Импорт лексики – импорт мировидения

Как разновидность игры в слова можно рассматривать употребление заимствований, прежде всего в тех случаях, когда они используются вместо имеющихся синонимичных им слов автохтонного языка. И эта игра имеет отчетливо выраженный манипулятивный характер: заимствованные слова не обладают для носителей языка-реципиента внятной внутренней формой (ср., например, исконные подросток, юноша, молодой человек – и американо-английское teenager; возлюбленный, любимый, любовник – и boyfriend; и т. п.). Поэтому, в частности, момент заимствования считают и моментом утраты национального концепта, следовательно – и обеднения русской ментальности [Колесов 2004в: 122]. «Когда русский человек слышит слова “биржевой делец” или “наемный убийца”, они поднимают в его сознании целые пласты смыслов, он опирается на эти слова в своем отношении к обозначаемым ими явлениям. Но если ему сказать “брокер” или “киллер”, он воспримет лишь очень скудный, лишенный чувства и не пробуждающий ассоциаций смысл… Методичная и тщательная замена слов русского языка такими чуждыми нам словами-амебами – никакое не “засорение” или признак бескультурья. Это – необходимая часть манипуляции сознанием» [Кара-Мурза 2002: 92] (см. также [Васильев 2003: 103–135], [Васильев, Веренич 2005]).

Говоря о заимствованиях, надо вспомнить, что «научная терминология как продолжение народной тоже поневоле наделена метафоричностью» [Трубачёв 1992:43]. И процессы, и результаты освоения иноязычных слов значимы с культурологической и социально-психологической точек зрения как иллюстрации постоянной актуальности фундаментальной оппозиции свой / чужой (в иных формулировках также: сакральный / профанный, священный / мирской, внутренний / внешний, хороший / плохой и др.). Что представляют собой лексическое «заимствование» и лексическое «освоение» в таком аспекте?

С одной стороны, это переход иноязычного слова и культурной информации, заключенной в нем, через некий сакральный рубеж (от чужого – к своему), что детерминирует, как правило, некоторую трансформацию языковой картины мира путем введения новых элементов, изменения ее фрагментов через иное их расцвечивание посредством коннотации, а потому во многих случаях способно изменять представления носителей языка об окружающей действительности (ср. также: «Глубочайшей сущностью этнических (будь то этнопсихических, этнокультурных или этнолингвистических) противопоставлений является сама граница… Пересечение всякой грани, разделяющей людей… сознаётся как акт сакральный» [Поршнев 1973: 12]). Небезынтересно также, что складывающаяся (а возможно, уже сложившаяся) ситуация позволяет говорить о некотором нарушении извечного соотношения компонентов универсальной оппозиции в разных ее модификациях: за счет интенсивной пропаганды якобы бесспорных достоинств и высочайших культурообразующих потенций чужого языка (в данном случае – английского в его американском варианте) – и равнодушного, если не сказать пренебрежительного отношения к состоянию и возможностям родного (русского) языка. Иначе говоря, колеблется баланс пропорции свой / чужой – внутренний / внешний – сакральный / профанный – хороший / плохой.

С другой стороны, объем знаний, удерживаемых памятью индивидуума, не беспределен, а следовательно, в мировосприятии и самосознании носителей принимающего языка почти неминуемы замещения компонентов, в том числе – концептуально важных.

Оказывается, что освоение чужого (заимствование) одновременно может стать отчуждением своего (исконного). Если вновь обратиться к собственно лингвистическому аспекту проблемы, то целесообразно упомянуть о еще одной лакуне в терминологии: «Можно представить себе языковую экспансию, языковое миссионерство, но как обозначить то, что получается с другими [т. е. принимающими, реципиентами – А. В. ] языками в результате этого?» [Панькин, Филиппов 1992: 31]. По-видимому, с учетом уже имеющихся и еще продолжающих складываться российских реалий можно было бы использовать термины вроде лингвистическая мутация, языковая трансформация, лингвистическая (лингвокультурная) колонизация (интервенция), соответственно – язык-мутант, язык-гибрид, язык-сателлит и т. п. Некоторую парадоксальность существующей ситуации можно усмотреть в том, что рост влияния и всяческое возвышение значимости английского (или, точнее, наверное, американо-английского) языка, макаронизацию русской речи было бы не вполне точно называть внешним воздействием: формально оно ведется изнутри, т. е. российскими (и не в последнюю очередь – государственными) средствами массовой информации. Именно их усилия способствуют и созданию ореола привлекательности у феноменов иной культуры (не традиционной и вряд ли полностью приемлемой для коренных носителей русского языка), и их быстрому внедрению в общественное сознание. «А по какому, собственно, слову, по какой логике сотворен мир? По слову греков? Англичан? Хопи? Единственно последовательно христианским ответом на этот вопрос будет ответ в духе лингвистической относительности: миров столько, сколько языков, и раз уж данная языковая общность существует, не входя в конфликты с закономерностями окружения и воспроизводя свои социальные институты в смене поколений, ей нет ни малейшего резона считать свой мир и логику этого мира в чем-то ущербными, уступающими мирам и логикам других языковых общностей в совершенстве» [Петров 1991: 93].

При рассмотрении явлений массированного заимствования в социально-психологическом плане уместно использовать понятие «социализация», обобщенное, синтетическое определение которого формулируют как «процесс превращения индивида в члена данной культурно-исторической общности путем присвоения им культуры общества» [Тарасов 1977: 39]. Пока остаются дискуссионными вопросы о том, что́ представляет собой культурно-историческая общность, населяющая сегодня Россию, каковы ее основные ментальные черты и насколько можно считать завершенным ее формирование; может быть, следует также предположить вероятность социализации массы индивидов в совершенно иную общность, не обязательно ориентированную на ценности какой-то одной, конкретной национальной культуры, и ее сравнительно скорую космополитизацию и включение в глобалистскую гиперкультуру.

Тем не менее, допустимо говорить о том, что под влиянием иноязычных и чужекультурных новаций происходит аксиологическая реполяризация менталитета, уже миновавшая стадию демонстративной и декларативной деполяризации. Речь идет о синхронной языковой и социокультурной экспансии. С помощью заимствований последнего времени, как и других слов-мифогенов, осуществляются манипуляции индивидуальным и общественным сознанием.

Date: 2015-10-19; view: 313; Нарушение авторских прав