Annotation 15 page. Воронцов. – Даргинская экспедиция

Воронцов. – Даргинская экспедиция. – Ужасный результат. – Фрейтаг опять спешит на помощь Император Николай, хотя и был разочарован ничтожными результатами 1844 года, не видел причины менять свое мнение относительно того, что должно быть сделано с теми средствами, которые он отдал в распоряжение своих генералов на Кавказе. В конце того года он приказал генералу Нейдгардту подготовить план кампании 1845 года, по получении которого собственноручно написал меморандум, в целом одобряющий предложение и объявляющий, что: 1) отряды Шамиля должны быть по возможности уничтожены; 2) экспедиция должна дойти до центра доминиона и 3) установить там авторитет России. Далее он упомянул Анди как возможную цель кампании и решил, что Самурская дивизия должна ограничиться атакой на одну из враждебных общин в Южном Дагестане с целью последующего строительства крепости в Гергебиле. Император подчеркнул, что корпуса 5-й армии, которая не принадлежала к Кавказскому округу, не могли оставаться там более чем на 12 месяцев, и заявил, что только достижение поставленных целей может оправдать присутствие этой армии на Кавказе. Он утверждал, что дагестанский и чеченский отряды должны двигаться одновременно на Анди и что после захвата и уничтожения «этого гнезда» чеченский отряд должен быть задействован на строительстве Воздвиженской и, если позволит время, строительстве еще одной крепости в другом месте на той же параллели и, возможно, линии укреплений между Анди и Сулаком. Для обеспечения достижения этих планов генерала Нейдгардта сменил граф Воронцов, блестящий генерал войны 1812 года, аристократ в лучшем смысле этого слова, которому было доверено не только ведение боевых операций. Он был также назначен наместником на Кавказе. По прибытии на Кавказ Воронцов узнал, что предлагаемая экспедиция не одобряется людьми, которые были настоящими экспертами в своем деле. Князь Аргутинский-Долгоруков и генерал Фрейтаг, в частности, возражали против нее. К их мнению следовало прислушаться со всем вниманием. Однако новый главнокомандующий, только что прибывший из Петербурга и горевший желанием выполнить пожелания императора, отмахнулся от их возражений, как раньше это сделал его предшественник. Ко времени, когда экспедиционные войска собрались вместе, стало очевидно, что личное знакомство с местным военным руководством и условиями заронило в него некоторое сомнение относительно успеха кампании. 25 мая он написал военному министру: «Даже если бы приказы начать в этом году наступление до завершения строительства чеченской передовой линии отличались от моего собственного мнения, я все равно выполнил бы их с неизменным рвением; однако откровенно заявляю, что это не так. Теперь мне кажется неразумным избегать встречи с Шамилем и нанесения ударов по нему, что весьма помогло бы нам. Если Бог не благословит наш успех, мы все равно должны выполнять свой долг, и нас нельзя упрекать за это. Позднее мы сможем перейти к разумной и методичной системе, которая принесет нам плоды, хотя и не так быстро, как победа над самим Шамилем». Когда руководитель экспедиции говорит о возможной неудаче, а все его главные военачальники предчувствуют, что шансы на успех сводятся к нулю, уже не в первый раз нас посещает мысль о том, что личное вмешательство главного автократа государства чаще мешало покорению Кавказа, нежели способствовало ему. 30 мая сомнение перешло в растерянность, и Воронцов пишет: «Я не надеюсь на то, что наше предприятие будет успешным, но, конечно, сделаю все, что в моих силах, чтобы выполнить желание императора и оправдать его доверие». На следующий день он вышел из Внезапной с чеченским отрядом, состоящим из 12 пехотных батальонов, 2 рот саперов, 13 казачьих сотен и 1000 бойцов местной милиции, с 28 пушками. 3 июня у Гертме к нему присоединился дагестанский отряд – 9 батальонов, 2 роты саперов, 4 – стрелков, 3 кавалерийские сотни и 18 орудий. Общая численность войск составила примерно 18 000 человек. Шамиль, как обычно, основывал свою стратегию на полном и подробном изучении обстоятельств, которые могут оказать влияние на обе стороны. Он знал, что, как указал Аргутинский, русские смогут пройти в горы, но не смогут закрепиться там. Он знал, что у него нет реального шанса разбить столь крупную армию. Он не мог даже всерьез напугать ее, хотя у него и были хорошо отдохнувшие люди, свежие кони и достаточные запасы еды и боеприпасов. Он позже воспользовался своей возможностью, когда его главный помощник – природа – сделал свое дело, и неприятель, измученный трудностями марша, нехваткой провианта и нисколько не воодушевленный успехами на поле боя, был вынужден направиться обратно по голым горам Дагестана или через леса Ичкерии. Именно тогда он направит на них свои мобильные отряды, разрушит дороги по пути их следования, воспользуется любыми возможностями, чтобы отсечь арьергард от основной группы – в общем, не даст врагу покоя ни днем ни ночью. В лучшем случае они смогли бы пробиться к своей базе в Сулаке или Сунже, но он сделает все, чтобы они упали как в собственных глазах, так и в глазах всех горцев от Каспия до Черного моря, от Терека до границы с Персией. Пока же он демонстрировал им свою силу лишь в той степени, чтобы разозлить их, и если бы ему удалось заманить их к своей лесной базе в Дарго, то у него был бы шанс проучить Воронцова так же, как это было с Граббе в 1842 году. Соединившись 3 июня, русские колонны в тот же день возобновили свой марш и, перейдя через Теренгуль, взяли Старый Буртунай, причем практически без боя, к разочарованию тех, кто надеялся, что Шамиль даст им шанс начать кампанию с победы. 5-го рекогносцировка у перевала Кирк (8070 футов) между Салатау и Гумбетом переросла в стремительное движение всей армии. Перевал никем не охранялся, и русский авангард под командованием Пассека устремился на другую сторону к заброшенной крепости Удачная, построенной Граббе на пути в Аргунай и Ахульго в 1839 году, и взял штурмом противоположную высоту Анчимир (7396 футов), несмотря на сопротивление вражеского отряда численностью 3000 человек^[120]. В своем докладе императору Воронцов описал эту победу как одну из самых блестящих на его памяти. Безусловно, это было очень смело – решиться атаковать столь укрепленный объект, охраняемый весьма многочисленным отрядом врага. (У Пассека, помимо кавалерии и артиллерии, было еще 6 батальонов.) Однако поскольку потери русских составили всего 17 раненых, то можно сделать вывод, что сопротивление врага не было особенно упорным. Но теперь пришел черед первой ошибки русских, которая повлекла за собой серьезные потери. Утром 6-го Пассек с характерной для него импульсивностью продолжил наступление на Зунумер, не дождавшись соответствующего приказа. Там он оказался практически в изоляции. Погода резко ухудшилась – летняя жара сменилась пронзительным холодом, и в течение пяти дней войска терпели ветер, холод, снег и голод. Не менее 450 человек получили обморожения, 500 лошадей пали. Оставив большой отряд охранять пути сообщения, Воронцов 11-го соединился с Пассеком и 12-го числа появился возле аула Тилитль из Андийских ворот. По донесениям шпионов, это было укрепление, которое Шамиль намеревался защищать до последнего. На следующий день был отдан приказ о штурме, но опять нападавшие оказались разочарованы. Андийские ворота никто не защищал, хотя они были обнесены крепостной стеной с флангов. Шамиль готовился защищать их, когда еще не было ясно, какие силы будут брошены против него. Но, увидев, насколько силен враг, он решил не идти на верное поражение. Он отошел, поджег Анди и окружающие аулы и вынудил жителей присоединиться к его отрядам. 14-го русские заняли развалины Гагатля и Анди, уничтожив при этом нескольких горцев, которые, вероятно, пытались спасти свою собственность или чужое добро. Попыток защитить хотя бы один из этих аулов при этом не было; однако за Анди, на покрытом террасами склоне горы Авал, Шамиль занял оборону с 6000 горцев и 3 пушками, надеясь запугать врага. Барятинский с 2 ротами Кабардинского полка, грузинским отрядом и несколькими отрядами горцев слишком смело двинулся вслед за беглецами и скоро оказался в весьма опасной позиции. Однако подкрепление пришло вовремя, гора была взята, а Шамиль ушел, сумев спасти свои орудия^[121]. Пока что кампания протекала успешно, хотя и не было достигнуто никаких сверхвыдающихся усилий. Экспедиция прошла в горы, взяла Анди, однако Шамиль не был разбит по той простой причине, что он не дал такой возможности. Однако Воронцову стало ясно, что пока что и речи быть не может о том, чтобы установить на Кавказе власть России. 17-го он писал: «Очевидно, что если мы хотим хоть когда-либо закрепиться в Анди, то это будет не из Чиркея или Внезапной, откуда мы будем поставлять боеприпасы и продовольствие, потому что летом это невозможно, и вообще исключено в другое время года». Аргутинский и Фрейтаг были правы; в лучшем случае отряды вернулись бы, не достигнув ни одного долговременного результата; было бы хорошо, если бы они вернулись без серьезных потерь. Уже начали ощущаться трудности в поставках продовольствия и амуниции, и в течение первых четырех дней в Анди солдаты находились на скудном рационе, хотя более трети экспедиционных войск остались позади, и князь Бебутов, командир дагестанского отряда, получил приказ ускорить отправку конвоя. Было бы лучше признать силу обстоятельств и отойти, пока ситуация не стала критической, однако, поскольку Дарго был всего в 16 километрах оттуда, не стоит удивляться, что Воронцов с блестящей 10-тысячной армией решил атаковать Шамиля в его укреплении. Мы специально используем слово «блестящий», поскольку ни одни русские войска, которые когда-либо были на Кавказе, нельзя было сравнить с этими по внешнему блеску и пышности. Имя и слава графа Воронцова притягивали к нему самых блестящих аристократов из Санкт-Петербурга и Москвы, горящих желанием служить под началом столь прославленного командира и принять вместе с ним участие в планируемом разгроме Шамиля и окончательном завоевании Кавказа. Его окружали такие люди, как князь Александр Гессен-Дармштадтский, князь Витгенштейн, а также отпрыски самых благородных русских родов. Его личная охрана состояла из курдов, носивших живописные национальные одежды. У генерала Людерса, командующего 5-й армией, Клюгенау, Пассека и других были свои штабные офицеры, и, чтобы различить свой штаб в лагере или на поле боя, каждый генерал имел свой цвет флага на флагштоке: у главнокомандующего – красно-белый; у Людерса – красно-черный, как на ленте ордена Святого Владимира; у Гурко – начальника Генштаба – красный, у Пассека – белый с серебряным крестом и так далее. Число не участвующих в военных действиях – слуг, поваров, денщиков – естественно, было велико, а количество походной мебели превосходило все разумные пределы – по местным меркам. Солдаты расквартированных на Кавказе полков – которые Муравьев, преемник Воронцова, презрительно называл «роскошными», потому что они почти не жили в землянках в ермоловское время, – называл так, пока они не прославили его своими победами, – с легким презрением смотрели на батальоны, пришедшие из России, и с нескрываемым презрением – на штабных офицеров. Последние, в щегольских формах, с манерами денди и полным пренебрежением к кавказцам во всех делах, помимо чисто военных, были не по душе местным офицерам и солдатам; в свою очередь, штабные не испытывали особых симпатий к людям, которые говорили на русском языке вместо французского и носили мундиры, сшитые местным портным. Тем не менее они не могли не уважать их. Полагаю, все это никак не влияло на шансы довести экспедицию до успешного конца. Когда дело дошло до реальной схватки, основная нагрузка легла именно на местные батальоны. Подводы с продовольствием двигались медленно и привозили так мало, что было невозможно накопить запасов более чем на несколько дней, хотя Воронцов ждал именно продовольствия в Анди целых три недели. Что касается возможности пополнения запасов за счет местных, то армия с таким же успехом могла рассчитывать на это в Сахаре. Шамиль хорошо знал свое дело и разграбил или уничтожил все местные припасы на мили вокруг. Оставшееся уничтожило солнце – трава была выжжена, и лошадям было еще хуже, чем людям. 18-го крупный отряд был отправлен в направлении Ботлиха и остановился лагерем возле озера Арджиам; однако он вернулся, ничего не добившись, уничтожив лишь несколько десятков домов. 4 июля, узнав, что у него продовольствия всего на несколько дней и что следующий конвой не придет раньше 10-го, Воронцов решил двинуться на Дарго утром 6 июля с намерением отослать часть своих войск за продовольствием – это было роковое решение. В три утра 6 июля местный житель, находившийся в услужении у Воронцова, украл его любимого коня и ускакал предупредить Шамиля, что идут русские. Час спустя начался поход, и к 9 утра войска подошли к опушке леса. Здесь устроили привал на несколько часов, чтобы солдаты отдохнули и поели перед атакой. Русских больше всего интересовал вид, открывшийся им к северу от лагеря. У их ног лежала враждебная Чечня, представляющая собой нескончаемую череду гор, покрытых густыми лесами и изрезанных глубокими, мрачными ущельями. Лишь в 40 верстах начинались равнины, через которые нес свои серебряные воды Терек. Далее, в голубой дали, тонкой полоской виднелась Россия. Дорога на Дарго, который был теперь от них в 4–5 милях, проходила вдоль хребта крутого, заросшего лесом изгиба Ретчельской гряды. Она нигде не была широкой, а в нескольких местах сужалась до нескольких футов и состояла из череды длинных спусков и коротких подъемов. Через каждые 400–500 метров дорогу преграждали завалы из огромных деревьев. К часу дня генерал Людерс, который добился разрешения Литовскому полку возглавить атаку, чтобы они могли смыть с себя позорное пятно^[122], обратился к бойцам с прочувствованной речью. Солдаты подняли ружья над головой и поклялись доказать, что среди них нет трусов. Когда прозвучал сигнал к атаке, они бросились вперед и преодолели один за другим первые шесть препятствий, не встретив особого сопротивления и не понеся серьезных потерь. За ними двигались саперы, чтобы расчистить дорогу для остальной колонны. Поспешность, с которой начался этот марш, полностью устраивала горцев, которые всегда выслеживали отдельные колонны неприятеля с целью их полного уничтожения. Так случилось, что, когда главнокомандующий, который ехал верхом рядом с генералом Людерсом в сопровождении своего штаба и князя Александра Гессенского, приблизился к узкому проходу между первым и вторым препятствием, его встретил ружейный огонь, и на какое-то время он оказался в крайне опасной ситуации. К тому времени его экипаж был далеко впереди, а расстояние между ними занято врагом. Все остановились. Около 40 офицеров стали мишенью для вражеского огня. Послали за горной пушкой, а когда ее подвезли, то развернули в сторону кустарника, откуда шла самая активная стрельба. Однако после второго выстрела команда артиллеристов не смогла продолжать бой – все были или убиты, или ранены. После смены солдат все повторилось. Некоторое время около пушки не было никого, кроме убитых и смертельно раненных; никто не осмеливался пересечь проход. Один из офицеров устремился к пушке и вернулся невредимый, но пушка оказалась незаряженной. В этот момент генерал Людерс прорвался к пушке и зарядил ее, но был смертельно ранен и не успел выстрелить. Тогда Воронцов отправил грузинскую милицию и спешившихся казаков в лес, и через минуту «мы были на дороге в такой же безопасности, как дома». Тем временем Кабардинский батальон, который следовал за солдатами Литовского полка, подошел к шестому препятствию. Литовский полк продолжил победное наступление, пока не дошел до открытой возвышенности и не увидел далеко внизу Дарго. До него была примерно миля. Здесь русские остановились до подхода Воронцова. Воронцов приказал генералу Белявскому, командующему авангардом, взять аул, который был весь в огне, подожженный самим Шамилем. В 11 вечера главнокомандующий вошел в Дарго и расположился там на ночь. Остальные войска подошли только в 7 часов утра 7 июля. Потери были невелики, хотя и больше, чем хотелось бы: 1 генерал, 3 офицера и 32 солдата были убиты; 9 офицеров и 160 солдат ранены. Столица Шамиля была взята, пока все шло хорошо. Но опять он не дал русским возможности нанести ему сколь бы то ни было серьезный урон. В Дарго оставаться было невозможно, а впереди у армии лежало более 40 верст леса, но, чтобы сделать по этому лесу хоть шаг, надо было преодолеть сопротивление яростного, но пока невидимого врага. Если в 1842 году Граббе потерпел сокрушительное поражение, отступая до Герзеля, когда ему надо было пройти лишь половину этого пути, а численность врага не превышала 2000 человек, то что могло в таком случае ожидать Воронцова, когда перед ним лежало 40 верст пути, а со всех сторон его окружали отряды Шамиля, полные решимости уничтожить русских? Ситуация, которую предвидели ветераны Кавказской войны, была крайне опасной; а ошибки, которые были впоследствии совершены, сделали катастрофу неизбежной. Запасов продовольствия было достаточно на 5 дней, и, без сомнения, самым разумным было бы как можно скорее добраться до аула Герзель, разослав при этом приказы командирам в Дагестане отойти к Сулаку. Однако Воронцов решил придерживаться своих планов и ждать прибытия конвоя. Большой интерес представляла та часть Дарго, которая была заселена русскими дезертирами^[123]. Стены были испещрены дурацкими надписями вроде «Охрана короля Пруссии», «Портной короля Саксонии» и т. д., и чувства солдат легко себе представить, когда на закате эти бесчестные дети Белого царя в количестве 600 человек маршировали по высокому левому берегу реки Аксай. На той же самой высоте Шамиль разместил 4 пушки, и, поскольку их огонь всех сильно раздражал, против них была выслана небольшая экспедиция под командованием генерала Лабинцева. Атака была проведена быстро и смело и, казалось, закончилась полным успехом. Враг исчез, и русские, наблюдавшие за боем сверху, зааплодировали своим товарищам, завидуя их удаче. Однако, когда дело дошло до отступления, их радость превратилась в скорбь. Дорога проходила через поля кукурузы, где трудно было поддерживать боевой порядок. По обеим сторонам лежала заросшая лесом земля, и за каждым деревом и камнем прятался враг. Солдатские ряды редели. Когда колонна вернулась в лагерь, потери составили 187 человек убитыми и ранеными. Враг занял прежнюю позицию, и русские вновь не добились ничего. «Момент, когда колонна, которая так отважно уничтожила врага, начала отступать, был, как оказалось, поворотным моментом всей кампании. Мы инстинктивно чувствовали это, и армию охватило уныние. Лица, которые всего несколько минут назад были оживленны и радостны, сделались серьезными и печальными. И дело было не в зрелище почти двухсот убитых и раненых, поскольку мы привыкли к подобным вещам. Дело было в убеждении, что все жертвы были напрасны». Солдаты Люблинского полка потеряли своего командира, полковника Корнилова, кузена героя Севастополя, но подняли на штыки тех, кто убил его. Тушены, самые храбрые из всех народов Кавказа, которые дополнили местный контингент своим небольшим отрядом, придерживались своей древней традиции отрубать правую руку убитого или раненого врага^[124]. Когда мы говорим о жестокости нецивилизованных воинов Дагестана и Чечни, следует помнить, что их христианские противники, вторгшиеся в их страну, сами не гнушались таких «обрядов». Бесконечная череда отпеваний и салютов лишь усугубила мрачное настроение, а заодно сообщила Шамилю о количестве убитых; более того, порох и запалы также были на исходе. Поэтому был отдан приказ хоронить мертвых в молчании. Вечером 9 июля у края леса вверх взвились ракеты, сообщая, что конвой прибыл. Очевидно, он не мог добраться до Дарго без помощи, и была организована печально знаменитая «бисквитная экспедиция». Не вполне ясно, кто именно – Воронцов, Гурко или кто-то еще – ответствен за организацию этой экспедиции, но мы знаем, что Клюгенау был не в восторге от этой идеи. Однако кому-то пришла в голову мысль, что если продовольствие поступило для всех отрядов, то каждый должен откомандировать на помощь конвою половину личного состава. Колонной командовал Клюгенау, причем Пассек возглавлял авангард, а Викторов – арьергард. Численность колонны составила 4000 человек, и она была крайне разнородна по своему составу, что могло сыграть на руку врагу, если бы дело дошло до реальной схватки, сомневаться в чем, впрочем, не приходилось. К тому же Клюгенау, всегда следовавший заповеди Суворова, что «голова никогда не ждет хвост», был не лучшим выбором для такой операции, да еще в одной команде с Пассеком. Что касается Викторова, то он был ветераном Кавказской войны, и, хотя ему перевалило за 60 лет, он был закаленным в боях бойцом. Колонна отправилась в поход утром 10-го, чтобы пройти 6–7 километров по описанной выше тропе. Вдоль этой тропы каждое препятствие, уничтоженное с таким трудом 6-го числа, было восстановлено, да и новые добавились тоже. Пассек с двумя батальонами Кабардинского полка, ротой минеров и стрелков, а также двумя горными орудиями устремился вперед, штурмуя одно препятствие за другим, и Клюгенау шел вместе с ним. Результаты были вполне предсказуемы. Центр оказался оторван от авангарда, арьергард – от центра, и враг не замедлил вклиниться в образовавшуюся пустоту, стреляя со всех сторон, из-за каждого поваленного дерева – даже из-за веток над головой, поскольку, как и во время экспедиции Граббе, гигантская береза дала приют многочисленным чеченским стрелкам. Ареной отчаянной схватки стал узкий хребет; бой продолжался весь день, и лишь на закате при помощи части авангарда остатки колонны вырвались на свободное пространство. Генерал Викторов и другие офицеры и рядовые были убиты, многие – ранены; потеряны два орудия, а тело генерала Фокса, которое перевозили в Шуру, вытащили из гроба и выбросили в ущелье. Положение было отчаянным, но худшее было еще впереди. Клюгенау справедливо считал, что было бы лучше отойти через Дагестан, оставив Воронцова пробиваться с оставшимися войсками к аулу Герзель, а не рисковать, идя в третий раз по этому ужасному хребту, да еще с продовольствием и ранеными. Он направил главнокомандующему свои соображения на этот счет, прося его согласия. К сожалению, потом он поддался на горячие уговоры Пассека и передумал; нашелся храбрый доброволец, который вызвался доставить вторую депешу Воронцову, где говорилось, что колонна отправится в обратный путь к лагерю на заре. Мы можем судить о том, насколько неверно главнокомандующий оценивал обстановку по тому, что он с радостью встретил гонца и сразу же повысил его в звании. Конвой начал движение утром 11-го. 3 выстрела из пушки дали знать об этом тем, кто находился в Дарго. Скоро дымок над лесом дал знать, где именно русские пробиваются через узкий хребет. Врага теперь там было больше, чем раньше; препятствия снова появились на тропе; а сильный дождь лишь добавил трудностей русскому войску. Пассек снова командовал авангардом и пробивался к уже упомянутому нами узкому перешейку. Здесь он нашел бревенчатое заградительное укрепление, перед которым лежали тела погибших накануне русских воинов, обнаженные, изуродованные и сложенные в кучу друг на друга. Защитников этого отвратительного сооружения видно не было, однако его защищали более мелкие укрепления по бокам, и, не взяв их, двигаться дальше было невозможно. Падали сраженные выстрелами солдаты; началась суета и неразбериха. Пассек послал две роты Люблинского полка под командованием Вальховского штурмовать бастион на правом фланге. Молодой командир смело повел их в атаку и первым взобрался на укрепление, но пал, сраженный пулей. Роты потеряли много бойцов и в беспорядке отступили. Тем временем сам Пассек повел две оставшиеся роты того же полка против укрепления на левом фланге. Что случилось дальше – не вполне ясно. Историки по-разному описывают эти события. Очевидно только, что Пассек был убит, и в этот момент никого рядом с ним не было. Это запятнало репутацию Люблинского полка и национальной милиции, хотя отдельные офицеры и рядовые показывали чудеса храбрости. Тем временем минеры, полагая, что позиция выиграна, начали расчищать путь сквозь главное заграждение. В этот момент на них напали и изрубили в куски. За ними двигалась линия бойцов, составленная из представителей разных полков и разных родов войск, да еще нагруженная роковыми «бисквитами» и все увеличивающимся числом раненых. С помощью Клюгенау, который вел роты в атаку, как простой капитан, они шаг за шагом пробирались вперед, беспрестанно сражаясь – в группах и по одному. Вражеский огонь не прекращался, а иногда неприятель бросался прямо на цепь русских войск, убивая и раненых, и здоровых. Кабардинский полк сражался в тылу отряда и, когда кончились боеприпасы, образовал каре и ждал последней атаки. Но помощь все-таки подоспела. Воронцов понял, пусть и поздно, что происходит, и послал еще один батальон своего полка на помощь колонне. За ним последовали другие соединения. Солдаты Кабардинского полка, узнав о судьбе своих товарищей, прорвались сквозь толпу бегущих и сражающихся, помогли им и, заняв почетное место в арьергарде, вернулись поздно вечером в лагерь со всеми своими ранеными, когда многие уже считали их погибшими. Один из офицеров полка, который был тяжело ранен, оставил интересные воспоминания об этой экспедиции, в том числе и о Клюгенау: когда весь его штаб пал, он заряжал оружие – бледный, суровый, но спокойный, похожий на «статую командора». «И затем вдруг – увы, радость и надежды были напрасны – он видит, как мимо проносят тело Пассека, с окровавленным, но прекрасным лицом. Его тело завернуто в бурку, и волокут его прямо по грязи и крови. Позже, в очередной момент паники, его подтолкнут на край пропасти, и никто более не увидит останков этого храбрейшего из храбрых, одно имя которого стоило целых батальонов». Самого рассказчика тоже столкнули с крутого берега, но его нашли и ночью принесли в Дарго. Местные батальоны спасли своих раненых; большинство других – просто пропали. За 10-е и 11-е потери составили убитыми – 2 генерала, 17 офицеров и 537 рядовых, ранеными – 32 офицера и 733 рядовых. Были потеряны 3 орудия, а из провианта, ради которого и были принесены все эти жертвы, до Дарго не дошло почти ничего. Воронцов, всего с 5000 штыков, вынужденный заботиться о более чем 1100 раненых, практически без еды и окруженный торжествующим противником, был вынужден пробиваться сквозь леса, отделяющие его от аула Герзель. Задача была почти безнадежная, и он отлично знал это. Вряд ли сама по себе колонна могла преодолеть это расстояние – 41 версту. Как и при Шуре в 1843 году, спасение могло быть только одно-единственное. Фрейтаг находился в Грозном и при первой же просьбе бросился бы на помощь. 5 курьеров были посланы разными путями, чтобы предупредить командира левого фланга, что его начальник в отчаянном положении направляется к аулу Герзель и что катастрофу можно предотвратить, только направив туда все возможные силы. Если бы это сообщение дошло до Фрейтага, то еще оставалась бы надежда на спасение. Если же нет, то ни один человек из этой армии не добрался бы до равнины живым. Воронцов уже писал Фрейтагу ранее, спрашивая его мнение относительно планируемого похода на Герзель, на что 5 июля командир левого фланга ответил: «Для чеченцев уже не секрет, что Ваше превосходительство собираетесь спуститься на равнину от Дарго. Они говорят: «Мы еще и не начали воевать с русскими. Пусть они придут туда, куда хотят; мы знаем, где атаковать их». И они действительно знают это; в лесу все преимущества на их стороне, и они знают, как ими воспользоваться. Ваше превосходительство позволили мне высказать мое мнение. Я могу оправдать столь лестное для меня доверие, лишь будучи совершенно откровенным. На марше Вы столкнетесь в лесу с такими трудностями и таким сопротивлением, какого, вероятно, не ожидаете. Я не буду пытаться доказать, что эта операция практически невыполнима. Напротив, я уверен, что Вы прорветесь на равнину, но потери будут огромны. Вы увидите, что чеченцы умеют драться, когда это необходимо». Далее Фрейтаг говорит, что на марше по лесу лучше всего использовать построение, называемое «коробкой». И затем продолжает: «Я обещал быть откровенным и должен быть таковым. Судя по письму Вашего превосходительства, Вы, кажется, ждете важных результатов от этого похода через лес на равнину. Позвольте сказать, что Вы заблуждаетесь. Какими бы успешными ни были Ваши маневры, они не окажут серьезного влияния на покорение Чечни… Из высказанных мною опасений Вы можете сделать вывод, что я слишком серьезно отношусь к предполагаемой вами операции, чтобы оставаться спокойным. Я сделаю все, чтобы оправдать Ваше доверие. Я надеюсь получить известия о начале Вашего похода от моих шпионов, но желательно, чтобы они пришли вовремя». Не стоит детально описывать печальную историю следующих нескольких дней. Достаточно сказать, что весь день 12 июля был посвящен подготовке к маршу, в том числе организации транспортировки раненых и уничтожению ненужных палаток и других вещей. 13 июля на заре колонна двинулась вперед; боев было немного, но и двигалась колонна чрезвычайно медленно и на ночь разбила лагерь у Цонтери, пройдя всего лишь 5 верст. 14-го движение было продолжено до Шуани, где дорога (или, скорее, тропа) разделялась на две. Одна шла на Майортуп, другая – на Герзель. Здесь Шамиль и решил устроить засаду и, по возможности, разделаться с русским отрядом. Говорят, что его наибы поклялись не пропустить русских дальше этого места. Сражение было ожесточенным, но к вечеру колонна заняла позицию у Исса-Юрта на левом берегу Аксая в 12 верстах от Цонтери и остановилась, потеряв за два дня убитыми 7 офицеров и 70 рядовых, а ранеными 24 офицера и 225 рядовых. Ошибка, которая была сделана 6 июля, повторилась: авангард слишком далеко ушел вперед, и враг воспользовался этим обстоятельством, обрушившись на центр, состоявший из менее стойких частей 5-й армии с их огромным конвоем раненых и припасов. 15 июля солдаты, измученные сражением предыдущего дня, были не способны идти дальше. И хотя неприятель в тот день не доставлял русским много неприятностей, Воронцов остановился со своей колонной у Аллероя, пройдя чуть более 4 верст. Русские потеряли 15 рядовых убитыми, а 3 офицера и 63 рядовых были ранены. 16 июля оказалось кошмарным днем: враг был настроен очень решительно, а русские сыграли ему на руку, повторив, как это ни покажется невероятным, ту же ошибку, которая уже стоила им много крови и страданий. Девиз Суворова, судя по всему, был близок не только Клюгенау, но и всем командирам, которым доводилось руководить операциями в ходе этой кампании. Однако, возможно, в какой-то степени это было неизбежно. Как только солдаты преодолевали одно препятствие, перед ними возникало другое. Дорога проходила по заросшему лесом левому берегу реки Аксай, по возвышенностям и спускам, через глубокие ущелья. Помимо этого, им постоянно приходилось преодолевать завалы из деревьев. Бои шли в замкнутом пространстве, часто переходя в рукопашную. Один шаг вперед тянул за собой другой; каждый солдат знал, что единственный шанс спастись заключался в том, чтобы в ближайшие 2–3 дня добраться до аула Герзель, и отчаянно стремился к этому. Последствия были вполне предсказуемы – колонна распалась на части; и имевшие ранее место сцены повторились с такой точностью, что, читая о них, можно подумать: ты случайно перевернул листы книги назад – вспомогательные отряды были изрублены в куски, т. к. части, которым они должны были расчищать дорогу, ушли далеко вперед, а враг сомкнул за ними свои ряды. Артиллерия осталась неприкрытой, и все были убиты или ранены; а затем последовала ужасная сцена резни раненых. К вечеру несчастная, измученная колонна дотащилась до аула Шаухал-Берды, который лежал примерно в 5 верстах, и остановилась, как раненый зверь, загнанный волками. В этот день русские потеряли убитыми 2 офицеров и 107 рядовых, а ранеными – 13 офицеров и 401 рядового. Общие потери с момента выхода из Дарго составили более 1000 человек, а до Герзеля было еще 15 верст – то есть колонна за 4 дня прошла только 26 верст. Теперь в колонне раненых было более 2000, на каждого раненого приходилось 3 здоровых, которые должны были не только нести и охранять своих раненых товарищей, но и вести бои в авангарде, центре и арьергарде на обоих флангах. Помимо всего этого, запасы продовольствия подошли к концу, и люди начали страдать от голода. Отряд был полностью деморализован – и упрекать людей за это нельзя! Лучшие армии мира (а часть их была здесь!) вряд ли могли бы пройти через все эти испытания и сохранить мужество. Даже Кавказские полки стали проявлять признаки усталости, но они не могли устоять, когда взывали к их чести. В какой-то момент 14 июля группа бойцов Апшеронского полка и частей 5-й армии общей численностью 600 человек улеглась на землю и отказалась идти дальше. Генерал Людерс обратился к ним и сказал: «Сыны мои, что вы пели в Вознесенске?» Седой сержант вышел вперед и запел: «Мы герои, славные сыны; дети великого Белого царя!» Солдаты вскочили на ноги и, подхватив песню, двинулись в атаку. Они были встречены смертельным огнем и снова заняли прежнее место. Тогда генерал Белявский повернулся к ним и вскричал: «Неужели возможно, что среди вас нет ни одного честного человека, готового умереть за вашего генерала?» В этот момент апшеронцы вскочили на ноги, за ними последовали остальные, и препятствие было взято! Воронцов видел, что идти далее невозможно, и решил подождать прибытия Фрейтага, не зная при этом наверняка, дошли ли до того его депеши. Весь день 17 июля прошел в этой ужасной неопределенности. Есть было нечего, на полях вокруг аула солдаты нашли лишь немного кукурузы; боеприпасы также подходили к концу, а пушки вряд ли могли ответить хоть одним залпом на бомбардировки Шамиля. Пришло 18 июля – новостей по-прежнему не было. Длительная агония подходила к концу. Армия откровенно голодала, и через день-два наступил бы конец. Один автор, присутствовавший при этом, говорит, что Воронцов решил, что если в этот день помощь не подойдет, то он будет вынужден бросить раненых и пробиваться к Герзелю. Однако он настолько ошибается относительно того, что действительно имело место, что вряд ли стоит доверять его свидетельствам. Еще один очевидец говорит о героическом поведении Воронцова в этот день, а его популярность на Кавказе до конца его службы там противоречит обвинениям, которые распространялись в лагере. Наместник на Кавказе был храбрым человеком, солдатом и истинным джентльменом. С ним были Клюгенау, Барятинский, Белявский, Лабинцев и много других настоящих героев; мы можем быть уверены, что такой позорный шаг даже не приходил им в голову, хотя, возможно, этого хотели многие рядовые. Более того, у нас имеется приказ Воронцова, изданный им в тот же день, в котором он говорит: «Мы не должны беспокоиться о себе: мы всегда сумеем прорваться; но мы должны позаботиться о наших больных и раненых; это наш долг как христиан, и Бог нам поможет выполнить его». 18 июля прошло, как и предыдущие дни; от Фрейтага по-прежнему не было известий. Артиллерийские снаряды закончились, у войск боеприпасов было только на 50 выстрелов. Шамиль продолжал свои обстрелы; мюриды и их последователи расположились со всех сторон и снайперскими выстрелами поражали противника. В принципе потери русских были невелики, но к испытываемым русскими страданиям добавлялись напряжение и раздражение. Солнце было уже низко, и наступившая ночь вполне могла стать для них последней. Однако вдруг с севера раздался отдаленный гул канонады, затем еще и еще. Это был самый желанный звук для русских. Как по мановению волшебной палочки, весь лагерь пришел в движение; отчаяние сменилось надеждой; раненые на мгновение перестали чувствовать боль; больные стали здоровыми; все, кто только мог, кричали «ура», и имя Фрейтаг было у всех на устах. Никого еще так не благословляли; и мало кто более заслуживал этого. Из Дарго были отправлены пять посланцев к Фрейтагу с мольбой о помощи. Удивительно, но все они добрались до него целыми и невредимыми. Собственно, и одной депеши было бы достаточно. Она была доставлена в Грозный между 15 и 16 июля. Фрейтаг предвидел нечто подобное, разместив все имеющиеся отряды между Грозным и Герзелем. Он выступил в поход без промедления, проскакал за два дня 160 верст, собирая по пути свои войска, и в 9 вечера 18 июля его авангард появился на открытом месте, откуда был виден осажденный лагерь. На следующий день Воронцов двинулся ему навстречу, и 26 июля остатки экспедиционного войска благополучно дошли до Герзеля. Шамиль, померившись силами с Фрейтагом, отошел, злясь на своих наибов за то, что они позволили русским уйти. Однако окончательное отступление не обошлось без потерь. Арьергард состоял из храбрецов Кабардинского полка, и они не упустили возможность проявить как свой героизм, так и некомпетентность своих командиров. Одна рота была оставлена позади, а в результате – забыта и уничтожена. Спаслись только три человека. В этот день экспедиционная колонна потеряла убитыми 3 офицеров и 78 рядовых, а ранеными – 8 офицеров и 189 рядовых. Фрейтаг потерял 14 рядовых убитыми, 1 офицера и 27 рядовых ранеными. В длинном и интересном письме Воронцову, датированном февралем 1846 года, Ермолов пишет: «Я не оспариваю тот факт, что если бы Фрейтаг не подоспел со свежими войсками, то Вы все равно добрались бы до намеченной цели. Но сколько из вас дошли бы туда?» И он совершенно справедливо исправляет утверждение Воронцова о том, что русские никогда раньше не бывали в Дарго: в 1832 году там были Розен и Вельяминов. Общие потери армии Воронцова таковы: убиты и ранены – 3 генерала, 195 офицеров, 3483 рядовых. Местные батальоны покрыли себя славой, и, конечно, без них ни один человек не смог бы спастись. Батальон Курийского полка, который в основном действовал на флангах, на самом опасном месте в лесной войне, потерял из 850 человек 603 рядовых и 23 офицера. В Кабардинском полку потери были примерно такими же. Так закончилась памятная Даргинская экспедиция 1845 года^[125]. Глава 25
1846