел из Эвенвуда в последний раз – и лишь на миг остановился у Западных ворот, чтобы оглянуться на многобашенный дворец, владельцем которого я еще недавно мечтал стать.

Фонари на Библиотечной террасе горели – лорд Тансор издавна имел обыкновение прогуливаться там со своей собакой, при любой погоде. Окна бывших покоев моей матери слабо светились. Она была там – моя обожаемая возлюбленная была там! Невыразимая тяжесть навалилась на душу, истребляя во мне последние остатки надежды. Я бросил последний долгий взгляд на Эвенвуд, ставший причиной моего безысходного отчаяния, а потом навсегда повернулся к нему спиной. У меня отняли все, что принадлежало мне по праву рождения. Лишь одного у меня было не отнять: страстного желания свести счеты с Фебом Даунтом. Достижению этой цели я теперь посвящу все свои силы без остатка.

У меня началась новая жизнь.

Первым делом требовалось составить представление обо всех перемещениях Даунта. Для этого я наряжался в молескиновые штаны, грубую рубаху без пуговиц, засаленный черный сюртук, картуз и грязный шарф, купленные у еврея старьевщика на Холиуэлл‑стрит, и проводил по несколько малоприятных часов в день, околачиваясь поблизости от Мекленбург‑сквер и следуя по пятам за своим врагом, когда он выходил из дома. Распорядок дня у него почти не менялся. Обычно он выходил из дома около часа и, если погода позволяла, шел пешком в «Атенеум» на Пэлл‑Мэлл; ровно в три часа он садился в кеб и возвращался на Мекленбург‑сквер; в пять или шесть он опять выходил из дома и шел или ехал в кебе поужинать куда‑нибудь – иногда в таверну «Диван» на Стрэнде, иногда в ресторацию Веррея или Жаке.[296]Обычно он ужинал один и никогда не возвращался домой позже десяти. В одной из верхних комнат за полночь горел свет – полагаю, там рождалась очередная скучная эпическая поэма. Я ни разу не видел, чтобы в дом заходили какие‑нибудь визитеры, и, к несказанному моему облегчению, мисс Картерет тоже не появлялась.

Несколько дней я продолжал терпеть холод и голод – а равно унижение от своего наружного сходства с лондонским бродягой, какие живут и умирают на улицах столицы. Наконец на пятый день, около шести часов, когда я уже собирался покинуть свой пост и вернуться на Темпл‑стрит, моя жертва вышла из дома и направилась на запад к Ганновер‑стрит. Нахлобучив картуз, я последовал за ним.

Я держался близко от Даунта – так близко, что видел черную бороду и блеск шелкового цилиндра, когда он проходил под фонарями. Он шагал с решительно‑самоуверенным видом, небрежно помахивая тростью, и полы длинного плаща развевались у него за спиной, точно королевская мантия. Прошло четыре с лишним года со дня, когда я увидел Даунта в Эвенвуде играющим в крокет с высокой темноволосой дамой. О господи! Я остановился как вкопанный, только сейчас сообразив, что в тот жаркий июньский день в 1850 году все было перед моими глазами, а я ничего не увидел и не понял: Феб Даунт и его прекрасная партнерша по крокету – мой враг и моя обожаемая возлюбленная. Кипя яростью, я зашагал дальше, не сводя глаз с удаляющейся фигуры.

Он повернул на юг, к Белфорд‑сквер, потом по Сент‑Мартинс‑лейн дошел до таверны Бертолини на Сент‑Мартинс‑стрит, Лестер‑сквер, и вошел туда. Я занял позицию на противоположной стороне улицы. Два карманных пистолета работы месье Оноре из Льежа, сопровождавшие меня во всех моих ночных прогулках по городу, были наготове. Ночь стояла безлунная и достаточно туманная, чтобы улизнуть с места преступления незамеченным.

Через два часа Даунт снова вышел на улицу, с каким‑то мужчиной. Они обменялись рукопожатием, и знакомый Даунта зашагал в сторону Пэлл‑Мэлл, а сам он двинулся на север. На Броуд‑стрит он свернул в узкий переулок, освещенный единственным газовым фонарем.

Я держался всего в шести‑семи футах позади него, но он даже не догадывался о моем близком присутствии – за годы работы частным агентом мистера Тредголда я научился вести слежку совершенно незаметно для объектов наблюдения и сейчас был уверен, что остаюсь невидимым для своего врага. Кроме нас, в переулке не было ни души. Еще несколько шагов. Мои башмаки, обмотанные тряпьем, ступали бесшумно. Даунт остановился прямо под фонарем, чтобы зажечь сигару, – превосходно освещенная мишень. Отступив в тень дверного проема, я поднял пистолет и прицелился ему в затылок, прямо над воротником плаща.

Но ничего не произошло. Рука у меня тряслась. Почему я не смог спустить курок? Я снова прицелился, но Даунт уже вышел из желтого круга света и мгновенно растворился в темноте.

Я еще несколько минут стоял в дверном проеме с пистолетом в руке, дрожа всем телом.

В своей жизни я совершил много поступков, за которые мне, видит Бог, было стыдно, но я еще ни разу не убивал человека. Однако по глупости своей я воображал, что мне, видевшему столько жестокого насилия за годы работы у Тредголдов, не составит труда поднять пистолет и вышибить Даунту мозги под побудительным влиянием ненависти и гнева. Неужели я настолько слаб? Неужели совесть возобладала над моей волей? Я оказался с ним, с моим заклятым врагом, наедине в безлюдном месте, как и хотел, – но в последний момент что‑то удержало меня, хотя жажда мести пылала в моей груди с прежней силой. Потом я сказал себе, что почти всему в этой жизни можно научиться посредством практического опыта – а научиться убийству, вероятно, проще всего, если ты оскорблен достаточно сильно и обладаешь достаточно крепкой волей. Совесть – если это она остановила мою руку – необходимо безжалостно подавить.

Я убрал пистолет в карман и поплелся обратно на Темпл‑стрит, в полном смятении чувств. Я снова задался вопросом, способен ли я вообще на такой поступок. Не смалодушничаю ли опять, когда настанет момент нанести решающий удар? От одних этих мыслей по сердцу пробежал холодок сомнения. Нет, нет, в следующий раз я точно не дрогну! И опять – легкий укол опасения.

До глубины души потрясенный своей неспособностью сделать то, что я хотел сделать больше всего на свете, я побрел дальше и в конечном счете оказался перед дверью опиумного притона в Блюгейт‑Филдс.

О боже, какие видения являлись мне той ночью – видения столь ужасные, что я не в силах описать их здесь! Под конец я впал в продолжительное буйство, и пришлось вызвать врача, который дал мне сильное снотворное. По пробуждении мне показалось, будто я лежу на мягкой постели. Свежий соленый ветер овевал мое лицо, и я слышал крики морских птиц и плеск волн. Где я? Конечно же, в своей старой кровати в сэндчерчском доме, и в маленькое круглое окошко задувает утренний ветерок с Пролива. Я медленно открыл глаза.

Нет, я лежал не в кровати, а в вязкой, липкой грязи на берегу реки, по‑прежнему в своей рабочей одежде. Как я там очутился, мне до сих пор непонятно. Мало‑помалу сознание стало возвращаться ко мне, и в уме моем зазвучал голос, нашептывавший мне тихо, но отчетливо. Я медленно повернулся на своем слякотном ложе, чтобы посмотреть, кто находится рядом. Но поблизости никого не было. Я лежал один на унылом пустынном берегу, над которым тянулся ряд высоких темных зданий. В следующий миг внутренний голос зазвучал снова, теперь громче и настойчивее, – он говорил мне, что я должен сделать.

Я пишу сии строки в дни спокойного раздумья, но тогда я был на грани помешательства, доведенный до такого состояния предательством возлюбленной, отчаянием, гневом и дурманным зельем опиумного мастера. Почти полностью потеряв человеческий облик, я лежал между миром людей и миром монстров; надо мной простиралось странное серо‑бурое небо в ярко‑красных потеках и кляксах, подо мной хлюпал черный липкий ил; и настойчивый шепот, похожий на шум стремительного потока, неумолчно звучал в моих ушах.

– Я слышу тебя! – услышал я свой голос. – Я выполню твою волю!

Потом я вскочил на ноги и, испуская нечленораздельные вопли, принялся метаться взад‑вперед по берегу, точно буйный почитатель Бахуса.[297]Но не вино привело меня в такое состояние, а благословенный опиум, открывший передо мной громадные черные ворота, за которыми стояло другое, более ужасное божество.

Спустя какое‑то время – не знаю, минуты прошли или часы – я снова вернулся в мир людей, но не одним из них. Весь измазанный в грязи, я брел тяжкой поступью по Дорсет‑стрит,[298]и даже обитатели этого Богом проклятого квартала расступались передо мной, увидев дикое выражение моих глаз. И голос все нашептывал, нашептывал мне, пока я шел на запад.

Наконец я поднялся по темной лестнице в свои комнаты, глубоко подавленный и промерзший до костей. Скинув мокрую, грязную одежду, я вымылся и надел все чистое. Потом я лежал на кровати, тяжело дыша, и смотрел в световое окошко на одинокую звезду, слабо мерцавшую, словно хрупкая надежда, в бледной безбрежности утра.

В следующей попытке убить Феба Даунта я не потерплю неудачи. Внутренний голос подсказал, как мне проверить свою решимость стать убийцей. Другой человек должен умереть, прежде чем я снова встречусь с врагом; только тогда я буду знать, что у меня хватит воли исполнить задуманное. «Умение приходит с опытом», – снова и снова шептал я. Божество справедливого возмездия требует двух жертв, дабы малое деяние стало залогом успеха деяния великого.

23 октября 1854 г., понедельник [299]

Я проснулся, дрожа всем телом, и около часа лежал, слушая шум ветра и воображая, будто снова нахожусь в своей кровати в Сэндчерче. На стене – тени непонятного происхождения. Женщина с [клыками?]. Король с огромной кривой саблей. Ужасная когтистая рука ползет по стеганому покрывалу.

Я прикладываюсь к бутылке с настойкой Далби. Уже третий раз за ночь.

* * *

В десять часов в дверь постучала миссис Грейнджер. Я снова отослал ее прочь, сославшись на нездоровье.

Сегодня я останусь дома.

24 октября 1854 г., вторник

Бутылка с настойкой Далби пуста. Пытаясь вытрясти из нее несколько последних капель в бокал, я разрыдался.

Это произойдет сегодня вечером.

Я дошел до реки и перешел Саутворкский мост, чтобы пообедать в Боро. В гостинице «Кэтринс‑Вил» было темно и людно, никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Я заказал два [бифштекса?] и стал наблюдать за официантом, выполняющим заказ. Нож, которым он пользовался, был тусклый и зазубренный, но резал красное мясо с легкостью. Такой отлично подойдет. Гораздо лучше, чем пистолет.

Потом – к месье [Корбин[300]] на Хай‑Холборн. «Постоянная головная боль, сэр? Нет ничего хуже. Мы рекомендуем препарат [Годфри]. Вы предпочитаете Далби? Конечно, сэр».

* * *

Куранты церкви Темпл отбивают пять. Надеваю пальто. Кладу нож в карман. Натягиваю перчатки – новая пара, не запачкать бы.

Я вышел на улицу. Холодный ветреный вечер, начинал сгущаться туман.

Собор Святого Павла вздымался темной громадой во мраке. [Светового фонаря] не было видно, как и Золотой галереи, где мы с моей милой девочкой стояли вечность назад.

На восток по Чипсайду до Корнхилла, церковные колокола в Сити отбивают шесть. Я пробродил по улицам уже час. Он? Или он? Парень, что околачивается у церкви Сент‑Мэри‑ле‑Боу? Или пожилой господин, выходящий из ресторанчика Неда на Финч‑лейн? Я пребывал в замешательстве. Так много черных пальто, так много черных цилиндров. Так много жизней. Как же мне выбрать?

Наконец я оказался на Треднидл‑стрит, прямо напротив Банка Англии.

Потом я увидел его, и сердце забилось учащенно. Он был одет так же, как остальные, но чем‑то выделялся из толпы. Он стоял, озираясь по сторонам. Перейдет ли он через улицу? Возможно, он собирается сесть в подъезжающий омнибус. Но потом он натянул перчатки и быстро зашагал в сторону Полтри.

Я ни на секунду не упускал его из виду, пока мы двигались на запад: назад по Чипсайду, снова мимо собора Святого Павла, по Лудгейт‑хилл до Флит‑стрит и Темпл‑Бар. Потом он повернул на север, прошел по Уич‑стрит до Мейден‑лейн, где перекусил и с полчаса читал газету в кофейном доме. В самом начале восьмого он вышел, несколько мгновений стоял на тротуаре в [клубящемся] тумане, поправляя шарф, а затем продолжил путь.

Мы прошли по улице чуть дальше, потом он свернул в узкий переулок, который я не замечал никогда раньше. Остановившись у входа в него, я окинул взглядом высокие глухие стены, густые тени и посмотрел на одинокую фигуру моей жертвы, шагавшую к короткой каменной лестнице, что спускалась к Стрэнду. Шипящий газовый фонарь над верхней ступенькой отбрасывал тусклый луч грязно‑желтого света в туманной мгле. Что за место такое? Я поднял глаза на адресную табличку.

Каин‑Корт, У.

Он уже приближался к ступенькам в дальнем конце переулка, но я быстро и бесшумно нагнал его.

Мои пальцы сомкнулись на рукояти ножа.

Ну вот, наконец я дошел в своей исповеди до места, с которого начал: убийство Лукаса Трендла, рыжеволосого незнакомца, совершенное 24 октября 1854 года. Он умер тем вечером, чтобы Феб Даунт тоже умер, как требовала справедливость, – ибо без убийства невинного Лукаса Трендла я мог бы и не справиться с более важным делом. Но теперь, после прискорбной смерти бедняги, убитого быстро и без малейших угрызений совести, я знал наверное, что способен на столь ужасное деяние. Подобная логика свойственна безумцам, но мне тогда так не казалось. Напротив, мне в тогдашнем моем душевном расстройстве представлялось вполне естественным убить невинного человека, чтобы гарантировать смерть виновного. Сейчас, когда я вторично признаюсь в своем преступлении, меня терзают угрызения совести за содеянное с бедным Лукасом Трендлом; но я не могу и никогда не стану раскаиваться в чувствах, подвигших меня на такой поступок.

События, последовавшие за тем знаменательным вечером, я уже описывал вам: потрясение, испытанное мной, когда я узнал имя своей жертвы; записка от шантажиста, полученная Беллой; карточка с приглашением на похороны Лукаса Трендла в Стоук‑Ньюингтоне, подсунутая мне под дверь; расставание с Беллой в гостинице «Кларендон» на следующий вечер, когда она справедливо обвинила меня в том, что я скрываю от нее правду о себе; столкновение с Фордайсом Джуксом, заподозренным мной в шантаже; наконец, таинственное похлопывание по плечу, которое я почувствовал сначала у Диорамы, потом в Стоук‑Ньюингтоне, и зловещая фигура, следовавшая за нами с Легрисом во время нашей лодочной прогулки до Хангерфордского моста.

Сейчас 13 ноября 1854 года. Место: комнаты Легриса в «Олбани». Время: спустя час после рассвета.

Легрис подошел к окну и раздвинул портьеры, впустив в душную комнату бледно‑жемчужный свет. Ночь после нашего ужина в гостинице Милварта прошла за разговором, и я изложил своему дорогому другу подлинную историю Эдварда Глайвера, умолчав лишь о убийстве Лукаса Трендла и своем твердом намерении предать смерти и Феба Даунта. Сейчас передо мной стояла задача выяснить личность шантажиста и разобраться с ним, а потом я переведу все свое внимание на Феба Рейнсфорда Даунта.

Легрис смотрел на меня с таким напряженно‑серьезным видом, что я начал жалеть, что открыл ему всю правду.

– Ну что ж, – проговорил он наконец, – я думал, ты в беде, и оказался прав. Бог знает, Джи, почему ты молчал раньше. Я хочу сказать, старина, ты мог бы дать другу возможность помочь тебе. Но теперь это дело прошлое. – Он потряс головой, словно обдумывая какую‑то поразительную мысль. – Старый лорд Тансор, ну надо же. Тяжело тебе пришлось, Джи. Чертовски тяжело. Даже не представляю, что бы я чувствовал на твоем месте. Подумать только, родной отец! – Он снова потряс головой, потом продолжил более бодрым и решительным тоном: – Но вот Даунт – совсем другое дело. С ним надо разобраться. – Он немного помолчал, явно задаваясь каким‑то вопросом. – Чего я не возьму в толк, так это почему Даунт прислал мне свою книжку с просьбой передать тебе. Разве мисс Картерет не сказала бы ему, где тебя найти?

– Могу лишь предположить, что он ведет со мной какую‑то игру, – ответил я. – Вероятно, хотел таким образом предупредить меня, чтобы я оставил попытки расквитаться с ним; хотел дать понять, что легко может добраться до меня.

На лице Легриса отразилось сомнение. Потом он вдруг резко повернулся ко мне, с возбужденно горящими глазами:

– Слушай! Копии! У тебя же остались копии письменного показания и всего прочего, которые ты отослал старине Тредголду!

– Они пропали.

– Как так?

– По возвращении из Эвенвуда, после встречи с мисс Картерет, я нашел дома письмо от мистера Тредголда. Там произошла кража со взломом – брат и сестра повели его в церковь, и дома никого не осталось. Полагаю, это Плакроуз постарался. Ничего ценного не пропало, только бумаги и документы. Они в любом случае не имели законной силы: все написаны моей рукой. Я сделал еще одну копию письменного свидетельства мистера Картерета, но она теперь не поможет. У меня нет ровным счетом ничего.

Разочарованный, Легрис откинулся на спинку кресла. Но после минутного молчания он хлопнул ладонью по подлокотнику.

– Завтрак, вот что нам сейчас нужно.

И мы отправились в таверну «Лондон», чтобы съесть яичницу с беконом и подрумяненные хлебцы с устрицами, а потом обильно запить все кофием.

– Не вижу смысла ходить вокруг да около, старина, – сказал Легрис, когда мы вышли из таверны. – Твое дело гиблое. Вот и все, что тут можно сказать.

– Похоже на то, – уныло согласился я.

– Еще у нас имеется наш друг с реки. Веселый лодочник. Думаю, он сообщник Даунта, приставленный следить за тобой. Как нам быть с ним, интересно знать?

Поистине удивительно, как одно‑единственное слово или фраза, произнесенные другим человеком, порой проливают свет на загадку, над которой мы долго и безуспешно ломали голову. Неужто моя тупость безгранична? Сообщник Даунта? Я знал только об одном сообщнике: Джосае Плакроузе. Далее последовала быстрая и, на мой взгляд, убедительная цепочка рассуждений. Если Плакроуз был человеком в лодке, значит, он же был человеком, похлопавшим меня по плечу на выходе с кладбища Эбни после похорон Лукаса Трендла и возле Диорамы после прогулки с Беллой в Риджентс‑парке. В конце концов, мисс Картерет обмолвилась, что Плакроуз следил за мной до Стамфорда. Давно ли за мной велось наблюдение? Потом мысль перескочила на другое. «Конец пришел, пришел конец, подстерегает тебя; вот дошла, дошла напасть». В уме моем снова прозвучал зловещий стих из Иезекииля, к которому отсылали цифры, выколотые иголкой на первой записке шантажиста. Шантаж? Нет, то было предостережение – от моего врага. Джукс, теперь понял я, здесь совершенно ни при чем. Записки посылал Даунт.

– Что пригорюнился, доблестный рыцарь? – Легрис сердечно хлопнул меня по спине. – Выглядишь ты паршиво, но оно и не удивительно. Вот уж поистине – мистер Темная Лошадка! Но не беспокойся. Лучший из Легрисов на твоей стороне, что бы ни случилось. Теперь ты сражаешься не один. У меня еще осталось время до отъезда в полк, и я полностью в твоем распоряжении. А потом, возможно, ты отправишься путешествовать до моего возвращения. Что скажешь?

Я пожал Легрису руку и поблагодарил от всей души, хотя думал я совсем о другом: о выводах, следующих из моей запоздалой догадки.

– Куда теперь? – спросил он, сжимая трубку в зубах.

– Я домой спать.

– Я провожу тебя.

Я разоблачил своего шантажиста, хотя мой враг замышлял вовсе не шантаж, теперь я был уверен в этом. У меня не осталось ничего, чтобы отдать ему, а он при желании мог пойти в полицию и обвинить меня в убийстве Лукаса Трендла. Может, он просто показывал свою власть надо мной? Поразмыслив над этим вопросом, я пришел к выводу, что подобный поступок вполне в духе Даунта, этого злобного ничтожного выскочки; но теперь я начал чувствовать другую, более грозную опасность, скрытую за этой милой проделкой, – опасность, которую видел мистер Тредголд, но о которой я до сих пор не задумывался. Даунт приставил Плакроуза следить за мной, и теперь он знал про Лукаса Трендла. Записка Белле и приглашение на похороны моей жертвы были просто шуткой. Но какую цель он преследовал в действительности?

Потом все стало ясно. Он отнял у меня все, но не удовлетворился этим. Покуда я жив, я представлял для него постоянную угрозу – ведь существовала вероятность, что обнаружатся еще какие‑нибудь свидетельства, подтверждающие мои притязания на звание законного наследника лорда Тансора, и тогда все его планы на будущее рухнут. У него не остается выбора. Для полной и окончательной победы он должен убить меня.

Я слишком долго просидел сложа руки. Теперь необходимо действовать, быстро и решительно. Я должен наконец нанести первый – и последний – удар по своему врагу.

Вечером следующего дня пришло письмо от мистера Тредголда с настойчивой просьбой приехать в Кентербери по возможности скорее. Но чем мне мог помочь мистер Тредголд? Без документов, украденных у меня, мне никогда не доказать, что я являюсь сыном лорда Тансора. «Ваше долгое молчание очень тревожит меня», – писал он.