Камбрия, Арнсайд

Линли отлично провёл время. «Хили‑Эллиот» был создан как спортивная машина, и, несмотря на возраст, он не разочаровал своего владельца. У Томаса не было мигалки, но в это время дня и года в ней и необходимости не было. С трассы он свернул примерно через час, и к этому времени мокрые улицы и густой туман вынудили его вести машину гораздо более осторожно.

Проблема была только в том, чтобы после трассы добраться до Милнторпа, а потом от Милнторпа до Арнсайда. Дороги здесь были узкими, ни одна из них не радовала прямизной, и здесь имелось очень мало стояночных площадок на обочинах, куда неторопливые водители могли бы свернуть, чтобы позволить инспектору обогнать себя, и это притом, что, похоже, все до единого фермеры Камбрии решили именно в этот день перегнать с места на место свои тракторы, ползущие по дороге неторопливо, как какие‑нибудь толстокожие животные.

Линли всё больше переполняло нетерпение. Оно было связано с Деборой. Бог знает, как она добралась до всего этого, но она ведь была достаточно упряма, чтобы совершить нечто такое, что сразу поставит её под удар. Линли пытался понять: как Саймон удерживается от того, чтобы свернуть ей шею?

Выбравшись наконец на последний участок дороги, от Милнторпа к Арнсайду, Линли увидел туман. Туман вовсе не крался тихо, словно на кошачьих лапках, как в знаменитом стихотворении, а с пугающей скоростью двигался через пустое пространство залива Моркам стеной, словно по пескам мчались невидимые лошади, влача за собой гигантский шлейф угольного дыма.

Линли притормозил возле деревушки Арнсайд. Он не бывал в Арнсайд‑хаусе, но знал его по описанию Деборы. Проехал мимо пирса, врезавшегося в широкий безводный канал реки Кент, которая на время отлива превратилась в жалкий ручеёк, потом остановился, чтобы пропустить переходившую улицу женщину с прогулочной коляской, но сам ребёнок шёл рядом с ней, цепляясь за её брюки ручонкой в перчатке; дитя было основательно закутано ради защиты от холода. Когда они наконец перебрались на другую сторону – чертовски медленно, да и с чего бы им было торопиться? – Линли увидел знак, предупреждающий об опасности места, где он стоял. «Быстро прибывающие приливы! – было написано на щите. – Зыбучие пески! Скрытые канавы! Осторожно! Очень опасно!» Так какого же чёрта кто‑то таскал сюда ребёнка, если одно неверное движение в неверное время дня могло привести к тому, что малыша смоет водой?

Женщина и дитя наконец очутились на тротуаре на другой стороне. Линли поехал дальше – через деревню, по широкому проезду, вдоль которого выстроились особняки Викторианской эпохи, к склону, поднимавшемуся над водой. Арнсайд‑хаус стоял в самом конце проезда. Дом за большой лужайкой был поставлен под таким углом, что его было видно в самом выгодном свете. Но сегодня картина была не слишком отчётливой, потому что туман всё больше и больше становился похожим на мокрую вату.

Арнсайд‑хаус казался пустым, ни в одном из окон не горел свет, несмотря на тёмный день. Линли не мог решить, хорошо это или плохо. Но перед домом не было ни одной машины, и это давало надежду на то, что Дебора ещё не успела окончательно всё испортить. Конечно, лучше всего было бы, если бы в доме действительно никого не оказалось, но Линли не стал на это надеяться.

Он поставил «Хили‑Эллиот» в конце подъездной дороги, где она переходила уже в парковочную площадку. Выйдя из машины, Томас обнаружил, что за те часы, что он провёл в дороге, воздух заметно изменился. Он как будто сбивался комками у него в лёгких. Линли пришлось пробиваться сквозь него, словно раздвигая тяжёлые занавеси, чтобы добраться до парадной двери.

Он услышал, как где‑то внутри прозвенел звонок. И ожидал, что никто не выйдет, но ошибся. Вскоре раздались шаги по каменному полу, дверь распахнулась. И Линли очутился лицом к лицу с самой прекрасной женщиной, каких только ему приходилось видеть.

Инспектор не был готов к потрясению от встречи с Алатеей Файрклог, к зрелищу её золотистой кожи, копны волнистых волос, падавших на плечи, огромных тёмных глаз и чувственных губ, не готов был увидеть женщину, воплощавшую в себе саму женственность. Только руки выдавали её, да и то лишь своими размерами.

Конечно, он сразу понял, что Алатее и Николасу нетрудно было одурачить всех вокруг. И если бы Барбара Хейверс не поклялась, что эта женщина на самом деле Сантьяго Васкес дель Торрес, Линли никогда бы в это не поверил. По правде говоря, он и теперь не верил. И потому заговорил очень осторожно.

– Миссис Файрклог? – спросил он. И когда она кивнула, предъявил ей свой жетон. – Инспектор Томас Линли, детектив из Скотленд‑Ярда. Я пришёл, чтобы поговорить с вами о Сантьяго Васкесе дель Торрес.

Она побелела так стремительно, что Линли показалось: она сейчас потеряет сознание. И отступила от двери назад.

– Сантьяго Васкес дель Торрес, – повторил Линли. – Похоже, это имя вам знакомо.

Женщина, отступив ещё на шаг, наткнулась на дубовую скамью, тянувшуюся вдоль стены от самого входа. И тяжело опустилась на неё.

Линли вошёл и аккуратно закрыл за собой дверь. В холле было темновато.

Свет проникал сюда через четыре маленьких окошка рядом с дверью, и в каждое из них были вставлены цветные стёкла; витражи изображали красные тюльпаны, окружённые листвой, и сквозь них на кожу женщины – или кто там эта был – падали красноватые отблески.

Линли всё ещё не был ни в чём уверен, но решил действовать прямо, а там будь что будет. Поэтому он сказал:

– Нам необходимо поговорить. У меня есть причины думать, что вы – Сантьяго Васкес дель Торрес из города Санта‑Мария‑де‑ла‑Крус‑де‑лос‑Анджелес‑и‑де‑лос‑Сантос в Аргентине.

– Прошу, не называйте меня так.

– Но это ваше настоящее имя?

– Нет, после Мехико.

– Рауль Монтенегро?

Она прижалась спиной к стене.

– Это он вас прислал? Он где‑то здесь?

– Меня никто не присылал.

– Я вам не верю.

Алатея встала. Она стремительно бросилась мимо Линли к двери в коридор, тоже отделанный дубовыми панелями, как и вестибюль.

Инспектор пошёл за ней. Промчавшись по коридору, Алатея раздвинула дверь со стеклянными витражами (лилии, окружённые ниспадающими листьями папоротника) и вошла в большой холл. Он был наполовину отреставрирован, но наполовину ещё пребывал в запустении, представляя собой странную смесь возрождённого Средневековья и свалки предметов искусства. Алатея направилась к диванам у камина и устроилась в самом тёмном месте, поджав колени и уткнувшись в них лицом.

– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – сказала она, хотя обращалась как будто к самой себе, а не к инспектору. – Пожалуйста, оставьте меня…

– Боюсь, это невозможно.

– Вы должны уйти. Разве вы не понимаете? Никто не знает. Вы должны немедленно уйти.

Линли подумал, что вряд ли никто ничего не знает. Как такое могло быть?

– Осмелюсь предположить, что Ян Крессуэлл знал, – сказал он.

При этих его словах Алатея вскинула голову. Её глаза сверкали, но на лице вместо отчаяния вдруг отразилась растерянность.

– Ян? – переспросила она. – Нет, это невозможно. Откуда бы ему знать?

– Он ведь был гомосексуалистом, вёл двойную жизнь. Он постоянно имел дело с людьми вроде вас. И ему нетрудно было бы догадаться…

– Так вот что вы думаете? Что я – мужчина, гомосексуалист? Трансвестит? Переодетый? – В её глазах блеснуло понимание. – И вы думаете, что я убила Яна, да? Потому что он… что? Что‑то обнаружил? Потому что пригрозил меня выдать, если я не… что? Заплачу? Но у меня нет денег. Боже, если бы всё было так просто…

Линли почудилось, что он проваливается в кроличью нору, как Алиса. То, как Алатея отреагировала на имя Сантьяго Васкеса дель Торрес, говорило о том, что она действительно и есть тот подросток, который некогда сбежал из родного города и каким‑то образом очутился в руках Рауля Монтенегро. Но её реакция на предположение о том, что Ян каким‑то образом понял, что она представляет собой на самом деле, заставила Линли усомниться в собственных выводах.

– Ян ничего не знал, – сказала Алатея. – Никто ничего не знал. Ни единый человек.

– Вы утверждаете, что и Николас ничего не знает?

Линли уставился на неё во все глаза. Он пытался понять.

Но попытка найти смысл в словах Алатеи заставляла его шагнуть в некую новую область, совершенно ему незнакомую. Он был сейчас подобен слепцу, который искал потайную дверь в комнате, битком набитой мебелью.

– В таком случае я не совсем понимаю… Как это может быть, чтобы Николас ничего не знал?

– Потому что я ему ничего не говорила, – просто ответила Алатея.

– Но осмелюсь предположить, что он и сам бы…

И тут до Линли начало доходить, что именно пыталась объяснить ему Алатея. Если она никогда не рассказывала Николасу о Сантьяго Васкесе дель Торрес и если Николас сам ни о чём не догадался, то причина тому могла быть только одна.

– Да, – кивнула Алатея, явно прочитав в его глазах зарождавшееся понимание. – Только мои родные в Аргентине об этом знают и ещё моя двоюродная сестра Елена‑Мария. Она‑то всегда знала. С того времени, когда мы были детьми. – Алатея отвела волосы со лба, и это был настолько женский жест, что Линли почувствовал себя неловко, хотя Алатея, возможно, как раз того и добивалась. – Она всем делилась со мной: куклами, одеждой, потом косметикой, когда мы подросли. – Алатея на мгновение отвела взгляд, потом опять посмотрела на инспектора в упор, и в её взгляде вспыхнул огонь. – Вы можете это понять? Для меня просто не могло быть по‑другому. Я могла жить только так, и Елена‑Мария это понимала. Не знаю, как и почему она это поняла, но она поняла. Задолго до того, как разобрались другие, она знала, кем я была.

– Женщиной… – Линли наконец‑то произнёс это слово. – Женщиной, заключённой в мужском теле. Но всё равно женщиной.

– Да, – согласилась Алатея.

Линли подумал над этим. Он видел, что Алатея ждёт его реакции, возможно готовясь к худшему: отвращению, растерянности, неприятию, любопытству, жалости… Она оказалась одной из пяти братьев в мире, где быть мужчиной означало обладать всеми привилегиями, каких просто не могло быть у женщины. Она знала, что большинство мужчин никогда не поймут, почему бы вдруг какому‑то мужчине в их мире захотелось изменить пол, стать не тем, кем он родился. А именно это она и сделала, судя по всему. И Алатея утвердила инспектора в этой догадке, сказав:

– Даже когда я была ещё Сантьяго, я была женщиной. Да, у меня было мужское тело. Но мужчиной я не была. А жить вот так… не принадлежать ни к тем, ни к этим… иметь тело, которое не чувствуешь как своё… страстно желать всё изменить, быть готовой на всё, лишь бы добиться естественного для себя состояния…

– И вы стали женщиной, – пробормотал Линли.

– Да, я изменила пол. Я уехала из Санта‑Марии, потому что хотела жить как женщина, а там это было невозможно. Из‑за отца, его положения в городе, из‑за семьи. Много было причин. А потом появился Рауль. У него были деньги, необходимые мне для того, чтобы стать женщиной, и у него были свои причины. И мы заключили сделку. Никто больше не был в неё вовлечён, никто ничего не знал.

Алатея грустно посмотрела на Линли. За свою жизнь Томас повидал много чувств, отражавшихся на лицах людей, людей отчаявшихся, лукавящих, застенчивых, людей, которые пытались скрыть правду. Им всегда казалось, что они могут скрыть свою истинную натуру, но удавалось это только социопатам. Потому что реальность такова, что глаза – это действительно окна души, а души нет только у психически больных.

Напротив диванчика, на котором сидела Алатея, имелась скамья. Линли опустился на неё и сказал:

– Значит, смерть Яна Крессуэлла…

– Я к ней не имею никакого отношения. Если бы я кого‑то и убила, то это был бы Рауль Монтенегро, но я не хочу его убивать. И никогда не хотела. Я хотела просто сбежать от него, но и это не потому, что боялась, что он меня выдаст. Он не стал бы этого делать, потому что ему необходима была некая женщина, которая была бы полностью в его власти. Не настоящая женщина, понимаете? Не настоящая, а именно мужчина, который превратился в женщину, чтобы Рауль не потерял репутацию в своём мире мачо. Но вот чего он не понимал и чего я ему не говорила, так это то, что я вовсе не меняюсь, потому что я уже женщина. Мне просто нужна была операция, чтобы это подтвердить.

– И он заплатил за эту операцию?

– Ну да. Он ведь думал, что взамен получит идеальные отношения между двумя мужчинами, один из которых в глазах всего света выглядит женщиной.

– То есть ему нужны были гомосексуальные взаимоотношения.

– Своего рода да. Но этого быть не могло, поскольку один из партнёров был другого пола. Нашей проблемой – моей и Рауля – было то, что мы не до конца поняли друг друга перед тем, как начали… эту авантюру. А может быть, я намеренно не желала понять, чего он хотел от меня, потому что была в отчаянии, а он казался единственным выходом.

– Но почему вы думаете, что теперь он ищет вас?

Алатея ответила совершенно спокойно, без малейшей иронии или хвастовства:

– А вы не стали бы, Томас Линли? Он потратил огромные деньги, чтобы создать меня, а в ответ на свои вложения ничего не получил.

– Но что известно Николасу?

– Ничего.

– Как это может быть?

– Последняя операция была сделана много лет назад в Мехико. Когда я поняла, что не могу быть тем, что нужно Раулю, я сбежала от него. И – из Мехико. Я перебиралась с места на место, нигде не задерживаясь. И наконец очутилась в Юте. И встретила Ники.

– Но вы должны ему всё рассказать…

– Почему?

– Потому что… Но это ведь очевидно. Есть некоторые функции, которые ваше тело не сможет выполнить.

Алатея вздохнула.

– Я думала, что всегда смогу оставаться женщиной так, чтобы Ники ничего не узнал. Но потом он захотел вернуться в Англию, захотел сделать всё, чтобы его отец мог им гордиться. И он видел только один путь к этому, так сказать, гарантию счастья отца. Мы должны сделать то, чего не смогла сделать ни одна из сестёр Николаса. Мы должны родить ребёнка и подарить Бернарду внука, и это навсегда исцелит ту боль, которую причинил ему Николас… ему и матери… за все годы своего наркотического безумия.

– Значит, теперь вы просто обязаны ему всё объяснить.

Алатея покачала головой.

– Как я могу признаться ему в подобном предательстве? Вы сами смогли бы?

– Не знаю.

– Я могу любить его. Могу быть его возлюбленной. Могу создать для него дом и делать всё то, что может сделать для мужчины женщина. Кроме одного. Ведь даже пойти к доктору, чтобы обследоваться, якобы чтобы выяснить, почему я до сих пор не забеременела… Я с самого начала лгала Нику, потому что уже привыкла лгать, потому что мы всё это делаем, потому что иначе не выжить в этом мире… Это называется хитростью, это образ жизни. Единственная разница между мной и остальными людьми в том, что я превратилась из мужчины в женщину и скрыла это от того, кого я люблю, потому что я думала: если он об этом узнает, он не захочет на мне жениться, не захочет увезти в такое место, где Рауль Монтенегро никогда меня не найдёт. В этом мой грех.

– Но вы ведь понимаете, что должны ему рассказать.

– Я действительно должна что‑то сделать, – ответила Алатея.