Полезное:
Как сделать разговор полезным и приятным
Как сделать объемную звезду своими руками
Как сделать то, что делать не хочется?
Как сделать погремушку
Как сделать так чтобы женщины сами знакомились с вами
Как сделать идею коммерческой
Как сделать хорошую растяжку ног?
Как сделать наш разум здоровым?
Как сделать, чтобы люди обманывали меньше
Вопрос 4. Как сделать так, чтобы вас уважали и ценили?
Как сделать лучше себе и другим людям
Как сделать свидание интересным?
Категории:
АрхитектураАстрономияБиологияГеографияГеологияИнформатикаИскусствоИсторияКулинарияКультураМаркетингМатематикаМедицинаМенеджментОхрана трудаПравоПроизводствоПсихологияРелигияСоциологияСпортТехникаФизикаФилософияХимияЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Часть пятая 5 page. Я рассказал про слова, которые мисс Имс написала на листке бумаги и прислала мистеру Картерету, – те же самые слова
Я рассказал про слова, которые мисс Имс написала на листке бумаги и прислала мистеру Картерету, – те же самые слова, что высечены на гробнице моей матери. Мистер Тредголд снял шляпу и обхватил руками голову. После обоюдного продолжительного молчания он поднял на меня печальные голубые глаза. – Как вы собираетесь поступить? – С вашего позволения, я хотел бы проверить свое предположение. – А если я не смогу вам позволить? – Тогда, разумеется, я не предприму никаких дальнейших шагов. – Дорогой Эдвард, вы всегда говорите правильные слова. – Лицо мистера Тредголда вновь прояснилось. – Я слишком долго защищал добрую память о ней. Картерет был прав. Она совершила преступление – и я стал ее соучастником. Она не имела права лишать вас принадлежащего вам по праву и отнимать у вас вашу семью. Я буду любить миледи до скончания дней, но пусть мертвые сами заботятся о себе. Я же теперь буду заботиться о вас – живом сыне моей возлюбленной. А потому я разрешаю вам сделать все, что необходимо для торжества правды. Возвращайтесь по возможности скорее, и да простит Бог нас обоих. Что‑то мне зябко. Проводите меня в дом, пожалуйста. Мистер Тредголд оперся на мою руку, и мы медленно двинулись по извилистой песчаной дорожке к дому, продолжая разговаривать. – Одного я так и не понял, – сказал я, когда мы проходили через перголу, увитую бледно‑желтыми розами. – Первопричины всего случившегося, о которой почему‑то ни словом не упоминается ни в дневниках моей приемной матери, ни в письменных показаниях мистера Картерета. – Полагаю, вы говорите об обстоятельствах, толкнувших леди Тансор на столь необычный поступок, – откликнулся мистер Тредголд. – Да, совершенно верно. Что могло заставить знатную даму вроде леди Тансор отдать своего ребенка, рожденного в законном браке, на попечение другой женщины? – Все очень просто. Она отказала мужу в том, чего он желал больше всего на свете, поскольку он отказал ей в том, что для нее было равно важно. Quid pro quo. [281]Вот и все дела. Увидев недоумение на моем лице, он пустился в объяснения. – Причиной всему стало обращение лорда Тансора с ее отцом. Мисс Фэйрмайл, как она звалась до замужества, отличалась редкостной красотой и происходила из старинного добропорядочного западноанглийского семейства. Но в части богатства и общественного положения Фэйрмайлы были не чета Дюпорам и им подобным. Она познакомилась с лордом Тансором в Лондоне, вскоре после того, как он унаследовал баронский титул. Его светлость был не из дамских угодников, но Лаура Фэйрмайл возбудила в нем интерес, и он принялся настойчиво ухаживать за ней, несмотря на свое невысокое мнение о ее семье. Благосклонности мисс Фэйрмайл добивалось много мужчин привлекательнее лорда Тансора, хотя ни один из них не мог предложить ей того, что мог предложить он. Похоже, как ни трудно представить такое, он питал к ней настоящую привязанность; хотя дело еще и в том, что он, всегда памятуя о своем общественном положении, хотел также обзавестись приятной во всех отношениях женой и послушной спутницей жизни, которая подарит ему желанного наследника… Он сделал предложение и получил согласие. Никто не винил мисс Фэйрмайл. Несходство характеров, неравенство в общественном положении – все казалось несущественным по сравнению с выгодами, извлеченными обоими из этого брачного союза. Ее светлость стала подлинным украшением своего мужа. О Эдвард, если бы вы видели миледи, когда она скакала бок о бок с супругом по Роттен‑роу, в амазонке из светло‑зеленого шелка и фиолетового бархата, в щегольской шляпке с развевающимися перьями! Она не упускала случая угодить лорду Тансору и во всем поддерживала его; и она пользовалась всеобщей любовью и восхищением в свете, что благоприятно отражалось на милорде… Однако прекрасный плод оказался с червоточиной. Вскоре стала явной роковая несовместимость их характеров и темпераментов. Милорд всегда держался холодно и отчужденно, а его жена оживляла любое общество своими шаловливыми повадками и звонким смехом; он предпочитал хранить свои мнения при себе, а она сплетничала без малейшего зазрения совести; его уважали, порой боялись, но не любили, а она вызывала у всех самое искреннее восхищение; он жил политическими и деловыми интересами, стремлением приумножить свое состояние, она же находила удовольствие в непритязательных развлечениях и обществе друзей, а превыше всего ценила нежную любовь, существовавшую между ней и ее родными, особенно отцом. Довольно скоро все эти расхождения обострились и углубились до такой степени, что в случае размолвок примирение стало невозможным. Взаимная приязнь, скреплявшая брак на первых порах, постепенно остыла, сменившись прохладной учтивостью на людях и ледяным молчанием наедине… Потом события приняли совсем уже неприятный оборот. Выходя замуж, мисс Фэйрмайл рассчитывала поправить отчаянное финансовое положение отца, полагая, что могущественные Дюпоры примут Фэйрмайлов в свои объятия, породнившись с ними через ее брак с лордом Тансором. Однако скоро ее постигло разочарование. Вместо того чтобы покрыть долги сэра Роберта, лорд Тансор просто выкупил закладные на дом и землю своего тестя в Черч‑Лэнгтоне и снизил арендную плату за них; но когда сэр Роберт оказался не в состоянии вносить даже урезанные платежи, его светлость совершил единственный шаг, какой может совершить деловой человек в подобной ситуации: лишил своего тестя права пользования имуществом. Леди Тансор была в ярости; она упрашивала, умоляла, грозилась уйти от мужа, чуть не на коленях перед ним стояла – но все без толку. Лорд Тансор не пожелал сделать исключение из незыблемых правил, коими неизменно руководился во всех коммерческих предприятиях. Сэр Роберт не выполнил своих денежных обязательств. Его светлость почитал за непреложное правило в подобных случаях лишать должника права пользования имуществом. Он заявил, что и так проявил щедрость, дав тестю целый год на приведение в порядок своих дел, – в обычных обстоятельствах он не стал бы даже рассматривать такую возможность. Но с него довольно. Долг необходимо погасить… Эта история доконала сэра Роберта, которому пришлось продать дом, где он родился, вместе с жалкими остатками земельных владений и перебраться в тесный домишко в Таунтоне, оставив своего сына без наследства. В скором времени он умер – сломленный духом и убитый горем старик… Ее светлость, как я говорил, обожала своего отца. Она всегда и во всем покорялась воле супруга, но сейчас попросила его сделать одно‑единственное исключение из правил, а он отказался. Она терзалась сознанием своего бессилия и полной бесправности. Немного погодя, однако, миледи поняла, что беременна, и в своем великом горе и гневе не удержалась от искушения отомстить мужу. Она решила не сообщать лорду Тансору о своем положении, а завершить месть самым ужасным образом: сговориться со своей ближайшей подругой, чтобы та вырастила ребенка как своего собственного. Я заметил, что подобное наказание представляется несоразмерным преступлению. – Возможно, вы правы, – согласился мистер Тредголд. – Но когда натура страстная встречает противодействие своим желаниям, последствия порой бывают самые тяжелые. Леди Тансор попросила мужа об одной‑единственной милости. Человеку столь богатому ничего не стоило пойти на маленькую уступку для сохранения согласия в семье и списать долг ради своей жены. Но он не пожелал сделать это для нее, не пожелал даже думать об этом – и он лишь из приличия изобразил сожаление, когда сэр Роберт Фэйрмайл умер. Вероятно, это стало последней каплей. Мы на минутку остановились перед крыльцом, чтобы мистер Тредголд перевел дыхание. – Так, значит, то была простая месть? – Месть? Да, но не простая. После замужества леди Тансор, заботясь о благе своей семьи, отказалась от своих взглядов, отчасти напоминавших якобинские. Она сама однажды сказала мне об этом и добавила, что хотела бы оградить своего ребенка от проклятья наследственного богатства и привилегий, безжалостно отнимающего у человека всякое право на простые человеческие чувства и родственные связи. Несомненно, данное замечание носило отвлеченный характер, но имело вполне конкретный смысл для нее, которая видела, как ее обожаемого отца свел в могилу представитель одного из древнейших и знатнейших родов в Англии, единственно из желания сохранить свое общественное положение. Миледи говорила, что не хочет, чтобы ее сын стал похож на своего отца, – спору нет, она своего добилась. Однако это благоприятное последствие не является оправданием поступку, совершенному ею – при моей помощи. Она понимала, что поступила дурно, но исправлять ошибку было не в ее характере, хотя она и попыталась загладить вину перед мужем единственным доступным ей образом: впоследствии родив ему долгожданного наследника. Но, увы, и этого сына милорд потерял, как вам известно. Странное дело: чем больше я узнавал про леди Тансор, тем меньше ее понимал. Как непохожа была она на свою тихую, исполненную сознания долга подругу Симону Глайвер! Еще я подумал, что она ведь наказала не только своего мужа, но и меня тоже, когда отняла у меня, ни в чем не виноватого, возможность вести жизнь, предназначенную мне от рождения. Мистер Тредголд любил миледи и натурально был склонен рассматривать ее поступки в щадящем свете, соразмеряя тяжесть содеянного с весомостью полученного повода. Но хотя я страстно желал, чтобы меня признали сыном леди Тансор по имени и положению, я испытывал своего рода мрачное облегчение при мысли, что меня вырастила другая женщина и что теперь мне не придется выяснять, люблю ли я свою настоящую мать, как любил ее подругу. Когда я помогал мистеру Тредголду подняться по ступенькам в дом, он спросил меня, люблю ли я по‑прежнему мисс Картерет. – Да, – улыбнулся я, – и похоже, буду любить вечно. – Затем я поведал о нашей прогулке в Гайд‑парке и взаимном объяснении в любви. – А вы открыли ей правду про себя? Ага, по лицу вижу, что нет. Как же вы можете быть уверены в чувствах мисс Картерет, если она даже не знает вашего подлинного имени? – Она любит меня за мои личные качества, – ответил я, – а не за подлинное имя и не за положение, которое я займу, коли достигну своей цели, – ведь она не знает ни о первом, ни о втором. Именно поэтому я готов все рассказать ей. – Я почти не знаком с леди, – сказал мистер Тредголд, когда мы вошли в дом, – но она, бесспорно, красива и умна. И если она отвечает вам полной взаимностью, вам поистине повезло. Однако я бы посоветовал вам хорошенько подумать, прежде чем доверять правду третьему лицу. Простите меня. Все‑таки я адвокат и не могу не предполагать худшее. Осторожность у меня в крови. – Я понимаю, сэр, что вы печетесь единственно о моих интересах. Но безрассудство мне не свойственно, как вам хорошо известно. Я приступаю к делу, только когда полностью уверен в благоприятном исходе. – Значит, вы уверены в любви мисс Картерет и всецело ей доверяете? – Да. – Ну что ж, я выполнил свой адвокатский долг. Вас не свернуть с избранного пути, это очевидно; а у меня нет достаточно веских доводов, чтобы убедить влюбленного мужчину сохранять благоразумие, – видит Бог, я сам натворил немало глупостей во имя любви. Ладно, ничего не поделаешь. Уверен, вы напишете при первой же возможности. Ну, ступайте с моего благословения. Желаю вам успешно извлечь правду на свет божий, ибо она была скрыта слишком долго. Я оставил мистера Тредголда у подножья лестницы в сумрачном холле – он схватился за перила одной рукой, а другой слабо помахал мне на прощание. Больше я никогда не видел славного джентльмена.
Моя милая девочка обещала написать мне из Эвенвуда, как только устроится на новом месте; но прошла неделя, потом другая, а весточки от нее все не приходило. Наконец я не выдержал и отправил Эмили короткое письмецо, где справлялся, все ли у нее в порядке, и изъявлял готовность приехать в Нортгемптоншир на следующей неделе. Я не сомневался, что ответ придет с обратной почтой, но меня опять ждало разочарование. Наконец, почти неделю спустя, я получил долгожданное послание.
Любовь моя! Благодарю за милое письмо, которое мне переслали сюда в Шрузбери. Воображаю, как плохо ты думал обо мне! Но, дорогой мой, две недели назад я письменно уведомила тебя, что путешествую по Уэльсу с лордом и леди Тансор, покуда в Эвенвуде ведутся работы, – его светлость забрал в голову провести отопительные трубы, и легко представить, какие последствия это имело для мира и покоя обитателей дома. Пыль, грязь, шум не поддаются никакому описанию. Куда подевалось мое письмо, ума не приложу, но здешний народ не приучен к порядку, и надо полагать, оно просто где‑то затерялось. Мы вернемся еще не скоро – работы закончатся по меньшей мере через месяц, и из Уэльса мы отправимся в какое‑то унылое поместье, принадлежащее брату леди Тансор. Как бы мне хотелось сбежать отсюда! Но я пленница и должна беспрекословно выполнять волю своего хозяина – ведь теперь я полностью завишу от него, приютившего меня под своим кровом. Вдобавок он, похоже, находит неподдельное удовольствие в моем обществе (леди Т. ужасно скучная особа – все молчит и никогда не улыбается), а посему у меня действительно нет выбора и приходится справляться со своими чувствами. Они только и говорят, что о некоем господине, чье имя, уверена, мне нет нужды называть! Я жажду поскорее освободиться от своих тягостных обязанностей и вновь оказаться в объятиях мужчины, которого люблю больше всех на свете и буду любить вечно. Я напишу сразу, как только станет известно, когда мы возвращаемся в Эвенвуд. Твоя навеки Э.
По меньшей мере месяц! Но это можно вынести. Я поцеловал слова, начертанные рукой возлюбленной: «Я жажду поскорее освободиться от своих тягостных обязанностей и вновь оказаться в объятиях мужчины, которого люблю больше всех на свете и буду любить вечно». Как я провел несколько мучительно долгих недель, нет необходимости рассказывать в подробностях. Я вернулся к некоторым прежним своим занятиям – заново ознакомился с сочинениями самых трудных для понимания греческих философов, продолжил изучение алхимии и предался своей библиографической страсти. В лавке мистера Натта на Стрэнде[282]я купил экземпляр составленного доктором Даунтом каталога «Bibliotheca Duportiana» и по несколько часов в день просиживал над ним, забыв обо всем на свете. Жадно читая скрупулезные описания томов, я всякий раз с восторгом думал о недалеком будущем, когда вся библиотека перейдет в мое владение. Иногда я совершал ночные вылазки, чтобы унять своих демонов, но от раза к разу испытывал все меньше удовлетворения и вскоре превратился в настоящего отшельника, довольствуясь сугубо интеллектуальными наслаждениями, если не считать редких ужинов с Легрисом в «Корабле и черепахе». Письмо от моей милой девочки пришло в первую неделю августа, а через несколько недель я получил еще одно, из Линкольншира, куда Тансоры перебрались по приглашению графа Ньюаркского. Сама любовь и нежность, она горько сетовала на обстоятельства, разлучившие ее с самым дорогим на свете человеком, и сердце мое исполнялось ликования при мысли, что она принадлежит мне. «Будь у меня крылья, – писала Эмили во втором письме, – я бы полетела со скоростью ангелов, чтобы оказаться рядом со своим возлюбленным, пусть всего лишь на краткий миг».
Наконец Эвенвудская усадьба была готова вновь принять своего знатного владельца, и во вторую неделю сентября я получил записку с сообщением, что мисс Картерет будет рада видеть меня в Нортгемптоншире в любой удобный мне день и час. По моем прибытии меня проводили на второй этаж, в длинную комнату с низким потолком, расположенную над библиотекой; в первую очередь внимание здесь привлекали четыре старинных арочных окна, выходящих на террасу внизу. Несколько мгновений я стоял неподвижно, взволнованный мыслью, что некогда в этих вот покоях обитала моя мать, леди Тансор. За приотворенной дверью в дальнем конце комнаты я увидел резную кровать – ту самую кровать, на которую много лет назад отец Джона Брайна положил мою несчастную преступную родительницу, обезумевшую от горя и угрызений совести, и с которой она уже никогда не встала. В следующий миг из этой двери выбежала моя милая девочка, бросилась ко мне и заключила в страстные объятия. После горячечно‑нежных словоизлияний мы сели на диванчик у арочного окна, откуда открывался вид на парк, простирающийся за английскими садами до Храма Ветров, озеро и далекие леса. – Три долгих месяца! Как же я тосковал по тебе! – вскричал я, пылко целуя руку Эмили. – Разлука с любимым – мучительнейшая пытка, – отвечала она. – Никогда не думала, что буду так страдать. Но все страдания рано или поздно кончаются. Мой возлюбленный снова со мной, и я самая счастливая женщина на свете. С твоего позволения, дорогой, я отлучусь ненадолго? – С этими словами она убежала обратно в спальню и закрыла за собой дверь. Несколько минут я ждал, чувствуя себя немного глупо и неловко. Наконец Эмили вернулась, слегка раскрасневшаяся и с книгой в руке. – Я принесла тебе подарок. – Она протянула мне книгу. Это оказался сборник шекспировских поэм под редакцией Гилдона.[283] – В ссылке все мои мысли занимала любовь, – сказала Эмили, – и этот томик служил мне постоянным утешением. Отныне в пору разлуки ты сможешь читать его и находить облегчение в сознании, что здесь на каждой странице мои слезы. Я подчеркнула строки, особенно меня утешавшие. А теперь расскажи, чем ты занимался со времени нашей последней встречи. Мы продолжали разговаривать, покуда не начал меркнуть свет дня, – тогда моя милая девочка сказала, что должна вызвать служанку и переодеться к ужину. – К сожалению, я не могу пригласить тебя присоединиться к нам, – со вздохом промолвила она, когда мы направились к двери. – Но ты же понимаешь: теперь я гостья лорда Тансора. – Разумеется, – ответил я. – Когда мне можно прийти снова? – Завтра. Приходи завтра. Спускаясь по лестнице, я столкнулся с Лиззи. Она была с другой служанкой, а потому не попыталась заговорить со мной, лишь слегка присела и прошла мимо. Уже в вестибюле я обернулся и увидел, что она стоит на лестничной площадке и смотрит мне вслед странным встревоженным взглядом, глубоко меня озадачившим. Я возвратился в гостиницу «Дюпор‑армз» в Истоне, хотя совершенно не помню ни как шел обратно, ни что ел на ужин, ни чем занимался вечером. На следующий день я опять явился в Эвенвуд, согласно договоренности, только на сей раз, следуя указанию моей милой девочки, поднялся к ней сам – по узкой винтовой лестнице, что находилась сразу за дверью, мимо которой пролегала мощеная дорожка, отходящая от Библиотечной террасы и огибающая башню Хэмнита. И снова мы сидели на диванчике у окна, болтая и смеясь, покуда служанка не принесла свечи. – Сегодня с нами ужинают сэр Хайд Тисдейл и его жеманная дочь, – вздохнула Эмили. – Она глупа как пробка, и ее новоиспеченный муженек ничем не лучше. Право слово, я понятия не имею, о чем с ними разговаривать. Но поскольку леди Тансор совершенно не справляется с ролью хозяйки дома, мне предоставлена высокая честь развлекать гостей ее супруга, и сейчас я должна поспешить прочь, дабы исполнить волю милорда. О Эдвард, если бы только я не была так обязана лорду Тансору! Я чуть не плачу, как подумаю, что мне приходится быть у него на побегушках. А что станется со мной, когда он умрет? Не для такой жизни я родилась, но что я могу поделать? После смерти отца я осталась одна‑одинешенька. Она печально опустила голову, и сердце мое забилось учащенно. Время настало. Сейчас. Откройся ей сейчас. – Милая моя… – Я нежно погладил Эмили по волосам. – Забудь все свои тревоги. У тебя другое будущее. – Как тебя понимать? – Я твое будущее, а ты – мое. – Эдвард, дорогой, ты говоришь загадками. Объяснись проще, любимый. – Проще? Хорошо. Вот, пожалуйста, проще некуда. Меня зовут не Эдвард Глэпторн. Мое имя Эдвард Дюпор, и я сын лорда Тансора.
41. Resurgam [284]
Эмили слушала меня не перебивая. Я не упустил ни единой подробности и рассказал все без изъятия: как леди Тансор вступила в сговор с моей приемной матерью; как я вырос в Сэндчерче под именем Эдварда Глайвера; как познакомился с Даунтом в Итоне и как он впоследствии предал меня; как я узнал правду о своем рождении из дневников приемной матери и как по сей день продолжаю искать неоспоримое доказательство, которое позволит мне заявить о своих законных правах урожденного Дюпора. Еще я поведал, как впервые приехал в Лондон под именем Эдварда Глэпторна, чтобы получить у мистера Тредголда сведения касательно соглашения, заключенного между леди Тансор и моей приемной матерью, и как сохранил вымышленное имя, когда старший компаньон предложил мне работу. Напоследок я рассказал о низменных наклонностях Даунта и его преступной деятельности в сообщничестве с Плакроузом и Петтингейлом. С каждым следующим словом правды я становился чище душою и испытывал блаженное облегчение, избавляясь наконец от тяжкого бремени лжи. Когда я закончил, Эмили подошла к окну и устремила взор вдаль, за сумеречный парк. Я взволнованно ждал. – Все это просто в голове не укладывается, – после долгой паузы проговорила она. – Хотя теперь я, по крайней мере, понимаю твой повышенный интерес к мистеру Фебу Даунту. Сын лорда Тансора – возможно ли такое? О!.. – Она тихо вскрикнула и поднесла руку к губам. – Кузены! Мы с тобой кузены! – Она повернулась ко мне. – Почему ты не рассказал мне раньше? – Эмили, дорогая, не сердись. Я хотел, безумно хотел довериться тебе – но, когда на карту поставлено столь многое, разве мог я открыть свою тайну, не зная наверное, что ты отвечаешь мне взаимностью? Сейчас же, когда твои письма, все твои нежные слова, обращенные ко мне, все счастливые минуты, проведенные с тобой вместе, окончательно и бесповоротно убедили меня, что твоя любовь ко мне столь же сильна и нерушима, как моя любовь к тебе, – сейчас, разумеется, все стало совсем иначе. Истинная любовь необходимо предполагает полное доверие и искренность. Теперь между нами не может быть никаких секретов. Когда мы поженимся… – Поженимся? – Она чуть пошатнулась, и я поспешно заключил ее в объятия. – Ты ведь хочешь этого, душа моя? Эмили медленно кивнула. В глазах у нее стояли слезы. – Конечно, – тихо вымолвила она. – Я хочу этого больше всего на свете. Просто я не позволяла себе надеяться, что ты сделаешь мне предложение. – Она подняла на меня прекрасные глаза, полные слез. – Но ведь мы с тобой не можем пожениться, покуда ты не докажешь, что являешься сыном лорда Тансора? – Да, ты права, – признал я. – Но когда этот день придет – а он непременно придет, – ты обретешь полную независимость от его светлости, ибо станешь супругой будущего двадцать шестого барона Тансора. – О Эдвард, скорее бы! – воскликнула она и расплакалась – от радости, вызванной последними моими словами, пусть к ней и примешивались вполне естественные опасения. – Безусловно, ты понимаешь, любимая, – сказал я, прижимая Эмили к своей груди, – насколько необходимо нам хранить в строжайшей тайне все мои признания – никому о них ни слова, ни полсловечка. И нам нужно до поры до времени держать в секрете наши встречи. Ибо если Даунт узнает, что под именем Эдварда Глэпторна скрывается Эдвард Дюпор, моя жизнь – а возможно, и твоя – окажется под угрозой. – Угроза? Со стороны мистера Даунта? – Да, любимая, со стороны Даунта. Он много гнуснейший злодей, чем ты думаешь. – В каком смысле? – Не требуй от меня объяснений. – О чем ты? Почему ты не хочешь говорить? Скажи мне, скажи! С безумным видом она принялась ходить кругами посреди комнаты, охваченная тем же странным возбуждением, какое я наблюдал в Храме Ветров. Я усадил Эмили на диванчик у окна и взял ее руку. – Я думаю, что Даунт повинен в нападении на твоего отца. Я ожидал бурного взрыва эмоций, но она просто покачнулась и стала медленно падать на меня, в обмороке. Я подхватил Эмили и уложил на диванчик. Она была бледнее смерти, и ее руки странно подергивались, словно под воздействием гальванического тока. Я уже собирался позвать на помощь, когда она открыла глаза. Понемногу к ней начал возвращаться обычный цвет лица, и она сумела выпить пару глотков вина, которые помогли ей постепенно прийти в чувство, хотя она еще не оправилась от глубокого потрясения, вызванного моими словами про Даунта и последующим рассказом о документах, находившихся при мистере Картерете в момент нападения, а равно о причине, побудившей Даунта пойти на столь отчаянный шаг, лишь бы заполучить бумаги. – Я не говорю, что Даунт намеревался убить твоего отца, – сказал я. – На самом деле я думаю, он не ставил такой цели. Но я уверен, что он приказал Плакроузу напасть на него, дабы завладеть документами, подтверждающими существование законного наследника. Потом Эмили спросила, откуда мне известно, что именно отец вез в сумке, и пришла в сильнейшее волнение, когда я рассказал о письменном свидетельстве мистера Картерета. – А вдруг Даунт приберет к рукам и этот документ? Разве тогда ты сможешь рассчитывать на успех своего дела? – Он не найдет его, – сказал я с самоуверенной улыбкой. Еще до отъезда в Эвенвуд я четко осознал, что письменное показание мистера Картерета и черные книжицы с дневниковыми записями моей приемной матери теперь необходимо хранить в абсолютно надежном месте. Мои комнаты на Темпл‑стрит всегда накрепко запирались, но на любой замок найдется отмычка. Вдобавок меня беспокоила мысль о втором ключе, находившемся в пользовании миссис Грейнджер: а что, если на нее нападут? И еще имелся Джукс, которого я уже подозревал в том, что он рылся в моих бумагах. Посему я решил попросить свою возлюбленную – когда сделаю свое признание и получу прощение за то, что утаивал от нее столь многое, – стать хранительницей бесценных документов. – Почему ты так уверен, что не найдет? – спросила она, по‑прежнему с явным беспокойством. Я сказал, что отдал копию письменного свидетельства мистеру Тредголду, а оригинал и матушкины дневники собираюсь хранить в месте, недосягаемом для Даунта. – Но где же, милый мой? – вскричала она с трогательной тревогой. – Здесь, – ответил я. – Здесь, у тебя. На прелестном лице Эмили отразилось облегчение. – Да, да, – выдохнула она. – Конечно, ты прав! Даунту в жизни не придет на ум искать здесь. У него никогда не возникнет повода явиться в мои покои, и он не может узнать, что ты доверил мне свою тайну. Но я все равно боюсь за тебя, любимый, и буду бояться, покуда ты не привезешь документы из Лондона. Я поцеловал руку Эмили и сказал, что не стану терять времени и завтра же утром съезжу в Лондон за письменным свидетельством и дневниками. – Где мы будем хранить их? – спросил я. Она на мгновение задумалась, потом просияла, осененная какой‑то мыслью. – Вот здесь. – Она подбежала к маленькому овальному портрету Энтони Дюпора,[285]младшего брата двадцать первого барона, в детстве. Сняв картину со стены, она открыла маленький потайной шкапчик. – Это подойдет? Я обследовал шкапчик и сказал, что лучше места не найти. – Значит, этот вопрос решен. – Эмили закрыла дверцу и повесила портрет обратно на стену. Мы еще немного посидели у окна, держась за руки и тихо разговаривая, соединенные самой глубокой душевной близостью, какая только возможна между влюбленными. Она называла меня своим драгоценным возлюбленным. Я называл ее своим ангелом. Потом мы поцеловались на прощанье. – Милая моя девочка, – прошептал я. – Ты уверена, что хочешь взять документы на хранение? Может, все‑таки лучше положить их в банк? Если Даунт узнает… Эмили прижала пальчик к моим губам, останавливая меня. – Дорогой Эдвард, ты попросил меня об этой услуге, и я согласилась. Отныне и впредь я твердо намерена по мере сил выполнять любые твои просьбы. – Она тихо рассмеялась. – Ведь скоро, надеюсь, мне придется почитать и слушаться тебя в горе и радости, в болезни и здравии – так почему бы не начать прямо сейчас? В конце концов, ты просишь меня о столь незначительной услуге, а я готова сделать все – все – для любимого человека. Она дошла со мной до двери, и мы поцеловались в последний раз. – Возвращайся скорее, любовь моя, – прошептала она. – Я буду считать минуты до твоего возвращения.
Никем не замеченный, я покинул здание новым путем – спустился по узкой винтовой лестнице и вышел на дорожку, огибающую башню Хэмнита. У Южных ворот парка я остановился. За рощей проглядывал вдовий особняк; в гостиной и одной из верхних комнат горел свет. Поддавшись внезапному порыву, я двинулся по окружной тропе к конюшенному двору. Мне повезло: дверь амуничника оказалась открытой настежь, и из нее падал прямоугольник бледного света. – Добрый вечер, Брайн. Он вязал метлу, когда я вошел, и удивленно обернулся на мой голос. – Мистер Глэпторн, сэр! Я… мы вас не ждали. – И ты меня не видел, – сказал я, затворяя за собой дверь. – Ты изготовил дубликат ключа, как я просил? – Да, сэр. – Брайн выдвинул ящик старого комода, извлек оттуда ключ и протянул мне. – Мне понадобятся кое‑какие инструменты. Сможешь достать? И фонарь. – Инструменты? Ну да, конечно, сэр. Я уточнил, что именно мне нужно; он удалился в смежное помещение и вернулся через несколько минут с сумкой, где лежали необходимые инструменты, и фонарем «бычий глаз».[286] Date: 2015-10-19; view: 314; Нарушение авторских прав |