Часть пятая 2 page. – Извольте, мисс, к вам мистер Глэпторн

– Извольте, мисс, к вам мистер Глэпторн.

Лицо мисс Картерет, освещенное с одной стороны огнем, а с другой – лампой на рапсовом масле,[259]сейчас обрело потустороннюю мраморную бледность. В первый момент оно показалось мне вытесанным в камне ликом некой древней богини, грозной и недоступной, а не лицом смертной женщины. Но потом она улыбнулась, встала поприветствовать меня и извинилась за свою задумчивость.

– Я вспоминала родителей, – пояснила она, – и все счастливые годы, прожитые здесь.

– Но вы же покидаете не Эвенвуд, а только вдовий особняк.

В глазах мисс Картерет мелькнула настороженность, но в следующий миг она слегка наклонила голову набок и насмешливо посмотрела на меня.

– Как хорошо вы осведомлены обо всех наших незначительных делах, мистер Глэпторн! Интересно знать, откуда вам все известно?

Не желая выдавать личность своего осведомителя, я сказал, что здесь нет никакой тайны: о ее переселении в усадьбу вскользь обмолвился доктор Даунт. Затем я выразил радость, что лорд Тансор исполнил свой родственный долг перед ней.

– Что ж, я удовлетворена вашим объяснением, – промолвила мисс Картерет. – Но вероятно, мне пора узнать вас поближе, коли мы собираемся стать друзьями. Пожалуйста, присядьте рядом со мной и расскажите мне все про Эдварда Глэпторна.

Она пододвинулась на диванчике, освобождая место для меня, и с выжидательным видом сложила руки на коленях. Несколько мгновений я молчал, завороженный близостью прекрасного лица.

– Вам нечего рассказать мне?

– Вряд ли обстоятельства моей жизни могут заинтересовать вас.

– Ну, ну, мистер Глэпторн, давайте без ложной скромности. Уверена, при желании вы бы могли рассказать много интересного. Ваши родители, к примеру. Кто они?

Я уже был готов выложить всю правду, но в последний момент что‑то удержало меня. В глубине души я давно решил: когда я признаюсь мисс Картерет в любви и удостоверюсь, что она отвечает мне взаимностью, я тотчас откроюсь ей, всецело доверюсь, как не доверялся никому, даже Белле. Но пока ситуация оставалась неопределенной, я считал нужным говорить правду лишь до известного предела, а на все остальное наводить легкий глянец лжи.

– Мой отец был капитаном гусарского полка и умер еще до моего рождения. Моя мать зарабатывала на жизнь сочинением романов.

– Писательница! Подумать только! Но я не припоминаю писательницы по имени Глэпторн.

– Она печаталась под псевдонимом.

– Понятно. А где вы росли?

– На сомерсетском побережье. Моя мать была родом из западной Англии.

– Сомерсет? Сама я там не бывала, но лорд Тансор говорил, что это поистине чудесный край, – там жила семья его первой жены, знаете ли. У вас есть братья или сестры?

– Старшая сестра умерла еще в младенчестве. Я ее не знал. Учился я сначала дома, под наставничеством матери, потом в деревенской школе. После смерти матери я учился в Гейдельбергском университете, а позже много путешествовал по Европе. Я перебрался в Лондон в сорок восьмом году и устроился на нынешнее место в фирму Тредголдов. Я собираю книги, занимаюсь фотографией и в целом веду довольно скучную жизнь. Вот вам, пожалуйста. Эдвард Глэпторн en tout et pour tout. [260]

– И все же я обвиняю вас в ложной скромности, – сказала мисс Картерет, когда я закончил со своим résumé,– ибо из вашего рассказа со всей очевидностью следует, что вы обладаете незаурядными способностями, хотя и не желаете признаться в этом. К примеру, фотография. Это искусство требует от человека как научных познаний, так и художественного вкуса, но вы упомянули о нем почти вскользь, словно секретами фотографического мастерства может овладеть любой Том, Дик или Гарри. Я очень интересуюсь фотографией. У лорда Тансора есть альбом с превосходными видами Эвенвуда, который я не раз с восхищением просматривала. Тот же самый фотограф выполнил портрет лорда Тансора, что стоит на письменном столе его светлости. А знаете, мне тоже хотелось бы иметь свой фотопортрет. Вы сделаете мой фотогенический портрет, мистер Глэпторн?

Я пристально вгляделся в глаза мисс Картерет, в эти бездонные темные озера, но не увидел в них ничего, что свидетельствовало бы о некоем скрытом подтексте вопроса. Я увидел лишь искренность и честность, и сердце мое забилось от радости, что она смотрит на меня без прежней отчужденности, еще совсем недавно казавшейся непреодолимой. Я сказал, что почту за счастье и великую честь изготовить ее портрет, а потом не утерпел и признался (возможно, зря), что фотографические виды Эвенвуда, вызвавшие у нее восхищение, и портрет лорда Тансора выполнил я, по побуждению мистера Тредголда.

– Ну конечно! – воскликнула она. – На портрете стоят инициалы «Э. Г.» – Эдвард Глэпторн! Удивительно, что вы приезжали фотографировать в Эвенвуд, а я ничего не знала! Подумать только – мы могли встретиться тогда или пройти друг мимо друга в парке, ведать не ведая, что нам суждено познакомиться однажды.

– Значит, вы полагаете, наша встреча предрешена судьбой?

– Разве вы считаете иначе?

– Как вам известно, я убежденный фаталист, – ответил я. – Видимо, по природе своей я язычник. Я пробовал истребить в себе фатализм, но без успеха.

– Похоже, мы с вами бессильны, – тихо проронила она, поворачивая лицо к огню.

В комнате воцарилась тишина – почти физически ощутимая тишина, которую лишь усугубляли тихое тиканье часов, потрескиванье поленьев в камине и вой ветра, швырявшего в окна пригоршни палых листьев.

Я задышал чаще, исполняясь желанием обнять мисс Картерет, прижать к груди, зарыться лицом в ее волосы. Оттолкнет ли она меня? Или поддастся влиянию минуты? В следующий миг она низко опустила голову, и я понял, что она плачет.

– Прости меня, – проговорила она почти шепотом.

Я уже собирался сказать, что ей нет надобности извиняться за проявление чувств, но потом понял, что она обращается не ко мне, а к другому человеку, которого здесь нет, но который занимает ее мысли.

– Ты не должен был умирать! – простонала мисс Картерет, отчаянно мотая головой.

Только тогда я сообразил: видимо, внезапная мысль о страшной смерти отца вызвала у нее новый приступ горя, как часто бывает, когда боль утраты еще свежа.

– Мисс Картерет…

– О, мистер Глэпторн, прошу прощения.

– Нет, нет, нет. Не надо извиняться. Вам дурно? Мне позвать миссис Роуторн?

У меня разрывалось сердце при виде столь безудержного горя, но сострадание к мисс Картерет боролось в моей душе с яростным гневом против Даунта, причинившего ей такую муку. Может, он и не являлся непосредственным виновником смерти мистера Картерета, но я по‑прежнему не сомневался, что он причастен к ней. А значит, еще одно злодеяние прибавилось к перечню преступлений, за которые я поклялся призвать его к ответу в самом скором времени.

Мисс Картерет заверила меня, что ни в чем не нуждается, и принялась вытирать слезы. Уже через несколько секунд она овладела собой и с самым непринужденным видом поинтересовалась, когда я собираюсь возвращаться в Лондон. Я ответил, что проведу ночь в Истоне и уеду завтра утром.

– О! – воскликнула она, в то время как окна гостиной задребезжали от особенно сильного порыва ветра. – Вам нельзя возвращаться в Истон пешком по такой погоде. Джон отвез бы вас, но у нас одна из лошадей охромела. Вы должны остаться здесь на ночь. Я настаиваю.

Натурально, я сказал, что не могу злоупотреблять ее добротой, но мисс Картерет и слышать ничего не желала. Она тотчас позвонила миссис Роуторн и распорядилась приготовить комнату и накрыть ужин на двоих.

– Надеюсь, вы не против отужинать наедине со мной, мистер Глэпторн? – спросила она. – Я понимаю, что проводить вечер в вашем обществе без компаньонки несколько неприлично, но у меня нет времени на соблюдение утомительных условностей. Если дама желает отужинать с джентльменом в собственном доме, это дело касается только ее и никого больше. Кроме того, нынче гости здесь – большая редкость.

– Но кажется, вы говорили, что у вас есть друзья в округе.

– Мои друзья держатся на почтительном расстоянии в это печальное время, а я не имею охоты выезжать. Думаю, мы с вами похожи, мистер Глэпторн: мы оба предпочитаем одиночество.

Ужин наедине с мисс Эмили Картерет! Странно было сидеть напротив нее в обшитой панелями столовой зале, выходящей в сад позади вдовьего особняка, и беседовать с ней с дружеской короткостью, о какой всего несколькими часами ранее я не мог и помыслить. Мы пустились обсуждать последние политические события, включая, разумеется, Синопское сражение,[261]и сошлись во мнении, что Россию необходимо проучить – меня удивило и порадовало, что мисс Картерет настроена даже более воинственно, нежели я. Затем мы подробно разобрали «Наследника Редклиффа»,[262]в уничижительном тоне, и весьма одобрительно отозвались о взглядах мистера Рескина на готический архитектурный стиль.[263]Мы смеялись, мы спорили – то серьезно, то шутливо; мы обнаружили, что нам одинаково нравятся многие вещи и многие одинаково не нравятся. Мы выяснили, что оба на дух не выносим глупость и тупость, а невежество и необразованность нас попросту бесят. Незаметно пролетел час, потом другой. Часы уже пробили десять, когда мы перешли в гостиную и я спросил хозяйку, не будет ли она любезна сыграть мне на фортепиано.

– Что‑нибудь из Шопена, – предложил я. – Помню, в первый мой визит во вдовий особняк вы играли Шопена – кажется, какой‑то ноктюрн.

– Нет, – поправила она, слегка порозовев. – Прелюдию. Номер пятнадцать ре‑бемоль мажор, «Дождевые капли».[264] К сожалению, у меня не осталось нот. Может, что‑нибудь другое. Давайте я вам лучше спою.

Мисс Картерет быстро подошла к фортепиано, словно спеша поскорее отвлечься от воспоминаний о том вечере, и принялась с чувством исполнять «An meinem Herzen, an meine Brust»[265]герра Шумана под изящный аккомпанемент. Певческий голос у нее был глубокий и сильный, но с чарующе нежными модуляциями. Она играла и пела с закрытыми глазами, зная ноты и слова наизусть. Закончив, она опустила крышку инструмента и несколько мгновений сидела неподвижно, обратив взгляд к окну. Штора была опущена, но она пристально смотрела в белую ткань, как если бы проникала сквозь нее взором, устремленным за лужайку и рощу, на некий далекий предмет, вызывающий у нее острейший интерес.

– Вы поете с душой, мисс Картерет, – сказал я.

Она не ответила, но продолжала смотреть в зашторенное окно.

– Наверное, эта песня имеет для вас особенное значение?

Мисс Картерет повернулась ко мне:

– Вовсе нет. Но вы, похоже, задавали другой вопрос.

– Другой вопрос?

– Да. Вы спросили, имеет ли эта песня особенное значение для меня, но на самом деле хотели узнать другое.

– Вы видите меня насквозь, – сказал я, придвигая стул к фортепиано. – Вы правы. Я хотел узнать кое‑что, но сейчас стыжусь своей дерзости. Пожалуйста, простите меня.

Мисс Картерет чуть заметно улыбнулась.

– Друзьям позволительно иногда проявлять немного дерзости, мистер Глэпторн, – даже если они знакомы совсем недавно, как мы с вами. Отбросьте ваши сомнения и скажите прямо, что вас интересует.

– Хорошо. Это, конечно, меня не касается, но я сейчас задался вопросом относительно личности мужчины, с которым я видел вас в роще в первый свой приезд сюда. Я тогда случайно подошел к окну и заметил вас. Впрочем, вам нет необходимости отвечать. Я не имею права…

Мисс Картерет покраснела, и я поспешно извинился за бестактность. Однако она быстро совладала с собой.

– Вы спрашиваете из чистого любопытства или же по иным мотивам?

Сконфуженный ее пристальным вопросительным взглядом, я, как всегда в таких случаях, пустился в торопливые объяснения:

– О нет, просто я неисправимо любознателен, вот и все. Данное качество весьма полезно и похвально во многих отношениях, но в некоторых представляется самой заурядной слабостью, как я сам прекрасно понимаю.

– Я ценю вашу искренность, и вы будете вознаграждены за нее. Джентльмен, которого вы видели, – это мистер Джордж Лангэм, брат одной из давних моих подруг, мисс Генриетты Лангэм. Боюсь, вы стали очевидцем окончательного крушения романтических надежд мистера Лангэма. Несколько месяцев назад он тайно сделал мне предложение, но я отказала. Той ночью он снова пришел, не зная, что мой отец…

Мисс Картерет осеклась, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

– Нет, нет, – поспешно сказала она, увидев, что я собираюсь заговорить. – Позвольте мне закончить. Я увидела мистера Лангэма в окно, когда играла на фортепиано, и вышла спросить, чего ему угодно. Он забылся до такой степени, что продолжал умолять меня переменить свое решение даже после того, как я сообщила о несчастье, случившемся с моим отцом. Боюсь, мы расстались в крайнем раздражении друг на друга. Думаю, Генриетта тоже сердита на меня за то, что я отвергла ее брата. Но я не люблю Джорджа и никогда не полюблю, а потому не могу выйти за него замуж. Таков, мистер Глэпторн, ответ на ваш вопрос. Ваше любопытство удовлетворено?

– В полной мере. Разве только…

– Да?

– Разорванные ноты, найденные мной…

– Кажется, я говорила вам: то была одна из любимых вещей моего отца. Тем вечером я сыграла ее в последний раз и поклялась не исполнять никогда больше. Это не имело никакого отношения к мистеру Лангэму, как и песня, которую я пела сегодня.

– В таком случае я удовлетворен, – серьезно сказал я, слегка кланяясь, – хотя и чувствую, что зашел слишком далеко, пользуясь нашей дружбой.

– Все мы должны поступать так, как считаем нужным, мистер Глэпторн. Но возможно, вы согласитесь ответить мне взаимностью, во имя нашей дружбы. Мне тоже интересно узнать кое‑что.

– Что именно?

– Я хочу получить ответ на вопрос, на который вы отказались отвечать при первой нашей встрече. По какому делу вы приезжали к моему отцу?

Я был совершенно не готов к столь прямому вопросу, и только укоренившаяся привычка соблюдать осторожность в делах профессионального и конфиденциального характера помешала мне выложить всю правду. Но своей откровенностью мисс Картерет случайно или намеренно лишила меня возможности уклониться от ответа с такой легкостью, с какой я сделал это в прошлый раз, хотя я все же предпринял неуклюжую попытку увильнуть.

– Как я говорил раньше, – начал я, – профессиональный долг обязывает меня к молчанию…

– Разве профессиональный долг выше долга дружеского?

Я оказался в безвыходном положении. Она ответила на мой вопрос касательно своей встречи с мужчиной в роще, и теперь у меня не оставалось иного выбора, кроме как отплатить ей той же монетой. Однако постарался ответить покороче, рассчитывая не солгать ни словом, но при этом сказать как можно меньше.

– Ваш отец написал мистеру Тредголду по делу, связанному с наследопреемством Тансоров. Мой начальник не счел уместным лично встречаться с мистером Картеретом, как тот просил, а потому послал к нему меня.

– Дело, связанное с наследопреемством? Безусловно, мой отец посчитал бы своим долгом обратиться по любому подобному вопросу к лорду Тансору, а не к мистеру Тредголду.

– Я не вправе вдаваться в подробности. Могу сказать лишь, что мистер Картерет настоятельно просил сохранить в тайне факт своего письменного обращения к мистеру Тредголду.

– Но с чего бы вдруг отец повел себя таким образом? Он был глубоко предан лорду Тансору. И поступился бы самыми твердыми своими принципами, когда бы решил действовать за спиной его светлости.

– Мисс Картерет, я и так открыл вам гораздо больше, чем хотелось бы моему работодателю, и, разумеется, не могу ничего добавить к уже сказанному. В ходе нашей встречи в Стамфорде ваш отец не сообщил мне ничего определенного, а его безвременная кончина обрекла меня на неведение относительно причины, побудившей его написать моему начальнику. Что бы он ни хотел открыть мистеру Тредголду через меня, это теперь навсегда останется тайной.

О, как я ненавидел себя за ложь! Мисс Картерет не заслуживала, чтобы я относился к ней, словно к врагу, угрожающему моим интересам, – словно к Фебу Даунту, вызывавшему у нее, похоже, почти такое же отвращение, как у меня. У меня не было причин не доверять ей и были все основания довериться. Она назвалась моим другом и проявила ко мне любезность, доброту и благосклонность, которая, как мне хотелось надеяться, свидетельствовала о зарождающейся любви. Безусловно, она имеет право рассчитывать на мое доверие. Да, она имеет право узнать, о чем говорится в письменных показаниях мистера Картерета, и понять, что это значит для меня и для нее. Но пока еще не время, надо немного подождать, совсем чуть‑чуть – а потом я навсегда покончу с обманом.

Почувствовала ли она ложь? Я не знал, ибо лицо мисс Картерет хранило непроницаемо‑безмятежное выражение. Казалось, она обдумывала мои слова. Затем, словно внезапно осененная какой‑то мыслью, она спросила:

– Вы полагаете, это может иметь отношение к мистеру Даунту? В смысле – дело, которое мой отец намеревался предложить вниманию мистера Тредголда?

– Я не знаю, честное слово.

– Но вы ведь скажете мне, если узнаете? Как другу?

Она подступила ближе и сейчас стояла, положив одну руку на фортепиано и пристально глядя мне в глаза.

– Настоящему другу нельзя отказать в просьбе, – проговорил я.

– Ну что ж, мы с вами квиты, мистер Глэпторн. – Она широко улыбнулась. – Мы обменялись признаниями и исполнили дружеский долг друг перед другом. Я очень рада, что вы наведались ко мне. Ко времени следующей нашей встречи я уже навсегда покину вдовий особняк. Странно будет проезжать мимо него и знать, что там живут другие люди. Надеюсь, однако, вы еще навестите меня в Эвенвудской усадьбе или в Лондоне?

– Нужно ли спрашивать? – повторил я вопрос, заданный мне мисс Картерет после нашей прогулки по Грин‑парку.

– Пожалуй, нет, – сказала она.

37. Non sum qualis eram [266]