Доказательства

Доказательства, говорит Ролен, в слове суть то же, что кости и жилы в теле. Округлость, белизна, живость членов составляют красоту тела, но не силу и твердость. Но надобно определить точнее роды доказательств и показать, который из них наиболее свойствен церковному слову. Философы приметили (определили),

что, собственно говоря, одна может быть только в свете истина. Все прочие суть только ее ветви, они все прикреплены к одному общему корню. Низводя нестепенно, дойти до сего корня есть до­казать истину. Такова есть природа истин вообще. Отличительный характер истин нравственных состоит в том, что сверх сей все­общей они посредством неприметных сплетений, сцепляясь одна с другой, все сходятся и оканчиваются в нашем сердце, или, яснее, все они разрегаются на великое начало удовольствия и досады. И для сего-то сии истины называются истинами чувствия. Итак, нравственные истины могут быть доказываемы двояко: 1) раз­решением их на общее начало истин и 2) приведением их к чув­ствию. Я изъясняюсь примером. Что начало мира кроется в ничто­жестве, сия истина течет из общего источника истин, т. е. из на­чала противоречия. Доказать сие есть разрешить ее на него или открыть те протоки, коими она с сим началом сливается. И вот предмет логического доказательства. Но сия истина не имеет ни­какого почти отношения к нашему сердцу. Для счастья нашего все почти равно, будет ли мир вечен или нет. Но когда скажут: «Помогай бедным», нетрудно приметить, что сия истина связана с двумя различными началами. Взяв первую ее нить, развивая ее и следуя за ней, мы придем к началу неравенства состояния; проходя далее, перейдем мы к той великой и окруженной мраками эпохе, в которую возникли общества, когда законы в первый раз своим скипетром указали блуждающему человеку единое счастье, которое в быстром течении обстоятельств и времени он мог еще остановить и удержать при себе. Мы придем к тем древним и сог­бенным под тяжестью веков столпам, сим памятникам скончав­шейся свободы, на коих в первый раз руки человеком написали сии слова: обязательство, должность (...) Там заступило место равенства взаимное обязательство; там, когда каждому разда­ваемы были рукой законов его права, бедный получил право требовать у нас помощи. Итак, сие право родилось с обществом, и оно составляет целое звено в его великолепной цепи, связую­щей народы. Простите мне сей забег воображения. Я хотел сим показать, что, доказывая таким образом наше предложение и восходя к его началу, можно встретить на пути изображения великие, поражающие истины; но сколько бы мы им ни делали уклонений, начав с сей точки, никогда не придем мы к сердцу, ибо сердце ни обязательств, ни законов не знает, оно не будет разуметь наших великолепных рассказов, ибо на его языке слова сии не существуют. Итак, сей образ доказывать касается только ума и может войти только случайно или в качестве перехода в слово. И вот что я называю доказывать разрешением на общее начало истин. Но когда вы будете развивать другой конец сего предложения, вы не будете удаляться от человека; чтоб сыскать начало его обстоятельств, не покроетесь вы сами мраками труд­ных разысканий и не будете теряться из виду слушателей в сих многосложных умствованиях; ваш поступ будет прост и открыт

77 для всех. В средине бедной хижины, где начертан образ совер­шенной бедности, вы представите нам старца. Окружим малолет­ними его детьми, едва еще могущими простирать к нему свои нежные руки, чтоб требовать себе пищи. Он берет кусок засох­шего хлеба и дрожащей рукой разделяет его бедным своим птен­цам. Сердце его при сем виде раздирается: «Это последний хлеб мой, дети!... Я умираю... Но вы останетесь еще и испытаете весь ужас сиротства и бедности. Промысл!...». И с сим словом старец испускает дух свой. Приведите ваших слушателей к сему изобра­жению. Вот что называю доказывать приведением к чувствию. Сии строки, когда родятся под пером оратора, пошлют каждое слово к сердцу. Итак, справедливо, что нравственные истины имеют два начала, и по различию сих начал они могут входить как в речь, так и в слово, но в каждое внося с собой свой отличи­тельный характер. Следовательно, доказывать нрав­ственную истину в проповеди есть открыть те отношения, коими она соединяется с нашим сер­дцем, есть найти сии тайные нити, коими они с ним связуются. Ясно, что потрясение, данное им, сообщится сердцу и произведет то, что, собственно, называется страстью. И вот источник страстного в слове. Чтоб привести в свою зрелость страсть, таким образом рожденную, к сему надобно знать природу страстей, их ход и их язык,— три предмета, кои я постараюсь пояснить впоследствии. Теперь выведем из предложенного опре­деления общие правила для доказательств.

1. Все доказательства слишком тонкие и метафизические по­рочны в истинном красноречии. Они делают честь уму, но озна­чают недостаток благоразумия. Кто хочет писать собственно для того, чтоб его не понимали, тот может спокойно молчать.

Применение. Можно иметь мысли благоразумные и вместе говорить ясно. Дело состоит только в том, чтобы найти сходственный понятию слушателей образ выражений; и сей образ всегда бывает наилучший. Нет почти мысли столь тонкой, которой бы не можно было предложить образом понятным и простым.

2. Доказательства слишком обыкновенные порочны в истинном красноречии. (...) Дело хорошего оратора — возвратить предме­там собственную их важность и красоту. Одна и та же материя, перелитая в различные виды, может сама показаться различной; и если неможно всегда быть новым по предмету слова, всегда можно быть таковым по обороту и выражению.

3. Надобно, чтоб один довод не только не вредил другому, но и поддерживал его. Доводы все могут доказывать одну и ту же вещь и не иметь между тем близкой между собой связи. Речь потеряет сим свое единство, и внимание слушателей развлечется. Дело оратора найти точку их соединения и поставить так, чтоб казалось, что один непосредственно следует за другим. Отсюда употребление переходов.