Оллария. О том, что нарочный привез из Надора письмо герцогу, Ричарду сказали на конюшне

О том, что нарочный привез из Надора письмо герцогу, Ричарду сказали на конюшне. Пако, разумеется, не знал, что было в послании, а Дик знал. Эйвон Ларак писал, что герцогиня Окделлская тяжело больна, хоть и не осознает всей тяжести своего положения, и просил Первого маршала Талига разрешить сыну свидание с матерью. «В этом, – уверял эр Август, – не откажет даже Алва». Ричард немного боялся этого письма – старая Нэн говорила, что нет ничего хуже лжи про здоровье кровных родичей, но кансилльер сказал, что так надо, и Дик согласился, но тут произошло непредвиденное. Когда письмо было написано, в стране был мир, теперь же отъезд оруженосца будет расценен как трусость, особенно если выяснится, что мать здорова.

Окделл не может быть трусом, но кансилльер требует, чтоб он уехал, да и что от него зависит? Ворон прочитает письмо, усмехнется и с удовольствием избавится от надоевшей обузы.

Последнюю неделю Алва был дома всего два раза. Первый маршал метался между дворцом, казначейством и ближними военными лагерями. Рокэ окружали адъютанты, ординарцы, посыльные, среди которых места оруженосцу не нашлось. Первому маршалу Талига услуги Ричарда Окделла без надобности, а Талигойе и королеве он нужен живым – эта война не последняя! Дик вздохнул и взялся за книгу – старые сказания были тем немногим, что скрашивало жизнь Катари, и Дик копался в библиотеке в надежде отыскать что‑то, чего королева еще не знала. Теперь поискам придет конец – в Надоре нет ничего, что не было б в Гайярэ[129].

Глядя на старинную миниатюру, где коленопреклоненный рыцарь целовал вуаль плачущей дамы, Ричард понял, что не хочет домой. Он не хочет сидеть бесконечными осенними вечерами в старом зале и слушать, как матушка и Эйвон то вспоминают о былых временах, то сетуют на обвалившуюся крышу. Дик никогда не любил этих вечерних встреч, а после смерти отца они стали совсем невыносимыми. Если вернуться – все начнется снова.

Воображение Ричарда не дремало, в два счета нарисовав унылую и безнадежную картину. Матушка смотрит на вернувшегося сына так, словно во всем виноват именно он, Эйвон вздыхает и жалуется на здоровье, сестры молчат и тыкают иголками в пяльцы, хотя никому не нужными вышивками забиты все сундуки Надора. У камина жарко, в двух шагах от него – холодно, глаза слезятся от дыма, за окнами воет ветер, на потолке с каждой осенью прибавляется трещин и копоти, а семейство Окделлов сидит и ждет, когда придет их час, а как он придет, если ничего не делать?!

Эр Август говорит, что сын Эгмонта не вправе рисковать, но отец в юности воевал за Талиг и дослужился до генерала от кавалерии. Святой Алан, кто пойдет за безвестным трусом, всю жизнь просидевшим за спиной у матери?!

Дик оттолкнул от себя книгу о чужих подвигах и чужой любви и задумался. Слуге, принесшему записку от Наля, пришлось несколько раз окликнуть молодого господина, прежде чем тот понял, в чем дело. Кузен пришел удивительно вовремя, и Ричард, накинув плащ, выскочил на улицу.

Реджинальд пришел не просто так. Кансилльер хотел проститься с молодым Окделлом лично, но у него было очень мало времени. На углу улиц Святого Робера и Речной юношей ждала карета.

Проститься… Проститься и уехать, не повидавшись с Катари…

– Дик, – Наль казался встревоженным, – у тебя неприятности? Что‑то случилось?

– У меня все в порядке. Наль, как ты думаешь, то, что я возвращаюсь, это правильно?

– Август Штанцлер знает, что делает, – быстро сказал Наль, – нужно, чтобы ты вернулся в Надор.

– Кому нужно? И зачем? Началась война. Все уйдут на юг, а я на север? К камину?

– Ну… Видишь ли… – протянул Реджинальд, – я даже не знаю.

– Закатные твари! – прикрикнул Дик. – Хватит мямлить, говори, что думаешь.

– Ну… – Наль, казалось, боится сам себя, – вообще‑то… А! Дик, ты присягнул Первому маршалу. Он пойдет на войну, а ты поедешь домой…

Знаешь, есть долги, которые дворянин должен платить. Пусть Алва не желал тебе добра, но он все равно тебя спасал… Дик, эр Август тебе говорил, что на этот раз Рокэ попался?

– Говорил… Наль, ты хочешь сказать, что, когда попадался я, Ворон меня вытаскивал?

– Ну, – Наль выглядел совсем несчастным, – в общем‑то… Да, именно это. Нехорошо, когда Окделл должен Алве, только ты не сердись… Это все глупости, Дикон. Мы должны думать о Талигойе, это главное. Тебя никто не осудит.

– Кроме меня, тебя и всех приличных людей. Ты прав, я не поеду в Надор и будь, что будет! А с письмом что‑нибудь придумаю, или вот что… Ты мне поможешь?

– Я? – выпучил глаза Наль.

– Разрубленный Змей, именно, что ты. Ты же пишешь за отца, когда у него руки сводит. Вот и напиши, что матушка пошла на поправку, и так далее…

– Обмануть кансилльера?!

– Не кансилльера, а Ворона, и не обмануть, а исправить обман. Напишешь?

– Дик… Знаешь ли…

– Наль, не спорь! Так надо. Ну, напишешь?

– Не нравится мне это…

– Наль!

– Не могу! – запричитал кузен. – Мы не должны… О! Карета эра… Дик, давай решим потом, на обратном пути.

Кучер их заметил сразу, и внушительный экипаж с гербами медленно тронулся с места. Дику было велено забраться внутрь. Наль сел на небольшую мышастую лошадку, которую держал слуга, и поехал рядом. Его дело было доставить родича назад, отчего‑то это Дика изрядно взбесило, но он был слишком хорошо воспитан, чтобы дать волю чувствам при эре Августе. Карета тронулась с места, и Штанцлер положил руку на плечо Дику.

– Знаю, что ты чувствуешь. Ты хочешь на войну и боишься, что тебя сочтут трусом?

– Да, эр, – не стал отпираться Дик, – мой отец воевал.

– Да, воевал, – согласился кансилльер, – но как и с кем. Дик, я хочу, чтобы ты меня выслушал и постарался понять. Если кто‑то узнает, о чем мы говорили, мне несдобровать. И Ее Величеству тоже, но я не хочу, чтобы ты уехал с тяжелым сердцем, считая себя изменником Талигойи. Я не знаю, почему бириссцы напали на Варасту именно сейчас. Они были верными вассалами Раканов, но признать марагонца не захотели.

Оллары выдавили бириссцев сначала в горы, потом за горы. Теперь они вернулись, то ли потому, что посчитали себя достаточно сильными, чтобы отомстить, хотя, к сожалению, отнюдь не тем, кто перед ними виноват. То ли их попросили Раканы. Не знаю, смог бы я пойти на такое даже ради победы, но дело сделано, Вараста разорена. Мы будем дважды преступниками, если не воспользуемся этим. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

– Не совсем. Вы хотите, чтоб мы проиграли войну?

– Оллары ее уже проиграли, и только от нас зависит, чтоб ее не проиграли МЫ, талигойцы. Рокэ сам загнал себя в ловушку, он поклялся до зимы очистить Варасту, но это не под силу никому. Никому! По закону Проэмперадора, не исполнившего клятву, должны обезглавить, но до этого не дойдет. Скорее всего Рокэ позволят бежать в Кэналлоа. После этого Кэналлоа наверняка отложится от Талига и заключит союз с морисками. Ну и Леворукий с ними! Кэналлийцы были, есть и будут чужаками, мориски им ближе, чем мы. Кэналлоа вступила в Золотую Империю после того, как пресекся род Борраска и Повелителями Ветров, к несчастью для страны, избрали их родичей Алва, в которых больше было от багряноземельских шадов, чем от Людей Чести.

Талигойя без Кэналлоа проживет, Дикон, а вот Оллары без Ворона – нет. Мы поднимем восстание и победим. На этот раз за нами пойдет вся страна.

– Вся?

– Вся, Ричард. Вараста давала треть нужного стране хлеба, теперь его придется покупать, а купцы, когда видят, что где‑то чего‑то не хватает, поднимают цену. Чтобы накормить беженцев, от которых никакой пользы, придется поднять налоги. Это возмутит крестьян и ремесленников. Люди не любят спасать других за счет своих детей. Если же беженцев не кормить, то они начнут грабить и убивать, в первую очередь тех, кто послабее. Результат один – страна проснется и поймет, кто виноват. Начнется война, Дорака и Олларов сметут, и вот в этой войне Ричард Окделл должен стать одним из первых.

Теперь ты понял, почему должен вернуться? Будет глупо, если тебя случайно, не зная, кто перед ним, убьет бириссец. Не станешь же ты кричать ему, что ты не враг, да и вряд ли эти варвары при всем их мужестве и благородстве знают Людей Чести по именам. Нет, Дик, предоставь «навозникам» гоняться за «барсами» и поезжай домой. Уверяю тебя, передышка будет недолгой. И дай мне слово до времени не влезать ни в какие авантюры, даже если тебе очень захочется. Ты себе такой роскоши позволить не можешь.

Рокэ появился в кабинете кардинала то ли глубокой ночью, то ли ранним утром. Если б Сильвестр не знал, что для маршала эта бессонная ночь третья, он бы не догадался. Его Высокопреосвященство подозревал, что это неспроста, и Алва нюхает, а может, уже и пьет сакотту, хотя тогда, в свои тридцать пять, он выглядел бы на пятьдесят. Видимо, Рокэ знает другое зелье, с него станется – его отец разбирался во всяческих отравах не хуже мориска. Кардинал вздохнул – спрашивать бесполезно, а он дорого бы дал за возможность не спать ночами и при этом казаться вернувшимся с любовного свидания. Любопытно, Ворон успел воспользоваться выигрышем, или Марианна будет предоставлена сама себе до возвращения Алвы, если тот, разумеется, вернется.

После Совета Сильвестр не находил себе места, чему немало способствовали довольные лица Ариго и Килеана. Эти двое не сомневались, что Рокэ наконец‑то зарвался и вот‑вот сломает себе шею. К несчастью, это весьма походило на правду. Кардинал вздохнул и указал глазами на кресло.

– Садитесь, Рокэ. Шадди выпьете?

– Лучше вина. Мы завтра уходим, а сегодня я хочу выспаться.

– Вино так вино. Где оно, помните? Налейте себе сами, оно не отравлено, хотя и стоило бы. Рокэ, что вы натворили?

– Много всего, но я сегодня не склонен к исповеди.

– Вы к ней никогда не склонны. Когда вы в последний раз были в храме?

– Вроде весной, на каком‑то отпевании.

– А если забыть о церемониях?

– Забудешь о них…. Я, Ваше Высокопреосвященство, не делаю разницы между храмом и плацем. Так же, как и вы. Только мне по делам службы чаще приходится бывать на плацу. Не волнуйтесь, прежде чем отправиться преумножать славу Талига, я честно выслушаю положенные напутствия…

– Меня волнует то, что вы не преумножите ни славу Талига, ни свою собственную, – отрезал кардинал. – Мы оказались в неприятном положении, а ваша выходка сделала его еще более неприятным.

– Надеюсь, – Рокэ подавил зевок, – иначе зачем бы она была нужна?

– Рокэ, вы соображаете, во что впутались сами и впутали всех?!

– Да, и что?

– А то, что если вы проиграете, а вы проиграете, вас казнят, и даже я вас не вытащу. То есть вытащу, разумеется, но вам придется бежать в Бергмарк, если не дальше. Неужели до вас не доходит, почему Штанцлер в узел завязывался, чтоб всучить вам эти проклятые полномочия?

– А вдруг, – предположил маршал, – он меня полюбил? В его возрасте и не такое случается.

– Рокэ Алва, – почти выкрикнул Сильвестр, – бирисскую саранчу вы не одолеете. Да, вы лучший полководец нашего времени, но именно это вас и губит. Вы всегда брали быстротой, неожиданностью и, уж простите, наглостью и не понимаете, что вам предстоит другая война. Армия, даже самая лучшая, движется медленно. Вам придется махать кулаками после драки и гоняться за тенями.

Если б бириссцы жили на равнине, вы могли бы брать заложников и за каждую сожженную талигойскую деревню сжигать три чужие, но они гнездятся в горах, причем непонятно чьих. Гайифа ясно дала понять, что, если мы сунемся в Сагранны, нас, самое малое, оставят без хлеба. Посол Кагеты разводит руками, Адгемар, несомненно, разразится соболезнующими письмами, а Вараста горит и…

– Я не совсем понимаю, – перебил Рокэ, – Ваше Высокопреосвященство, вы хотите, чтоб я выиграл эту войну?

– Разумеется, но…

– Ну так я ее вам и выиграю.

– Это невозможно. ТАКИЕ войны не выигрывают.

– «Невозможно», – поднял бровь маршал, – глупое слово. И трусливое к тому же. Нынешний урожай пропал, не спорю, но следующий если кто у вас и умыкнет, так честная саранча, а не бириссцы.

– Рокэ, – кардинал со злостью оттолкнул пустую чашку из‑под шадди, – вот уж не думал, что придется цитировать вам святые анналы, но «Хвалился лев о победе своей грядущей над царем комариным, и было рычание его грозным, но перешло оно в стон».

– Да простит мне Ваше Высокопреосвященство, но этот лев был глуп. Воевать следует не с комарами, а с болотом.

– Рокэ, Золотой Договор…

– Ваше Высокопреосвященство, клянусь относиться к Золотому Договору, как к восьмидесятилетней девственнице, так что он никоим образом не пострадает. Если вам от этого будет легче, я возьму с собой и сам договор, и запись, которая велась во время Совета, и буду их по ночам класть под подушку. Разумеется, когда буду один.

– Нет, с вами говорить невозможно! Скажите только – у вас есть хоть какой‑нибудь план?

– Есть. Выйти из Олларии и дойти до Варасты. – Рокэ прикрыл глаза ладонями и быстро их отнял. – Прошу меня простить, я немного устал.

– Не увиливайте, герцог. Я должен знать, что вы намерены предпринять.

– Поживем – увидим.

– Я начинаю думать, что вы и впрямь свихнулись.

– Только начинаете? Помнится, девять лет назад в этом самом кабинете вы меня назвали сумасшедшим, потому что я решил обойтись без пехоты. Семь лет назад сие почтенное звание было подтверждено из‑за того, что я не стал ждать весны, а ударил осенью. Пять лет назад я сошел с ума, рванув через болота, которые кто‑то там объявил непроходимыми, а все и поверили. Считайте меня рехнувшимся, мне не жалко, только не мешайте. Война – мое дело и ничье больше.

– Так что же вы все‑таки намерены делать?

– Понятия не имею, – пожал плечами Первый маршал Талига, – но что‑нибудь точно сделаю.

– Вас ждет монсеньор, – кареглазый офицер был немного старше Дика, – он только что поднялся к себе.

Дик кивнул. Вот и все. Сейчас ему сообщат о болезни матери и о том, что его долее не задерживают. Эр отправится на войну с бириссцами, а оруженосец – в Надор, и вряд ли они когда‑нибудь свидятся. Юноша сам удивился тому, как его царапнула эта мысль. Он знал, что будет дальше, а Рокэ – нет, он уверен в победе, потому что никогда не проигрывал. Неужели Ворон не понимает, что его ждет, хотя откуда? И уж точно Первый маршал Талига не станет слушать оруженосца, да оруженосец и не вправе говорить такие вещи.

Проигрыш Алвы нужен для победы над узурпаторами, для того, чтобы на месте дряхлого, стоящего на вранье и беззаконии Талига возродилась Талигойя, свободная, великая, справедливая. А Рокэ пусть бежит в свою Кэналлоа, пусть женится на дочери морискийского шада и играет на гитаре. Алва – не талигойцы и никогда ими не были, их предок, хоть и принадлежал к Дому Ветра, получил надел на самом краю империи неспроста. Короли‑Раканы возвысили полукровок, а Рамиро Алва отплатил им за это самым страшным предательством, которое только знали Золотые земли. Алва – проклятый род, они приносят несчастья, поэтому пусть уходят…

Нога встретила пустоту, и Дик чуть не упал. Лестница кончилась, а он и не заметил. Наль прав, когда ругает его за рассеянность – прожить полгода в доме и не запомнить, сколько ступенек ведет на третий этаж… Больше здесь ему не бывать, хотя… Когда Оллария вновь станет Кабитэлой, он сможет вернуться, только в доме никого не будет. Стены останутся, может быть, уцелеют и вещи, но не будет ни Пако, ни Пепе, ни Кончиты, ни Хуана…

Дверь в кабинет была распахнута. Рокэ, одетый по‑походному, стоя проглядывал какие‑то документы и чего‑то жевал.

– Заходите, юноша. – Эр, не отрывая глаз от бумаги, потянулся за пером, что‑то зачеркнул, что‑то вписал, поставил подпись и бросил документ на стол. – Я получил письмо от вашего опекуна. Кто он вам, кстати?

– Опекун.

– Я понимаю, что не воспитанник. Кем он вам приходится? Дядя? Дед?

– Граф Ларак – дядя моего отца.

– Родичей мужеска пола поближе у вас не имеется?

– Нет. – Дик с возрастающим удивлением уставился на своего эра.

– Что ж, – ни к селу ни к городу заметил тот, – во всем хорошем есть плохое и наоборот. Ваш опекун – отменно вежливый человек, я и слов‑то таких не знаю.

Да, Эйвон всегда отличался старомодной вежливостью. Когда он еще не жил в Надоре, отец смеялся, что в дядюшкиных эпистолах можно увязнуть, как в патоке. Прислал бы отец вызов сыну, чтобы вырвать его у Ворона, или нет? И что бы он сделал на его месте?

– Юноша, ответьте мне, – герцог коснулся мизинцем подписи, проверяя, высохли ли чернила, – только честно и без излишнего геройства. У вас болят зубы?

– Нет

– А живот, нога, рука или, страшно подумать, голова?

– Нет.

– Неужели вы скисли от воспоминаний об отчем доме? Не волнуйтесь, вы туда еще долго не попадете.

– Но…

– Вы, кажется, хотели что‑то сказать?

– Нет, то есть… Дом тут ни при чем.

– Значит, вы скисли из‑за дамы. То есть не из‑за самой дамы, а из‑за грядущей разлуки. Не переживайте, – маршал скрутил бумагу и сунул в висевший у пояса футляр, – осенью вы вернетесь на белом коне (коня я вам подарю) и в плаще из барсовых шкур, и она вас снова полюбит. Или сделает вид, разницы, впрочем, никакой.

– Я пойду на войну? – Святой Алан, ну зачем он это сказал?! Нужно молчать и делать вид, что ничего не знаешь. Рокэ не поверил – Эйвон никогда не умел лгать. А может быть, проболтался Наль или кто‑то подслушал их разговор с эром Августом – у Дорака везде шпионы…

– Разумеется, – маршал знакомым жестом прикрыл глаза ладонями, а потом резко их отнял, – вы, как‑никак, мой оруженосец, так что собирайтесь – завтра мы выступаем. Отправляйтесь на конюшню, познакомьтесь с Соной, она – девица добрая, не сбросит.

– Монсеньор…

– Можете идти или нет, постойте. Я сейчас вас познакомлю с тремя молодыми людьми благородного происхождения. Им вместе с вами предстоит неотлучно болтаться при моей особе в ожидании приказаний. Постарайтесь воспринять их философски, особенно одного… Не хочу вас пугать, юноша, но, между нами говоря, он ужасен.