Пенджицаль 2 page

– Когда ты познакомилась с ним на том званом вечере, тебе уже было известно, что его брак распался, что он развелся?

– Да.

– И ты кинулась к нему с криком «Наконец‑то!», бросилась к нему на шею?

– Нет.

– Но ты по‑прежнему была уверена, что он твой суженый?

– Да.

– И он, по‑видимому, тоже так думал?

– Возможно.

– Повезло тебе, Лора.

– В чем? В том, что я вышла замуж за Алека?

– Да. Хотя я, главным образом, завидую твоей уверенности.

– А тебе уверенность не свойственна?

– Не очень, – покачал головой Иван. – Поэтому я до сих пор живу один. Доступный, желанный холостяк, хорошая партия. Во всяком случае, мне так нравится думать.

– Мне кажется, ты вполне подходящая партия, – сказала Лора. – Не понимаю, почему ты до сих пор не женат.

– Это долгая история.

– Ты был помолвлен. Алек мне говорил.

– Если я начну рассказывать про себя, мы проторчим тут до ночи.

– Тебе неприятно об этом говорить?

– Да, пожалуй, нет. Просто это была ошибка. Только беда в том, что понял я это слишком поздно, когда уже почти ничего нельзя было изменить.

– Как ее звали?

– Это важно?

– Я же ответила на все твои вопросы. Теперь твоя очередь отвечать на мои.

– Ладно. Ее звали Джун. И жила она в самом сердце Котсуолдса,[34]в красивом каменном доме со сводчатыми окнами. Там были конюшни с красивыми лошадьми, на которых она ездила на охоту. И сад с голубым бассейном в форме почки, теннисный корт с твердым покрытием, множество статуй, причудливо постриженные кусты. Мы обручились. По этому случаю было устроено грандиозное торжество. И ее мать следующие семь месяцев посвятила планированию самой большой, самой дорогой свадьбы, какой их соседи не видели много лет.

– О боже, – охнула Лора.

– Все это в прошлом. В последний момент я вильнул хвостом и сбежал, как самый последний трус. Просто понял, что в этом нет волшебства, что я не уверен в своем выборе. И из уважения к бедной девушке, которая мне очень нравилась, я не мог обречь ее на брак без любви.

– По‑моему, ты поступил очень мужественно.

– Больше никто так не считал. Даже Ева рассердилась – правда, не столько из‑за того, что я разорвал помолвку, сколько из‑за новой шляпки, что она купила, да так ни разу и не надела.

– Но почему ты бросил работу? Тебе незачем было увольняться из‑за того, что расстроилась помолвка.

– Пришлось. Дело в том, что старшим партнером в той компании, где я работал, был отец Джун. Как все сложно, да?

Лора не нашлась что ответить.

В Тременхир они вернулись к семи часам. Проезжая по вересковой пустоши и потом по вытянутой лесистой долине, что вела в деревню, они увидели, что на юге облака сгустились и переместились в глубь полуострова. После того как они целый день провели под солнцем северного побережья, туман стал для них сюрпризом. Городок растворился в мглистой пелене, поглотившей даже низкое вечернее солнце. Ветер с моря гнал клочья тумана прямо на них.

– Слава богу, что нас не было здесь целый день, – сказал Иван. – А то сидели бы в тумане, кутаясь в свитера, вместо того чтобы загорать на камнях.

– Значит, конец хорошей погоде, или солнце еще выглянет?

– Конечно, выглянет. Куда оно денется? Завтра, возможно, опять будет пекло. Это всего лишь морской туман.

Конечно, выглянет. Куда оно денется? Уверенность, с которой Ивэн произнес эти слова, вселила в Лору покой. Оптимизм – чудесная штука, а Ивэн – и это было одно из его самых привлекательных качеств, – казалось, источал оптимизм. Трудно было представить его унылым, а если он и падал духом, то ненадолго. Даже о своей неудачной помолвке и увольнении из компании он рассказывал с юмором, подшучивая над собой, – а ведь менее стойкого человека подобные неприятности могут ввергнуть в длительную депрессию.

Его оптимизм был заразителен. Сидя рядом с ним в открытой машине, усталая, утомленная солнцем и морем, с налетом соли на коже, Лора чувствовала себя по‑детски беспечной и беззаботной. Никогда еще будущее не казалось ей таким обнадеживающим. В конце концов, ей всего лишь тридцать семь лет. Это еще не возраст. Немного удачи, злые чары прочь, и она родит ребенка. И тогда Алек, возможно, продаст дом в Излингтоне и купит другой, более просторный, с садом. И это уже будет дом Лоры, а не Эрики. И детская на верхнем этаже будет комнатой их ребенка, а не Габриэлы. И когда Дафна Боулдерстоун зайдет к ним в гости, она уже не сможет, сидя в спальне Лоры, отпускать замечания по поводу мебели и штор, потому что к обстановке в их новом доме Эрика уже не будет иметь никакого отношения.

Они свернули в ворота Тременхира, проехали под аркой и затормозили у домика Ивэна.

– Ивэн, огромное тебе спасибо. Это был незабываемый день.

– Тебе спасибо, что согласилась составить мне компанию. – Люси, лежавшая у Лоры на коленях, села на задних лапах и огляделась. Ивэн погладил ее по голове, потрепал за длинные шелковистые уши. Потом взял руку Лоры и поцеловал ее – так естественно и непринужденно. – Надеюсь, я вас обеих не очень утомил.

– Не знаю, как Люси, но я давно не чувствовала себя так хорошо, – сказала Лора и добавила: – И не была так счастлива.

Они расстались. Ивэну предстояло куда‑то позвонить, принять душ и переодеться. Возможно, позже они соберутся все вместе, выпьют по бокальчику. Все будет зависеть от планов Евы и Джеральда. Ивэн достал из рюкзака свои сырые, испачканные в песке купальные принадлежности, перекинул их через бельевую веревку и, даже не подумав зацепить прищепками, оставил висеть во дворе в сгущающемся тумане. Лора понесла корзину на кухню. Там никого не было. Она напоила Люси, затем опустошила корзину, выбросив мусор и вымыв пластиковые тарелки и стаканы. Затем отправилась искать Еву.

Та сидела в гостиной. Поскольку на Тременхир опустился туман и окно было затянуто мглой, она растопила камин, в котором теперь весело потрескивал огонь.

Ева уже переоделась к ужину и шила чехол. Когда Аора вошла в гостиную, она отложила свое рукоделие и сняла очки.

– Хорошо погуляли?

– Божественно… – Лора бухнулась в кресло и стала рассказывать Еве про поездку. – Мы ездили в Пенджицаль, погода там была роскошная, на небе ни облачка. Мы искупались, пообедали – спасибо, что собрали нам поесть, – потом сидели и наблюдали прилив. Увидели стадо тюленей. Они резвились, подпрыгивали в воде. Милые существа с собачьими мордочками. Когда море накрыло бухту, мы поднялись на скалы и остаток дня провели там. Потом Ивэн повез меня в Ланьон, мы выпили пива в пабе и поехали домой. Извини, что припозднились. Я тебе ни с ужином не помогла, ни с чем другим…

– Не волнуйся, все уже сделано.

– Ты камин растопила.

– Да, меня что‑то знобит.

Лора пригляделась к Еве.

– Ты бледна, – заметила она. – Нездоровится?

– Нет, что ты. Немного голова болела в обед, но я поспала, и теперь уже все в порядке. Лора, Алек звонил. В начале седьмого. Сказал, что перезвонит в девять.

– Алек… А что он звонил?

– Понятия не имею. Наверно, просто хотел поговорить. В общем, как я сказала, он перезвонит. – Ева улыбнулась. – У тебя цветущий вид, Лора. Совсем другой человек. Алек не узнает тебя, когда приедет.

– Я чувствую себя превосходно, – сказала Лора. Она встала с кресла и пошла к выходу, направляясь в свою комнату, чтобы принять ванну. – Чувствую себя другим человеком.

Она вышла из гостиной, затворив за собой дверь. Ева, чуть хмурясь, смотрела на закрытую дверь. Потом вздохнула, надела очки и вновь занялась шитьем.

Задрав подбородок, Джеральд стоял перед туалетным столиком и, щурясь, смотрел в зеркало, завязывая галстук. Темно‑синий шелковый галстук с рисунком из красных морских корон. Узел получился идеальный, аккуратно лег между уголками накрахмаленного воротника. Затем он взял щетку со спинкой из слоновой кости и пригладил волосы – вернее, то, что осталось от его шевелюры.

Джеральд положил щетку на место, выровнял ее на столике наряду с остальными предметами – одежной щеткой, шкатулкой для запонок, маникюрными ножницами и фотографией Евы в серебряной рамке, на которой она была запечатлена в день свадьбы.

Его гардеробная, как и некогда его каюта на корабле, была образцом идеального порядка. Одежда аккуратно сложена, туфли стоят парами, на виду – ни одной лишней вещи. Эта комната и выглядела как каюта. Узкая, простая односпальная кровать, где он спал иногда, если простужался или Еву мучила головная боль, была тщательно заправлена и застелена синим покрывалом. Туалетным столиком служил старый матросский сундучок с вделанными в стенки по бокам медными ручками. На стенах висели групповые фотографии периода его учебы в Дартмуте[35]и службы на корабле ВМС «Экселлент» в качестве матроса‑артиллериста.

Порядок был его религией… Порядок и свод этических норм, в соответствии с которыми жил. Давным‑давно он решил для себя, что старые незыблемые догмы Военно‑морского флота вполне применимы к обычному повседневному существованию.

О корабле судят по шлюпкам.

Это означало, что, если парадное крыльцо выскоблено, опрятно, дверные ручки начищены и пол блестит, гости и посетители сочтут, что и во всем доме безупречная чистота. Это не обязательно так, а в случае с Тременхиром зачастую не так. Но важно первое впечатление.

Грязная субмарина – погибшая субмарина.

По мнению Джеральда, данная максима особенно справедлива в отношении многочисленных проблем современной индустрии. Любая организация, плохо и неэффективно управляемая, обречена на крах. Сам он по природе своей был человек уравновешенный и добродушный, но порой, читая в «Таймс» о забастовках, акциях протеста, пикетах, разногласиях и отсутствии взаимопонимания, скрежетал зубами от гнева, жалея, что он в отставке, а не в строю, поскольку был убежден, что путем сотрудничества, основанного на благоразумии и духе товарищества, можно решить любые проблемы.

Ну и наконец последнее утверждение. Трудное можно сделать сразу, достижение невозможного требует немного больше времени.

Что ж, он начнет с трудного. Джеральд надел пиджак, достал из ящика комода чистый носовой платок, вложил его в верхний кармашек, покинул комнату и на лестничной площадке подошел к окну, которое выходило во двор. Машина Ивэна стояла у его домика. Ева, Джеральд знал, находилась в гостиной. Он тихо спустился по черной лестнице, прошел через пустую кухню на улицу.

Туман стал гуще, было сыро и холодно. Издалека, со стороны моря, с регулярными интервалами доносился тихий гудок туманного горна береговой охраны. Джеральд прошел через двор к домику Ивэна, открыл дверь.

Достижение невозможного, быть может, потребует немного больше времени.

– Ивэн.

Он услышал, как наверху в ванну льется вода, с бульканьем стекая по стоку. Ивэн на полную мощь включил радио, из которого теперь гремела веселая танцевальная музыка.

Входная дверь открывалась прямо в кухню‑гостиную, занимавшую весь нижний этаж дома. В середине находился стол; удобные кресла стояли перед печкой, которую топили дровами. Почти вся обстановка в комнате принадлежала Джеральду, хотя Ивэн добавил несколько своих вещей: сине‑белый фарфоровый сервиз в кухонном шкафу, несколько картин, оригами в виде розово‑красной бумажной птицы, свисающей с потолка. Деревянная лестница без перил наподобие судового трапа вела на верхний этаж, где на месте бывшего сеновала теперь размещались две маленькие спальни и ванная. Джеральд подошел к лестнице и снова крикнул:

– Ивэн.

Радио внезапно умолкло, вода перестала булькать. В следующее мгновение на верхней площадке лестницы появился Ивэн – вокруг пояса обмотано небольшое полотенце, мокрые волосы стоят дыбом.

– Джеральд. Извини, не слышал тебя.

– Ничего удивительного. Нужно поговорить.

– Конечно. Располагайся, я сейчас. На улице так сыро и противно, что я решил затопить печь. Надеюсь, огонь не погас. Налей себе чего‑нибудь. Ты знаешь, где напитки.

Ивэн исчез. Было слышно, как он ходит над головой. Джеральд проверил печь: огонь горел. От черных железных стенок уже исходило слабое тепло. В шкафу над раковиной он нашел бутылку виски «Хейг», налил немного в бокал, разбавил водой из‑под крана. С бокалом в руке стал расхаживать взад‑вперед по комнате. Мерил шагами квартердек, как любила выражаться Ева. Но, по крайней мере, он был хоть чем‑то занят.

Ева. «Мы никому не скажем», – договорились они между собой. «О, Джеральд, – умоляла его Ева, – об этом никто не должен знать».

Теперь он собирался нарушить данное слово, потому что Ивэна, он знал, следовало поставить в известность.

Его пасынок стремительно сбежал с лестницы, как заправский моряк. Мокрые волосы прилизаны назад, синие джинсы, темно‑синий свитер.

– Извини, что заставил ждать. Налил себе? Печь топится?

– Да, горит.

– Невероятно, как быстро похолодало. – Ивэн тоже стал наливать себе виски. – На другом побережье еще настоящее лето, на небе ни облачка.

– Значит, у тебя хороший был день?

– Идеальный. А у вас? Чем вы с Евой занимались?

– А у нас день выдался не очень хороший. Поэтому я и пришел.

Ивэн, держа в руке бокал, наполовину наполненный неразбавленным виски, мгновенно повернулся.

– Разбавь виски водой, а потом сядем и я тебе все объясню.

Их взгляды встретились. Джеральд не улыбался. Ивэн открыл кран, долил в бокал воды. Они сели лицом друг к другу в креслах у печки, между которыми лежал коврик из овчины.

– Выкладывай.

Джеральд спокойно поведал ему о том, что случилось утром. Про то, как Сильвия позвонила им и рыдала в трубку. Как они сразу поехали к ней. Сообщил про письмо.

– Что за письмо?

– Анонимное.

– Ан… – Ивэн открыл рот от удивления. – Анонимное письмо? Шутишь?

– К сожалению, нет.

– Но от кого? Кому понадобилось писать Сильвии анонимное письмо?

– Мы не знаем.

– Где оно?

– У нее. Я сказал, чтобы она его сохранила.

– И что в нем?

– В нем сказано… – Как только они вернулись домой, Джеральд, чтобы не забыть текст письма, слово в слово записал его аккуратным почерком на последней странице своей записной книжки. Теперь, надев очки, он извлек блокнот из нагрудного кармана, открыл его и прочитал вслух: – «Ты гуляла с другими мужчинами, потому твой муж и запил. Ты убила его. Бесстыдница».

Он читал громко, четко, как барристер в суде, излагающий частные подробности грязного дела о разводе. Лживые злобные слова, произносимые его тихим голосом, звучали бесстрастно. Но все равно чувствовалось, что в них яд.

– Какая мерзость.

– Да.

– От руки написано?

– Нет, классическим способом: буквы вырезаны из газетных заголовков и наклеены на листок писчей бумаги. Детской писчей бумаги. Адрес на конверте напечатан резиновыми штампами… Знаешь, есть такие. Штемпель местного почтового отделения, вчерашняя дата.

– Она догадывается, кто бы мог его прислать?

– А ты?

Ивэн рассмеялся.

– Бог мой, Джеральд, надеюсь, ты не думаешь, что это я!

Джеральд не подхватил его смех.

– Нет. Мы подозреваем Мэй.

– Мэй?

– Да, Мэй. По словам Сильвии, Мэй терпеть ее не может. Мэй фанатично настроена против употребления спиртного. Ты все это знаешь не хуже меня…

– Да, но чтобы Мэй написала такое… Не может быть. – Ивэн встал и принялся расхаживать по комнате, как несколько минут назад это делал Джеральд.

– Мэй – старая женщина, Ивэн. В последние месяцы ее поведение с каждым днем становится все более странным. Ева подозревает, что она выживает из ума, и я склонен с ней согласиться.

– Но ведь это так на нее непохоже. Я знаю Мэй. Может, Сильвия ей и не нравится, но в глубине души она жалеет ее. Я знаю, порой Мэй может довести до бешенства, но она никогда ни на кого не таила злобы или обиды. В ней никогда не было коварства. На такое способна только форменная сволочь.

– Да, но с другой стороны, она всегда придерживалась пуританских взглядов. И не только в отношении выпивки – нравственного поведения в целом.

– Это ты о чем?

– «Ты гуляла с другими мужчинами». Может быть, она думает, что Сильвия неразборчива в связях.

– Может, и неразборчива. Была. Но Мэй‑то от этого вреда никакого.

– Да, но, может быть, Мэй решила, что она заигрывает с тобой.

Ивэн резко повернулся, словно Джеральд его ударил. Потрясенный, он смотрел на отчима; немигающий взгляд его голубых глаз сверкал негодованием.

– Со мной? Кто это выдумал?

– Никто ничего не выдумывал. Просто Сильвия – привлекательная женщина. Она часто бывает в Тременхире. Сказала нам, что ты подвозил ее на какую‑то вечеринку…

– Да, подвозил. Зачем было гонять две машины? А что в этом зазорного?

– И что иногда, когда нас нет дома, ты приглашаешь ее сюда на бокал вина или на ужин.

– Джеральд, Сильвия – подруга Евы. Ева опекает ее. Если Евы нет дома, я приглашаю ее сюда.

– Сильвия думает, что Мэй следила за вами из своего окна и что‑то ей не понравилось.

– О, бога ради, во что Сильвия пытается втянуть меня?

– Ни во что. – Джеральд развел руками.

– Я бы так не сказал. Глядишь, скоро меня обвинят в том, что я соблазнил эту женщину, черт бы вас всех побрал.

– А ты ее соблазнил?

– Я? Да она мне в матери годится!

– Ты с ней спал?

– Нет, я с ней не спал!

Слова, произнесенные повышенным тоном, оставили некий вакуум между ними. В наступившей тишине Ивэн запрокинул голову, влил в себя остатки виски и пошел наливать вторую порцию. Звякнуло стекло, когда бутылка ударилась о край бокала.

– Я тебе верю, – сказал Джеральд.

Ивэн добавил в бокал воды. Стоя спиной к Джеральду, извинился:

– Прости. Я не имел права кричать.

– Ты тоже меня извини. И не обижайся на Сильвию. Из ее уст не прозвучало ни единого порочащего намека в твой адрес. Просто я сам должен был убедиться.

Ивэн повернулся к нему, грациозно прислонился к подставке для сушки. Его гнев угас, он печально улыбнулся.

– Да, конечно, я понимаю. С моим‑то «послужным списком»…

– Против твоего «послужного списка», как ты выразился, я ничего не имею. – Джеральд убрал записную книжку в карман, снял очки.

– Что вы намерены делать с письмом?

– Ничего.

– А если придет еще одно письмо?

– Когда придет, тогда и будем думать.

– Сильвия согласна ничего не предпринимать?

– Да. Об этом знаем только она, я и Ева. Теперь еще ты. И ты, разумеется, должен молчать. Даже Еве не говори. Она не знает, что я тебе сказал.

– Она очень расстроена?

– Очень. Мне кажется, сильнее, чем бедняжка Сильвия. Боится, как бы Мэй не придумала чего похуже. При мысли о том, что бедняжку Мэй увезут в какую‑нибудь гериатрическую психбольницу, ее бросает в холодный пот. Она оберегает Мэй. Так же, как я оберегаю Еву.

– Да, Мэй всю жизнь пеклась о нас, – сказал Ивэн. – За мной смотрела, матери помогала, когда отец болел и умирал. Она всегда была нам опорой. Никогда не подводила. А теперь вот… Бедная, несчастная Мэй. Даже думать об этом боюсь. Мы стольким ей обязаны. – Он задумался. – Полагаю, мы все друг перед другом в долгу.

– Да, – согласился Джеральд. – Грустно все это.

Они улыбнулись друг другу.

– Давай еще налью, – предложил Ивэн.

Ева с Лорой сидели в гостиной, освещенной пламенем камина, и слушали концерт, транслировавшийся по Би‑би‑си‑2. Фортепианный концерт Брамса. Был десятый час, и Джеральд, не желая портить им удовольствие, отправился смотреть новости в свой кабинет.

Лора сидела, свернувшись калачиком, в одном из больших кресел; Люси лежала у нее на коленях. Ивэн не появлялся. Переодеваясь к ужину, Лора слышала, как его машина выехала из ворот и покатила вверх по холму в направлении Ланьона. Лора предположила, что он решил посетить паб, может быть, выпить пива с Мэти Томасом.

Ева, сидевшая напротив, шила чехол. «Усталая она какая‑то сегодня и больная на вид», – подумала Лора. Тонкая кожа натянулась на скулах, под глазами темные круги. Ева почти все время молчала, и за ужином, состоявшим из отбивных и фруктового салата, застольную беседу поддерживал только Джеральд. Ева нехотя ковырялась в тарелке и вместо вина пила воду. Лора, сонно наблюдая за ней из‑под полуопущенных век, испытывала тревогу. Ева так много всего делала, постоянно была на ногах – готовила, что‑то организовывала, обо всех заботилась. Когда концерт кончится, Лора предложит Еве лечь спать. Может, Ева позволит, чтобы Лора приготовила ей горячий напиток, принесла грелку…

Зазвонил телефон. Ева подняла голову от шитья.

– Это, наверно, Алек, Лора.

Лора встала, покинула гостиную и по коридору прошла в холл. Люси семенила следом. Лора присела на резной комод и сняла трубку.

– Тременхир.

– Лора.

На этот раз связь была лучше. Лора ясно слышала голос мужа, будто он говорил с ней из соседней комнаты.

– Алек. Извини, что меня не было, когда ты звонил. Мы вернулись только в семь часов.

– Хорошо провела день?

– Да, замечательно… Как у тебя дела?

– Хорошо. Но я звоню по другому поводу. Тут вот какая история. Я не смогу приехать за тобой в Тременхир. Мы с Томом по возвращении в Лондон сразу должны лететь в Нью‑Йорк. Нам только сегодня утром сообщили. Позвонил председатель правления.

– Надолго уезжаешь?

– Всего на неделю. Дело в том, что нам разрешили взять с собой жен. Придется присутствовать на всевозможных светских приемах. Дафна летит с Томом, и я подумал, что, может быть, ты тоже захочешь поехать. Я почти все время буду занят, но ведь ты не бывала в Нью‑Йорке, и я хотел бы показать тебе город. Только в Лондон тебе придется добираться самой, мы там с тобой встретимся. Как ты на это смотришь?

Лора пришла в смятение.

И эта инстинктивная реакция на предложение любимого мужа, стремившегося доставить ей удовольствие, наполнило ее сердце ужасающим чувством вины. Что с ней? Что с ней происходит? Алек просит ее поехать с ним в Нью‑Йорк, а она не хочет. Не хочет лететь за тридевять земель. Не хочет торчать в Нью‑Йорке в августе месяце, да еще с Дафной Боулдерстоун. Не хочет сидеть в кондиционированном отеле вместе с Дафной, пока их мужья улаживают свои дела. Не хочет ходить по раскаленным тротуарам Пятой авеню, разглядывая витрины.

Но еще больше ужаснуло ее собственное нежелание возвращаться на поезде в Лондон. Порывать с этим милым беспечным существованием. Покидать Тременхир.

Все это за какую‑то секунду с пугающей ясностью промелькнуло в ее сознании.

– Когда ты летишь? – спросила она, пытаясь выиграть время.

– В среду вечером. На «Конкорде».

– Ты уже забронировал на меня билет?

– Сделал предварительный заказ.

– Сколько… Сколько ты пробудешь в Нью‑Йорке?

– Лора, я же сказал. Неделю. – И добавил: – Не слышу энтузиазма в твоем голосе. Не хочешь лететь?

– О Алек, хочу… Спасибо, что предложил, но…

– Но?

– Просто все это несколько неожиданно. Я еще не успела осознать.

– На это не требуется много времени. План не очень сложный. – Лора прикусила губу. – Наверно, ты просто еще не готова к далеким путешествиям.

Она ухватилась за этот предлог, как утопающий за соломинку.

– Честно говоря, я и сама не знаю, готова ли я. То есть… Я чувствую себя неплохо, но не уверена, что мне стоит лететь за океан. В Нью‑Йорке сейчас жара… И если что‑то случится, это будет ужасно. Я все тебе испорчу, если заболею… – лепетала Лора. Собственные доводы даже ей самой казались неубедительными.

– Ничего страшного. Мы спокойно отменим четвертую бронь.

– Прости, Алек. Я еще так слаба. Может быть, в другой раз.

– Да, в другой раз, – согласился он. – Не беда, не волнуйся.

– Когда ты вернешься?

– В следующий вторник, полагаю.

– А мне как быть? Остаться здесь?

– Если Ева не возражает. Спроси у нее.

– И ты тогда сможешь за мной приехать? – С ее стороны это было еще более эгоистично, чем отказ лететь в Нью‑Йорк. – В принципе, это ни к чему. Я… Я спокойно сама доберусь на поезде.

– Нет. Думаю, я смогу приехать. Если все будет нормально. Позже свяжусь с тобой и сообщу.

Возможно, у него запланировано какое‑нибудь совещание. Ненавистный телефон только еще больше отдалял их друг от друга. А ей хотелось быть рядом с ним, хотелось видеть его лицо, как он реагирует на ее слова. Хотелось прикоснуться к нему, дать понять, что она любит его больше всего на свете, но ехать в Нью‑Йорк с Дафной Боулдерстоун – это выше ее сил.

Уже не в первый раз она чувствовала, что между ними зияет пропасть. Пытаясь преодолеть отчуждение, она сказала:

– Я очень скучаю по тебе.

– Я тоже.

Не помогло.

– Как рыбалка? – спросила она.

– Превосходно. Тебе все шлют привет.

– Позвони перед отъездом в Нью‑Йорк.

– Непременно.

– Еще раз прости, Алек.

– Ничего. Я предложил, ты отказалась. Ничего страшного. Спокойной ночи. Приятных снов.

– Спокойной ночи, Алек.

Сент‑Томас [36]