Голоса лета 3 page

Но там тоже уклад изменился, ибо Эрика в последнее время взяла за привычку приглашать на выходные гостей. Словно она воздвигала стену между собой и мужем, словно не хотела провести с ним наедине даже несколько часов. Едва Алек устало вылезал из машины, ему тут же приходилось встречать гостей, носить чемоданы, наливать напитки, откупоривать бутылки с вином. В былые дни он восстанавливал силы после трудовой недели, работая в саду: ему нравилось подстригать живую изгородь, ухаживать за газоном. У него находилось время на то, чтобы посадить луковичные растения, подрезать розовые кусты, напилить дров, подправить покосившийся забор.

Теперь же в доме всегда было так много людей, требовавших его внимания, что он ни минуты не был предоставлен сам себе. А он был любезным и обходительным хозяином. Даже когда гости сильно утомляли его, он никогда не терял выдержки, никогда не посылал их ко всем чертям: сами езжайте на скачки, сами ищите дорогу в заповедный парк, сами ставьте для себя садовые стулья, сами наливайте себе свои чертовы напитки.

Однажды в пятницу вечером в начале сентября 1976 года, когда лето выдалось особенно знойным, Алек сел в машину, захлопнул дверцу и отправился в «Глубокий ручей». Он любил Лондон, это был его дом, и, как Сэмюэл Пипс,[14]он никогда от него не уставал. Но в кои‑то веки Алек испытал облегчение при мысли о том, что уезжает из города. Нескончаемая жара, засуха, пыль и грязь стали врагами. Зелень в парках, обычно такая сочная, увяла, усохла, будто в пустыне. Истоптанная трава пожухла, омертвела; тут и там давали ростки зловещие, незнакомые, прежде невиданные сорняки. Сам воздух был затхлым, спертым; в безветренные вечера двери домов были распахнуты настежь; а опускающееся за горизонт солнце, оранжевое на фоне затянутого маревом неба, не вселяло оптимизма: следующий день обещал быть еще более испепеляющим.

Сидя за рулем, Алек умышленно старался не думать о проблемах минувшей недели. К этому он давно себя приучил. Теперь круг его обязанностей был неимоверно широк, и в какой‑то момент он обнаружил, что данная тактика идет ему только на пользу, ибо, когда он возвращался в понедельник утром на работу со свежей головой, оказывалось, что в подсознании уже созрели решение или идея, которые прежде ускользали от него.

И сейчас, направляясь на юг через изнемогающие от жары пригороды, он думал не о работе, а о предстоящих двух днях. Как раз этих выходных он не страшился. Напротив, ждал их с нетерпением. В кои‑то веки дом не будет набит незнакомцами. Лишь месяц назад они вернулись из Гленшандры, а Эрика еще в Шотландии запланировала именно на эти выходные пригласить супругов Энсти и Боулдерстоун.

– Мы чудесно проведем время, – пообещала она им. – Вспомним Гленшандру и как мы там рыбачили.

Габриэла тоже была дома. Ей уже исполнилось тринадцать, и Алек купил дочери снасть для ловли форели. Джейми Радд, инструктор по рыболовству, научил ее пользоваться ее новой игрушкой. Девочка была счастлива. Школа‑пансион, вызывавшая у Алека столь глубокие сомнения, тоже оказалась удачным выбором (и это его бесило). Эрика была не дура и приложила немало усилий для того, чтобы найти учебное заведение, удовлетворявшее потребностям Габриэлы, и девочка, поскучав по дому с семестр, успешно адаптировалась в новой школе и нашла себе друзей. Алек ничего не имел против, когда у них гостили супруги Боулдерстоун и Энсти, – они были почти родные. Они часто бывали у них и знали, как позаботиться о себе. Может быть, в субботу или в воскресенье после обеда он сходит куда‑нибудь вдвоем с Габриэлой. Может, поплавают вместе. При этой мысли он повеселел. Машин на дороге становилось меньше. Он выехал на автостраду и теперь мог прибавить скорость и покатить с ветерком. Мощная машина рванулась вперед.

В Нью‑Форесте тоже стояла жара, но то была не городская духота. «Глубокий ручей» дремал. От кедра на газон падала длинная тень, остывающий вечерний воздух наполняло благоухание распустившихся роз. Над террасой был поднят навес, укрывавший от солнца несколько садовых стульев. Дом имел глухой вид, ибо Эрика, чтобы в комнатах сохранялась прохлада, задвинула шторы на всех окнах и они были похожи на глаза слепого.

Алек припарковался под мерцающей сенью серебристой березы и выбрался из машины, радуясь, что наконец‑то можно размять ноги и расправить потные плечи.

– Папа! – услышал он голос Габриэлы и увидел, как она бежит к нему по газону.

Она была в бикини и старых резиновых сандалиях; волосы на голове подняты вверх и стянуты в тугой узел. С такой прической она казалась совсем взрослой. В руке она держала букет желтых цветов.

– Смотри, – сказала Габриэла, протягивая ему цветы. – Лютики.

– Где ты их нашла?

– У ручья. Мама сказала, что хочет поставить цветы на обеденный стол, а в саду все завяло, потому что нам не разрешают тратить воду на полив. Конечно, мы время от времени тайком поливаем, но цветов почти нет. Как дела? – Девочка потянулась к нему, он наклонился и поцеловал дочь. – Ну и жарища. Свариться можно, да?

Алек согласился с дочерью. Он открыл машину и взял с заднего сиденья свой чемодан. Вдвоем они медленно пошли по гравию к дому.

– Где мама? – спросил Алек, проследовав за дочерью на кухню.

– Наверное, на конюшне. – Габриэла наполнила кружку водой и поставила в нее цветы. Алек открыл холодильник и налил себе бокал свежего апельсинового сока. – Она попросила меня накрыть на стол, потому что у нее самой, как она объяснила, не будет на это времени. Остальные еще не приехали. Я говорю про Боулдерстоунов и Энсти. Пойдем, посмотришь стол и скажешь, все ли я правильно сделала. Мама так привередлива, опять скажет, я забыла что‑нибудь.

Шторы на окнах гостиной были задернуты, и в комнате царили сумрак и тени; стоял едва уловимый запах вечеринок, сигар и вина. Габриэла раздвинула шторы.

– Уже прохладнее, мама не станет ругаться.

В окна хлынули потоки желтого солнечного света, в котором кружились пылинки. Начищенное серебро, хрусталь и стекло заискрились на свету. Алек глянул на стол и сказал, что сервировка идеальна. Он не лгал. Габриэла использовала белые подставки и бледно‑желтые салфетки. Свечи в изящных серебряных подсвечниках тоже были желтые.

– Вот я и подумала, что лютики будут в самый раз… Они со всем здесь хорошо сочетаются… Если поставить их в серебряную вазу… Мама по цветам спец… – Девочка глянула на отца. – Что‑то не так?

Алек нахмурился.

– Ты накрыла на восемь персон. Я думал, нас будет всего шестеро.

– Со мной семь. Я тоже буду за столом. И еще некто Стрикленд Уайтсайд.

– Стрикленд Уайтсайд? – Он чуть не расхохотался. Ну и имечко. – Что еще за… Стрикленд Уайтсайд? – Знакомое имя, промелькнуло в сознании Алека. Где‑то слышал о нем.

– Ой, папа, это мамин новый приятель. Очень знаменитый. Жутко богатый американец из Виргинии. Он тоже ездит верхом.

И тут он вспомнил.

– Точно. – Алек щелкнул пальцами. – Так и знал, что слышал о нем. В «Филд»[15]была статья о нем и о его лошадях. Вернее, об одной. О здоровенной животине ростом со слона.

– Так и есть. Это конь по кличке Белый Самба.

– И чем он занимается, когда не ездит верхом?

– Ничем. Работа, офис и прочее занудство не для него. Он просто ездит верхом. У него огромный дом на реке Джеймс, огромный участок земли – он показывал мне фотографии. Он выигрывал конные состязания по всей Америке, а теперь приехал сюда объезжать наших лошадей.

– Видать, серьезный парень.

Габриэла рассмеялась.

– Ты же знаешь, какие у мамы друзья‑лошадники. Но, вообще‑то, он довольно милый… Знаешь, из тех, кто сразу старается произвести впечатление.

– Он у нас останется?

– Нет, ему есть где ночевать. Он снимает дом в Тикли.

Алек был заинтригован.

– И где же мама с ним познакомилась?

– На выставке лошадей в Алвертоне, кажется. Точно не знаю. Смотри, я для вина те бокалы поставила? Всегда путаю их с бокалами для хереса и портвейна.

– Те. Молодец. Ты все правильно сделала. – Алек улыбнулся. – И как к нему обращаться? Стрикленд? Не уверен, что сумею удержаться от смеха, если придется звать его Стриклендом.

– Все зовут его Стриком.

– Час от часу не легче.

– Да он не такой уж плохой. Ты только представь, с каким удовольствием Дафна Боулдерстоун будет строить ему глазки. Ее хлебом не корми, дай пококетничать с новым мужчиной. Сколько можно очаровывать старого зануду Энсти? Хоть какое‑то разнообразие.

– Я тоже старый зануда?

Габриэла руками обхватила его за пояс и прижалась щекой к его груди.

– Ты не зануда. Ты – супер, самый лучший. – Она отстранилась от него, приняла серьезный деловой вид. – Ладно, пойду займусь цветами.

Он нежился в холодной ванне, когда услышал, как Эрика поднялась по лестнице и вошла в их спальню. Он окликнул ее, она появилась в открытом дверном проеме и плечом прислонилась к стене, сложив на груди руки. Выглядела она очень загорелой. Было видно, что она утомлена и изнывает от жары. Черные волосы подвязаны на затылке хлопчатобумажным носовым платком. На ней были старые грязные джинсы, сапоги для верховой езды и рубашка, некогда принадлежавшая ему. Как всегда, в своей лошадной униформе, подумал Алек.

– Привет, – сказал он.

– Привет. Рано ты сегодня. Я не ждала тебя так скоро.

– Хотел освежиться перед приходом гостей.

– Как Лондон?

– Раскаленная духовка.

– Здесь тоже жарко. Воды мало.

– Слышал, с нами ужинает твой новый знакомый.

Эрика встретила его взгляд, улыбнулась.

– Габриэла доложила?

– Похоже, интересный парень.

– Не знаю, сочтешь ли ты его очень уж интересным, но я подумала, что его следует пригласить на ужин – в качестве дружеского жеста. Чтобы познакомить со всеми.

– Молодец, что пригласила. Возможно, у нас теперь появятся общие американские друзья, будем на пару перемывать им косточки. Что на ужин?

– Копченый лосось и куропатка.

– Отлично. Вино белое или красное?

– Наверно, и то и другое, ты как считаешь? Не мокни здесь долго, Алек. Мне тоже нужно принять ванну, а впопыхах это делать не хочется – слишком жарко.

Эрика повернулась и вышла в спальню. Он услышал, как она раздвинула зеркальные двери своего гардероба. Представил, как она стоит перед шкафом, пытаясь решить, что ей надеть. С задумчивым видом он отжал губку и потянулся за полотенцем.

Гости и Эрика сидели за столом. Алек, двигаясь по кругу, разливал всем вино. Окна гостиной были распахнуты. На улице было еще светло, очень тепло и безветренно. Сад дремал, окутанный ароматами летнего вечера. Бледное пламя свечей на столе мягко отражалось в хрустале и серебре. Лютики, восхитительно желтые, как сливочное масло, казалось, сами испускали сияние.

Алек поставил бутылку с вином на буфет и занял свое место во главе стола.

– Конечно, ты, наверно, думаешь, что это тоска в сравнении с рыбалкой в девственных реках Америки. Но, поверь, Гленшандра – особенное место. Мы все его обожаем… Мы там прямо как дети.

Это бойко верещала Дафна, никому не давая вставить слова.

Стрикленд, Стрик – Алек не мог решить, какое из имен хуже – застенчиво улыбнулся.

– Вообще‑то, я не силен в рыбалке.

– Ну, конечно, что за глупости я говорю. У тебя ведь нет времени.

– Почему это у него нет времени? – спросил Том.

– Дорогой, откуда у него время, если он готовит лошадей ко всемирно известным конноспортивным состязаниям?

– Конноспортивным, – хмыкнул Джордж. – Дафна, никогда бы не подумал, что ты знаешь такие длинные слова.

Она надула губы. Алек сразу вспомнил, какой она была в юности.

– Но оно же к месту, верно?

– Конечно, – заверил ее Стрикленд. – В самый раз.

– Спасибо. Хоть ты меня поддержал. – Дафна взяла вилку и нанизала на изящные серебряные зубья розовый ломтик копченого лосося.

Эрика рассадила гостей за столом в том порядке, в каком она, как правило, рассаживала их, когда на ужине присутствовали восемь человек. Алек сидел, как обычно, во главе стола, но сама Эрика села сбоку, уступив свое место Стрикленду Уайтсайду как почетному гостю. Получалось, что Алек и американец сидели строго друг против друга на разных концах стола. На самом деле видели они друг друга не очень хорошо – мешали высокие серебряные подсвечники. Когда Эрика сидела на своем привычном месте, подсвечники Алека порой раздражали, ибо ему приходилось крутиться и изворачиваться, если он хотел что‑то ей сказать или перехватить ее взгляд. Но сегодня вечером он решил, что так, пожалуй, даже лучше.

Он хотел наслаждаться ужином, не натыкаясь постоянно на приводящий в замешательство взгляд голубых глаз Стрикленда Уайтсайда.

Американец сидел между Дафной и Эрикой, Алек – между Марджори Энсти и Габриэлой. Том и Джордж сидели друг против друга по центру стола.

Стрикленд тоже взялся за вилку.

– Ты ездишь верхом? – спросил он у Марджори.

– Упаси боже. Сроду не садилась на лошадь, даже в школе. Жутко боюсь.

– Она лошадиную задницу от ляжки не отличит, – фыркнул Джордж.

– Джордж, – укоризненно протянула его жена, посмотрев на Габриэлу.

– Извини, Габриэла, забыл, что ты здесь.

Габриэла стушевалась, но Эрика вдруг закинула назад голову и рассмеялась – как над смущением Джорджа, так и над его шуткой.

Наблюдая за женой, Алек подумал, что она не зря потратила время, выбирая для себя наряд. На Эрике было платье в восточном стиле из светло‑голубого таиландского шелка, серьги, которые он когда‑то подарил ей на день рождения, и золотые браслеты на тонких загорелых запястьях. В этот вечер она выглядела потрясающе молодо. Лицо все так же прекрасно, подбородок – твердый, в волосах ни единой серебряной нити. Из них всех, решил Алек, она меньше всего изменилась с возрастом. Нет, конечно, они еще не постарели и даже не достигли средних лет, но молодыми, как когда‑то, они уже не были.

Интересно, что думает об их компании Стрикленд? Какое впечатление производят на него они – разодетые, праздничные, собравшиеся за нарядным обеденным столом? Это все были старые друзья Алека, он знал их так давно, что внешность каждого принимал как данность. Алек заскользил взглядом по гостям, стараясь смотреть на них со стороны, глазами чужака, сидевшего на месте Эрики. Дафна – миниатюрна и стройна, как всегда, но в ее белокурых волосах серебрится седина. Джордж Энсти – тучный, с красным лицом; пуговицы едва не отлетают с рубашки, обтягивающей его большой живот. Марджори – из них всех она одна, казалось, спокойно, без сожалений, вступила в пору среднего возраста, не бросая надоедливых взглядов на прошлое через свое пышное плечо.

И Том. Том Боулдерстоун. Сердце Алека наполнилось любовью к человеку, который уже много лет был его самым близким другом. Он оценивал его объективно, не поддаваясь сентиментальности. И каким же видел его Алек? Мужчина сорока трех лет, лысеющий, в очках, бледный, умный. Мужчина, больше похожий на священника, чем на банкира. Он умеет улыбаться, сохраняя серьезный вид, и при надобности по окончании ужина может произнести столь остроумную речь, что в Сити ее будут цитировать несколько месяцев.

Красноречие Дафны иссякло, и Джордж Энсти, воспользовавшись наступившим затишьем, подался за столом вперед и спросил у Стрикленда, что заставило его приехать в Англию.

– Ну… – Американец обвел взглядом собравшихся и пренебрежительно усмехнулся. – В Штатах я попробовал себя почти во всем, что только можно, и мне казалось, что здесь я могу по‑настоящему испытать свои силы.

– Должно быть, переезд было очень сложно организовать, – заметила Марджори. (Ее интересовали все виды организационной деятельности, и сама она занималась организацией «обедов на колесах»[16]в своем районе.) – Аренда дома, перевозка лошадей… А конюхи как же?

– Тоже привез их с собой, и парочку подручных им в помощь.

– Они темнокожие или белые? – спросила Дафна.

– Всякие, – с улыбкой ответил Стрикленд.

– А экономка? – не унималась Марджори. – Неужели и ее вы с собой привезли?

– Конечно. Зачем бы я стал арендовать усадьбу Тикли, если за мной некому смотреть?

Марджори со вздохом откинулась на спинку стула.

– Ну надо же, прямо как в сказке. Моя прислуга появляется только два раза в неделю по утрам, а на самолете она вообще не летала.

– Считай, что тебе повезло, – сухо заметил Том. – Наша улетела на Майорку на выходные, вышла там замуж за официанта и назад не вернулась.

Все рассмеялись, но Том даже не улыбнулся. Алек пытался понять, что думает Том о Стрикленде Уайтсайде, но бледное умное лицо друга не выдавало его мыслей.

Американец прибыл на ужин, когда все они уже искупались, побрились, переоделись, надушились и в ожидании последнего гостя потягивали напитки. Услышав, как к дому подъехала его машина, Эрика выбежала ему навстречу. Пришли они вместе. Не было причин подозревать их в том, что они обнимались, только вот Эрика была как‑то странно возбуждена, вся будто светилась изнутри, когда она вернулась в дом с улицы, где вечерний воздух наполняли ароматы уходящего лета. Она официально представила Стрикленда Уайтсайда мужу и друзьям. Тот ничуть не смутился, оказавшись в комнате, полной незнакомыми людьми, которые явно знали друг друга очень хорошо. Напротив, вид у него был снисходительный, довольный, словно он был уверен в своем превосходстве и считал, что это он должен разрядить атмосферу неловкости.

Американец, как предположил Алек, вероятно, попотел над своим туалетом: элегантного покроя темно‑бордовый пиджак с медными пуговицами, голубая водолазка, брюки в бордово‑голубую клетку, белые туфли. На жилистом запястье массивные золотые часы, на левой руке – массивный золотой перстень с печаткой. Высокий, худощавый, мускулистый, он, очевидно, был невероятно силен, но о возрасте его судить было трудно, ибо суровость черт – орлиный нос, крупный волевой подбородок, густой загар, глаза светлые, как монета в шесть пенсов, – смягчали пшеничные волосы, густые, как у мальчишки, поднимавшиеся ото лба широкой волной.

– Рад знакомству, – сказал Стрикленд, когда Алек в знак приветствия пожал ему руку. У Алека возникло ощущение, что он сжал в ладони стальную пружину. – Эрика много о тебе рассказывала. Замечательно, что мы наконец‑то познакомились. Для меня это большая честь.

Стрикленд продолжал расточать любезности, пустив в ход все свое обаяние. Со словами «моя маленькая подружка» поцеловал Габриэлу, позволил, чтобы ему налили мартини, сел посреди дивана, закинул ногу на ногу, выставив напоказ свою худую лодыжку. Сразу стал расспрашивать про Гленшандру, словно зная, что эта тема, интересная для всех присутствующих, положит начало общей беседе. Марджори была очарована. Дафна не сводила с него глаз и первые пять минут не могла обрести дар речи. Правда, после у нее рот уж не закрывался.

– Расскажи про усадьбу Тикли. Там, кажется, жили Джерарды.

– И сейчас живут, – сказала Эрика.

Они уже ели куропатку и Алек разливал по бокалам красное вино.

– Как они могут там жить, если их дом снял Стрик?

– Они сейчас в Лондоне, уехали на пару месяцев.

– Сами уехали или Стрикленд их выкурил?

– Это я их выпроводил, – признался Стрикленд.

– Он дал им денег, – объяснила Эрика. – Знаешь, такие старомодные бумажки, что носят в кошельке.

– То есть он их подкупил.

– Ой, ну что ты, Дафна.

Эрика смеялась над Дафной, но в ее тоне сквозило раздражение. Алек порой недоумевал, как две столь разные женщины могут дружить так долго. Они знали друг друга со школы, наверняка поверяли друг другу все свои секреты, но в принципе между ними не было ничего общего. Возможно, как раз это и было залогом их долгой дружбы. Их интересы никогда не пересекались, а значит, их отношениям не грозило разрушительное прикосновение зависти.

Дафну интересовали только мужчины. Такой она уродилась, такой останется и в девяносто лет, если доживет до этого возраста. Она оживала только в присутствии мужчин, и, если она не имела в запасе какого‑нибудь воздыхателя, который водил бы ее пообедать в ресторан или звонил ей по утрам после того, как Том уходил на работу, жизнь теряла для нее всякий смысл, она впадала в уныние, становилась вспыльчивой и брюзгливой.

Том все это прекрасно понимал и принимал ее такой, какая есть. Однажды поздно вечером в разговоре с Алеком он признался:

– Я знаю, что она дура, но она – очень милая дура, и я не хочу потерять ее.

Что касается Эрики… Эрику мужчины интересовали постольку‑поскольку, и Алек это знал. Последние несколько лет они фактически не жили вместе, но он не мучился догадками о том, как она проводит свое время. В принципе подобные мысли вообще не приходили ему в голову.

Нельзя сказать, что Эрика была фригидна, но взрывной сексуальностью она никогда не отличалась. Чувства, необходимые другим женщинам – страсть, возбуждение, привязанность, острые ощущения, – ей заменяло увлечение лошадьми. Порой она напоминала ему маленьких девочек из клуба «Пони». С хвостиками и косичками, целеустремленные, они старательно надраивали упряжь, чистили своих маленьких лошадок.

– Это своеобразный заменитель секса, – сказал ему кто‑то однажды, когда он обратил внимание на этот феномен. – Вот исполнится им по четырнадцать‑пятнадцать лет, и уже не лошади их будут интересовать, а мужчины. Это известный факт. Естественный ход вещей.

Вероятно, Эрика, некогда была именно таким ребенком. «Я ездила верхом каждый божий день, пока не отправилась в Гонконг». Но почему‑то она так и не повзрослела. Какое‑то время, возможно, она любила Алека, однако детей она не хотела, у нее никогда не было материнских инстинктов, присущих другим молодым матерям. При первой же возможности она вернулась к своей подлинной страсти. Поэтому она и заставила его купить «Глубокий ручей». Собственно, поэтому она и отослала Габриэлу в школу‑пансион.

Теперь ее жизнь вращалась вокруг лошадей. Они были центром ее мироздания, только их она по‑настоящему любила. И новых друзей она заводила только из числа лошадников.

Спустя два месяца после того уикенда темным дождливым ноябрьским вечером Алек возвращался с работы в Излингтон, как обычно, никого не ожидая застать дома. Никаких договоренностей у него на этот вечер не было, и это его радовало, поскольку он вез с собой полный портфель документов, с которыми не успел ознакомиться на работе, а на следующий день было запланировано заседание совета директоров, к которому он должен был подготовить тщательно продуманное выступление. Он рано поужинает, решил Алек, растопит камин, наденет очки и сядет за работу.

Наконец он свернул с Сити‑роуд на свою улицу, Эбигейл‑креснт. Его дом стоял на дальнем конце полумесяца, и он увидел, что в окнах горит свет. Значит, Эрика зачем‑то прикатила в Лондон.

«Странно, – подумал Алек. – Погода плохая, вроде бы ни про какие светские визиты на этой неделе она не упоминала. Может, у зубного была или проходила ежегодный осмотр у своего врача на Харли‑стрит?»

Он припарковался, но из машины не вылезал – сидел и смотрел на освещенный дом. Он привык к одиночеству, но оно его тяготило. Ему вспомнилось, как они жили здесь на первых порах по приезде из Гонконга, еще до рождения Габриэлы. Эрика обставляла дом мебелью, вешала шторы, ворочала огромные каталоги с образцами ковров, но всегда находила время, чтобы встретить его, когда он возвращался с работы. Так было. Пусть недолго, но было. На мгновение он позволил себе представить, будто прошедших лет не было, будто ничего не изменилось. Возможно, на этот раз она выйдет к нему навстречу, поцелует его, пройдет на кухню, нальет ему выпить. Они сядут и, потягивая напитки, поболтают о том о сем, расскажут друг другу, чем занимались в течение дня, а потом он позвонит в какой‑нибудь ресторан, закажет столик и поведет ее на ужин…

Сияющие окна смотрели на него. Алек вдруг почувствовал себя усталым. Он смежил веки, закрыл глаза рукой, словно пытаясь стряхнуть усталость. Через какое‑то время взял с заднего сиденья свой портфель, выбрался из машины, закрыл ее и по мокрому от дождя тротуару потащился к дому; пухлый портфель бил по колену. У входа он остановился, достал колюч, отпер дверь.

Он увидел ее пальто, небрежно брошенное на стул в холле, шелковый шарф фирмы «Гермес». Ощутил запах ее духов. Алек закрыл дверь и поставил свой портфель.

– Эрика.

Он прошел в гостиную. Она была там, сидела в кресле лицом к нему. До его прихода Эрика читала газету, которую теперь свернула и бросила на пол рядом с собой. На ней были желтый свитер, серая шерстяная юбка и длинные коричневые кожаные сапоги. Ее волосы в свете настольной лампы сияли, как отполированный каштан.

– Привет, – сказала она.

– Вот так сюрприз. Не знал, что ты приедешь.

– Я думала позвонить тебе на работу, но в этом не было смысла. Я знала, что найду тебя здесь.

– На мгновение я подумал, что забыл про какой‑нибудь званый ужин. Мы сегодня куда‑то идем?

– Нет. Никуда. Просто я хотела поговорить с тобой.

Очень странно.

– Что‑нибудь выпьешь? – спросил Алек.

– Да. Если ты тоже будешь.

– Чего тебе налить?

– Виски, если можно.

Оставив ее, он прошел на кухню, налил две порции виски, бросил в них кубики льда и с двумя бокалами вернулся в гостиную, где его ждала жена.

Алек дал ей бокал с виски.

– Холодильник, к сожалению, почти пуст, но, если хочешь, сходим куда‑нибудь поужинаем…

– Я не останусь на ужин. – Алек вскинул брови, а Эрика без запинки продолжила: – И ночевать не останусь, так что не ломай голову над тем, как меня развлечь.

Он выдвинул стул и сел к ней лицом по другую сторону камина.

– Тогда зачем ты приехала?

Эрика глотнула виски и осторожно опустила бокал на журнальный столик с мраморным верхом, стоявший возле ее кресла.

– Я приехала сообщить, что ухожу от тебя, Алек.

Он не сразу нашелся что сказать. Она смотрела на него. Взгляд у нее был немигающий, мрачный, холодный.

– Почему? – через некоторое время тихо спросил он.

– Я больше не хочу жить с тобой.

– Мы и так фактически не живем вместе.

– Стрикленд Уайтсайд предложил мне уехать с ним в Америку.

Стрикленд Уайтсайд.

– Ты намерена уехать и жить с ним? – Он не сумел скрыть смятения в своем голосе.

– Тебя это удивляет?

Он вспомнил, как она вместе со Стриклендом вошла в дом в тот теплый благоуханный сентябрьский вечер.

Вспомнил, как она выглядела: была не просто прекрасна, вся сияла, лучилась изнутри. Такой он ее прежде не видел.

– Ты его любишь?

– Не могу сказать, любила ли я когда‑нибудь по‑настоящему, но Стрикленд вызывает во мне такие чувства, каких я раньше не знала. И это не просто безрассудная страсть. Нас связывают общие дела, общие интересы. Так было с самой первой встречи. Я не могу жить без него.

– Ты не можешь жить без Стрикленда Уайтсайда?

Нелепое имя по‑прежнему резало слух. Да и сам вопрос его прозвучал нелепо, как строчка из некой комедии абсурда. Эрика вспылила.

– Прекрати повторять, как попугай. Как тебе еще объяснить? Проще уже не скажешь. От того, что ты повторяешь мои слова, смысл их не изменится.

– Но ведь он моложе тебя, – недоуменно произнес Алек.

Она на мгновение растерялась.

– Да, моложе. Ну и что с того?

– Он женат?

– Нет. И никогда не был женат.

– Он хочет жениться на тебе?

– Да.

– Значит, тебе нужен развод?

– Да. Но независимо от того, дашь ты мне развод или нет, я все равно уйду. Уеду с ним в Виргинию. Я должна жить с ним. Мне все равно, что скажут люди. Я уже давно не в том возрасте, когда обращают внимание на такие вещи. Условности больше не имеют для меня значения.

– Когда ты уезжаешь?

– Улетаю в Нью‑Йорк на следующей неделе.

– Стрикленд летит с тобой?

– Нет. – Впервые она смутилась. Опустила глаза, взяла бокал с виски. – Он уже в Штатах. В Виргинии. Ждет меня.

– А как же все эти важные мероприятия, в которых он собирался участвовать?

– Он отказался, все отменил.

– Интересно, почему?

Эрика подняла глаза.

– Счел, что так будет лучше.

– То есть струсил. Не хватило мужества встретиться со мной и сообщить самому.

– Неправда.

– Предоставил это тебе.

– Я сама так решила. Я не позволила бы ему остаться. Это я заставила его уехать. Не хотела скандалов, неприятных сцен, не хотела слов, которые лучше не произносить.

– Вряд ли ты ожидала, что меня это обрадует.

– Я ухожу, Алек. Навсегда.

– Ты покидаешь «Глубокий ручей»?

– Да.

Это поразило его еще больше, чем то, что она его бросает.

– Я всегда думал, что этот дом значит для тебя больше, чем все остальное.

– Уже нет. В любом случае это твой дом.

– А твои лошади?

– Я беру их с собой. Стрикленд организовал их перевозку в Виргинию.

Как обычно, Эрика поставила его перед свершившимся фактом. Она всегда так поступала, когда была настроена добиться своего. Стрикленд, «Глубокий ручей», ее лошади – она все продумала до мелочей. Но Алека все это мало интересовало. Для него имел значение только один вопрос. В нравственной трусости упрекнуть Эрику он не мог. И потому молчал, ожидая, когда она продолжит. Но она сидела, безмолвно наблюдая за ним, ее серые глаза смотрели на него с вызовом, не мигая. Ждет, догадался он, когда он сделает первый выстрел, который положит начало борьбе за то единственное, что было по‑настоящему важно.

Date: 2015-10-18; view: 272; Нарушение авторских прав