Annotation 18 page

Барятинский назначен наместником и главнокомандующим. – Милютин – его начальник штаба. – План их действий. – Кампании 1857–1859 годов. – Заняты ущелья Акух, Салатау и Аргун. – В Буртунае и на Аргуне построены крепости. – Поход Вревского с лезгинской линии. – Его смерть. – Восстание в Назрани. – Неудачные действия Шамиля. – Его поражение от Мищенко. – 1859 год. – Взятие Ведена. – Поход трех армий. – Бегство Шамиля. – Гуниб. – Конец С подписанием Парижского мира Россия опять могла направить все свои силы и энергию на покорение Кавказа. Только что закончившаяся война раскрыла ей глаза на опасность, связанную с существованием у самых ее границ враждебного государства. Она решила раз и навсегда положить конец этому невыносимому положению. Князь Барятинский был назначен главнокомандующим и наместником на Кавказе (22 июля 1856 года), а Милютин – начальником штаба. Впервые был выработан четкий и осуществимый план совместных операций, результат которых впоследствии превзошел самые смелые ожидания. Дело в том, что даже они не представили себе, насколько улучшилось положение России в Дагестане и Чечне за относительно короткий спокойный период этой войны. Это улучшение было результатом двух факторов: во-первых, благодаря строительству крепостей, ремонту дорог, вырубке лесных массивов. Конечно, все это они прекрасно знали. Однако главной причиной улучшения положения русских было постепенное ослабление власти Шамиля и влияния его идей. Но пока еще все это предстояло понять и оценить. Как мы знаем, Вельяминов сравнивал Кавказ с крепостью, взять которую надо после длительной осады. Но ни он, ни его преемники не сумели следовать этой заповеди. Ближе всех к этому подошел князь Воронцов. Он не вышел за рамки обычной блокады, однако она одна не могла покорить целую страну, производящую практически все необходимое для жизни, хотя могла подготовить почву для будущего триумфа завоевателей. Дело в том, что победа на поле боя была глотком свежего воздуха для дела мюридов. Длительный период даже относительного затишья, не отмеченный победами, отсутствие серьезных ударов по врагу сами по себе были достаточны, чтобы склонить чашу весов в пользу России – благодаря их деморализующему влиянию на недисциплинированные отряды Шамиля. Князь Барятинский, который прибыл в Петровск из России в середине октября 1856 года, потратил свои первые усилия на то, чтобы как можно точнее определить точки приложения своих сил, и одновременно вместе с Милютиным разработал диспозицию и направление нанесения решающих ударов. До сих пор не существовало подобного разделения власти и ответственности. Воюющие армии зависели от решений командиров, которые зачастую располагались далеко от поля боя. Так, важнейший левый фланг северной армии был в ведении генерала, находившегося в Ставрополе. Первейшей задачей Барятинского было разделить все войска на Кавказе на пять отдельных армий под руководством командиров, наделенных всей полнотой власти и подчиненных непосредственно ему. Из этих пяти армий только три занимались Восточным Кавказом, а именно – армия левого фланга (Чечня), Каспийская, включавшая все войска Дагестана, и лезгинская линия у юго-восточных предгорий главного хребта. Из этих трех баз три отдельные колонны должны были выдвинуться в самое сердце Дагестана. Первые две должны были соединиться на северо-востоке Чечни и пройти вперед для встречи с третьей колонной в долине Анди-Койсу. Однако впоследствии план был несколько изменен благодаря неожиданным успехам Евдокимова, которые увеличили важность его руководства войсками и позволили ему действовать самостоятельно еще некоторое время. В соответствии с планом кампании 1857 год должен был стать годом окончательного завоевания нижней Чечни армией левого фланга (Евдокимов), Салатау и части Ауха дагестанскими войсками под командованием князя Орбелиани. Одновременно барон Вревский из лезгинской линии перешел через главный хребет и устремился в необжитую территорию Дидо^[137]. На всех этих направлениях были проложены или отремонтированы дороги, а при необходимости – вырублены просеки в лесу. Однако самым важным шагом вперед было взятие Буртуная и размещение там штаб-квартиры Дагестанского пехотного полка. В ходе этой операции 24 июня Орбелиани разбил врага при Евгеньевской, нанеся ей серьезные потери – более 400 убитыми, включая двух наибов. К середине ноября был построен новый форт в Буртунае. Там разместился гарнизон из 4 батальонов, а через лес была прорублена широкая просека к Дилыму. В 1858 году Барятинский, воодушевленный Евдокимовым, понял, что пришло время нанести врагу решающий удар, заняв долины и ущелья в верховье Аргуна. Это не только лишало Шамиля его последнего бастиона, но сразу же отрезало бы его от всего Кавказа к западу от Шаро-Аргуна. Таким образом, территория, находившаяся фактически под его контролем, сократилась до части Северного Дагестана и прилегающих территорий Анди и Ичкерии, ингушей и других чеченских племен к западу от Аргуна, зажатых между этой рекой и Тереком. У этих племен оставался только один шанс покориться русским. Положение Шамиля становилось все более безнадежным, а его окончательное поражение – делом нескольких месяцев. Однако от этого задача не становилась легче. Шамиль потерял в боях много людей, в том числе своих верных командиров, которые либо были убиты, либо перешли на сторону врага. Целые районы, уставшие от войны, с радостью подчинялись русским, как только увидели, что они в состоянии защитить их от гнева фанатиков мюридов. Но в Ведене у Шамиля была еще достаточно сильная армия, а покрытые лесом горы представляли для русских серьезную опасность. К тому же все еще преданное ему население обеспечивало армию Шамиля всем необходимым. К счастью для русских, именно это и подвело Шамиля. Без сомнения, Евдокимов был хорошо информирован о растущем недовольстве племен и учел это при планировании своей кампании. «Трехглазый» генерал был не только храбрым солдатом, но и мудрым руководителем, который тщательно планировал все, что потом блистательно воплощал в жизнь. Но если русская служба разведки в этот период времени работала отлично, то и у Шамиля было достаточно возможностей узнать, что происходит на важнейших линиях обороны, поскольку он постоянно контактировал с покоренными племенами. В результате было невозможно организовать против него секретную экспедицию. И на этот раз в Ведене скоро узнали, что начинается важная операция, однако благодаря предосторожностям, предпринятым Евдокимовым, Шамиль не смог точно определить направление удара. Он был твердо уверен, что главный удар должен был прийтись на укрепленный аул Ахтуры, в 30 верстах к востоку от Аргуна, за Шали. Только русский командир и его ближайшие подчиненные знали истинную цель, и этот секрет столь хорошо хранился, что две колонны, выдвинувшиеся из Бердикеля ночью 15 января, ничего не знали о пункте назначения. После ночного похода по столь глубокому снегу, что кавалерия должна была прокладывать путь для своих товарищей, они дошли до башни на правом берегу Аргуна напротив Воздвиженского и, войдя в ущелье, увидели третью колонну под командованием самого Евдокимова, которая двигалась параллельно им по левому берегу. Колонну при входе в ущелье встретил шквальный огонь отряда чеченцев, которые смело защищали свою позицию, пока вдруг не узнали о приближении колонн на противоположном берегу. Их удивление было столь велико, что они дрогнули и бежали. Таким образом, русские прошли пару верст, миновали точки слияния двух рукавов реки, Шаро-Аргун и Чанти-Аргун. Одна из двух колонн на правом берегу расположилась лагерем к востоку от Шаро-Аргуна, вторая, перейдя реку, захватила богатую деревню Дача-Барзой на возвышенности между двумя притоками. Основная колонна осталась на левом берегу Чанти-Аргуна. Евдокимов писал Барятинскому: «Ваше Превосходительство можете судить о трудностях, преодоленных нашими войсками, по тому факту, что колонна генерала Кемпферта за восемь часов прошла всего лишь 8 верст от Воздвиженского до конца ущелья». Проникнув в ущелье и заняв позиции по обеим сторонам реки, русские войска стали закрепляться на этой территории, начав с того, что сожгли дотла все аулы в пределах досягаемости. Известие о том, что «неприступное» Аргунское ущелье в руках русских, дошло до Воздвиженского и Грозного и вызвало там огромный интерес, так что даже женщины приходили в лагерь, и скоро, несмотря на сильный мороз, ущелье стало весьма оживленным местом. «Тысячи телег, принадлежащих «мирным» чеченцам, были реквизированы для перевозки леса, жители Воздвиженского поспешили начать скупать лес и продавать свои товары и все, что было нужно войскам; стали открываться магазины, лавчонки для торговли едой и напитками. Вообще стала развиваться розничная торговля. Словом, мрачное, дикое и неприступное ущелье за очень короткое время превратилось в оживленный рынок, бойкое место, где постоянно толпились продавцы и покупатели и где выстраивались длинные линии подвод с различными товарами». Шпионы сообщали, что, услышав о потере Аргунского ущелья, Шамиль расплакался, и это вполне возможно – это было начало конца, и он был слишком умен, чтобы не понимать этого. Тем более непонятно, почему он бездействовал в столь критический момент. Действительно, чеченцы, жившие на берегах Аргуна, были разочарованы в нем и готовы подчиниться русским, как только сочтут это безопасным для себя. Вполне возможно, что это обескуражило Шамиля, но с ним было еще много верных ему людей, в основном дагестанцев, и, если он хотел нанести решающий удар, чтобы сохранить контроль хотя бы за частью Чечни, он должен был это сделать именно сейчас, когда враг еще не окопался на нынешней позиции. И все же Шамиль практически ничего не сделал. Было несколько выстрелов, но не было предпринято ни одной серьезной атаки, а тем временем русские топоры работали день и ночь, и вековые деревья под мерными ударами солдат падали на горные склоны. Среди этих деревьев попадались настоящие гиганты высотой 80 метров и 10 метров в обхвате. Срубить эти деревья было чрезвычайно трудно, а убрать их – практически невозможно, поэтому их сжигали или взрывали прямо на месте. Постепенно к вершине Дарган-Дух была проложена просека шириной 1400 метров; с хребта, расположенного на высоте 1828 метров над уровнем моря на правом берегу Шаро-Аргуна, Веденское плато было видно русским как на ладони. В других направлениях также непрерывно шла работа по укреплению только что завоеванных позиций. Там тоже вырубались леса, строились мосты, прокладывались дороги, и было построено укрепление Аргунское. Оно было неприступно для ударов весьма слабой артиллерии Шамиля. Наконец, в середине апреля русский командир был удовлетворен достигнутым результатом и, оставив в крепости вполне достаточный гарнизон, уехал в Воздвиженское и Грозный, чтобы завершить подготовку к дальнейшему наступлению и дать войскам небольшой, но необходимый отдых после трудной зимней кампании. К концу июня все было готово, и 1 июля колонны снова вошли в Аргунское ущелье, но на этот раз леса были вырублены, через расщелины и реки переброшены мосты, проложены отличные дороги, и никто не мог бы помешать их маршу. За шесть месяцев ущелье радикально изменилось, и уже этого было довольно, чтобы внушить солдатам уверенность в своем командире и веру в будущий успех. За Чанти-Аргуном дорога шла между крутыми берегами, и ее пересекали сотни ручьев. К тому же дорога была завалена ветками лесных деревьев. Через эту трудную местность пролегала прямая тропа, ведущая к более открытому участку у Шатоя. Естественные преграды делали дорогу столь трудной, что перед лицом упорного врага движение вперед могло бы оказаться невозможным. Шпионы Евдокимова принесли известие, что враг расположился в лесу прямо напротив русского войска и занят земляными работами, в надежде довершить начатое природой и сделать дорогу абсолютно непроходимой. Однако русский генерал не принадлежал к той школе, для которой прямая атака является альфой и омегой военной стратегии. Замаскировав свои истинные намерения трехдневными маневрами на правом берегу Чанти-Аргуна, он внезапно обрушил ядро своей армии на другой берег реки и, взяв с небольшими потерями его возвышенности, называемые Мискин-Дух, спустился в овальную долину, где расположились аулы Малой Варанды, жители которых с радостью признали себя подданными России. Теперь надо было вновь перейти реку напротив деревни Зонах, построить там временные укрепления и превратить тропу, соединяющую это место с крепостью Аргунской, в проходимую для войск дорогу. В этот момент половина ущелья, ведущего в Шатой, была занята русскими, а вскоре аналогичный маневр должен был их сделать хозяевами всего ущелья. Перейдя еще раз на левый берег, русские осадили гребень между Малой и Большой Варандой. Опять нашлась работа топору, лопате, лому, а военное снаряжение пока использовалось только для охраны работающих от нападений противника. Работа была тяжелой, поскольку горы были крутыми и высокими, лес – густым, деревья – гигантских размеров. К тому же стояла изматывающая жара, которая так же, как мороз и снег, усугубляла тяжесть работ. Однако для опытной армии и такого военачальника все это не было преградой. К концу июля все работы были закончены, а 30 июля сын Шамиля Кази-Мухаммад покончил с собой, увидев, как русские войска переходят через хребет, выбивают оборонительный отряд от Большой Варанды и штурмуют высоты, отделяющие их от долины, где находятся поселения, известные под одним именем – Шатой. После этого сопротивления неприятель больше не оказывал. Русский авангард перешел Чанти-Аргун и занял верховье, где сегодня находится современный Шатой. Затем русские начали устанавливать прямое сообщение через крепость Зонах с крепостью Аргунской так, чтобы можно было контролировать оба берега Чанти-Аргуна вплоть до Шатоя. Мюриды сожгли все аулы, все еще находившиеся в их руках, заставляя жителей вступать в свои ряды, а вскоре после этого отошли к Ведену, оставив после себя лишь ненависть, и это играло на руку русским. Один за другим аулы по обеим сторонам Чанти-Аргуна объявляли себя подданными России. Их жители даже нападали на командиров армии Шамиля и вытесняли оставшихся мюридов со своей территории. Жители Этум-Калы, который стоит там, где Чанти-Аргун резко поворачивает на север, взяли в плен наиба Хамзада, убили его брата и направили срочное послание русским с призывом и просьбой о помощи. В общем, весь верхний Аргун пал без единого выстрела. Вместе с ним русские получили новую линию связи с Закавказьем, новый путь к Дагестану. До сих пор имя «трехглазого генерала» ассоциируется с завоеванием Аргунской долины, где с тех пор крепость Шамиля в Этум-Калы носила имя Евдокимовская. Врангель, сменивший Орбелиани, тем временем продвинулся на запад от Дагестана и занял часть Гумбета и остаток Ауха, в тот время как Вревский повторил свой прошлогодний поход и нанес такой удар по Дидо, что аул сдался без сопротивления. Вревский был смертельно ранен при штурме Китури, но дело было уже сделано, и его преемник князь Леван Меликов считал, что главным его противником является горный рельеф местности. Именно во время второй Аргунской экспедиции летом 1858 года Шамиль последний раз пошел в наступление. Жители Назрани находились под прямым контролем русского пристава; в награду за исключительную верность им был вручен Георгиевский крест. Но теперь, когда дело мюридов было практически проиграно, они восстали и, как это часто бывало в Закавказье, обвинили Россию во всех грехах. В ответ были отданы соответствующие приказы, что вызвало недовольство и протесты. К Шамилю были посланы гонцы с просьбой о помощи, в то время как в самой Назрани началось открытое восстание. Было убито несколько солдат и предпринята безуспешная попытка захватить крепость. Шамиль воспользовался возможностью, перешел Чанти-Аргун под огнем орудий Евдокимова и смело спустился на равнины. Однако 9 июля при Ачхое он потерпел поражение, понес потери и, не сумев добраться до Назрани обходными путями, отошел через Аргун. Тем временем Слепцовская на востоке и Владикавказ на западе в полдень услышали выстрелы из тревожных орудий Назрани, и к вечеру того же дня шесть сотен кавалерии, два батальона пехоты и шесть орудий были сосредоточены у осажденной крепости. Гарнизон получил подкрепление, и восстание было подавлено. Четыре основных зачинщика были повешены, а 40 детей взяты во Владикавказ в качестве заложников, чтобы гарантировать хорошее поведение их родителей. Там их держали в доме, больше напоминавшем тюрьму, – он был переполнен людьми и грязен. Естественно, когда после длительного отсутствия оставшиеся в живых вернулись на родину, их сердца были полны ненависти к своим мучителям. Шесть недель спустя Шамиль, все еще надеясь, что подобный отвлекающий маневр заставит русских отступить, совершил еще один бросок на Назрань во главе 4000 всадников, однако Евдокимов вовремя заметил его маневр; гарнизону опять было прислано подкрепление, а Шамиль и его отряд не сумели внезапно напасть на русских, спустившись с гор в долину Сунжи. Вместо этого он сам был атакован и полностью разбит полковником Мищенко. В тот же день Евдокимов штурмовал высоты Варанды и тем самым 30 июля захватил Шатой. Мюриды потеряли убитыми 370 человек, в то время как потери русских составили всего 15 человек убитыми и 24 – ранеными^[138]. Первая четверть 1859 года принесла русским успех – столь же огромный, сколь и неожиданный. Линии наступления смыкались, а подходы к мощным крепостям, стенами которых были горы, чьими рвами были крутые обрывы, – были близки к завершению. Летом должен был быть нанесен решающий удар. Все три колонны должны были выйти одновременно (но независимо друг от друга) в середине июля, однако главный удар должен был быть нанесен объединенными силами Врангеля и Евдокимова. Они должны были выйти из Буртуная через Гумбет, оставив Веден справа. В какой-то степени дорога должна была быть подготовлена зимними экспедициями против северной части оставшихся земель Шамиля, однако «трехглазый», случайно или намеренно, сделал то, чего не было в плане Барятинского. Продвигаясь осторожно от своей базы в Вознесенском, он с легкостью взял высоты Таузеня и прошел к Ведену. Действуя крайне осмотрительно, он постепенно завершил покорение этой территории и 1 апреля, после двухмесячной осады, взял Веден штурмом, понеся лишь незначительные потери. Шамиль, который действовал по соседству, отошел к югу – в это время был еще открыт более простой путь через Гумбет; а Евдокимов, которому благодарный император даровал титул графа, вместо того чтобы просто соединиться с Врангелем у Буртуная, имел честь возглавить основную атаку через Хорчхой и Андийские озера. В донесении князя Барятинского императору по случаю окончания войны дается следующее описание характера Евдокимова, методов его действий и причин, по которым данная операция закончилась успехом, а не провалом, как прошлая. Он пишет: «Евдокимов никогда не давал противнику возможности сражаться там, где он хотел, и там, где преимущество могло оказаться на стороне врага. Самые укрепленные позиции Шамиля и его отрядов почти без сопротивления сдавались в результате четко спланированных действий русских. В отличие от Ахульго, Салты, Гергебиля и Чоха, осады которых (даже безуспешные) стоили нам тысяч, взятие Ведена, где Шамиль собрал все необходимое для отчаянного сопротивления, стоило нам всего лишь 26 человек убитыми и ранеными… Три вещи – систематичность действий, умелое командование и вооружение войск винтовками – сократили наши потери на Кавказе до минимума, а это, в свою очередь, вместе с умело выбранной тактикой, определило наш успех. Горцев нельзя было напугать просто сражениями. Постоянные военные действия придали им такую уверенность, что несколько десятков человек без колебаний вступали в бой с колонной, состоявшей из нескольких батальонов, а стрельба их была настолько точной, что чаще наносила нам больший урон, чем наша – им. Сражение подразумевает некое равенство, и, пока они могли сражаться, они не думали о сдаче. Однако, когда раз за разом выяснялось, что они не могут выступить в бой с врагом, у них опускались руки. Потерпев поражение, они на следующий же день вновь собирали свои отряды. Окруженные и вынужденные распустить свои отряды, пока их долины сдавались без боя, они на следующий день приходили и объявляли о своем поражении. Власть Шамиля в большей степени была подорвана именно этими бессмысленными сборищами людей, которые были вынуждены расходиться по домам, даже не оказывая серьезного сопротивления. Эти последние три года, несмотря на постоянные военные кампании и покорение местного населения, были отмечены самыми малыми потерями среди солдат Вашего Величества за всю войну». Моральное значение падения Ведена было даже значительнее, чем чисто военное. Последние приготовления к летней кампании были завершены только в первую декаду июля; до этого боев практически не было. Однако к этому времени завоеватели уже добились значительного прогресса. Дело в том, что одна за другой, убежденные в способности России защитить их, оставшиеся чеченские общины объявляли о признании себя вассалами России. Их, смотря по обстоятельствам, либо оставляли дома, либо депортировали в северные равнины. Таким образом, Чарбелой, Ичкерия и верхняя часть Ауха – ранее заселенные самыми дикими и неуправляемыми племенами – откололись от Шамиля. На дальнем юге авары, жившие в Анцухе и некоторых других районах на северных склонах Главного хребта, тоже сдались. Многие наиболее влиятельные наибы Шамиля сдались вместе с народами, которыми они правили. Даниель, султан Элису, готовил свое второе предательство, на этот раз в пользу России; и даже Кибит-Магома, кади Тилитля, понял полную бессмысленность дальнейшего сопротивления. 14 июля князь Барятинский соединился с Евдокимовым в лагере за Веденом, и началось решающее наступление. Три колонны состояли из 38 батальонов, 7 эскадронов, 40 сотен и 48 орудий – в общей сложности около 40 000 человек. Шамиль, правда, тоже не бездействовал. Его поведение в этот критический момент вызывало восхищение даже его врагов. Быстрые и многочисленные успехи русских, предательство своих людей, потеря целых провинций, масштабность готовящейся против него операции и тот факт, что во главе русских стоял человек, обладающий волей и силой, чтобы победить его, – все это, должно быть, убедило его, что конец его близок! Но, как всегда в дни испытаний, его дух не был сломлен, равно как и его мужество. Он сделал все, чтобы избежать краха. Вытесненный с покрытых лесом гор Чечни, его пристанища с 1839 года, он вновь вернулся на голые возвышенные плато родного Дагестана и с удвоенной энергией стал готовить оборону. Заняв позицию в Ичкалы, он укрепил это место и другие к северу от Анди-Койсу и приготовился защищать проход через эту реку от колонн Евдокимова и Врангеля, призвав под ружье всех своих командиров. Но все было напрасно. Евдокимов поднялся на хребет Анди и успешно встал лагерем у маленького озера Яниам, большого озера Эссенам и еще у одного маленького озера Арджиам, на склоне, выходящем на Ботлих. Не успели русские штыки засверкать над долиной Анди-Койсу, как произошло непредвиденное. Те из жителей Чаберлоя, которых Шамиль переселил в Аварию, прислали к Барятинскому своих представителей с просьбой разрешить им вернуться домой под защиту русских, обещая безусловную верность. 25 июля они благополучно перешли реку под охраной смешанного русского отряда и своих собственных соплеменников, уже служивших у русских в отрядах милиции. На следующий день то же самое повторилось с высланными из Анди, на этот раз под самым носом у ни на что не способного сына Шамиля Кази-Мухаммада, который, услышав, что Врангель переправился через реку на востоке и угрожал его линии отступления, покинул Ичкалы, где теперь были новые укрепления и орудия, а также лагерь на левом берегу реки у Кончидатля. Не нанеся по врагу ни единого удара, он отошел к Карате, оставив Аварию открытой врагу. Авангард колонны Врангеля дошел до Анди-Койсу 15 июля и занял проход между Чинкатом и Игалы. Перейдя через реку, он пробился (сопротивление, правда, было не очень упорным) к высотам Ахкента 22-го числа, и, как только укрепился там, вся Авария и Койзубу, где русских не было вообще, за исключением пленных и дезертиров, сдались русским без ропота. На востоке вспомогательная колонна, выйдя 14 июля из Шуры, взяла башню Бурундук-Кале и окопалась на правом берегу Авар-Койсу между Ирганаем и Цириани. Наконец, Леван Меликов после непродолжительных боев добился сдачи жителей Дидо, а 5 августа, несмотря на то что ему приходилось преодолевать серьезнейшие естественные препятствия, соединился в Ботлихе с Барятинским. Теперь все три армии были вместе, и сопротивление было полностью подавлено. 24 июля добровольно сдалась Улу-Кала, и в тот же день был взят Чох. 28-го Кибит-Магома появился в Голотле и сам провел русский авангард под командованием генерала Ракуся к своей родной крепости Тилитль, после чего все общины верхней Авар-Койсу поспешно признали себя подданными России. 7 августа султан Даниель, который уже сдал Ириб и другие свои крепости, приехал к лагерю Барятинского в Ботлихе, чтобы получить прощение. Тем временем Шамиль, увидев, что все потеряно, что власть уплывает из его рук, что отряды тают, как весенний снег на вершинах его родных гор, бежал из Караты со своими женами и детьми в сопровождении лишь небольшого отряда самых преданных своих приверженцев и обходным путем добрался до своего последнего убежища – Гуниба. По дороге, как будто чтобы подчеркнуть его отчаянное положение, обоз с вещами и драгоценностями имама (когда-то всемогущего, а теперь – бездомного беглеца) был атакован и частично разграблен женщинами из Ахваха, аула, известного своими грубыми и дикими обычаями. Еще раз на беглецов напали возле Руджи, после чего у них не осталось практически ничего. Говорят, что это нападение было совершено по наущению Кибит-Магомы. Тем не менее жители Гуниба были все еще верны Шамилю, и с ними и собственным маленьким отрядом (всего 400 человек) неутомимый Шамиль принялся за работу, чтобы сделать эту горную крепость неприступной. Но, помня прошлое, он с горечью продекламировал слова арабского поэта: «И у меня были братья, на которых я смотрел, как на ножны своего кинжала: увы! Они стали моими врагами. Я считал их острыми стрелами, и таковыми они были, но эти стрелы пронзили мое сердце». 9 августа прибыл Врангель, и началась осада. На следующий день князь Барятинский с Евдокимовым и его штабом в сопровождении небольшого отряда русской и местной кавалерии выехали из Ботлиха с инспекцией покоренной территории. Перейдя реку возле Чоха, где ему представили вдову Хаджи-Мурата, он посетил Итали, Сагритль, Чинкат и Ашилту. Проведя ночь 18-го в этом ауле, он отправился верхом в Унцукуль и Гимры. Там он отделился от своей русской группы сопровождения, и столь были велики перемены последних дней, что он продолжил свой путь лишь в сопровождении своих штабных офицеров и нескольких горцев из Койзубу и Аварии. Спустившись с высот Ахкента, 14 августа он был в Танусе, 15-го – в Хунзахе, где подтвердил восстановление Аварского ханства. Два дня спустя он встретил Кибит-Магому в Голотле и, милостиво приняв его приглашение, поехал вместе с ним в Тилитль, где отобедал в его доме. В ту ночь он остановился у подножия горы Седло (или Чемодан), соединился с Врангелем в его лагере на высотах Кегхер, оттуда открывался вид на Гуниб. Везде он встречал не только клятвы верности, но и сердечный и даже восторженный прием. Представление о последнем пристанище Шамиля можно получить из следующего описания. Перпендикулярные укрепления, венчавшие скальные стены, возвышались с каждой стороны на высоту от 900 до 1500 метров. Западная верхняя точка возвышалась над уровнем моря на 2350 метров. Внутри этих стен в земле были сделаны углубления, а центральный гребень спускался от самой высокой точки. Полностью отгороженный от хаотично возвышавшихся гор, хорошо обеспеченный питьевой водой, имеющий возможность выращивать овес, ячмень и другие культуры, Гуниб в дни, когда еще не существовало дальнобойных орудий, был естественной крепостью, которой не хватало лишь хорошего гарнизона, чтобы стать неприступной. Однако по зрелом размышлении становилась очевидной полная безнадежность попытки Шамиля защитить его силами всего лишь четырехсот человек. Кстати, его штурмовали одновременно несколько рот и даже батальонов в десяти местах, и вполне достаточно лишь упомянуть, что на каждую штурмующую колонну приходилось всего лишь 40 защитников, если бы они были сосредоточены в одном месте. А они были рассредоточены по всему периметру в 20 верст маленькими группами, причем каждая была изолирована от других. С 40 000 защитниками Гуниб мог бы быть неприступным; с четырьмястами – успешная оборона была исключена. По крайней мере одной из колонн удалось бы взять эту крепость, и тогда все защитники должны были собраться в одной точке, оголив остальные позиции. Палатка Шамиля стояла посередине плато лицом к узкой стороне горы, выходящей на Кара-Койсу, и, когда Барятинский въехал на плато, он, должно быть, видел движение в русском лагере и восторженные крики солдат, приветствующих своего любимого командира. Без сомнения, его одолевали мрачные и горькие мысли. 30 лет прошло с тех пор, как, горя религиозным фанатизмом и любовью к свободе, он вместе с Кази-Муллой поднял знамя священной войны. Все это время он оставался верным своему делу и самому себе. При жизни первого имама он служил ему с редкой преданностью и только чудом не разделил его судьбу. Во время короткого правления Хамзада он также демонстрировал редкую верность, хотя и сам мог бы претендовать на то, чтобы стать преемником первого имама. Глава правоверных с 1834 года, он достиг потрясающего успеха, и это было в основном его личной заслугой. Теперь, после трех десятилетий борьбы против колоссальной мощи России, он оказался перед лицом окончательного поражения и винил в этом самого себя. С этим выводом не может не согласиться беспристрастный историк: его собственная жестокость во многом спровоцировала падение, но главные причины неудачи находились вне его контроля. Мы знаем, что мюридизм начался как движение, нацеленное на религиозную реформу, основанную на мистических идеях тариката. Но мистицизм хорош только для отдельных людей и не может принять форму веры или управлять судьбой стран. По мере распространения движения его лидеры скоро увидели, что для массы сторонников они должны подогнать свое учение под основы шариата. А с того момента, когда они поставили перед собой цель – политическую независимость, светский элемент стал неизбежно преобладать над духовным, и закон Мухаммеда стал инструментом земных устремлений и амбиций. Это был естественный процесс, и русские авторы не правы, когда обвиняют лидера мюридов в лицемерии или когда отрицают наличие патриотизма у горцев лишь на том основании, что у них он был ограничен узкими рамками общин, на которые с незапамятных времен было разделено их общество. Шамиль потерпел поражение, потому что победить было просто невозможно. С самого начала он должен был сражаться не только против России, но и против гораздо более серьезного врага – внутренней междоусобицы. В силу обстоятельств он не мог победить ни одного врага, ни другого. Если бы весь Кавказ был населен одним народом, то под руководством такого лидера он, безусловно, выстоял бы против любой внешней силы. Как бы то ни было, частичный успех, который сопутствовал усилиям Шамиля по объединению Кавказа, был достигнут благодаря тому факту, что он все время вел героическую борьбу за независимость: ничто более не могло бы примирить гордых горцев с таким деспотизмом. И все же в конце, по иронии судьбы, только Россия получила выгоды от всех его усилий и борьбы. И сам Шамиль первым понял это, когда был в ссылке в Калуге. Он признал, что жестоко насаждаемые им административные меры облегчили русским завоевателям поддержание мира в регионе, который они с таким трудом завоевали. Однако он до некоторой степени приучил племена к дисциплине, научил их сражаться вместе за общее дело, несмотря на явную враждебность друг к другу. Получается, как это ни парадоксально, что мюридизм был не врагом, а инструментом русского господства. Бессмысленно задаваться вопросом, до какой степени личные амбиции руководили действиями Шамиля. Его основной целью было достижение национальной независимости, и единственное, при помощи чего можно было достичь этой цели, – это объединение всех племен на основе слепого следования законам шариата и подчинения его приказам. Для этого он не щадил усилий, не упускал ни единой возможности, не останавливался ни перед чем – даже перед самыми жестокими мерами. Он достиг значительного успеха, но больше внешнего, чем реального, потому что даже в зените своей славы и власти, когда на поле боя были одержаны блестящие победы, элементы раздора все равно присутствовали, скрытые под внешним спокойствием. Чтобы сохранить свою власть, он должен был действовать с безжалостной жестокостью, и апологет свободы, как водится, стал самым деспотичным из тиранов. Даже это могло бы сойти ему с рук, если бы он сосредоточил всю власть в своих руках, но он делегировал значительную ее часть сыну, Кази-Мухаммаду, своим любимым наибам и ближайшему окружению. Все эти люди злоупотребляли этой властью, а необузданные горцы стерпеть этого не могли. Добавьте к этому напряжение долгой войны – не было ни аула, ни дома, где бы не потеряли отца, брата, мужа или сына. Были уничтожены целые семьи, сожжены целые деревни, целые общины – поля стояли неубранными, виноградники – неухоженными, а фруктовые сады погибали без заботливых человеческих рук. И все это в Дагестане, на родине Шамиля, где его правление, по крайней мере, не оспаривалось никем. В долинах Чечни дело обстояло еще хуже, потому что этот несчастный народ подвергался гонениям и со стороны врагов, и со стороны друзей. Если же мы примем во внимание результаты жестокости Шамиля, кровной вражды и огромных денег, которые Россия тратила на поддержку своих местных пособников-добровольцев, проводников, легкой кавалерии, шпионов и предателей, – то мы с легкостью поймем, что дело Шамиля с самого начала не имело перспективы. И не стоит удивляться, что в течение 30 лет войны и внутренней тирании мюридизм, сначала потеряв свое религиозное влияние, растерял и свою политическую привлекательность. И в Чечне, и в Дагестане мужчины и женщины были доведены до отчаяния нищетой и репрессиями и в конце концов с радостью сбросили с себя груз мюридизма и склонили голову перед русским игом. Стоя на скалистом выступе Гуниба в тот августовский день, Шамиль знал, что пришел конец, что на этот раз спасения не будет. Однако его гордый дух не мог смириться с мыслью о добровольной сдаче, и он приготовился защищаться до конца и умереть с саблей в руке. Но этому не суждено было случиться. Накануне дня рождения императора, 25 августа, Барятинский завершил подготовительные мероприятия и отдал приказ о наступлении. Рано утром под покровом тумана отважные батальоны со всех сторон двинулись на штурм горы и соединились на верхнем плато. Шамиль отошел в аул. В одном месте сотня мюридов, окруженных торжествующими русскими, сражались как герои и погибли до последнего человека. В другом месте горстка храбрецов попыталась остановить натиск Апшеронского полка – все они были убиты. С ними погибли 300 женщин, которые сражались не менее яростно, чем их мужья и братья. Пришел конец. Барятинский, стремясь взять Шамиля живым, отдал приказ всеми силами добиться капитуляции врага. Вероятно, если бы Шамиль был один, он бы сражался с врагами до конца и погиб бы, как Кази-Мулла в Гимрах. Но с ним были его жены и дети и несколько преданных ему жителей аула. Он знал, что, если начнется настоящий штурм, все они погибнут. И он наконец сдался. Он выслал вперед двух своих товарищей, чтобы обговорить условия сдачи. Естественно, русские потребовали безусловной капитуляции. Затем полковник Лазарев, который лично знал Шамиля, прошел в аул и, пообещав сохранить жизнь ему самому и его женам, убедил его сдаться. Обуреваемый самыми противоречивыми чувствами, Шамиль сел на коня, но проехал совсем немного, когда русские солдаты стали насмехаться над ним. Шамиль натянул поводья и хотел вернуться в аул; но ловкий и жилистый Лазарев рванулся вперед и заставил его вернуться, весьма вовремя заметив, что смех – это знак уважения к нему. В сопровождении 50 мюридов Шамиль направился к лесу, где его уже ждал Барятинский. Шамиль спешился и подошел к победителю, сидевшему на камне. Барятинский обратился к нему по имени и сказал, что лично гарантирует безопасность Шамилю и его семье. Однако, так как Шамиль сам отказался от предложенных ему условий, теперь все зависело от воли императора. Суровый имам молча склонил голову, и его увели. На следующий день его увезли в Шуру, а оттуда – в Россию, где позже к нему присоединилась и его семья^[139]. Приложение

I

ПЕСНЬ НА СМЕРТЬ ХОЧБАРА^[140]

Гонец прибыл от Авар-хана, чтобы пригласить Хочбара в Гедатль[141]. «Я поеду в Хунзах, о моя мать». «Нет, мой сын. Пролитая кровь помнится долго, ханы – да пусть они исчезнут с лица земли – заманивают людей в ловушку». «Нет, я все же поеду. Иначе они решат, что я боюсь их, а презренный Нутцал назовет меня трусом». И Хочбар отправился в Хунзах, гоня перед собой быка, подарок хану. С собой он вез кольцо в подарок его жене. «Приветствую тебя, Нутцал из Аварии». «Приветствую тебя, Хочбар из Гедатля. Наконец-то ты пришел, волк, пожирающий овец. Вот ты и здесь, враг всех аваров». Пока они беседовали, глашатай громко закричал: «Пусть тот, у кого есть повозка, привезет из леса, что над аулом, сосновых дров. Тот, у кого нет повозки, пусть даст ему своего осла; тот же, у кого нет ни осла, ни арбы, пусть принесет дрова на собственной спине! Наш враг Хочбар попал в наши руки. Сделаем же костер и сожжем его!» Глашатай умолк, и 6 человек набросились на Хочбара и связали его. На пологом склоне горы они развели такое пламя, что даже скала раскалилась докрасна. Они подвели Хочбара к костру; туда же они привели его храброго коня. Они закололи коня своими саблями, надвое разломали острую сабли Хочбара и бросили ее в костер – герой даже глазом не моргнул. «Иди сюда, Хочбар. Спой нам что-нибудь; говорят, ты большой мастер петь. Сыграй нам что-нибудь на дутаре – говорят, ты хорошо играешь». «Я действительно хорошо пою, но вы заткнули мне рот; я хорошо играю, но вы связали мне руки». Молодые люди закричали, что Хочбара следует развязать, но старейшины сказали: «Волк всегда останется волком». Но молодые люди настаивали, и героя развязали. «Теперь слушайте меня, люди Хунзаха. Я спою вам песню, а ты, хан, не перебивай меня. (Он поет под дутар.) Разве не я влезал в твое окно и уносил шелковые шаровары твоей жены? Разве не я снимал серебряные браслеты с белых рук твоих любезных сестер? Разве не я перерезал горло твоему любимому быку? Там, наверху, – пастбища. Кто увел твоих овец? А вдовы? Кто убил их мужей? Вокруг я вижу много сирот. Кто сделал их сиротами? Невозможно подсчитать, сколько врагов пало от моей руки на полях и в лесах. Я уничтожил более трети мужчин твоего племени. Вот дела, достойные славы. Но заманить человека обманом и убить его – что мы скажем на это?» Пока Хочбар играл и пел, двое маленьких сыновей хана подошли и устроились у его ног. Внезапно он схватил обоих и прыгнул прямо в пламя. «Что вы кричите, щенки Нутцала? Разве я не сгорю вместе с вами? Что вы пищите? Разве я тоже не люблю дневной свет? Мой храбрый конь так часто топтал бегущих аваров! Увы! А мое острое копье, которое пронзило стольких воинов Нутцала! Увы! Не рыдай, моя мать, – твой сын умер не напрасно. Пусть не печалятся мои сестры – я умираю славной смертью». До ночи торжественно били барабаны – Хочбар из Гедатля погиб! И всю ночь не смолкали стенания и рыдания – ведь он унес с собой аварских царевичей! Без сомнения, смерть Хочбара – событие вполне историческое, и дата его известна. Однако обстоятельства его смерти не вполне ясны. Упоминание о сосновом лесу вблизи Хунзаха вызывает серьезные сомнения, ведь вокруг этого селения нет ни деревца, да и раньше их там не было. Отличительная особенность этой местности – это абсолютное отсутствие всякой растительности. В целом же эта песня характерна для местной культуры – в ней говорится о гордости и мужестве Хочбара, о его стоической твердости, с которой он перенес гибель любимого коня. Высокая же нота его посмертной песни изобилует оскорблениями, основанными на фактах, но сильно преувеличенных. Все это должно было вызвать восхищение горцев, а в сцене гибели Хочбара энтузиазм слушателей не знал границ. Нетрудно себе представить Хаджи-Мурата в сходной ситуации – он бы вел себя точно так же. II

Неизвестно, что пели в подобных случаях Хаджи-Мурат и его товарищи, но следующая «Песнь на смерть Хамзада» рисует нам живописную картину и является интересным образцом чеченской поэзии.
«Белый ястреб настигает добычу и хватает ее своими острыми когтями. Он хватает ее – и погружает клюв в ее кровь. Быстрая пантера настигает добычу и раздирает ее своими мощными лапами. Смелый Хамзад вместе с храбрыми всадниками из Гиха переходит на левый берег Терека и оставляет реку далеко позади себя. Смелый Хамзад перешел Терек и углубился в Ногайские степи. Он и его товарищи захватили табун белых лошадей и вновь перешли Терек, гоня лошадей перед собой. На заре он погнал табун в заросший густым кустарником Ширван, на гору черкесов. К полудню возникла опасность, а воины уже устали. Они остановились у Ширван-Кулы и спрятали свою добычу в зарослях. Спрятав добычу и своих товарищей в лесу, Хамзад поднялся на высокий курган и посмотрел, не приближаются ли русские. Он видит многочисленный отряд там, где он недавно перешел Терек. Со скоростью облака, гонимого ветром, отряд приближается к месту, где затаились люди Хамзада. Увидев это, он спустился с кургана и сказал своим товарищам: «Они преследуют нас. Они быстры, как ветер. Не бойтесь, мы будем биться, как голодные львы». И еще он сказал им: «Мы зарежем коней и скот и сделаем заграждение из их трупов. Так мы сможем защититься». Его товарищи с радостью согласились. Они перерезали горло лошадям, убили скот и соорудили из их трупов забор. И снова заговорил Хамзад: «Наиб Гиха, Ахверды-Магома, без сомнения, стоит на вершине. Когда он услышит шум боя, он бросится нам на помощь, как птица». Но это он сказал, лишь чтобы подбодрить своих товарищей. Хамзад со своими бойцами спрятался за кровавым укреплением и приказал наблюдать за врагом. И вот появляется всадник – князь Кагхерман – и кричит: «Чьи вы люди?» Часовой не отвечает, но передает вопрос Хамзаду. «Князь Кагхерман хочет знать, чьи мы люди». Храбрый Хамзад вышел из-за укрытия и подошел к всаднику. «Что ты хочешь от нас?» – «Знать, чьи вы люди». Хамзад засмеялся. «Мы не знаем никаких господ и не хотим знать. Мы разбойники из Гиха и пришли за добычей». – «А ты, случайно, не Хамзад?» – «Да, я Хамзад». «Жаль, Хамзад, что ты пришел сюда. Мы окружили тебя. Ты сможешь спастись, если только вдруг превратишься в птицу. Русский командир послал меня: он сохранит тебе жизнь, если ты сдашься без боя». На это Хамзад ответил: «Я пришел сюда, чтобы отомстить. Если я сдамся, все люди Гиха будут смеяться надо мной и презирать меня. Как усталый и голодный волк стремится в лес, как измученный конь спешит на свежее пастбище, так и мои товарищи стремятся схватиться с вами в смертной схватке. И я не боюсь тебя, Кагхерман. Я смеюсь над тобой и твоей силой – ведь нам помогает всемогущий Аллах». И еще он сказал: «Мы когда-то жаждали золота и наживы, но сегодня для нас нет ничего более драгоценного, чем черный порох. Сегодня золото – не деньги, сегодня лишь острая сабля – наше золото». Кагхерман вернулся к своему командиру и сказал, что Хамзад отказался сдаться. А Хамзад вернулся к своим товарищам и стал говорить с ними. Затем подошел русский отряд, и начался обстрел. Хамзад и его товарищи отстреливались. От выстрелов в воздухе повис густой дым, и Хамзад сказал: «Будь проклят этот день. Так жарко, а мы можем спрятаться лишь в тени своих сабель». И еще он сказал: «Какой густой дым! Как темно! Только наши ружья блестят в темноте. Гурии смотрят на нас с небес и думают, чьими они станут. Та, которая упадет на самого храброго из нас, будет гордиться этим; та же, что упадет на менее храброго, вспыхнет от стыда и уйдет от него. И пусть у того, кто сегодня струсит, почернеет лицо, когда он предстанет перед Аллахом». Но в душе Хамзад знал, что смерть уже близка. У него не было надежды на спасение. Высоко в небе он увидел птиц и крикнул им: «О птицы небесные! Передайте наше последнее приветствие наибу Гиха Ахверды-Магоме. А еще передайте наш привет красавицам и скажите, что мы грудью встретили русские пули. Мы хотели бы найти свое последнее пристанище в Гихе, чтобы все люди скорбели по нас, но Аллах не даровал нам этой милости. Над нами раздастся не рыдание наших любимых, а лишь вой голодных волков. Вокруг нас соберутся не наши родные, а лишь стая шакалов. И еще скажите им, что мы погибли с саблями в руках на земле гяуров. Вороны выклевали наши глаза, а волки сгрызли нашу плоть». Русский переводчик говорит нам, что он не раз видел слезы на глазах чеченцев, слушавших эту песню о Хамзаде, который был разбойником из одного аула на Тереке. В годы зарождения мюридизма он бежал в горы и во главе небольшого отряда нередко доставлял серьезные неприятности казачьей линии. Благодаря его мужеству и отличному знанию местности его набеги почти всегда были удачными. Вот еще одна чеченская песня на смерть героя.
Земля высохнет на моей могиле,
О моя мать.
И ты забудешь обо мне.
Надо мной будет колоситься трава,
О мой отец.
И ты не пожалеешь обо мне.
Когда слезы перестанут заволакивать твой взор,
О моя сестра,
Ты не будешь горевать обо мне.
Но ты, мой старший брат, ты никогда не забудешь,
Что я не отомщен.
И ты, мой младший брат, всегда будешь горевать обо мне,
Ведь ты ляжешь рядом со мной.

Стоит отметить, что в этой песне выражена твердая уверенность в том, что брат отомстит за погибшего. III

Date: 2015-10-19; view: 239; Нарушение авторских прав