Апокриф

Я Бога не боюсь. По крайней мере

Того, каким стращают, сирых, нас,

Таким, каким Его изображают.

И вряд ли верю.

Так, как мне велят.

Да впрочем, и “по крайней мере” тоже.

Зачем бояться — не могу понять.

И какова цена добру такому,

Что выросло из страха?

Грош цена.

По-моему, порядочнее, выше,

Творить добро посильно, как умеешь,

Или хотя б не гадить без причин,

Чтоб после не выкаивать прощенье.

При чём тут к Богу чистая любовь?

Не подменяйте это чувство страхом.

“Побойся Бога!” —

Это ль не позор?

Себя побойся,

Усомнись,

Возвысся,

И устрашись,

И возликуй.

Увы,

Есть повод для стыда и страха так же,

Как и для счастья тоже повод есть.

Людей люблю я не в угоду Богу,

А просто так. Не знаю — есть ли он,

Но для меня до крайности абсурдно,

Что всё позволено, раз Бога нет.

Что ж, нет — так нет, а есть — так есть. И точка.

Мне кажется, что это больший грех:

Не думая, молясь, постясь и каясь,

Вовсю грешить себе. Или тупеть

В непогрешимости нелицемерной

И убивать тем самым Божий дар,

Который для чего-то дан нам свыше.

Ещё и клянчить: “Боже, вразуми!” —

Хотя Господь лишь тем и занимался,

Что вразумлял нас миллионы лет.

Воистину, неизмеримы глупость

И жадность. “Что имеем, не храним...”

О леность душ! О Сатаны творенье!

О, Боже мой, спаси и сохрани

Мой разум от уверености затхлой

В чём-либо. В том числе — и что Ты есть.

Не зря в Завете Ветхом под запретом

И Имя. Как? Пожалуй, в этом суть

И тайна веры. Вечное сомненье —

Единственная Истина Твоя.

Нет ничего страшнее наважденья

Конечной неизменной правоты,

Ведь всё позволено, когда ты прав.

И нет ни покаянья, ни сомненья,

Ни жалости, ни совести, ни страха.

И даже безразлично — есть ли Бог.

Две крайности друг друга дополняют

И держат мир в удобненькой узде —

Страх перед Богом вместе с святотатством,

Прикрытым ханжеским каноном служб,

Обрядов, церемоний и молебнов,

Которых цель — поболее извлечь

Из фанатизма веры выгод власти.

И святотатцы явно на коне.

Как раз они, стращая, правя миром,

Где Бог — как кнут, а совесть — как вожжа.

А есть ещё мешок с овсом, на шее,

Который не достать. Но цель видна,

Желанна, и, что главное — под носом,

Так близко, что попробуй не поверь,

А если вдруг — кнут мигом образумит.

И это свинство верою зовут.

Христос твердил, что кающийся грешник

Дороже стада праведников. Так?

Конечно, это трогательно. Только

Зачем грехами цену набивать?

Убить, украсть и переспать с кумой

Или с соседкой для разнообразья,

Чтобы потом явиться в храм и там

Покаяться и заслужить прощенье —

Надёжнее, чем просто не убить

И не украсть, не переспать, и дальше

В таком же духе? Вот уж где простор

Для ханжества и лицемерья, вот где

Кратчайший путь к погибели души,

Бессмертной или смертной — безразлично.

Но если совесть есть, то всё равно —

Какому богу служишь, или вовсе

Не служишь и не веришь — не беда.

Я утверждаю: совесть выше веры,

Когда она свободна от канонов,

Обрядов, церемоний и молебнов.

Не всё позволено, коль совесть есть.

21/V — 9/VI-1996. Киев

***

Бог дал мне душу не за так,

Теперь вся жизнь — за то расплата:

Не забывай, что ты — червяк,

Благодари Его за это.

Лишь боль, бессонница и страх —

Век между датами надгробья.

Но всё же я — не только прах,

А как-никак — Его подобье,

И в силах что-то понимать,

И стал таким-сяким поэтом.

Бог дал мне душу.

Твою мать!

А я просил Его об этом?

С 5 на6/V-1996. Киев

***

Можливо, грішний, каюся,

Ще й каятися буду —

Язик не повертається,

Щоб лаяти Іуду.

Замислюся вряди-годи

Та й думку відганяю,

Що Батько добре знав, куди

Він Сина посилає.

І та осика — мов вівтар,

В агнця ж нема свободи.

Який він зрадник?

Він — злидар,

Знаряддя, тільки й годі.

А Він, безсмертний та святий,

Чиї діяння вірні...

Та годі.

Час до храму йти.

І ми йдемо, покірні,

Надії несемо крихкі,

Вклоняємося низько

І тягнемося до руки,

На котрій — кров синівська.

13/ІІ-2002. Городня