Вараста

Епископ Бонифаций, всклокоченный и благоухающий, как питейная лавка, подплыл к Проэмперадору и обвиняюще поднял палец.

– Вы не разбудили меня, герцог, хоть я, смиренный, не раз говорил, что желаю узреть, как вразумляют забывших Создателя разбойников.

– К сожалению, Ваше Преосвященство, – невозмутимо сообщил Рокэ, – мы должны были передвигаться очень быстро и очень тихо. К тому же вы легли спать и, судя по тому, что я слышал, проходя мимо вашей палатки, спали весьма крепко.

– Это так, – кивнул Преосвященный, доставая походную флягу, – я спал и видел сны, а богоугодное воинство сражалось со злокозненными и нечестивыми. За вашу победу, герцог! Говорят, было шумно?

– Не очень. Ваше Преосвященство, если вы уже проснулись…

– Проснулся, – кивнул епископ, – как роза под лучами утреннего солнца и как жаворонок, лелеемый летним ветром.

– Тем лучше. У нас появились люди, нуждающиеся в исповеди и предсмертном утешении.

– Воистину все бренно! – Бонифаций бережно завинтил крышку и убрал флягу за голенище отнюдь не пастырского сапога. – Но погибшие за веру утешатся в пышном саду среди куп бледных роз, вкушая… Не важно, что именно, главное, утешатся. Кто ранен, герцог, я их знаю?

– Раненых довольно много и четверо, похоже, смертельно, но сначала вам предстоит исповедовать приговоренного к смерти.

– Вы меня не путайте, – возмутился епископ, – одно дело исповедовать отходящего брата моего в олларианстве, а другое – обращать язычников, которые упрутся, аки мулы, знаю я их. Да и поделом им, хотя куда я денусь. – Бонифаций со вздохом посмотрел на сапог, но преодолел искушение и гордо произнес: – Я готов нести свет и милосердие.

– Сначала милосердие, – поправил Алва, – свет потом. Вам придется исповедовать генерала Феншо.

– С ума сошли? – Густые брови епископа взлетели вверх. – То есть где ваше милосердие, герцог? За что?

– Рокэ, – бросился в бой молчавший до этого Вейзель. – Пора заканчивать с этой шуткой. Осел свое получил, но издеваться над таинством исповеди грешно.

– А вот перевязь с него надо снять к кошачьей матери, – вмешался Савиньяк, – пусть походит в полковниках, полезно…

– Нет, господа, – голос Проэмперадора был совершенно спокоен, – я не шутил, такими вещами не шутят. Оскар Феншо умрет, это лучшее, что он может сделать.

– Но он же совсем мальчишка! – Вейзель явно не верил своим ушам.

– Что ж, значит, ему повезет умереть молодым, я могу ему лишь позавидовать, мне это не удалось!

– Я согласен, что молодой Феншо виноват. Он ослушался приказа, чуть не погубил пошедших за ним людей и не погиб сам, но намерения у него были самые добрые. Молодость горяча, он устал от бездействия, ему хотелось подвигов. Кроме того, за ним охотно идут люди и со временем…

– Если б люди за ним не шли, – холодно заметил Рокэ, – еще можно было бы раздумывать, но они идут. Если Оскара Феншо сегодня не расстрелять, он «со временем» заведет в ловушку не роту, а армию. Тогда поздно будет думать.

– Изрядно сказано, – вмешался епископ, – токмо судящий о грязи на чужих сапогах должен почаще взирать на свои. Сколько раз, Рокэ, нарушали приказы вы?

– Право, не помню. Но, Ваше Преосвященство, нарушая приказы, я вытаскивал моих генералов и маршалов за уши из болота, в которое они влезали по собственной дурости. Если б у Феншо хватало ума нарушать приказы и побеждать, он бы стал маршалом, а так он станет покойником.

– И малая жестокость бывает плотиной на пути кровавой реки, – пробормотал епископ. – Что ж, «и пошел он напутствовать оступившегося, дабы миновала его бездна страшная, бездна пламенная, бездна закатная…».

– Подумать только, – вздохнул Вейзель, – ему когда‑то прочили кардинальскую шапку… Рокэ, и все же вы не правы!

Проэмперадор не ответил, только медленно поднял голову и посмотрел в глаза артиллеристу. Ричард хорошо знал этот взгляд своего эра – исподлобья, ожидающий и вместе с тем равнодушный.

– Рокэ, – Эмиль Савиньяк откровенно волновался, – нельзя же так… Вы же сами все затеяли. Раззадорили этого дурака, встали у этого клятого оврага, вы ведь знали, что он в него сунется… Вы сделали из Феншо… Сделали…

– Подсадного поросенка, – подсказал Проэмперадор. – Да, сделал и поймал, кого хотел. Ну и что?

– Это бесчестно! – вздохнул Вейзель. – Своими руками толкнуть человека на ошибочный путь и его же за это наказать.

– Пусть не подталкивается. Курт, Эмиль, мы знакомы не первый год, неужели вы до сих пор не уяснили – мне плевать на честь, доброе имя и прочую дурь. Мое дело – война! И я ее выиграю, к вящему разочарованию талигойских радетелей и гайифских торгашей.

– Поступайте, как хотите, – генерал махнул рукой, – с вами невозможно спорить.

– Так не спорьте. При казни, к слову сказать, можете не присутствовать.

– Нет, Рокэ. Я сказал вам все, что думал, но я только генерал, а вы – Первый маршал и Проэмперадор. Не нужно показывать армии, что между нами существуют разногласия, а я еще жив.

– Я могу лишь повторить слова барона, – твердо сказал Савиньяк, – вы поступаете мерзко, но вы побеждаете, а эта война, сдается мне, будет самой мерзкой в моей жизни.

– Благодарю вас, господа. Ричард? – Похоже, Ворон лишь сейчас заметил оруженосца. – Я, кажется, вас отпустил. Отправляйтесь спать.

– Монсеньор, – Дик сам удивился, что говорит так твердо и спокойно, – прошу вашего разрешения на встречу с Оскаром Феншо. Он – мой друг и…

– Идите, к кому хотите, – махнул рукой Рокэ, – только разыщите по дороге Клауса или Жана, они мне нужны.

– Я надеялся, что ты зайдешь, – Оскар довольно удачно изобразил улыбку, – выпьешь?

– Если угостишь. – Дик тоже попытался улыбнуться.

– Угощу.

Феншо потянулся к стакану – но неудачно, тот покатился по походному столику и свалился на земляной пол, но не разбился.

– Паршивое стекло, – покачал головой виконт, доставая чистый стакан, – но вино неплохое. Для похорон сойдет.

– Оскар, – выкрикнул Ричард, – не говори так! Ничего с тобой не будет, Ворон шутит.

– Нет, – покачал головой Оскар, – он хочет меня убить, и он убьет. Я посмел полюбить королеву, Ричард Окделл, а это карается смертью. Рокэ Алва никому не позволит смотреть на Катарину Ариго. Запомни это, если хочешь жить. Не смей любить королеву, не смей быть смелее, не смей быть моложе.

– Моложе?

– Рокэ хорошо за тридцать, а мне – двадцать шесть. Через десять лет он будет пьяной развалиной, а я стал бы маршалом. Его победы позади, мои были впереди. Мои победы, моя любовь, моя жизнь… Он это понял и убрал меня. Ворон ревнив и завистлив, скоро ты это поймешь.

Рокэ проиграет эту войну, потому что боится! Раньше, не спорю, он хорошо воевал, но он стареет и слишком много пьет. Мы месяц тащимся вдоль реки и не знаем, что дальше. И он не знает. Нужно было выловить разведчиков и идти к горам, а он…

– Оскар, но… Извини, но это бириссцы вас поймали, а не вы их… А Ворон поймал бириссцев. И потом он тебя предупреждал.

– Ты прав, – глаза Оскара погасли, – я ошибался. Я привык к другой войне, но Рокэ хотел, чтоб я попался, потому и встал у этого оврага. Потому и позволил мне говорить при тебе – ему был нужен свидетель. За мной с самого начала следили эти мужланы! Кто мешал Рокэ отправить меня в разведку с таможенниками? Наши кони лучше бирисских, с собакой мы бы живо их нашли.

Это было правдой. Ворон должен был так поступать, но когда он играл честно?

– Молчишь? – Феншо поднял стакан. – Потому что я прав. А, гори все закатным пламенем! Давай выпьем, Ричард Окделл. За тебя и твою будущую жизнь. Живи и будь счастлив. Возьми у жизни то, что не забрал я. Если тебе посчастливится увидеть королеву, скажи ей, что Оскар Феншо‑Тримэйн умрет с ее именем, только… Только вряд ли ты ее увидишь.

Он увидит, увидит и скажет. Катари все узнает, это его долг перед Оскаром, но неужели Рокэ в самом деле ревнует? К Феншо?! Человеку, с которым Его Величество не сказала ни единого слова.

– Я… Я все передам, – пробормотал Ричард, – я… Я хотел пригласить тебя в Надор.

– Не судьба. – Оскар залпом опорожнил стакан, хотел налить еще, но передумал. – Не хочу умирать пьяным, это трусость. Проклятье, скорей бы! Ты не знаешь, как это будет?

– Нет, – Дик покачал головой. – Вейзель и Савиньяк не согласны.

– Не согласны, но согласились. Наше хваленое благородство – сказал вслух, что ты против, и успокоился. Если на то пошло́, Ворон прав, когда на всех плюет, – важна только сила, а остальное… А, пошло оно все к Леворукому! – Оскар вскочил и тут же сел, сцепив руки, тускло сверкнул камень фамильного кольца. У Оскара четыре брата, род в любом случае не угаснет. За стеной что‑то зашуршало, полог откинулся, пропустив Клауса. Неужели Рокэ не мог послать никого другого?!

– Сударь, – рожа таможенника казалась каменной, – вы готовы?

– Да, – бросил Оскар Феншо‑Тримэйн, – где и как все произойдет?

– В овраге.

– Мне будет позволено проститься с моими людьми?

– Не могу знать. Спросите монсеньора.

– Мой друг Ричард Окделл может остаться со мной?

– Не могу знать. Спросите монсеньора.

– В таком случае идемте.

За стенами палатки дожидался десяток адуанов. Где‑то в стороне пела труба и ухал барабан, но площадка у палаток высших офицеров была пуста. Только примятая желтая трава, стрекотанье кузнечиков и неизбежная пыль. Солнце стояло в зените, и день оказался не менее страшным, чем ночь. Больше всего Ричарду хотелось оказаться подальше от этого лагеря, этих людей, этой войны. Он понимал, что это трусость, подлость, слабость, но ничего не мог с собой поделать. Оставаться с Оскаром было мучительно, уйти было невозможно.

Феншо и таможенник молчали. По жестким зелено‑бурым щеткам, названия которых юноша не знал, ползали, выпуская паутину, маленькие черные гусеницы, перепархивала с ветки на ветку, словно провожая идущих, сварливая черно‑белая птица, под ногами хрустели, осыпаясь, мелкие, острые камешки.

Если б Оскар вздумал бежать, стали бы его ловить? Хотя куда бежать, ведь бириссцы ему враги. Переплыть Рассанну, просить защиты в Олларии? Станут ли адуаны стрелять? С Клаусом их одиннадцать, они знают здешние места, как свои пять пальцев, а Оскар один. Один? Не двое? Ричард Окделл отрекается от друга? А что он может?! Выстрелить в спину идущему впереди Клаусу и броситься в заросли? Готов ли Оскар к бегству? Оружие у него не отобрали, он не связан, значит – решать ему, а может, Вейзель и Савиньяк уговорили Ворона?

Дорога казалась бесконечной, но кончилась очень быстро. Дно оврага было сухим и пыльным, пыльным здесь было все, особенно днем. Рокэ сидел на большом грязно‑белом валуне, у его ног разлегся, вывалив язык, Лово. Было жарко, и Проэмперадор снова оделся по‑кэналлийски. Это было вопиющим нарушением этикета, но вся жизнь герцога была нарушением законов божеских и человеческих, чего ж удивляться, что он сбросил маршальский мундир. Дик не сомневался – завтра все или почти все офицеры последуют его примеру, Савиньяк, тот точно переоденется.

Командующий кавалерией стоял тут же, бок о бок с Вейзелем, генералы словно поддерживали друг друга, а раскрасневшийся Бонифаций расположился в тени кустарника, облюбовав еще один валун. Рядом с ним сидел Хорхе Дьегаррон. Дик со странным равнодушием подумал, что кэналлиец сменил повязку и крови теперь не видно.

Оскар твердым шагом подошел к Ворону и отдал честь. Не отстававший от осужденного Дик встал рядом, но поняв, как это нелепо, отступил в сторону.

– Генерал Феншо‑Тримэйн на казнь явился.

– Вы привели свои дела в порядок?

– Да.

– Есть ли у вас просьбы или пожелания?

– Я просил бы не завязывать мне глаз и позаботиться о моей лошади. Дракко нужен всадник с мягкими руками. Мои письма остались в моей палатке.

– Они будут доставлены, как только мы вернемся в Талиг. Генерал Вейзель проследит.

– Господин Вейзель. – Голос Оскара, хриплый, прерывистый, Дик узнал с трудом. – Господин Савиньяк, я благодарен вам и желаю никогда не оказаться на моем месте. Господин Дьегаррон, лично к вам я не испытываю никакой ненависти. Ричард, я вам все сказал, и вы обещали… Монсеньор, я не проклинаю вас, потому что вы и так давно прокляты. Когда‑нибудь вам воздастся за все. Я готов. Куда становиться?

– Вон туда. – Распоряжавшийся казнью Клаус Коннер указал в центр усыпанной гравием проплешины, после дождя здесь наверняка образовывалось что‑то вроде озерца, но дождей не было уже давно.

Савиньяк и Вейзель молчали и глядели в землю, они уже все сказали и сдались. Бонифаций буркнул что‑то олларианское и отошел, Оскар остался один. Виконт был совершенно спокоен и даже не очень бледен, то ли сказалась жара, то ли выпитое вино. Десяток адуанов вышли вперед и подняли тяжелые мушкеты.

Если Рокэ отменит казнь, то теперь. Дик украдкой бросил взгляд на Ворона, синие глаза были холодны и спокойны. Так Рокэ Алва смотрел в особняке Марианны, отобрав чужую любовь, и в заброшенном аббатстве, отобрав чужую жизнь. Клаус Коннер подошел к Ворону, он так и не научился вести себя по‑гвардейски. Мужлан остается мужланом, какую перевязь на него ни напяль!

– Монсеньор. Стало быть… Готово все.

– Хорошо. Данной мне властью приказываю привести приговор в исполнение.

Лицо Феншо стало вдохновенным, он подался вперед:

– Друзья, делайте свое дело. Вы – солдаты, на вас крови не будет.

Сигнала Ричард Окделл не увидел, потому что закрыл глаза. Грянул выстрел. Ричард сжал кулаки так, что ногти впились в ладонь. Ничего не случилось! Пули были холостыми, стрелки промахнулись. Они вообще стреляли в воздух…

– Наповал. – Голос Вейзеля казался незнакомым.

– Хоть в этом повезло, – пробормотал Савиньяк. Ричард приоткрыл глаза, но увидел лишь серую землю и свой сапог.

– Ничего не оплакивайте, ибо все проистекает по воле Создателя – и весна, и осень, и жизнь, и смерть. Так проходит земная слава, так проходит земная любовь, так проходит земная ненависть…

Проклятье, этот пьяница когда‑нибудь говорит собственными словами?!

Дик быстро просчитал до десяти и взглянул туда, где стоял Оскар. Бывший командующий авангардом лежал на спине, а рядом возились трое адуанов, что‑то деловито отмеряя. Блеснуло, отразившись от лопаты, послеполуденное солнце, назойливо зажужжал овод. Надо было подойти к Оскару, встать на колени и поцеловать в лоб, но ноги юноши приросли к земле. Бонифаций, покачнувшись, поднялся и торопливо пробубнил последнее напутствие, навеки отрезая мертвого от тех, кто еще был жив.

– Господа… – Дик торопливо и даже с каким‑то облегчением обернулся к Рокэ. Алва стоял у валуна, и лицо его ничего не выражало. – Вечером нам предстоит еще одно малоприятное дело, а пока можете быть свободны.

Вейзель, Дьегаррон и Савиньяк ушли вместе. Эмиль поддерживал раненого кэналлийца, Курт, сутулясь, шел сзади. Бонифаций чуть помешкал и начал резво взбираться по крутой тропинке. Таможенники взялись за лопаты, работа спорилась, через несколько минут землекопы были по колено в земле. Ричард все‑таки заставил себя подойти к Оскару и преклонить колени, но слова молитвы из памяти кто‑то выскреб, а касаться мертвого не хотелось до дрожи. Он – плохой друг, трус и подлец, но он не может этого, не может и все!

– Так НЕ приходит земная слава. – Дик вздрогнул и торопливо вскочил. Ворон стоял рядом, задумчиво глядя в рождающуюся могилу. В который раз за последние два дня юноше захотелось исчезнуть, но дорогу заступили Жан и Клаус.

– Монсеньор, – Шеманталь казался малость смущенным, – мы вот тут…

– Сказать решили, – пришел на помощь приятелю Клаус, – дозволите?

– Говорите. – Рокэ Алва прикрыл глаза ладонями, провел пальцами по бровям к вискам, опустил руки и поднял глаза на таможенников. – Я слушаю.

Голос Ворона не выражал ничего, но Дику стало страшно. Адуаны решили уйти, он их понимал. Святой Алан, он бы сам с удовольствием ушел, но Рокэ никого не отпустит.

– Мы так кумекаем, что правильно вы все делаете, – выпалил Жан, – и с теми, и с этими. Одного дурня кончили, зато другим неповадно будет, с седунами шутки плохи. Хитрющие они, и совести никакой.

– У меня совести тоже нет, – сухо сказал Рокэ, вытаскивая монету. – Кому – дракон, кому – решка?

– Я за дракона, – немного подумав, сообщил Клаус.

– Ну тогда мне решка, – согласился Жан.

Золотой кружок сверкнул на солнце и упал на истоптанную траву рядом с сапогами Дика.

– Юноша, что выпало?

– Решка, монсеньор.

– Жан Шеманталь!

– Тут!

– С этого момента вы – генерал и командующий авангардом, а Клаус – полковник, ваш помощник и начальник разведки.

– Монсеньор, – огромный адуан больше всего походил на вытащенную из воды рыбину, – мы ж того… Не дворяне, не обучались ничему.

– Сонеты писать после войны выучитесь. – Рокэ легко поднялся с травы. – Генерал Шеманталь, полковник Коннер, приступайте к исполнению своих обязанностей. И чтоб ни одна седая кошка незамеченной не проскочила. Приказ понятен?

– Куды ж яснее, – кивнул головой Клаус и тряханул приятеля за плечо: – Выше голову, старый конь, служить, так служить! Благодарствуем, монсеньор.

– Там, наверху, все готово?

– Еще как, – осклабился новоиспеченный генерал, – и деревья крепкие, и веревки в порядке.