Annotation 9 page

Ахалцих освобожден. – Победа Гессе при Лимани. – Угроза войны с Персией. – Успешная дипломатия Паскевича. – Аббас-Мирза отправляет своего сына в Санкт-Петербург. – Чума в Ахалцихе. – Победа русских при Дигуре. – Поход на Эрзерум. – Переход через Саганлуг. – Занята Хасан-Кала. – Взят Эрзерум. – Пушкин. – Байбурт. – Смерть Бурцева. – Победа Паскевича. – Адрианопольский мирный договор. – Ненужное кровопролитие. – Поражение Гессе. – Миграция 90 000 армян. – Паскевич. – Персидские и турецкие войска Попытка вернуть контроль над Ахалцихом явилась для России полной неожиданностью, русские не считали, что у турок есть в характере доля здорового авантюризма, столь необходимого для такого предприятия. Они также не предполагали, кто именно может нанести такой удар. Продолжая политику, определяемую небольшой численностью своей армии, Паскевич изо всех сил пытался вырвать из их естественного союза мусульманские племена, населяющие земли, прилегающие к новозавоеванным, в том числе аджарцев. Это был многочисленный и воинственный народ, живший неподалеку от Ахалциха. Глава этого племени с решимостью вступил в переговоры и выразил готовность принять подданство России: казалось, он говорил это вполне искренне. Однако либо он с самого начала вел двойную игру, либо давление с другой стороны было слишком велико, но 21 февраля 1829 года он внезапно появился перед Ахалцихом со своей армией численностью 15 000 человек, занял город, который еще недавно был сценой триумфа русского оружия, вырезал всех христиан и после неудачной попытки штурма осадил в крепости русский гарнизон под командованием князя Бебутова. Осада длилась 12 дней, в течение которых осажденные понесли некоторые потери и терпели жестокие лишения. Однако по приближении небольшого отряда под командованием Бурцева, который с большим трудом преодолел Боржомское ущелье и был готов к атаке, не дожидаясь подхода основных сил из Ардагана, недисциплинированные аджарцы позорно бежали, желая лишь сохранить награбленное в Ахалцихе. В это же время 1200 русских под командованием генерала Гессе вместе с 1500 гурийцами атаковали и уничтожили большой отряд турок, занимавший укрепление в Лимани на берегу Черного моря к северу от Поти. Эта победа спасла Гурию от вторжения врага и памятна ролью, сыгранной самими гурийцами, которые столь недавно при осаде Поти сражались не на стороне русских, а против них. Этот двойной успех русского оружия несколько облегчил столь тревожную для Паскевича ситуацию, но все равно оставил его один на один с самой серьезной ситуацией в Закавказье с 1812 года. Из заслуживающих доверия источников стало известно, что турки полным ходом готовятся к возобновлению весной военных действий^[73]. Силы, находившиеся в распоряжении русского главнокомандующего, были не в состоянии эффективно вести действия против турецкой армии и одновременно держать под контролем воинственные племена собственно Кавказа. Тем не менее возобновление войны с Персией было уже неизбежно, а в довершение всего отзыв грузинской милиции (вполне разумный и естественный шаг) из-за пренебрежения национальной гордостью привел к массовым беспорядкам и угрожал не только конечным поражением в войне, но и вооруженным восстанием во всем Закавказье. Чтобы справиться с целым комплексом враждебных обстоятельств, требовался не только военный гений, которым Паскевич, как мы видим, в полной мере обладал, но и редкое сочетание мужества, такта и энергии. Не без удивления мы видим, что этот высокомерный солдат при необходимости проявил сдержанность настоящего дипломата и умеренность и твердость прирожденного руководителя^[74]. В любое другое время столь вопиющее событие, как убийство Грибоедова, потребовало бы и неминуемо повлекло бы за собой примерное наказание. Русские двинулись бы на Тебриз, а далее на сам Тегеран. Однако теперь ничего подобного не могло даже и произойти, поскольку это серьезно осложнило бы предстоящую кампанию против Турции и поставило под угрозу не только приграничные провинции, но и саму Грузию. Тем не менее Паскевич подготовил все необходимое для подобного развития событий, зная, что война, которой он так стремился избежать, была на пороге, и только дипломатические усилия могли если не отвести беду, то, по крайней мере, отсрочить ее. Фетх-Али не торопился приносить извинения за произошедшее, и можно не сомневаться, что в это время Порта предпринимала отчаянные усилия, чтобы добиться союза с ним и хотя бы наполовину нейтрализовать силу России. К счастью, в Аббас-Мирзе Паскевич нашел человека, который лучше, чем его отец, понимал пагубность такого курса, означавшего гибель его самого, если уж не его страны. Его столица Тебриз была расположена вблизи русской границы; Азербайджан перешел во владение России, и, какого бы успеха он ни добился на первом этапе войны, собственный опыт подсказывал ему, что в конечном итоге Россия одержит победу и на него падет вся ее мощь. Однако положение его было чрезвычайно трудным и опасным, ведь противостояние с отцом и партией войны в Тегеране могло повлечь за собой для него лично не менее серьезные последствия, чем сотрудничество с ними. Находясь в столь щекотливой ситуации, он тайно обратился к Паскевичу за советом, и тот ответил на его устное обращение, переданное через доверенного армянина, письмом, составленным так, чтобы воздействовать на его личные страхи и амбиции, равно как и на его патриотические чувства. В письме Паскевич предложил единственный, на его взгляд, способ избежать войны, а именно: послать одного из братьев или сыновей Аббас-Мирзы в Петербург с миссией примирения. Аббас-Мирза согласился на это предложение, не дожидаясь одобрения шаха. Его решение было обусловлено опасной концентрацией русских войск на персидской границе. Однако переговоры заняли некоторое время, и лишь к концу апреля Хозрев-Мирза прибыл в Тифлис, и, только когда персидский принц был на пути в Петербург, Паскевич наконец-то смог сконцентрировать все свои усилия на турецкой кампании. К этому времени он уже умиротворил восставших грузин. К этому времени враждебные действия возобновились. На этот раз курды совершили несколько разбойничьих рейдов на русскую территорию, но их изгнали, отобрав награбленное. Ахмет-бек и его аджарцы снова стали угрожать Ахалциху, где, в довершение всего, началась чума. И снова после труднейшего марша на помощь гарнизону пришел Бурцев. Приграничный район был теперь полностью разорен, а потому любое продвижение турецкой армии вперед потеряло какой бы то ни было практический смысл. Тем не менее инициатива оставалась в руках сераскира, поскольку Паскевич, столкнувшийся с описанными нами трудностями и опасностями, еще не был готов к активным действиям. Более того, теперь следовало пристально следить за ситуацией на персидской границе, ведь нельзя было полагаться на столь слабого и непредсказуемого правителя, как Фетх-Али. В результате пришлось внести серьезные коррективы в первоначальный план кампании. Главнокомандующий изначально планировал двинуться на врага с двух сторон – со стороны Карса и со стороны Баязета. Главной целью атаки был Эрзерум. Однако Баязет лежал вблизи от персидской границы и не мог служить базой для военных операций против Турции. Напротив, ситуация в Баязете требовала немедленного вмешательства. Впоследствии это одиноко стоящее укрепление было осаждено войсками паши Вана и выстояло только благодаря героическим действиям гарнизона под командованием генералов Попова и Панюхина. К середине мая, когда переходы через горы и ущелья еще лежали под снегом, турки начали наступление сразу по нескольким направлениям. Армия под командованием Киаджи-бека подошла к Ардагану, однако, получив отпор от отряда Муравьева, отошла в непроходимые районы Аджарии и оттуда стала угрожать Ахалциху. Авангард главной армии турок под командованием Осман-паши перешел Саганлуг и обрушился на Ак-Булах, а то время как паша Вана двинулся на Баязет. Таким образом под угрозой оказались одновременно и фланги русской армии, и ее центр. Паскевич поспешил на фронт и 19 мая прибыл в Ахалкалаки. 12 дней спустя, приказав Муравьеву соединиться с Бурцевым, он отбыл в Каре в сопровождении драгун Нижегородского полка, нескольких казаков и двух с половиной батальонов пехоты. Через два дня он прибыл в Каре и соединил свое войско с дивизией генерала Панкратьева. 5 июля до него дошли сведения о поражении Киаджи-бека, нанесенном объединенными силами Муравьева и Бурцева под Дигуром. Этот первый успех был достигнут в основном благодаря быстроте и энергии Бурцева. В тот момент этот командир находился в карательной экспедиции в Санджаке с небольшой частью своего отряда – тремя ротами Херсонского полка, 200 казаками и 4 пушками. Посланник Паскевича с приказом о соединении с войском Муравьева сумел передать его только с большим опозданием, которое могло оказаться роковым. Дело в том, что путь к отряду Бурцева был уже отрезан врагом. Однако Бурцев, моментально оценив серьезность ситуации, в которой мог оказаться Муравьев без ожидаемого подкрепления, отослал своих людей под командованием полковника Хофмана на помощь Муравьеву, а сам верхом бросился в Ахалцих, чтобы поднять свое остальное войско. Двинувшись в путь в полночь, Хофман дошел до Дигура в десять утра. Он увидел, что турки уже спустились с плато Почхоф, атаковал их, и атака турок была отбита. Вскоре подоспел Бурцев с двумя батальонами, и почти одновременно на юге показался авангард Муравьева. Турки отошли к своему лагерю, где на следующий день были атакованы и разбиты после ожесточенного сражения, в котором решающую роль сыграла мусульманская кавалерия, недавно организованная Паскевичем. Турки только убитыми потеряли 1200 из 15 000 человек, задействованных в сражении. Русские потеряли убитыми и ранеными только 8 офицеров и 60 рядовых. Турецкий лагерь со всеми боеприпасами и снаряжением попал в руки победителей, а среди бумаг главнокомандующего было найдено незаконченное письмо, начинающееся словами: «Когда я пишу эти строки, русские разбиты и спасаются бегством!» Поскольку правое крыло русского войска выполнило свою задачу и пока что не было задействовано в сражении, Муравьев и Бурцев объединили свои силы с основной армией напротив Карса, и 13 июня Паскевич начал поход на Эрзерум во главе войска, насчитывающего 18 000 человек (12 340 штыков, 5785 кавалеристов, 70 пушек). При такой армии, хотя и уступающей по численности противнику, любой главнокомандующий уровня Паскевича вполне мог чувствовать себя уверенным в успехе сражения против храбрых, но недисциплинированных и не имевших хороших командиров турок. Тем не менее задача перед русскими стояла непростая, и любая ошибка могла стать роковой. Главная армия турок стояла у Хасан-Калы; авангард, состоявший из 20 000 человек под командованием Хагхи-паши, занимал хорошо укрепленную, практически неприступную позицию на северо-восточной оконечности Саганлугской гряды, контролирующей Меджингертскую дорогу, одну из двух дорог, соединяющих Каре с Хасан-Калой. Паскевич со своей обычной смелостью решил пойти по другой дороге, ведущей к Зевину, и зайти Хагхи в тыл. Таким образом, он отрезал бы ему дорогу к отступлению, но одновременно поставил бы свою армию в опасное положение между двух враждебных сил, каждая из которых превосходила его армию численностью. Паскевич ударил по Хагхи, штурмом взял его лагерь, уничтожил армию и повернулся лицом к персидскому султану. Благодаря обстоятельствам, предвидеть которые не мог никто, ход событий был изменен – но результат был тем же самым. Рискованная природа предприятия была очевидна, хотя реальная степень опасности стала ясна, только когда отступление без боя оказалось невозможным. Оставив лагерь 19 июня ближе к вечеру, Паскевич направил по Меджингертской дороге отряд Бурцева, чтобы замаскировать свои собственные передвижения, пошел по дороге на Зевин с основными силами и, пройдя расстояние в 26 миль (39 верст) по скалистым горам, местами покрытым лесом и снегом, сумел незамеченным подойти с тыла к лагерю турок, где к нему присоединился Бурцев. Русские без потерь перешли Саганлугские горы. Генерал Монтейт сравнил этот марш-бросок с переходом Суворова через Альпы. К своему великому удивлению, Хагхи утром обнаружил, что произошло, однако, зная, что сераскир приближается из Хасан-Калы с 30-тысячной армией, и считая собственную позицию неуязвимой, с мрачным удовольствием ожидал развязки того, что считал роковой ошибкой. Действительно, укрепленный лагерь Милли-Диуз оказался столь хорошо прикрыт тройной грядой заснеженных гор и глубоких каменистых ущелий, что Паскевич, имея своей конечной целью Эрзерум, не желал нести тяжелые потери, которые были неизбежны при штурме такой цитадели. Три дня (с 15 по 17 июня) были потрачены на тщательное изучение обстановки. За это время к лагерю был подтянут обоз с боеприпасами и амуницией. Тогда же было решено продолжить движение кружным путем на юго-восток, чтобы занять более выгодную позицию, хотя этот путь занял лишних 50 километров. Однако перед тем, как возобновился поход, случилось нечто, что обещало успех всей кампании. Была получена информация, что отряд противника численностью 1600 человек занял сильную позицию, контролирующую дорогу на Эрзерум. Чтобы выбить этот отряд с позиции, было послано достаточное число пехоты, кавалерии и артиллерии, а более крупный отряд отрезал врагу отступление к Милли-Диузу. Результатом стала полная победа русских, и опять важную роль сыграла недавно сформированная мусульманская кавалерия, которая сражалась со своими единоверцами столь яростно, что русские офицеры с трудом пытались спасти жизнь хоть кого-то из них. В связи с этим можно сказать только одно: если бы религия Аллаха сумела сформировать более тесные узы между ее приверженцами, то успех России на Кавказе был бы по меньшей мере поставлен под сомнение. Более трехсот турецких пехотинцев были изрублены на куски; многие попали в плен; однако Осман-паша с большей частью кавалерии сумел ускользнуть. Разведка, проведенная Муравьевым по дороге в Эрзерум, позволила сделать открытие чрезвычайной важности. Авангард русской колонны столкнулся с отрядом турецкой кавалерии; казачий сотник внезапно заметил белые палатки регулярной пехоты, а разведчик, посланный вперед с обещанием крупной награды, принес известие о том, что эти части являются авангардом армии сераскира. В соответствии с полученными приказаниями Муравьев вернулся в лагерь. На следующий день, 18 июня, Паскевич продолжил марш на Эрзерум. Последние три дня он по утрам поднимался на высоты, смотрящие на лагерь Хагхи. Чтобы скрыть свое круговое движение, он повторял один и тот же маневр: в нем было задействовано 6 батальонов пехоты, казачья бригада и 20 пушек под командованием генерала Панкратьева. В то же время меньший по размерам отряд был выслан вперед, чтобы замаскировать фронт приближающейся армии. Когда, ближе к полудню, армия наконец пришла в движение, Паскевич, повернувшись к своей свите, воскликнул: «Теперь моя армия подобна маленькому кораблю: я обрубил канат и двигаюсь в открытое море, не оставляя себе шанса на возвращение». Из-за узости и опасности дороги в тот день было пройдено лишь 10 верст, и ближе к ночи Панкратьев, выполнив свою задачу, присоединился к основной армии в качестве арьергарда, а отряд Муравьева стал авангардом. Когда русская армия двинулась по Ханской долине, утром 19 июня она столкнулась с вражескими пикетами, и стало ясно, что битвы избежать не удастся. Нужна была информация о составе и количестве неприятельского войска, которое даже теперь Паскевич считал частью армии Хагхи. Кстати, прямо напротив него стоял сам сераскир с 12-тысячным войском, и не успела колонна Муравьева спуститься в долину и образовать фронт, как турецкая кавалерия бросилась в атаку. Действия русской пехоты и артиллерии охладили пыл нападавших, бой превратился в дуэль артиллерийских расчетов. Однако на левом фланге Бурцев, располагавший только Херсонским полком и 12 пушками, не имевший подкрепления и резервов, был вынужден отражать натиск превосходящего численностью врага – от 5000 до 6000 кавалерии – из лагеря в Милли-Диузе при поддержке такого же количества из основной турецкой армии. На какой-то момент Паскевич и его свита буквально затаили дыхание. Казалось невозможным, что русские смогут выжить под таким натиском, однако, когда дым пушек рассеялся, все увидели, что маленький отряд Бурцева жив и невредим, а турецкая кавалерия – далеко. Паскевич воспользовался моментом, чтобы начать решающую атаку на центр вражеского войска, расположенного напротив левого фланга русских за рекой Загхин-Кала-Су. Маневр был успешным; турецкий центр был сломлен, левый фланг отрезан от центра и отброшен к горам. Турки в беспорядке бежали к деревне Каинли под прикрытием собственных резервных отрядов. Тем временем правое крыло вместе с кавалерией Хагхи совершили еще одну отчаянную попытку опрокинуть Бурцева. И опять русское каре держалось стойко, но туркам удалось зайти русским в тыл. Они как раз разгромили обоз с продовольствием и амуницией, когда на помощь русским пришла подмога в виде двух казачьих полков, посланных Панкратьевым. Почти одновременно подошло и подкрепление под командованием барона Остен-Сакена, и враг, которому теперь угрожали с двух сторон, бежал. Казалось, битва подошла к концу. Поскольку было уже 5 часов, отдали приказ разбить лагерь на берегах Каинли-Чая, однако пришедшие новости сразу же изменили положение вещей. Стало известно, что турецкий главнокомандующий вовсе не имел намерения давать сражение в тот день. Информированный не лучше своего противника, он понятия не имел, что русское войско, вклинившееся между ним и Хагхи-пашой, и была вся армия Паскевича. От Милли-Диуза он отозвал только кавалерию, а основная часть его войска – 18 000 человек – только приближалась к Зевину. Он окапывался на покрытых лесом горах, чтобы дождаться подхода остальной армии, и намеревался дать решающее сражение на следующий день. Именно этого и хотел избежать Паскевич; объединенное турецкое войско численно превосходило его собственное в три раза. В таких условиях даже победа могла обойтись столь дорого, что это поставило бы под угрозу (если вообще не сорвало бы) его поход на Эрзерум и дальше. Момент был критический: время терять было нельзя. Было решено предпринять ночную атаку на турецкий лагерь. К 7 часам вечера диспозиция была готова; враг, не ожидавший ничего подобного и атакованный с центра и с флангов, не оказал сопротивления и в панике бежал, преследуемый русской кавалерией. Возле Зевина было сконцентрировано войско в 2000 человек, которое не принимало участия в сражении, однако появление разбитых отрядов и рассказы о численности и мощи русских посеяли среди воинов панику, и они тоже поспешно стали отступать. Так, совершенно неожиданно, 19 июня турецкая армия была разбита наголову; теперь ключи от Милли-Диуза находились в руках русских, а Хагхи и его армия были обречены. После столь тяжелого дня можно было ожидать, что Паскевич даст небольшой отдых своему войску и самому себе. Однако сам он не планировал этого. Ни один командир еще не был так полон решимости ковать железо, пока горячо. Еле живой от усталости, он тем не менее первую половину ночи посвятил приготовлению к утренней атаке на Милли-Диуз. Никто в его войске не подвергал сомнению правильность этого решения, и никто не жаловался на усталость и трудности. На заре 20 июня Паскевич разделил свою армию на 5 колонн, а сам возглавил ту, что была нацелена прямо на вражеский лагерь. Вторая колонна заходила с фланга, а три оставшиеся заняли все дороги, по которым враг мог попытаться уйти. К полудню Хагхи был взят плен, а его 20-тысячное войско рассыпалось по прилегающим территориям, за исключением 200 павших в бою и 1200 взятых в плен. Победа была полной и решающей; среди трофеев русские захватили 19 пушек и 12 штандартов. Армия Хагхи перестала существовать, а русские могли спокойно продолжать марш на Эрзерум, не опасаясь атаки с фланга или с тыла. Однако большая часть тех 20 000 человек бежала благодаря неверно проведенному Остен-Сакеном преследованию. Регулярная кавалерия не сумела догнать бегущего врага, и только местные всадники опять хорошо проявили себя^[75]. Паскевич был горько разочарован, а Остен-Сакен получил суровый выговор и был снят со своей должности. Армия за 25 часов преодолела 60 километров и полностью разбила врага численностью 50 000 человек. На следующий день, 21 июня, русская армия продолжила движение на Эрзерум, взяла Хасан-Калу, которая, несмотря на всю силу, не оказала достойного сопротивления; 26-го дошла до ворот великого города, а 27-го, в годовщину Полтавской битвы, город сдался на милость победителя. Русские вошли в столицу Анатолии, не встретив сопротивления. Этот город в течение пяти веков не видел внутри своих стен солдат-христиан. Среди тех, кто участвовал в триумфальном въезде в город, хотя и в качестве простого зрителя, был поэт Пушкин^[76]. Из отчета Паскевича императору: «За 14 дней войска Вашего Величества перешли две горные гряды, все еще покрытые снегом; уничтожили турецкую армию; захватили два лагеря и крепость Хасан-Калу, которая играет здесь важную роль; захватили у врага всю его полевую артиллерию и, сломив все возможности врага к сопротивлению, заставили его сдать нам центр его власти на Востоке – цитадель, которая могла выдержать длительную осаду. Наконец, Ваша армия взяла в плен самого турецкого сераскира, главнокомандующего турецкой армией и правителя азиатской Турции, и четырех верховных пашей». Дальнейший ход кампании можно изложить в нескольких словах. 7 июля Бурцев во главе небольшого отряда без сопротивления занял Байбурт^[77], что в 130 километрах по дороге к Трабзону, а Паскевич в это время в Эрзеруме копил силы для планируемого похода на Сиваз. Однако 12 дней спустя, во время атаки на соседнюю деревню Карт, был смертельно ранен один из самых храбрых и успешных подчиненных Паскевича – Бурцев. Более того, русские потеряли убитыми и ранеными 13 офицеров и более 300 рядовых. Эта неудача русских возродила надежды турок и серьезно осложнила положение Паскевича, хотя ни на йоту не уменьшила его решимости выполнить план кампании. 28 июля он взял и уничтожил Карт, одновременно разбив значительный отряд неприятеля, собранный неподалеку Осман-пашой. Дорога на Сиваз была открыта, однако с разных сторон поступали тревожные новости о концентрации вражеских сил в тылу русских с обоих флангов, что заставило Паскевича на время отказаться от дальних маршей. Он демонстративно продвинулся в этом направлении до Кара-Хиссара, что в 250 верстах от Эрзерума, и лично провел разведку вдоль дороги до Трабзона, чтобы доказать непрактичность этого пути и безнадежность попыток покорить воинственных лазов. Однако с приближением осени он отвел войска в Эрзерум, тем самым завершив кампанию, неудачи и тревоги последних недель которой несколько затмили славу ее начального этапа. Тем не менее в течение четырех месяцев армия Паскевича преодолела 560 миль по вражеской территории одной из сильнейших стран в мире. Она разбила вражеские войска общей численностью 80 000 человек с 200 пушками; было убито 10 000 вражеских солдат и офицеров, а в плен были взяты два главнокомандующих и еще 5000 человек; русские вошли в Эрзерум и захватили 262 пушки, 63 штандарта и 10 знамен. 2 сентября 1829 года был заключен Адрианопольский договор, однако известие об этом дошло до Паскевича в Эрзеруме только через месяц, а за это время много лишней крови пролилось при Байбурте^[78] и в других местах^[79]. Так или иначе, война подошла к концу. В начале октября войска начали марш домой, и на четверть века между Турцией и Россией воцарился мир. Паскевич, которому было 47 лет, был с почестями принят в Санкт-Петербурге, однако из всех русских завоеваний на Кавказе и за его пределами остались только Анапа, Поти, Ахалкалаки и часть района Ахалциха, включая одноименный город и крепость. Даже Каре и Ардаган был возвращены Турции, а безопасностью Грузии пожертвовали ради европейской политики. В 1855 и 1877 годах работу Паскевича приходилось делать снова и снова. Однако если территориальные завоевания России в результате кампании Паскевича были невелики, то политика в отношении населения была вполне значимой. В письме, датированном 4 декабря 1828 года, Нессельроде просил Паскевича иметь в виду желательность покорения христианского населения завоеванных провинций с целью дальнейшей колонизации Имеретии, Мингрелии и других регионов. Паскевич с готовностью согласился по возможности реализовать предложения Нессельроде, правда, в виду он имел несколько иные конечные цели. Он целиком и полностью поддерживал идею удержания большой части турецкой территории – вплоть до нынешней линии границы – и в письме императору от 11 января 1829 года писал: «Мы можем победить врага при помощи наших войск; но удержать завоеванное можем, только завоевав доверие населения». Поэтому, следуя интересам российской политики, он всячески поощрял естественные надежды и чаяния турецких армян. В результате этого к концу войны этот несчастный народ оказался в таком положении, что, если бы его оставили на милость мусульман, он был бы обречен на гонения и гибель. Гуманность Паскевича не поддается сомнению. Она выгодно отличала его от большинства прославленных русских командиров, и в данном случае она проявилась в полной мере. За несколько лет до описываемых событий Паскевич по распоряжению Николая I вершил судьбы нескольких сотен восставших крестьян в Липецке. Там он просил милости для крестьян, сказав, что «никогда еще гуманность и милосердие не приносили вреда». И теперь, хорошо зная все весомые аргументы, которые могут быть выдвинуты против такой политики, он получил разрешение от императора взять с собой в обратный путь всех тех, кто боялся оставаться; более того, он велел распределить между нуждавшимися запасы продовольствия и большую часть из 100 000 червонцев (300 000 рублей), которые были предназначены для выплаты курдам, исходя из предположения, что многие из них перейдут на службу России. Он скоро был удивлен огромным количеством потенциальных беженцев, практически всего армянского населения, но не мог оставить их на растерзание туркам. Был создан эмиграционный комитет, было израсходовано огромное количество денег, и, когда его армия вновь перешла турецкую границу, вместе с ней шли 90 000 мужчин, женщин и детей, бегущих от «грядущего гнева»^[80]. Кампании Паскевича, проведенные в Закавказье, отличаются от кампаний его предшественников по преодоленной территории, числу задействованных войск (особенно с турецкой стороны), великолепной дисциплине и прекрасному поведению русских солдат, но прежде всего выделяются успехами, достигнутыми в результате этих кампаний. Мы не ставили перед собой задачу раскрыть причины этих успехов, однако вкратце можно сказать следующее: они стали результатом не столько разумности его политики, новизны и гениальности тактики, сколько тщательной подготовки кампании, которая позволила ему в нужный момент дать волю своему военному гению. Говоря о турецкой войне, Монтейт говорит: «Благодаря отличной организации всего, что было сделано, армия была отменно обеспечена продовольствием и амуницией, а сила войска не истощалась ненужной поспешностью, даже когда того требовали обстоятельства. Как только все приготовления заканчивались, не допускалось ни малейшего промедления, войска не испытывали ненужного напряжения, которое так часто губит армию или в лучшем случае замедляет ее движение. Численность армии, задействованной при взятии Эрзерума, была наполовину меньше, чем требовалось, однако благодаря гению князя Паскевича поход закончился триумфальной победой». В последующие годы во время Польского восстания (1831–1832), Венгерской кампании (1843) и начальной стадии Крымской войны Паскевич проявил (хотя, как всегда, с успехом) то, что его критики называли «чрезмерной осторожностью», из-за чего считается, что его военная слава несколько померкла. Под стенами Силистрии (27 мая 1854 года) он был тяжело контужен и был вынужден покинуть пост главнокомандующего. Два года спустя он скончался. Если мы попытаемся непредвзято оценить его характер, то не следует забывать, что из-за вражды, существовавшей между ним и Ермоловым еще с 1815 года, почитатели последнего всегда относились к Паскевичу с явной несправедливостью. Так, господин Берге, редактор нескольких государственных газет, писал: «Не задавая вопросов о роли Паскевича в тех событиях, которые произошли в его время на Кавказе, мы можем сказать, что «легко было пожинать лавры того порядка, в котором пребывала страна после Ермолова, и того духа Екатерины и Суворова, которым была проникнута армия», – и так, по крайней мере, граф Дибич говорил генералу Сабанееву, которого встретил на линии, возвращаясь из Грузии в Россию. Ответ был очевиден: «Если бы было легко пожинать лавры в 1826–1827 годах, то почему Ермолов не сделал этого сам?!» Но Дибич не был сторонником Паскевича, и можно предположить, что он сам с радостью занял бы место Ермолова. Тот же автор пишет: «Война с Персией и Турцией закончилась для нас благополучно благодаря отличной дисциплине, привитой Ермоловым, а также благодаря выбранным им офицерам и чиновникам». Та же самая предвзятость видна и у других авторов. Здесь стоит опять процитировать Монтейта, важного свидетеля, сопровождавшего русскую армию в 1828–1829 годах. «Генерал Паскевич обладал инстинктивным знанием характера, и он полностью доверял тем, кого брал к себе на службу. Он был неутомим в своем внимании к гражданской администрации и положил конец злоупотреблениям, которые в течение долгого времени позорили Россию и мешали ей. Человек любого ранга и сословия мог беспрепятственно встретиться с ним; возможно, они приходили со своими переводчиками, и он судил всех по справедливости. Его потеря особенно остро ощущалась в Грузии, где он быстро и твердой рукой наводил порядок, и ему почти удалось наладить мирные отношения между кавказскими племенами и русским правительством, не вмешиваясь в их внутреннюю систему управления и использовав часть их войск в своей кампании – это была, по его мнению, единственная политика, которая могла привести к успеху». С этим, конечно, никогда не согласятся сторонники Ермолова, и, к сожалению, прав был Паскевич или нет, мы уже никогда не узнаем. Однако, зная об успехах Паскевича в завоевании доверия населения провинций по обе стороны границы, его успешном использовании отрядов местных воинов и о том, что в течение всего периода персидских и турецких войн северные племена оставались лояльными России, можно сделать следующий вывод: не всегда правы сторонники ермоловской школы, говорящие, что только силой оружия можно покорить горцев. Что касается характера Паскевича, то он наверняка во многом стал причиной неприязни к нему в некоторых кругах. Монтейт говорит, что «он был поспешен во внешнем проявлении своих эмоций, а иногда даже груб, что, видимо, было модно среди русских офицеров – вероятно, из-за стремления подражать эксцентричности Суворова. Однако в своих действиях он отличался трезвой решительностью в выполнении намеченных им планов. О нем говорят, что он редко изрекал мудрые вещи, но никогда не делал глупостей». Возвращаясь на минутку к Персидской и Турецкой кампаниям, заметим, что последняя точка в их оценке еще не поставлена. Принимая во внимание все обстоятельства дела – относительно малую численность русских войск, их удаленность от основной базы в России (ведь подкрепление, боеприпасы, продовольствие и все остальное в большом количестве доставлялись с европейской территории Российской империи), трудности театра военных действий, неспокойный и даже воинственный характер местного населения (и христиан, и мусульман) и, наконец, две эпидемии чумы, случившиеся в течение двух лет подряд, – следует признать, что ни талант (или даже гений) полководца, ни мужество и стойкость войск не могли бы заставить капитулировать два великих мусульманских государства, если бы эти государства не были ослаблены внутренними распрями. Теперь персидская армия располагала отличным «пушечным мясом» в виде татар в Азербайджане, горцев Керманшаха и многих других. Однако у нее не было ничего остального, что делает армию успешной на поле сражения. Некоторые регулярные отряды персидской армии были подготовлены французскими и английскими офицерами. Артиллерия была усилена британскими пушками и артиллеристами. Однако, как ни странно, попытка привлечь европейскую дисциплину в персидскую армию не только провалилась, но и привела к обратному результату. Остальная армия – плохо оплачиваемая, не приученная к дисциплине, принадлежащая полунезависимым ханствам – не желала оставаться на службе более чем пару месяцев подряд. С приближением зимы солдаты ожидали, что их распустят по домам, а когда этого не происходило, они просто бежали. Солдаты были достаточно храбры, но офицеры были на порядок хуже русских, и, хотя Аббас-Мирза не раз проявлял качества отличного руководителя, сама стратегия войны была выбрана неправильно. Что касается турецкой армии, там существовали те же недостатки, к тому же курды, аджары и другие племена не проявили всех своих боевых качеств. Сказалась и нелояльность нескольких крупных феодалов к государству, а достойной замены им и их хорошо обученным войскам не было, к тому же эта «замена» была скорее склонна перейти на сторону врага, чем служить ничего не сделавшему для них правительству. 11 января 1829 года Паскевич писал императору, что паши Карса и Баязета, находясь в его лагере на положении пленных, просили разрешения выступить против Турции в грядущей кампании, в это же время Мустафа, который был вторым по значимости в турецкой армии до взятия Ахалциха, обещал прийти на помощь при первой же возможности. Но помимо всего прочего была еще одна причина слабости турецкой армии – янычары были уничтожены (1826 год), а вновь образованные обряды регулярной пехоты еще не могли достойно заменить их. Так, со всеми этими поправками и выводами, кампания 1826–1829 годов должна навсегда остаться в анналах военной истории; и никакие замечания никоим образом не могут затмить славу Паскевича и его армии. Часть вторая
МЮРИДСКАЯ ВОЙНА

Date: 2015-10-19; view: 235; Нарушение авторских прав