Глава 4. «Le Chevalier des Épées»[131]

До полуночи в приемной Проэмперадора торчал Жиль, и Ричард мог быть свободен, другое дело, что идти было некуда. День выдался жарким, и все живое забилось в тень. В этих краях летом после обеда принято спать, но Дик успел отоспаться после ночного дежурства и теперь не знал, куда себя девать. Юноша немного побродил по губернаторскому особняку, где остановился Проэмперадор, и вышел на увитую дикими розами террасу, глядящую на реку.

Рассанна медленно несла желтоватые волны к Холтийскому морю, дальний берег ровной буро‑зеленой полосой отделял бледную воду от выгоревшего неба. То, что Рассанна была большой рекой, Ричард знал из уроков господина Шабли, но насколько большой не представлял, не мог себе представить. Данар в сравнении казался чуть ли не речонкой, чего уж говорить о Наде, который летом овцы вброд переходили.

За Рассанной лежала восточная Вараста, за Рассанной была война, но в летний жаркий день в это не очень верилось. Дикон понимал, что не сегодня‑завтра Южная армия покинет город Тронко, в окрестностях которого дислоцировалась еще с тех времен, когда талигойская граница проходила по берегу Рассанны, и пойдет через бесконечные степи навстречу бириссцам.

Тронко война почти не зацепила, хотя на том берегу и собралось множество беженцев. Губернатор и его драгуны запрещали варастийцам переправляться через реку под страхом ссылки в рудники. Люди, впрочем, не очень рвались в Большой Талиг. Лето только начиналось, и варастийцы надеялись, что до холодов Ворон покончит с разбойниками и можно будет вернуться в обжитые места.

Эр Штанцлер считал, что война будет проиграна, но сам Дикон в правоте кансилльера не был уверен. Офицеры и порученцы, с которыми сталкивался оруженосец Проэмперадора, не сомневались ни в собственных силах, ни в талантах Алвы и сетовали разве что на жару и бестолковость губернатора, не сумевшего дать по лапам обнаглевшим дикарям.

– Дикон! – Веселый голос вернул юношу в жаркий, пыльный день. Дик непросто сходился с людьми, но Оскар Феншо‑Тримэйн ему понравился сразу и навсегда. Оскару было двадцать шесть лет, в двадцать четыре он за успешные действия во время лудзейской кампании был произведен в генералы, а в двадцать пять стал командующим авангарда Южной армии. Ги Ариго высоко ценил Феншо‑Тримэйна и, покидая армию, предложил ему уехать в столицу вместе с другими высшими офицерами Южной, но Оскар отказался. Лето в военных лагерях возле Олларии молодого генерала не прельщало, он, по его собственным словам, хотел «поучаствовать в настоящем деле».

– Мой генерал! – Ричард вскинул руку в нарочито лихом приветствии.

– Корнет Окделл! – Феншо испустил пронзительный начальственный вопль. – Как вы стоите?! Где почтение, я вас спрашиваю? Где трепет? Где восторг?! Вы соображаете, КТО перед вами?! Да мои предки у самого Франциска навоз разгребали! Да я… Да вас! Повешу, расстреляю, сошлю на галеры… – Оскар остановился, набрал в грудь воздуха, собираясь продолжить начатую тираду, но не выдержал и рассмеялся.

Феншо‑Тримэйн вел затяжную необъявленную войну с начальником штаба Южной армии Леонардом Манриком, также не последовавшим за Ги Ариго. Вообще‑то в Тронко ожидали, что Проэмперадор заменит всех офицеров, назначенных Ариго, но Ворон лишь пожал плечами и сказал, что брат королевы сам освободил армию от тех, кто помешает выиграть войну. С собой Алва привез лишь троих генералов и одного полковника.

Совет Меча наделил Проэмперадора правом вызывать к себе любого офицера, но Рокэ этим правом не воспользовался, равно как и возможностью усилить Южную армию свежими резервами. Феншо полагал это решение ошибкой. Несмотря на свою молодость, он великолепно разбирался в стратегии и тактике, а его палатка была забита трактатами по военному искусству, что, впрочем, не мешало командующему авангардом шутить и дурачиться.

– Счастлив расстреляться и повеситься по приказанию великого Манрика, – отбарабанил Ричард излюбленную в их компании шутку и тоже расхохотался.

Привычка Манрика угрожать подчиненным всевозможными карами и его происхождение от беглого гоганского повара служили источником неистощимых шуток, которыми обменивались недолюбливающие «рыжего придурка» офицеры. Ричард полностью разделял мнение Феншо о том, что Леонарда следует удавить, утопить и скормить степным ызаргам, но пока приходилось ограничиваться шутками. Феншо Дик любил, Манрика – нет, а прочие высшие офицеры Южной армии вызывали у юноши смешанные чувства.

Генерал от кавалерии, брат‑близнец капитана личной королевской гвардии и старший брат Арно Эмиль Савиньяк громко смеялся и был знаменит своей вспыльчивостью и любовными победами. В Южной армии он занял место не покинувшего своего командующего Джеймса Рокслея.

Савиньяк по рождению принадлежал к Людям Чести, но эта фамилия с самого начала перешла на сторону Олларов, а сам Эмиль вместе с Рокэ Алвой участвовал в подавлении восстания Окделла и был известен как ярый поклонник военных талантов Ворона. Если б не эти обстоятельства, тридцатилетний брат Арно стал бы одним из любимцев Ричарда, но есть вещи, перешагнуть через которые невозможно.

По тем же причинам Дик не мог восхищаться маркизом Хорхе Дьегарроном и полковником Орасио Бадильо, в распоряжении которых были кэналлийские стрелки. Дьегаррон и Бадильо были с Алвой в болотах Ренквахи, а великая Талигойя для них была пустым звуком.

Последним человеком, которого Рокэ привез с собой в Тронко, стал пожилой артиллерийский генерал Курт Вейзель, хорошо знакомый Ворону по торским кампаниям. Вейзель отличался завидным миролюбием и был вежлив даже с порученцами. Вейзелю давно перевалило за пятьдесят, он был старше всех и думал только о пушках, порохе, ядрах и конных запряжках.

Что до тех, кто служил в Тронко еще при Ариго, то они оказались довольно‑таки заурядными. Мушкетерский полковник Хэвиленд трясся над каждой монетой, командиры пехотных полков Оноре Маро, Филибер Шенонсо и Бонифас Монтре думали лишь о эруа[132], а комендант Тронко генерал Флавиан Уэсс был стар и глух на одно ухо. Впрочем, никто из них Дику жить не мешал, даже Манрик, которого юноша ненавидел скорее за компанию с Оскаром и потому что это было весело. Отсмеявшись, Феншо весело улыбнулся.

– Нашему отдыху скоро придет конец. Переправа почти готова, так что, корнет, готовьтесь к подвигам.

– Оскар, – командующий авангардом приходился Ричарду дальним родичем по материнской линии и первым предложил юноше перейти на «ты», по крайней мере, когда их никто не слышит, – ты и впрямь думаешь, что мы победим?

– Разрубленный Змей, еще бы! Если б губернатор соизволил поднять жирную задницу и заняться своими прямыми обязанностями, а не пускал пузыри, бириссцев бы давно след простыл. Бросать на дикарей боевые полки унизительно, но дело зашло слишком далеко. Чтобы успокоить людей и заставить их вернуться, придется устроить хорошенький парад.

– Я… – Дик немного поколебался, но Оскару можно было доверять, он никогда никого не выдавал, – один… очень умный человек говорит, что армия не справится с летучими отрядами. И потом… Если Оллары проиграют эту войну, это пойдет на пользу делу освобождения Талигойи.

– Бред, – отрезал Феншо. – На любых летунов управа найдется. Нужно построить вдоль гор укрепленные лагеря и регулярно производить кавалерийские вылазки. Наши лошади лучше, а против наших мушкетов и пистолетов дикари и вовсе бессильны.

– Не надо называть их дикарями. Бириссцы – наши союзники, они воюют за нашу свободу.

– Нужны им мы вместе с нашей свободой! – Лицо Феншо стало жестким. – Читайте историю, молодой человек, это полезно. Бириссцы всегда резали и грабили тех, кто слабее. К началу Круга Скал они уничтожили или вытеснили в бесплодные земли менее воинственные горные племена, чем спилили сук, на котором сидели. Скотоводством и земледелием бириссцы заниматься не желают, а грабить стало некого. Пришлось уйти в Кагету под руку тамошних казаров и превратиться в их цепных собак. В четвертом году нашего Круга Франциск Оллар отменил старое эсператистское вето, запрещавшее селиться в Варасте, и освободил переселенцев и их потомков на сорок лет от налогов. Вараста начала заселяться, земли здесь очень плодородные, так что варастийцы быстро разбогатели. Бириссцы это увидели и решили приняться за старое. Сначала они действовали с оглядкой, потом обнаглели, за что и получат.

Я буду не я, если не пригоню к Рассанне полтысячи «освободителей» и не утоплю на глазах беженцев и дурака‑губернатора. Я живу в великой стране и не позволю кому попало ее освобождать. Надо будет, я это сделаю сам и обойдусь без наемников.

– Оскар, ты с ума сошел!

– Закатные твари, это вы с ума сошли. Додумались! – Оскар раскипятился не на шутку, он вообще легко выходил из себя. – Ждать помощи от врагов, которые спят и видят, чтоб Талиг околел. Оллары – дерьмо, не спорю, но Раканы еще дерьмее. Кто они такие, чтоб приходить к нам и нами править?! Нет, Дикон, кто продул и удрал, тот продул и удрал. Фердинанда гнать надо в три шеи, кто б спорил, но таскать каштаны из огня для принца, которого никто в глаза не видел, я не стану. Корона должна принадлежать самому сильному и самому смелому. Разумеется, из коренных талигойцев.

– Я тебя не понимаю.

– Молодой еще, – Оскар Феншо шутливо дернул Дика за перевязь, – сейчас наше дело расколотить бириссцев и завоевать любовь поселян и особенно поселянок. О! – Оскар нарочито вздрогнул. – Ползет, чудовище. Никого не боюсь, а Жиля Понси боюсь. Женщины мышей и пауков боятся, а я вот его.

Дик захохотал, глядя на приближающуюся к ним длинную и тощую фигуру. Жиль Понси угодил в порученцы к командующему Южной армией благодаря настырности своего деда, генерала от кавалерии, слава которого когда‑то гремела на весь Талиг. Увы, внук кавалериста, по словам Оскара, мог загнать любую клячу до смерти, не садясь на нее, одним лишь своим видом. Рокэ назвал Понси ужасным, и Дик в кои‑то веки полностью разделял мнение своего эра.

Понси остановился, не доходя до Ричарда и Оскара пару шагов, и уставился на собеседников. В этом не было ничего неожиданного – Жиль редко заговаривал первым, обычно он стоял столбом, осуждающе глядя на облюбованную жертву, отчего жертва готова была провалиться сквозь землю.

– В чем дело? – раздраженно спросил Оскар.

– Господин генерал, – завопил Понси, это тоже было обычным, когда порученец открывал рот, его было слышно на том берегу Рассанны, – вас разыскивает господин начальник штаба Леонард Манрик.

– Хорошо, – коротко бросил Феншо, в мгновения ока превратившись из Оскара в господина командующего авангардом. – Я иду. Корнет, проводите меня.

Дик щелкнул каблуками. Дурак Жиль не дал им договорить, но Оскар не прав. Королем Талигойи может быть только Ракан. Эр Штанцлер говорит, что принц – настоящий талигоец, но откуда это знать Феншо? Кансилльер редко с кем откровенен. Ну да ладно, с Оскаром они еще наговорятся.

Рокэ отдыхал, Феншо был занят, оставался Жиль, но с ним было хуже, чем без него. Ричард прихлопнул пару мух, не сдохших, несмотря на присутствие молодого Понси, и собрался сходить на реку, но в прихожей раздался шум, и в приемную ввалился Его Преосвященство епископ Варасты Бонифаций, за спиной которого маячило двое высоченных мужчин весьма странного вида. Дик встал, вежливо приветствуя епископа, хотя визит Бонифация его, мягко говоря, не обрадовал.

Олларианец славился на всю провинцию неумеренным пристрастием к вину, оружию и цитированию священных текстов. Немудрено, что после приезда в Тронко Проэмперадора епископ стал постоянным гостем губернаторского особняка. Алву пьяница откровенно забавлял, а Дику было противно.

– Где Рокэ? – Бонифаций протопал к маршальскому креслу, в каковое и плюхнулся, с грустью оглядев стол, на котором не оказалось ничего, кроме бумаг, чернильницы с пером и песочницы. Спутники епископа остановились в дверях. Издали они могли сойти за близнецов, но вблизи рознились как день и ночь. Один – явный северянин, безбровый, с носом‑картошкой и маленькими, голубыми глазками, второй – носатый и чернобровый, похожий на галку.

– Эй, отроки, – вновь воззвал Его Преосвященство, – призовите‑ка сюда предводителя благочестивого воинства, где б он ни находился. Сии достойные мужи – адуаны[133], они поведают о бесчинствах, творимых на том берегу Рассанны, и о нравах злокозненных безбожников.

Понси, тоже вставший при появлении епископа, не двинулся с места, исподлобья разглядывая гостей. Пролетела муха, за окном что‑то звякнуло.

– Что вы смотрите, Жиль?! – не выдержал Ричард. – Вы – дежурный порученец, ступайте к монсеньору и доложите, что прибыл епископ Бонифаций.

Понси неодобрительно зыркнул на Дика, вздохнул и, медленно переставляя длинные ноги, поплелся к двери. Бонифаций проследил за ним взглядом и повернулся к Ричарду.

– Горе отцу и матери отрока сего, ибо чадо их изрядно головою скорбно. Как сталось, что оказался сей вьюнош при особе маршала?

– Его дед был генералом от кавалерии, – сообщил Дик, но олларианца ответ не удовлетворил.

– От коня не родится ягненок, но от умного может родиться глупый, а от смелого – трусливый. Не дело ковать меч из глины и печь хлеб из песка.

Ричард был целиком и полностью согласен. Жиль доводил до исступления всех, кто имел несчастье провести в его обществе более получаса. Почему скорый на расправу Рокэ терпел при себе подобное недоразумение, было непонятно. Возможно, ему нравилось слушать, как офицеры при виде длинного порученца скрипят зубами.

– Юноша, – епископ строго глянул на Ричарда, – на улице жарко, прости Создатель, как у Закатных Врат, и томит меня и спутников моих жажда.

– Белое? Красное? Ликеры? – осведомился Ричард, подражая Ворону, чем заслужил одобрительный взгляд пастыря.

– Вижу, ты на том месте, на коем потребно, и будет из тебя со временем превеликий толк. Красного! А вам, воины? И не подпирайте вы двери, входите да садитесь. Маршал даром что из старой знати, а человек толковый, дурью не мается, не то что некоторые.

– И то, Вашпресвященство, – подал голос носатый, – потому мы к нему и сунулись. Дело‑то делать надо.

Рокэ не мается дурью?! Да о его выходках болтает весь Талиг, для него нет ничего святого… Ричард стиснул зубы и занялся вином, но успел налить только епископу – дверь распахнулась, и на пороге образовался Жиль. Порученец двигался несколько быстрей, чем обычно, а на его лице отчетливо проступали красные пятна. Внук кавалериста встал точно посередине приемной и с негодованием уставился то ли на епископа, то ли на Дика, то ли на кувшин с вином. Бонифаций поднял седеющую бровь.

– Что с тобой, чадо, и где Проэмперадор?

Жиль Понси втянул ноздрями воздух, но ничего не ответил, а повернулся и, всем своим видом изображая возмущение, выплыл из кабинета в противоположную дверь.

– Ваше Преосвященство, – торопливо сказал Дик, – с вашего разрешения я вас оставлю и позову монсеньора.

– Иди, чадо, – разрешил Бонифаций, – а мы пока утолим нашу жажду.

Дик промчался по полутемному коридору, стараясь не обращать внимания на непонятным образом угодивший в сапог камешек, и уперся в запертую дверь. Это было непохоже на Рокэ, но мало ли что. Ричард пару раз стукнул по ухмыляющейся львиной роже.

– Пожар? – осведомился из‑за двери Ворон. – Или потоп?

– Нет, – глупейшим образом ляпнул Дик, – но… Приехал… епископ и привез каких‑то таможенников. Говорит, важно.

– Пожалуй, – откликнулся Алва, – распорядитесь подать Его Преосвященству вина и соберите совет. Я скоро буду.

– Он уже пьет.

– А адуаны?

– И они.

– Хорошо, юноша. Ступайте подливать и, если вас не затруднит, проследите, чтобы полчаса меня не беспокоили.

Ричард повернулся, но не сделал и шага, как камешек вновь напомнил о себе. Пришлось снимать сапог и вытряхивать мелкого гаденыша. Тоненький женский смех застал юношу стоящим на одной ноге. Дик не сразу сообразил, что смеялись за дверью. Так вот отчего Жиль пошел пятнами! Ричард с сомнением посмотрел на замочную скважину, но преодолел искушение. Он – дворянин, а не свинья, а вот Понси точно подглядывал, с него станется! Даром, что вчера, обнаружив в руках у Дика «Повесть о греховной любви рыцаря Бартоломея и прекрасной Констанции, супруги маркграфа Тарнау», разразился визгливой речью о недопустимости подобных писаний и непозволительной распущенности тех, кто их читает.

Ричарду пришлось спасаться бегством. Когда он вернулся, развратная греховная книжка исчезла. Дик полагал, что Понси ее сжег или утопил в Рассанне, но утром губернаторский слуга, убиравший комнаты порученцев, обнаружил скабрезную историю под подушкой у защитника нравственности. Красный, как рак, Жиль кричал, что это заговор и злополучную «Историю» ему подбросили. Оскар в это не поверил и оказался прав – если Жиль подглядывал за Рокэ и его любовницей, то книжку он и подавно умыкнул.

Смех повторился, перешел в шепот, затем из‑за двери раздались звуки, живо напомнившие Дику о прекрасной Марианне. Юноша торопливо натянул сапог и побежал к гостям. Он успел вовремя – кувшин показал дно.

– Монсеньор очень занят, – заверил епископа Ричард, зажигая свечи, – и будет не раньше, чем через полчаса. Просил чувствовать себя, как дома. Жиль, будьте так добры, пошлите за Манриком, монсеньор собирает военный совет. Ваше Преосвященство, еще вина?

Алва и Вейзель появились одновременно, следом потянулись и другие. Бонифаций и не подумал освободить хозяйское кресло, но Алва, нисколько не смущаясь, уселся на раскрытое окно рядом с небольшим столиком, за которым обычно сидели порученцы. От Проэмперадора исходил едва уловимый запах тубероз, и юноша вспомнил, что именно так благоухала рыжеволосая свояченица губернатора. Жилю было на что полюбоваться! Юноша встретился с насмешливым взглядом своего эра и опустил глаза. Он не подглядывал, но как объяснить это Рокэ?!

– Итак, Ваше Преосвященство, – невозмутимо произнес Ворон, – вы и эти господа хотели меня видеть.

– Эти воины, – ворчливо изрек епископ, – пришли с открытой душой, предлагая помощь, но гордые их оттолкнули, а недальновидные не выслушали.

– Что может знать солдат, – бросился в бой Манрик, – оставивший свой пост? Товарищи этих скотов погибли в бою, а они удрали. Я обошелся с ними излишне мягко, их следовало повесить за дезертирство.

– Не судите опрометчиво, – блеснул глазами Бонифаций.

– Господа, – примирительно сказал Вейзель, – раз они уже здесь, давайте их выслушаем.

– Не имеет никакого смысла, – отрезал Леонард.

– Для вас, но не для нас, – вскинулся Савиньяк. Кавалерийский генерал был старше своего брата на тринадцать лет, но Арно отличался спокойствием и рассудительностью, а Эмиль не считал нужным сдерживать свои чувства.

– Говорите, чада, – постановил Бонифаций, опустивший для такого случая кубок.

Адуаны поднялись.

– Мы, – начал северянин, – стало быть, отлучились.

– Кто это может подтвердить? – скривился Манрик. – Никто!

– Но никто не может и опровергнуть, – заметил Феншо. До адуанов Оскару дела не было, но если начальник штаба лаял, командующий авангардом в ответ мяукал.

– Сначала, – перебил Рокэ, – назовитесь. Имя, звание, где служили.

– Клаус Коннер, младший теньент таможни, пост Бакра.

– Жан Шеманталь, младший теньент таможни, пост Бакра.

– И куда ж вы отлучились?

– На охоту, – потупился Клаус, – за тушканами. Господин капитан, царствие ему рассветное, дичины добыть просили, а у нас, осмелюсь доложить, собака…

– Где собака? – поинтересовался Рокэ, отцепляя от воротника рыжий волос. Так и есть, тубероза…

– Собака? – не понял Клаус. – Наша, что ли?

– Именно, – подтвердил Проэмперадор, – я хочу ее видеть.

Зачем эру понадобилась собака этих мужланов, Ричард не представлял, но Рокэ после дневных подвигов явно пришел в игривое настроение.

Жан и Клаус переглянулись, вновь став похожи, как родные братья.

– Если господин Прымпирадор не шутют, – выдавил Жан.

– Не шутю. – Алва кивком указал Дику на вино, епископа и гостей.

– Осмелимся доложить, пес на улице ждет. Дозвольте привести.

– Ведите, чада, – велел Бонифаций, принимая из рук Дика полный кубок. Адуан, все еще сомневаясь, скрылся за дверью и тут же вернулся, ведя за ошейник большого грязно‑белого безухого и бесхвостого пса с черным пятном на морде. Собака, как и хозяин, пребывала в полной растерянности, не зная, то ли ей рычать, то ли вилять заменявшим хвост обрубком.

– На охотника за тушканами он не похож, – заметил Алва, заинтересованно разглядывая куцего, – я бы сказал, что это волкодав.

– Так и есть, – подтвердил Жан, – бакранская псина, но, прошу меня простить, Лово в степи любой след отыщет. Чутье – прям как у лисицы.

– Прелестно, – маршал одобрительно взглянул на урода, в ответ нерешительно взмахнувшего обрубком, – значит, Лово… Прикажите ему лечь и говорите дальше. Тушкана добыли?

Таможенник положил руку на холку пса, и тот молча опустился на губернаторский ковер, положив морду на вытянутые лапы. Клаус и Жан снова переглянулись.

– Господин Прымпирадор, чего говорить‑то? Тушкана‑то мы добыли, а как возвертаться стали, – глядим – дым. Подъезжаем – заместо поста – головешки. Наших‑то, прошу заметить, две дюжины, считая капитана и нас, грешных, а седунов, жабу их соловей, лапа целая навалилась.

– Лапа? – не понял Вейзель.

– Ну, седуны так отряды свои прозывают. Они ж того, прощения просим, вбили в бо(ударене)шки, что от барсов пошли.

– Седунами в Варасте зовут бириссцев, – вмешался Бонифаций, – сии язычники и впрямь считают прародителями своими ирбисов, а изгнанные ими бакраны и того хуже, полагают себя детьми козла. Бириссцы считают зазорным любое дело, кроме воинского, а как отрокам приходит пора воинами становиться, их безбожные жрецы что‑то делают, от чего у юнцов волосы седеют. Оттого и седуны. Ходят они лапами, в каждой две сотни язычников, и над ними главный, в барсовой шкуре. Прочие человеки для них хуже скотов…

– Вы, епископ, нарисовали прелестный портрет. Седые варвары в барсовых шкурах – это так романтично, мой оруженосец, без сомнения, будет в восторге. Но, насколько мне известно, вышеупомянутые седуны по нашу сторону гор особых вольностей себе не позволяли. – Рокэ повернулся к адуанам. – Губернатор доносит, что в Варасте сейчас больше двадцати тысяч бириссцев, это правда?

– Вранье, – отрезал Клаус, – хорошо, если лап двадцать наберется. Да им больше и не надо – нагрянули, пожгли, порезали и назад. Их дело такое, разбойничье. Чтоб побыстрей да потише, большими стаями они не ходят.

– Очень хорошо, – кивнул Рокэ. – Лово, если что, их учует?

– Еще бы, – Клаус любовно взглянул на своего урода, – он у нас такой, кого хошь выследит.

– Почему вы меня искали?

– Господин Прымперадор, – начал Жан, но Бонифаций договорить таможеннику не дал:

– А потому, что сии воины знают многое, что родившимся не в Варасте неведомо, и желают отплатить злокозненным язычникам за их непотребства. Жан и Клаус собрали таможенных стражей, охотников и пастухов, коих судьба привела в окрестности Тронко, и желают возложить жизни свои на алтарь отечества.

– Мои разведчики обойдутся без дезертиров, – скривился Леонард Манрик, – я не верю этим людям. Нам внушают, что против нас не больше четырех тысяч, тогда как совершенно точно известно, что в Варасте действует пятнадцатитысячная армия.

– Вам бы, сударь, прошу прощения, с такой верой в то, что сами не видели, клириком быть, – вдруг выпалил Жан. – Нет там пятнадцати тыщ и не было никогда. Седуны не числом берут, а наглостью да нашей глупостью…

– Еще одно слово, дезертир… – Манрик поднялся, его лицо стало белым. Собака подняла голову и глухо заворчала, епископ поставил кубок, намереваясь ответить, но не успел.

– Сядьте, генерал. – Рокэ и не подумал повысить голос, но «навозник» молча упал в кресло. – Никто вам этих людей не навязывает. Значит, хотите с армией идти?

– Так точно, – выпалил чернявый.

– Оба решили? – Голос Алвы был все таким же ровным.

– А то как же, – удивился Клаус, – мы ж все на пару.

– Приказ о вашем производстве в капитаны и введении в командование двумя отрядами разведчиков из числа бывших адуанов и варастийских добровольцев будет готов через час. Господа, – Рокэ отвернулся от остолбеневших варастийцев, – утром мы выступаем. Кроме адуанов, со мной пойдет девять тысяч человек – пять конных полков, три пеших, кэналлийцы и часть артиллерии. Граф Манрик, вы принимаете командование над остальной частью армии. Ваше дело защищать Тронко и особу губернатора. Начальником штаба у вас остается Хэвиленд.

Маро, Шенонсо, Монтре, вы поступаете в распоряжение Манрика. Барон Вейзель, граф Савиньяк, маркиз Дьегаррон, виконт Феншо‑Тримэйн, полковник Бадильо, прошу вас отдать соответствующие распоряжения своим людям и к полуночи вернуться ко мне за соответствующими указаниями. Ваше Преосвященство, примите мою благодарность, вы нам очень помогли.

– Я отправляюсь с вами, – не терпящим возражения тоном заявил епископ, – дабы укреплять дух богобоязненного воинства и нести многомерзким язычникам свет олларианства.

– Как пожелаете, Ваше Преосвященство, но удобств не обещаю.

– Тело наше подчиняется душе нашей. – Бонифаций тяжело поднялся и направился к выходу. Рокэ с невозмутимым лицом открыл перед святошей дверь и вышел вместе с ним и кэналлийцами. Таможенники и их пес убрались следом.

– Надеюсь, господин генерал, вы с двадцатью тысячами удержите врага за Рассанной до нашего возвращения? – Оскар Феншо нежно улыбнулся Манрику.

– Если вы вернетесь, – огрызнулся Леонард, – эти мужланы заведут вас в ловушку, это так же верно, как…

– Как то, что вы попадете из пистолета в пролетающую корову, – заметил Савиньяк, натягивая перчатки.

– Дурной пистолет, – буркнул «навозник», – вы это знали, потому и предложили пари.

– Я и впрямь знал пистолет, – не стал спорить кавалерист, – и еще я знал стрелка.

– Уймитесь, господа, – прикрикнул Вейзель, – может быть, мы расстаемся навсегда, не стоит на прощание вспоминать о всяких глупостях.

– О каких именно? – Рокэ стоял в дверях, с ленивым любопытством разглядывая набычившегося Манрика. – Я, кажется, слышал слово «пистолет».

– Ерунда, – махнул рукой Вейзель. – Манрик поспорил с Савиньяком, что собьет из его пистолета воробья с соседней крыши, но промахнулся.

– Все дело в пистолете, – стоял на своем Леонард.

Рокэ шагнул к Эмилю.

– Пистолет!

Кавалерист с готовностью протянул Алве оружие, он молчал, но глаза его смеялись. Рокэ взял пистолет правой, переложил в левую и, почти не глядя, пальнул в сторону окна. Комната наполнилась пороховым дымом, но стоявшая на подоконнике бутылка не пострадала.

– Видите, – удовлетворенно произнес Леонард Манрик, – из дурного пистолета промахнется даже лучший стрелок.

– Верно и обратное, – Алва бросил злополучное оружие на стол, – дурной стрелок промахнется даже из лучшего пистолета.

Ответить Манрик не успел. Савиньяк с воплем «Леворукий, и все твари его, вот это выстрел!» – вытянул руку в направлении камина. Три свечи, стоявшие на каминной полке, погасли.