Annotation 14 page. Военная организация Шамиля

Военная организация Шамиля. – Его кампания 1843 года. – Потеря русских крепостей в Аварии. – Пассек в Цириани. – Осада Низового. О Шуре. – Фрейтаг идет на помощь. – Смерть Ахверды-Магомы. – Шамиль и его мать. – Требования Николая I. – Серьезное подкрепление. – Успех русских в Кази-Кумухе. – Гилы. – Смерть Шуаиб-Муллы. – Жестокость Шамиля. – Бегство султана Даниеля. – Строительство Воздвиженской К осени 1843 года Шамиль завершил приготовления к решающей кампании. Чтобы создать ядро постоянной армии и одновременно контролировать остальных жителей, он сформировал по вооруженному отряду от каждых десяти хозяйств. Их обязанностью было быть в любой момент готовыми выполнить любой его приказ. За это они были расквартированы в домах местных жителей, которые должны были кормить еще и их лошадей, обрабатывать их землю и собирать их урожай. Ничего более приспособленного к местным обычаям и придумать было нельзя. Таким образом, Шамиль в каждом селении имел отборный отряд верных последователей, чьи обязанности и привилегии абсолютно сравнимы. Эти всадники делились на десятки, сотни и отряды из 500 человек. Командовали ими люди соответствующей должности и влияния. Рядовые были одеты в желтую униформу, офицеры – в черную. И те и другие носили на голове зеленые тюрбаны. Командиры сотен и пяти сотен (последние были, как правило, наибами) носили на груди^[110] медали с надписью: «Нет большей помощи, чем та, которую оказывает нам Бог». Для особо отличившихся в бою и на службе были разработаны специальные знаки отличия. Так, знаменитый Ахверды-Магома, первый из наибов, имел саблю, на которой было выгравировано: «Нет храбрее человека, нет острее оружия». В помощь этим отрядам в случае необходимости набирались отряды (по одному человеку от каждого хозяйства) под началом временных командиров. В крайнем случае под ружье становились все мужчины в ауле или районе, способные носить оружие^[111]. Те, кто клялся в случае необходимости отдать за Шамиля свою жизнь, получал от него два мешка муки в месяц, а на папахе носил кусочек зеленой ткани. Те же, кто проявлял трусость в бою, носили на спине металлическую нашивку (если, конечно, избегали смерти). Шамиль не знал жалости, когда речь шла о его принципах или авторитете. По образу и подобию восточных деспотов, он ходил в сопровождении палача и повелевал рубить головы и руки не только в случаях, когда это предписано шариатом, но лишь заподозрив человека в нелояльности к себе. Так что теперь его правление уже не было столь популярным, особенно в Аварии, которая всегда была неоднозначна в своем отношении к мюридизму, – там был разбит Кази-Мулла, убит Хамзад, и там никто не забыл и не простил участие Шамиля в убийстве правящей династии. Но эти несчастные люди были между «дьяволом и бездной», поскольку если жестокость Шамиля заставляла их бояться за свою жизнь, то карательные действия русских делали их жизнь не стоящими и ломаного гроша. «Нельзя не заметить, что положение местных жителей в этих частях Дагестана, которые подчинились нам, было чрезвычайно трудным; под бременем наших требований они роптали и при первой возможности переходили на сторону врага. Например, поставка топлива в наши форты в Аварии была возложена на жителей этого ханства из общины Койзубу, а платили им лишь по 25 копеек за повозку дров, которые они с большим трудом собирали в 30–40 верстах от своих домов. Когда ослы не могли везти эти повозки, часто случалось, что женщины несли вязанки на спине – за ту же плату». Без сомнения, местных жителей несколько утешило то, что, когда восстала вся Авария и Койзубу, наши крепости страдали от дефицита дров и, естественно, горячей пищи… Подвоз продовольствия был не менее тяжелой задачей для местных жителей, а платили им лишь 1,25 копейки за версту. Позже плата выросла до двух копеек. Все это ложилось на людей тяжелым бременем, вызывая их недовольство». С другой стороны, «положение наших войск было не лучше; только русские солдаты могли существовать в таких трудных, почти невыносимых условиях». Они должны были строить крепости и казармы, заготавливать фураж, хворост и дрова, сопровождать транспорты, чинить дороги – и все это помимо несения гарнизонной службы. Прибавьте сюда плохой климат, некачественную еду и т. д. Вероятно, этим объясняется большое число дезертирств из русской армии, именно из дезертиров, как говорят, состояла личная охрана второго имама, Хамзад – бека и Аббас-Мирзы. Одним из преимуществ военной организации Шамиля было то, что она позволяла ему при необходимости собирать или распускать свое войско, причем делать это невероятно быстро. Его стратегию в этот период времени можно назвать мастерской. Из своей штаб-квартиры в Дилыме он угрожал неприятелю на севере, востоке и юге, держал его в постоянном напряжении, отправлял своих бойцов по домам, вновь собирал их как по мановению волшебной палочки и благодаря удивительной мобильности горных отрядов, которым не нужны ни багаж, ни боеприпасы, обрушивался на русских там, где его меньше всего ожидали. В данный момент Шамиль прекрасно понимал слабость позиции неприятеля в Дагестане, где русские войска были разбиты на мелкие группы, контролирующие многочисленные, плохо укрепленные поселения, разбросанные на огромной территории. Добавьте сюда трудности ландшафта и недовольство местного населения, и все сразу будет ясно. Конечно же Шамиль использовал все это себе на пользу. Блестяще задуманные и выполненные планы увенчались таким успехом, о котором он даже не осмеливался мечтать. Его старинный враг Клюгенау не смог разгадать их^[112]. 16 августа он доложил, что мюриды полностью рассеяны и все спокойно; но 26 августа Шамиль вышел из Дилыма во главе армии, и менее чем через 24 часа появился возле Унцукуля, где в тот же день к нему присоединился Кибит-Магома из Тилитля и Хаджи-Мурат из Аварии. Каждый из них был во главе крупных отрядов, а общая численность объединенного войска составила 10 000 человек. Скорость этого марш-броска по горной стране, точность совместного маневра и прежде всего тот факт, что все это было подготовлено и осуществлено под самым носом у Клюгенау, показывают военные способности Шамиля, действительно очень высокие, что делало его не просто главарем партизанского движения, а командиром более высокого ранга. Унцукуль открыто выступил против него, сдав 78 мюридов Евдокимову еще в прошлом году, и разместил у себя русский гарнизон. Было необходимо показать, что такие вещи не проходят безнаказанно, и поэтому первой целью Шамиля было покарать жителей этого аула и добиться от них подчинения; а затем он хотел уничтожить гарнизон. Благодаря грубейшим ошибкам своих противников он добился и того и другого. Когда полковник Веселитский в Гимрах услышал о приближении неприятеля, он, не дождавшись приказа, поспешил к Унцукулю с похвальной целью спасти аул. По пути к нему присоединился майор Грабовский, который, также без приказа, привел с собой часть гарнизона Цатаниха с той же самой целью. Еще две роты присоединились к ним в Карачи, и с этим объединенным отрядом в более чем 500 человек с двумя пушками Веселитский двинулся на Унцукуль. Утром 29-го, оставив орудия на высоте над аулом, он спустился в сады и попытался захватить их, но был вынужден отступить с тяжелыми потерями. Тем временем враг зашел с флангов, атаковал высоту и захватил пушки. Остатки русского отряда были окружены и, несмотря на героические усилия капитана Шульца прорвать окружение усилиями гренадерской роты Апшеронского полка, оттеснены к берегу реки. Веселитский был взят в плен; Грабовский, Шульц и еще 9 офицеров и 477 рядовых были убиты; из всего отряда спаслось всего несколько человек, которым удалось переплыть Койсу. Евдокимов, которого Клюгенау отправил в Цатаних с приказом срочно сконцентрировать там войска, не смог этого сделать из-за описанного выше маневра двух офицеров и издали наблюдал за их гибелью, будучи не в состоянии помочь им. Два дня спустя гарнизон русской крепости сдался после отчаянной схватки, а до этого Шамиль успел атаковать и захватить сам аул^[113]. Тем временем Клюгенау добрался до Цатаниха и собрал там войско в 1100 человек, однако несчастья преследовали его. Очень важный для русских аул Карачи был доверен майору Коссовичу с регулярным отрядом в 210 человек и некоторым количеством местной милиции. Ему было приказано ни при каких обстоятельствах не оставлять занятую позицию. Тем не менее при приближении Шамиля он покинул позицию, не дожидаясь атаки со стороны мюридов, и двинулся к Балахани. Результатом была отчаянная, но безуспешная попытка отбить Карачи, в ходе которой были убиты майор Зайцев и еще 8 офицеров, а также 110 рядовых. 3 офицера и 68 рядовых были ранены. Под угрозой оказалось сообщение Клюгенау с Шурой. Перед ним стоял вопрос: идти на защиту Балахани или попытаться спасти гарнизоны в Аварии. Он выбрал последнее и, покинув базу, пошел к Хунзаху. Там он был окружен войсками Шамиля. Окружение смогли прорвать лишь 14 сентября благодаря генерал-майору Аргутинскому-Долгорукову, который, узнав об отчаянном положении командира, пробился к нему на помощь из Южного Дагестана^[114]. Теперь численность объединенного отряда в Хунзахе составила более 6000 человек; однако из-за нерешительности Клюгенау никаких серьезных действий предпринято не было. Тем временем за 25 дней после своего внезапного появления у Унцукуля (25 августа – 21 сентября) Шамиль захватил все русские крепости в Аварии, за исключением столицы^[115], вместе с 14 пушками, а русские в общей сложности потеряли 65 офицеров и 1999 рядовых. Ахалчи был предательски сдан врагу командиром гарнизона; Карачи был позорно оставлен; все остальные, к чести русского оружия, держались до последней капли крови. Шамиль не осмелился атаковать русских в Хунзахе, хотя Хаджи-Мурат и настаивал на этом; и в этом Шамиль был прав, поскольку поражение с тяжелыми потерями было практически предопределено, и в этом случае слава его прежних побед померкла бы. Добиться ухода русских из Аварии можно было и другим способом, и без риска, а Шамиль был слишком хорошим военачальником, чтобы не знать об этом. Он отошел в Чинкат, а оттуда в Дилым и 30 сентября напал на Андреево и соседнюю крепость Внезапную. Атака провалилась благодаря мужеству и изобретательности русского командира полковника Козловского. После этого Шамиль распустил своих людей по домам; однако его повторное появление в Дилыме не позволило русским держать основную часть своего войска в Аварии, а потому Клюгенау вернулся 28 сентября в Шуру. В Хунзахе остался Пассек с 4 батальонами, а в Балахани – Аргутинский с тем же количеством войск и местной милицией из Кубы. Две недели спустя Аргутинский отошел в Южный Дагестан, распределив 1,5 батальона между Балахани и Цириани. Считалось, что теперь в Северном Дагестане в распоряжении генерал-лейтенанта Гурко было 17 батальонов (9000 штыков) и 8 сотен кавалерии. Основной отряд неприятеля был распущен, и казалось, неприятности остались позади. Однако были совершены две роковые ошибки, и Шамиль конечно же заметил их. Важнейшее укрепление в Гергебиле у слияния Авар-Койсу и Казн-Кумух-Койсу охранялось только гарнизоном из 306 человек Тифлисского полка; при этом артиллерии у них почти не было. Что касается Бурундук-Кале, часовой башни на возвышенности между Ирганайской равниной и Шурой, то о ней вообще забыли. А ведь эти два объекта контролировали единственные дороги, соединяющие Шуру и Аварию. Если бы эти объекты были захвачены врагом, отряд Пассека и гарнизоны Балахани и Цириани были бы изолированы. В середине октября Шамиль отдал приказ, чтобы все мужчины, имеющие корову и пару быков (т. е. все, кроме самых бедных), заимели себе еще и коня. Казалось, это указывало на вторжение в Кумыкскую равнину и долину Терека, но в это же время Кибит-Магома и Хаджи-Мурат получили приказ собрать своих командиров в Тилитле и Карачи. Таким образом, угроза возникла для всех ранее упомянутых крепостей, и Гурко был сбит с толку. Наконец он пришел к выводу, что самая большая опасность грозит северу, и 22 октября покинул Шуру. Благодаря хорошо скоординированным действиям с Фрейтагом он свел опасность вторжения туда до минимума. Вероятно, Шамиль планировал провести операцию при условии, что это можно было сделать без большого риска. Он был доволен тем, что ему удалось отвлечь Гурко от Гергебиля, а впоследствии Хунзаха. Он и без того был уверен, что сможет нанести удар первым. И опять его стратегия полностью оправдала себя. 30 октября Гурко, радуясь, что угрозы северу больше не существует, вернулся в Шуру, но по дороге узнал, что два дня назад Гергебиль был взят Кибит-Магомой. Он немедленно собрал имеющиеся отряды – около 1600 штыков – и поспешил на помощь; однако 6 ноября, подойдя к крепости и проведя рекогносцировку, решил, что задача невыполнима, и с тяжелым сердцем вернулся в Шуру, предоставив гарнизон его судьбе. 8 ноября после ожесточенных боев гарнизон сдался. Было много убитых, а остальные были взяты в плен – что было зачастую хуже смерти; однако самый горький момент для них был, когда, заметив высоко в горах блеск штыков, они понадеялись на близкое спасение, но спустя какой-то час поняли, что их бросили на произвол судьбы. И все же они сражались до конца. В тот же день, когда пал Гергебиль, Гурко отдал Пассеку приказ эвакуироваться из Хунзаха, но послание дошло до него лишь 11-го, и выполнение приказа было уже невозможно, так как Танус и Ирганай были заняты неприятелем. Однако 16-го Пассек узнал, что Хаджи-Мурат пошел на соединение с Шамилем, и в обстановке глубочайшей секретности он начал подготовку и осуществил блестящее отступление через опасное ущелье Балахани, со всеми ранеными и больными, забрав гарнизон. Он дошел до Цириани – не аула, а русской крепости на правом берегу реки. Однако он был немедленно окружен; в тот же день неприятелем был занят Бурундук-Кале, и в течение целого месяца Пассек отбивался от окружившего его врага. Эта оборона стала легендарной из-за перенесенных обороняющимися лишений. Тем временем 9 ноября неприятель перешел Сулак и вошел на территорию шамхала, уничтожив охрану из 15 человек на берегу моря возле Тарку. Одновременно он появился в непосредственной близости от Шуры. На следующий день маленький гарнизон Гимр отошел без приказа к столице – это был разумный шаг, спасший людей от полного уничтожения. К сожалению, командира несправедливо обвинили в трусости. 11-го Шамиль лично появился в Казаничах, что в 16 верстах от Шуры, блокировал Гурко в столице, а также взял деревни на обоих берегах реки. Восьмидневная осада Низовой уже началась, крепость Евгеньевска также была окружена, так что 17-го, когда Хунзахский отряд был блокирован в Цириани, все русские войска оказались «запертыми» внутри этих четырех мест. Положение было серьезным. В Низовой 346 человек отражали атаки 6-тысячной армии. В Цириани отряд Пассека был ослаблен наличием многочисленных больных и раненых. Если бы Пассек решил прорываться через Ирганайское ущелье, их пришлось бы просто бросить. Шура могла еще какое-то время отбивать атаки – но не вечно. В целом без внешней помощи дальнейшие катастрофы были неизбежны, в том числе и потеря всего Северного Кавказа; и при этом единственно, откуда можно было ждать помощи, – это с левого фланга, где командующим, к счастью, был Фрейтаг, и из Южного Дагестана, где командовал Аргутинский-Долгоруков. Обоим были направлены депеши с просьбой о помощи. Однако последний уже отослал войска на зимние квартиры на Самуре, чтобы они отдохнули после тяжелой кампании, когда они оказали помощь Клюгенау при Хунзахе. Когда он смог снова собрать их и дождался подкрепления, в горах лег глубокий снег, так что до Шуры он смог бы добраться только через Дербент. Единственной надеждой оставался Фрейтаг, чьих сил было явно недостаточно, чтобы сдержать чеченцев; однако как раз наступило время призыва, и из Кабарды уже шло подкрепление. Ожидая прибытия новобранцев, он совершил бросок, чтобы помочь Низовой. Атака была великолепной, и после кавалерийской атаки 19 ноября враг был разбит. Однако Кумыкская равнина осталась открытой для нападения врага; но прежде чем неприятель осознал, что у него появилась такая возможность, Фрейтаг уже вернулся в Казн-Юрт со спасенным гарнизоном и с запасами, какие только сумел увезти; остальное было уничтожено вместе с полуразрушенной крепостью^[116]. Теперь Фрейтаг начал создавать войско, достаточно сильное для того, чтобы оказать помощь Гурко в Шуре, и 14 декабря он вошел туда во главе 6,5 батальона, не считая 1550 рекрутов, 1400 казаков и 18 пушек, и на следующий день двинулся к Казаничам, где доставил Шамилю серьезные неприятности. Это позволило Гурко наконец выступить на помощь Цириани, и на следующий день (17-го) он встретился в середине Ирганайского плато с транспортом Пассека, который последний с присущей ему расторопностью подготовил, услышав о прибытии Фрейтага. Цириани был благополучно эвакуирован; голодающий гарнизон добрался до Шуры 19-го, дав при этом бой неприятелю у Бурундук-Кале. Неприятель преследовал их всю дорогу и наконец напал на арьергард. Шамиль отошел в Аварию, местные отряды были распущены, а Гурко и Фрейтаг 22-го оставили Шуру, направившись каждый в свою штаб-квартиру. Рождество 1843 года выдалось не мирным праздником, а беспрестанной чередой боев, хотя и без них народы Северного Дагестана вряд ли можно причислить к «людям доброй воли». С 27 августа потери русских составили 92 офицера и 2528 рядовых, не считая 12 укреплений и 27 пушек. Действительно, этот год был для России годом несчастий и беспрецедентного успеха Шамиля, омраченного лишь возможной потерей нижней Чечни и смертью его любимого военачальника Ахверды-Магомы, столь же знаменитого, как и Хаджи-Мурат, но только всегда верного Шамилю. Во главе многотысячного войска Ахверды двинулся на Шатиль, хевсурскую крепость в верховьях Шанты-Аргуна. Эта крепость была хорошо защищена, и на третий день осады аварский вождь был смертельно ранен. Мюриды отступили, взяв с собой двух пленных, одному из которых удалось сбежать. Другого принесли в жертву на могиле Ахверды-Магомы^[117]. Что касается чеченцев, то, поскольку все внимание Шамиля было обращено на Дагестан, эти жители предгорий и равнин вынуждены были защищать себя сами, в результате чего они более, чем обычно, пострадали от последствий партизанской войны. В отчаянии они решили просить у Шамиля либо адекватной защиты, либо разрешения пойти на мир с Россией. Трудность заключалась лишь в том, чтобы найти смельчака, который решился бы обратиться к имаму, внушавшему всем ужас, с предложением, которое могло повлечь за собой смерть или, по крайней мере, суровое наказание посланника. Наконец, когда никто так и не изъявил желания выполнить такое поручение, было решено кинуть жребий и выбрать четверых представителей. Выбор пал на мужчин из аула Гуной, которые, верные природе своего народа, безропотно приняли выпавшую им долю. Однако, прежде чем отправить их в это опасное путешествие, чеченцы, знающие власть золота, дали им с собой значительную сумму денег. Конечно, Шамиля нельзя было купить, само предложение о взятке могло стать роковым для их надежд. Однако люди из его окружения не были столь щепетильны в вопросах чести, и посредники вполне могли найти кого-нибудь, кто за солидное вознаграждение мог бы гарантировать ходокам, что их петиция будет выслушана, а сами они вернутся затем домой. Имея в виду такую линию поведения, переговорщики направились в Дарго. Обсудив по дороге все вопросы, они пришли к выводу, что предложение их старейшины Тепи имеет смысл: они решили сделать ставку на мать Шамиля, почтенную старую женщину, известную своей набожностью и добротой. Было известно, что сын питает к ней глубочайшую любовь и уважение. Прибыв к дому имама, Тепи обратился к одному из его друзей, Хасиму-Мулле, которого очень ценила и любила мать Шамиля. После первых приветствий чеченский депутат осторожно намекнул на цель своего визита. Ответом был взрыв благородного негодования, который наверняка испугал бы его, если бы в запасе у него не было очень весомого аргумента. Дав возможность своему другу мулле немного успокоиться, он, как будто случайно, уронил мешок, в котором перекатывались золотые монеты. Эффект был поразительный. Глаза муллы блеснули, он наклонился и зачерпнул горсть монет, а затем с приятной улыбкой и изменившимся голосом спросил своего друга, откуда у него с собой столько золота. Тепи, поощренный изменением в настроении муллы, откровенно рассказал ему о своих надеждах, и ему удалось заполучить согласие муллы переговорить с ханум, которая, в свою очередь, могла замолвить перед Шамилем слово за чеченцев. Цена вопроса составила 2000 рублей. В тот же вечер пожилая женщина пришла к Шамилю и после долгой беседы с глазу на глаз вернулась. Ее глаза были красны от слез. Можно только гадать, что произошло между Шамилем и его матерью. Вот что сделал Шамиль. Хорошо зная, что смерть или наказание четырех депутатов от чеченского народа, скорее всего, подтолкнуло бы этот народ в объятия России, он предал желание чеченцев гласности и объявил о своем намерении удалиться для поста и молитвы, пока сам пророк не снизойдет до него и не выразит свою волю. Он заперся в мечети, вокруг которой по его приказу собрались мюриды и жители Дарго, чтобы их молитвы соединялись с молитвой Шамиля. Три дня и три ночи двери мечети оставались закрытыми, а толпа, собравшаяся у мечети, измученная молитвой и постом и доведенная до крайней степени религиозного пыла, тщетно ожидала появления имама. Наконец внутри здания послышалось какое-то движение: по толпе пробежала волна нетерпения; дверь медленно открылась, и на пороге появился Шамиль – бледный, измученный, с красными глазами, как будто после долгих рыданий. В сопровождении двух мюридов он молча взошел на крышу мечети, и по его приказу туда привели его мать, закутанную в белую шаль. В сопровождении двух мулл, медленными неуверенными шагами она приблизилась к сыну, который несколько минут молча смотрел на нее. Затем, подняв глаза к небу, он воскликнул: «О великий пророк Мухаммед! Священны и неизменны твои приказы! Пусть твой справедливый приговор исполнится, как пример всем истинным верующим!» Затем, обращаясь к своим людям, он объяснил, что чеченцы, забыв о своей клятве, решили покориться гяуру и прислали сюда представителей, которые, не осмеливаясь обратиться прямо к нему, стали действовать через его мать, надеясь на ее вмешательство. «Ее настойчивость и моя безграничная преданность ей заставили меня обратиться к Мухаммеду и узнать его волю. И вот здесь, в вашем присутствии, я провел три дня в постах и молитвах и, наконец, получил ответ на свой вопрос. Но его ответ привел меня в смятение, как раскат грома. Аллах повелевает мне наказать ста ударами человека, который первый передал мне позорное намерение чеченцев, и этот человек – моя мать!» Затем по приказу имама мюриды сорвали с несчастной женщины белую шаль, схватили ее и начали избивать скрученной жгутом веревкой. Толпа содрогнулась от ужаса и восхищения. Однако после пятого удара жертва потеряла сознание, и Шамиль остановил руку палачей и бросился к ногам матери. Сцена была столь трогательной, что можно представить себе состояние зрителей. Со слезами и стенаниями они умоляли Шамиля пощадить их благодетельницу, и Шамиль, поднявшись уже без следа от своих прошлых эмоций, еще раз поднял глаза к небесам, торжественным голосом воскликнул: «Нет другого Бога, кроме нашего, а Мухаммед – пророк его! О жители рая, вы услышали мои молитвы и позволили мне принять на себя остальные удары, причитающиеся моей несчастной матери. Я с радостью принимаю эти удары, как бесценное свидетельство вашей доброты!» И с улыбкой на устах он снял свои красные одежды и бешмет, передал двум мюридам толстые нагайки и, заверив, что собственной рукой убьет того, что будет пренебрегать волей пророка, молча, не показывая своих страданий, принял 95 оставшихся ударов. Затем, надев на себя свои одежды и спустившись с крыши мечети, Шамиль пошел в толпу и спросил: «Где те негодяи, ради которых моя мать претерпела столь унизительное наказание?» Дрожащих депутатов немедленно вытолкнули вперед и бросили к его ногам, никто в их судьбе уже не сомневался. Однако, ко всеобщему изумлению, вместо наказания и гнева, которых все ожидали, Шамиль обратился к ним со следующими словами: «Возвращайтесь к своему народу и в ответ на их глупые требования расскажите все, что вы видели и слышали!» Невозможно сказать, до какой степени все это было подготовлено заранее и до какой степени сам имам верил в «откровения» свыше. Русские считали это хорошо разыгранной комедией. Однако хотя все указывает на то, что все это было заранее спланировано с целью произвести впечатление на толпу, центральный эпизод этой сцены столь характерен для Шамиля, что зритель вполне мог поверить в искренность происходящего. И безусловно, вся сцена должна была внушить этим суеверным людям веру в священную природу их лидера и святость их общего дела. Мы также не должны забывать, что однажды он уже был подвергнут публичному наказанию после того, как подверг ему же Казн-Муллу, что его предшественник Хамзад также приговорил себя к заточению и порке. Когда читаешь приказы императора Николая своему главнокомандующему войсками на Кавказе генералу Нейдгардту в свете последующих событий, в них видишь некоторый пафос. Его гордость была глубоко уязвлена событиями прошедших месяцев, и в своем дворце в Санкт-Петербурге он, казалось, был не способен в полной степени оценить трудности, с которыми пришлось столкнуться его генералам. Для него Шамиль был всего лишь атаманом шайки разбойников, и тем более раздражающими были его успехи. В письме к Нейдгардту он приказал генералу отправиться в горы и «разбить банды Шамиля, уничтожить его военные институты, завладеть самыми важными опорными пунктами в горах и укрепить их и уже имеющиеся форты». Для этой цели он приказал немедленно укрепить армию на Кавказе 25 батальонами, 4 казачьими полками и 40 орудиями – из России. Помимо этого, он повелел укрепить армию 22 000 уже выслуживших свой срок солдат и хорошо обученных рекрутов. «Что касается вашего плана действий, то военный министр даст вам соответствующие инструкции; они разъяснят вам мою позицию и силы, которые будут выделены вам для достижения целей. Вы можете принять эту позицию целиком или частично, но помня, что: 1) от этих огромных средств я хочу получить соответствующий результат; 2) операции должны быть решительными и целенаправленными; 3) я не намереваюсь оставлять на Кавказе посланное вам подкрепление дольше декабря 1844 года». В 1832 году император указывал на преимущество натравливания соседних племен на чеченцев, обещая им всю добычу, которую они могут захватить во время своих набегов. По его мнению, это могло бы посеять ненависть между ними и не допустить их объединения в борьбе против России. По этому же принципу он указал Нейдгардту на политические средства решения проблемы, «суть которых заключается в переманивании на нашу сторону, не жалея на это средств, сторонников Шамиля, особенно его бывшего учителя (и тестя) Джамалуддина, кадиса Акуши и Цудахара, и Кибит-Магомы из Тилитля; а также в том, чтобы посеять раздор между ближайшими сподвижниками имама, и, наконец, в умиротворении уже покоренных племен». Переговоры с вождями племен были доверены Аргутинскому-Долгорукову; в целом горцы, по мнению императора, должны быть потрясены появлением в Дагестане и Чечне армий более многочисленных, чем когда-либо. Помимо этого, должны были распространяться прокламации, в которых говорилось бы, что Россия ничего не будет предпринимать против религии, собственности и обычаев местных жителей и что единственная цель русских – «наказать Шамиля и приверженцев этого обманщика». Успехи Шамиля в 1843 году не ограничивались исключительно военными операциями. Восстали Кайтаго и Табасаран, районы, расположенные на горных склонах, выходящих на Каспий. К юго-западу антирусское движение охватило Кази-Кумух, распространилось на Главный хребет – на общины Дарго и соседние мусульманские провинции. К северу начали проявлять недовольство даже мирные и всегда лояльные к русским кумыки, а воинственная Кабарда к западу от Владикавказа и вовсе была настроена очень решительно. Чтобы справиться с непростой ситуацией, вернуть потерянные территории, восстановить престиж и авторитет России на Кавказе, были необходимы не только материальные ресурсы, столь щедро выделенные императором, но и быстрые и энергичные действия. План кампании должен был быть не только тщательно продуман, но и умело воплощен в жизнь. Генерал Нейдгардт имел среди своих подчиненных много храбрых и талантливых офицеров – Фрейтага, Аргутинского-Долгорукова, Клюгенау, Пассека, Евдокимова и других, – однако сам главнокомандующий вряд ли соответствовал сложившимся условиям, к тому же ему мешало постоянное вмешательство «сверху». Николай, будучи истинным автократом, все еще полагал, что командовать – это значит, чтобы твои приказы исполнялись, но он и мысли не допускал, что кто-то может сомневаться в его знаниях и мудрости. Он отвел двенадцать месяцев на решение задачи, на выполнение которой могло уйти двенадцать – но не месяцев, а лет, и требовал от своих подчиненных выполнения своего приказа – а это было невозможно. Так, долина Анди-Койсу должна была быть занята летом 1844 года, а сделано это было лишь пятнадцать лет спустя, когда практически все бои уже завершились. Идея обращения к местным жителям с воззваниями оказалась столь же пустой, поскольку Шамиль под страхом смерти запретил горцам принимать участие в любых собраниях, не санкционированных им самим или его наибами, а воззвания, которые никто не осмеливался обсуждать, вряд ли могли оказать сколь бы то ни было серьезное влияние, даже если бы они распространялись повсеместно, на что шанса практически не было. Согласно принятому плану, первая половина 1844 года должна была быть посвящена полномасштабным наступательным операциям, охватывающим весь театр войны. Оставшиеся полгода следовало посвятить строительству крепостей там, где это было необходимо, для защиты как территорий, уже контролируемых Россией, так и вновь захваченных земель, на которые император с такой уверенностью рассчитывал. Этому плану генерал Нейдгардт и его подчиненные следовали неукоснительно, даже если некоторый отход от него мог принести лучшие результаты. Но в первые месяцы года русские в основном держали оборону, и бои были ограничены каспийским побережьем. Отряды мюридов какое-то время занимали даже береговую линию между Дербентом и Тарку, но впоследствии были оттеснены к горам Аргутинским-Долгоруковым, который к 17 апреля вышел к Кази-Кумуху и с 6000 бойцов разбил в сражении при Маргхи вражеское войско численностью более 20 000 человек. Потери с обеих сторон были незначительны, но результат сражения был важен, поскольку русские теперь были более или менее спокойны за этот район. Летняя кампания в Дагестане открылась 2 июня, и на следующий день Пассек с 1400 бойцами (всего!) одержал блистательную победу над неприятелем численностью в 27 000 бойцов. В этом бою при Гилах он лично повел свое войско в атаку и собственноручно убил двух мюридов^[118]. В результате от разрушения были спасены Шамхалат и Мехтули, восстановлен престиж России, а акушинцы вернулись под российское крыло. 9 июня Аргутинский-Долгоруков одержал еще одну победу в районе верхнего Самура. Немного позже (11 июня) дагестанский и чеченский отряды провели успешную совместную операцию против Чиркея; аул был уничтожен. В июле аналогичная совместная операция дагестанского и самурского отрядов завершилась победой над отрядами Шамиля при Акуше. Однако Карадагский мост через Авар-Койсу, через который генерал Людерс собирался войти в Аварию, оказался столь хорошо защищенным, что Шамиль не решился атаковать его. В сентябре неудачей окончилась попытка Аргутинского-Долгорукова взять укрепление Кибит-Магомы – Тилитль. В Чечне, как и в других районах, велось много более мелких, разрозненных боевых действий, где русские имели некоторое преимущество непосредственно в боях, но эти бои не имели решающего значения, и Шамиль сумел укрепить свою власть благодаря нескольким кровопролитным и жестоким операциям. Впрочем, впоследствии подобные действия и подорвали его авторитет. В ауле Цонтери в результате кровной вражды погиб один из его доверенных друзей – Шуаиб. Шамиль отправил из Анди 200 человек с целью взять в плен нескольких наиболее влиятельных жителей этого аула за то, что они не помешали убийству. Это полностью противоречило местным законам, и жители аула дали мюридам вооруженный отпор. Тогда Шамиль бросил свои отряды против аула, заставил жителей сдаться и вырезал всех до единого – от младенцев до старейшин, всего 100 семей. Однако главным событием года было предательство Даниеля, султана Элису, влиятельного местного правителя и генерал-майора русской армии. Он был выбит отрядами мюридов из своей столицы, но сумел скрыться в горах и обеспечил Шамилю на многие годы верность ряда районов Южного Дагестана^[119]. Даниель многие годы был верным вассалом России, и если теперь присоединился к Шамилю, то только потому, что к тому его подтолкнул Нейдгардт. Он начал с того, что ограничил юрисдикцию султана, а затем направил эмиссаров в его столицу, чтобы те нашли какой-то предлог для лишения его власти в полном объеме, – это был яркий пример несправедливости и ошибок России. Этому русские могли противопоставить лишь долго откладываемое строительство крепости на Аргуне. По приказу императора ее называли Воздвиженской. Русские также занялись улучшением сообщения между Дагестаном и Закавказьем и умиротворением Акуши и Кази-Кумуха. Помимо этого, в конце 1844 года, несмотря на колоссальные усилия, никаких существенных результатов достигнуто не было, так что в общем и целом различные предпринятые операции, несмотря на успехи на поле боя, следует считать неудачными. Прошлогодние потери не были ни компенсированы, ни возвращены. Позиции Шамиля и его престиж остались неизменными. Глава 24
1845