Итерация вторая

ДЕРБИ

Он застыл на полушаге, готовый исчезнуть в гуще воскресной толпы. Объектив выхватил часть лица: высокая скула, густая, темная, коротко подстриженная бородка, правое ухо; между вельветовым воротником и полосатой кепкой — случайная прядь волос. И тяжелые кованые ботинки, и обшлага брюк, забранные в короткие кожаные гетры, густо заляпаны известковой суррейской грязью. Левый погончик поношенного плаща надежно застегнут над ремнем полевого бинокля. Под распахнутым по жаре плащом поблескивают надежные латунные пуговицы в виде коротких палочек. Руки человека глубоко засунуты в карманы.

Его зовут Эдвард Мэллори[38].

Мэллори пробирался среди экипажей, лошадей в шорах, меланхолично хрустящих травой, среди томительно знакомых запахов детства — упряжи, пота, навоза. Его руки проверили содержимое карманов. Ключи, портсигар, бумажник, футляр для визитных карточек. Толстая роговая рукоять шеффилдского складного ножа. Полевой блокнот, это — самое ценное. Носовой платок, огрызок карандаша, несколько монет. Будучи человеком практичным, доктор Мэллори знал, что в собравшейся на скачки толпе непременно шныряют воры и по виду их отличить невозможно. Вором здесь может оказаться любой. И от этого никуда не денешься.

Какая-то раззява неосмотрительно заступила ему дорогу, и сапожные гвозди зацепили край ее кринолина. Женщина обернулась, болезненно сморщилась и рывком высвободила ткань; кринолин громко скрипнул, а Мэллори учтиво коснулся кепи и прибавил шагу. Типичная фермерша, громоздкая, неуклюжая краснощекая баба, домашняя и английская, как корова. Мэллори была привычнее иная, более дикая порода женщин: смуглые низкорослые скво племени шайенов с их десятками блестящих от жира косиц и расшитыми бисером ноговицами. Кринолины казались ему каким-то странным вывертом эволюции; неужели дочерям Альбиона доставляет удовольствие таскать на себе эти птичьи клетки из китового уса и стали?

Бизон, вот на кого похожа женщина в кринолине. У американского бизона, сраженного пулей крупнокалиберной винтовки, резко подламываются ноги, он оседает в траву, превращается в такой же вот бугор. Великие стада Вайоминга встречают смерть совершенно неподвижно, лишь недоуменно поводят ушами на отдаленные хлопки выстрелов.

Теперь Мэллори пробирался через другое стадо, про себя удивляясь загадочному всесилию моды. На фоне своих дам мужчины казались существами иного биологического вида: никаких крайностей во внешнем облике — за исключением разве что блестящих цилиндров. Впрочем, Мэллори органически не мог считать какой бы то ни было головной убор экзотичным, слишком уж много знал он о шляпах, о тусклых, прозаичных секретах их изготовления. Вот эти, скажем, цилиндры, разве не ясно, что все они — за крайне редким исключением — откровенная дешевка. Массовый фабричный раскрой, машинная формовка. Смотрится, надо признать, вполне пристойно, немногим хуже, чем настоящие, вышедшие из рук опытного мастера, а стоят раза в два дешевле. Мэллори помогал когда-то отцу в его маленькой мастерской в Льюисе: орудовал шилом, простегивал фетр, натягивал заготовки на болванки, шил. Отца, опускавшего фетр в ртутную ванну, ничуть не беспокоил жуткий запах…

Неизбежная кончина отцовского ремесла не вызывала у Мэллори ни тени сентиментальности. А потом он и вовсе выбросил эти мысли из головы, увидев полосатый парусиновый навес, стойку и небольшую толпу, полностью состоявшую из мужчин. Это зрелище вызвало у него острый приступ жажды. Обогнув троицу джентльменов со стеками, оживленно обсуждавших шансы фаворитов, он протиснулся к стойке и призывно постучал серебряным шиллингом.

— Что желаете, сэр? — осведомился бармен.

— Хакл-бафф[39].

— Сэр родом из Сассекса?

— Да. А что?

— Я не смогу подать вам настоящий хакл-бафф, сэр, — нет ячменного отвара. — На багровом лице появилось крайнее сожаление, тут же, впрочем, исчезнувшее. — За пределами Сассекса его почти не спрашивают.

— А я два года не пробовал хакл-баффа, — вздохнул Мэллори.

— Если желаете, я приготовлю вам первоклассный бамбу[40]. Очень похож на хакл-бафф. Нет? Тогда хорошую сигару. Всего два пенни! Прекрасный виргинский табак. — Бармен извлек из деревянного ящичка кривоватую черуту.

Мэллори покачал головой:

— Я очень упрям в своих пристрастиях. Хакл-бафф или ничего.

— Вас не переубедить, — улыбнулся бармен. — Сразу видно истинного сассексца! Я и сам оттуда родом. Примите эту прекрасную сигару безвозмездно, сэр, как савенюр.

— Очень мило с вашей стороны, — удивился Мэллори, тронул пальцами кепи и зашагал дальше. Вытряхнув на ходу из портсигара люцифер, он чиркнул палочкой о подметку, раскурил черуту и беспечно заткнул большие пальцы за проймы жилета.

По вкусу сигара напоминала отсыревший порох; после первой же затяжки Мэллори поспешно выдернул ее изо рта. Скрутку из паршивого черновато-зеленого листа опоясывала полоска газетной бумаги с маленьким, в звездах и полосах, иностранным флажком и надписью: “ВИКТОРИ БРЭНД”. Все понятно, армейский хлам этих самых янки. Отброшенная сигара угодила в бок цыганской кибитки, выбросила фейерверочный сноп искр и тут же оказалась в чумазых ручонках черноголового оборвыша.

Слева от Мэллори ипподромную толпу рассекал роскошный, темно-вишневого цвета паровой экипаж. Высоко вознесенный над людским морем возница потянул за рычаг тормоза, громко затрезвонил медный колокольчик, и толпа неохотно раздвинулась. На высоких бархатных сиденьях разместились пассажиры; шарнирная крыша была сложена гармошкой назад, чтобы пропускать солнце. Ухмыляющийся старый бонвиван в лайковых перчатках смаковал шампанское в компании двух юных девиц — то ли дочерей, то ли содержанок. На дверце экипажа гордо красовался герб — скрещенные серебряные молотки на лазоревой шестеренке. Какая-то неизвестная Мэллори эмблема радикалов. Он знал гербы всех лордов-ученых, но слабо ориентировался в геральдике капиталистов.

Машина катила на восток, к гаражам дерби; Мэллори шел следом по расчищенной от людей дороге, легко поспевая за медлительной машиной и улыбаясь тому, как ломовые извозчики стараются унять перепуганных лошадей. Он вытащил из кармана справочник, оступившись при этом в колее, выбитой толстыми колесами брума[41], и перелистнул пестрящие яркими иллюстрациями страницы. Издание было прошлогоднее, лазоревой шестеренки с серебряными молоточками в нем не нашлось. Удивляться особенно нечему, теперь что ни неделя, то новый лорд. А все эти ихние светлости прямо без ума от своих паровых шарабанов.

Машина держала курс на клубы сероватого пара, поднимающиеся над трибунами Эпсома[42]; она неуклюже перевалила через поребрик мощеной подъездной дорожки, и тут Мэллори увидел гараж, длинную несуразную постройку в так называемом современном стиле — железный наружный каркас, крыша из луженой, на болты посаженной жести. Все это уныние малость расцвечено пестрыми вымпелами и жестяными колпачками вентиляционных труб.

Пыхтя и отдуваясь, машина заползла в свое стойло. Возница открыл клапаны, раздалось громкое шипение, взлетело и тут же рассосалось облачко пара. Гаражные механики забегали с масленками, господа же тем временем сошли вниз по складному трапу. Направляясь к трибуне, лорд и две его спутницы прошли мимо Мэллори; свежеиспеченная, из грязи да в князи, британская аристократия, они не сомневались, что этот мужлан смотрит на них во все глаза, — и высокомерно его игнорировали. Возница с увесистой корзиной потащился следом за ними. Мэллори коснулся пальцем своей полосатой, точно такой же, как у водителя, кепки и подмигнул, но не был удостоен ответом.

Шагая вдоль гаражей и сверяя гербы на пароходах по справочнику, Мэллори удовлетворенно помечал каждую новую находку огрызком карандаша. Вот Фарадей, величайший физик Королевского общества[43], вот — Колгейт[44], мыльный магнат. А вот поистине находка — инженер-провидец Брюнель. Очень немногие кареты могли похвастаться древними гербами, гербами землевладельцев, чьи отцы были герцогами и графами в те дни, когда еще существовали подобные титулы. Кое-кто из поверженного старого дворянства мог позволить себе пар; другие обладали некоторой предприимчивостью и прилагали все усилия, чтобы остаться на поверхности.

Подойдя к южному крылу гаража, Мэллори обнаружил, что оно окружено баррикадой из чистеньких, пахнущих смолой козел. Этот участок, зарезервированный для гоночных пароходов, патрулировался отрядом пешей полиции в полном обмундировании. Один из полицейских был вооружен самострельным, с пружинным заводом, карабином “каттс-модзли” знакомой Мэллори модели — шесть таких входили в снаряжение вайомингской экспедиции. Хотя шайены относились к короткоствольному бирмингемскому автомату с полезным для нужд экспедиции благоговением, Мэллори знал, что эта игрушка капризна и ненадежна. К тому же стреляет куда угодно, кроме цели, так что толку с нее кот наплакал, разве что если выпустить все тридцать патронов очередью в настигающую тебя свору преследователей — что и проделал однажды сам Мэллори через кормовую амбразуру самоходного форта экспедиции.

А вот этот молоденький розовощекий фараон, разве имеет он хоть малейшее понятие, что такое очередь из “каттс-модзли”, выпущенная в толпу? В английскую, например, толпу. Мэллори поежился и постарался стряхнуть мрачные мысли.

По ту сторону заграждения каждое стойло было укрыто от вездесущих шпионов и букмекеров отдельной брезентовой ширмой, туго натянутой на вкопанные в землю столбики. Мэллори не без труда протолкался сквозь оживленную толпу зевак и энтузиастов пара; когда же у самых ворот его бесцеремонно остановили два фараона, он предъявил свое регистрационное удостоверение и гравированное приглашение от Братства паровых механиков. Тщательно записав номер, полисмены сверили его со списком в толстом блокноте, показали, где находится указанный в приглашении гараж, и настоятельно рекомендовали идти прямо, не шляться по охраняемой территории без дела.

В качестве дополнительной предосторожности Братство поставило и собственного часового. Грозный страж, примостившийся на складном стуле возле брезента, угрожающе щурил глаза и сжимал в руках увесистый разводной ключ. Мэллори снова показал свое приглашение; отогнув узкий брезентовый клапан, часовой просунул в щель голову, крикнул: “Твой брат, Том!” — и пропустил гостя в гараж.

Свет дня померк, в нос ударила резкая вонь смазки, металлической стружки и угольной пыли. Четверо паровых механиков, все в одинаковых полосатых кепках и кожаных передниках, изучали какой-то чертеж. Резкий свет карбидной лампы играл на изогнутых, покрытых эмалью поверхностях странной машины.

В первое мгновение Мэллори решил, что перед ним лодка, маленький пироскаф — алый корпус, нелепо подвешенный между двух огромных колес, но затем, подойдя поближе, он понял, что это — ведущие, а не гребные колеса; бронзовые, безукоризненно отшлифованные штоки уходили в пазы неправдоподобно тонкой обшивки. Нет, не лодка, а паровой экипаж, только экипаж необычный, напоминающий по форме… каплю? Нет, скорее уж огромного головастика. Третье колесо, миниатюрное и даже немного смешное, было установлено на конце длинного узкого хвоста, в шарнирной стойке.

На тупом полукруглом носу машины прямо под огромным изогнутым листом великолепного свинцового стекла (предназначенным, надо понимать, для защиты машиниста от встречного потока воздуха), четко виднелись черные с золотом буквы: “ЗЕФИР”.

— Иди сюда! — махнул рукой Том. — Что ты там стоишь как неродной.

Остальные встретили его слова сдержанным смехом.

Ну и нахалюга же, внутренне улыбнулся Мэллори; его подкованные сапоги громко скребли по цементному полу. Ишь, и усы у маленького братика появились, да какие роскошные — кошка лизнет и ничего не останется.

— Мистер Майкл Годвин, сэр. — Мэллори протянул руку своему давнему другу, а ныне — наставнику девятнадцатилетнего Тома.

— Доктор Мэллори, сэр! — отозвался Годвин, невысокий и кряжистый, лет сорока от роду механик с изрытыми оспой щеками, соломенными волосами, длинными густыми бакенбардами и острым блеском глубоко посаженных глаз. Он собрался было поклониться, но вовремя передумал и, несильно хлопнув Мэллори по спине, представил его своим товарищам. Последние звались Элайджа Дуглас, старший подмастерье, и Генри Честертон, мастер второй ступени.

— Весьма польщен, — коротко кивнул Мэллори. — Я ожидал от вас многого — и все равно поражен увиденным.

— И что вы думаете об этом красавце, доктор Мэллори?

— Трудно заподозрить его в родстве с нашим фортом.

— “Зефир” не предназначен для работы в Вайоминге, — улыбнулся Годвин, — чем и объясняется прискорбная нехватка брони и оружия. Форма определяется функцией — так, кажется, звучит любимая ваша присказка?

— Маловат он вроде для гоночной машины, — осторожно заметил Мэллори. — Да и форма, как бы это получше сказать, своеобразная.

— В основу нашей конструкции положены научные принципы, сэр. Новейшие принципы. Тут, кстати, очень интересная история, причем история, связанная с одним из ваших коллег. Вы помните покойного профессора Радвика?

— Да, разумеется, Фрэнсис Радвик… — Мэллори растерянно смолк. — Но только Радвик и новые принципы?.. Не вяжется это как-то.

Дуглас и Честертон смотрели на него с откровенным любопытством.

— Мы оба — палеонтологи. — Мэллори чувствовал себя очень неловко. — Но этот малый воображал себя вроде как аристократом. Задирал нос, придерживался каких-то допотопных теорий. Не умел логически мыслить — хотя это, конечно же, мое личное мнение.

Было видно, что механики воспринимают его слова весьма скептически.

— Я не из тех, кто дурно отзывается о мертвых, — поспешно добавил Мэллори. — У Радвика была своя компания, у меня — своя, и хватит об этом.

— Но вы ведь помните, — настаивал Годвин, — его гигантскую летающую рептилию?

— Кецалькоатлус[45], — кивнул Мэллори. — Серьезное открытие, тут уж не поспоришь.

— Кости отослали для изучения в Кембридж, — продолжал Годвин, — в Институт машинного анализа.

— Я сам собираюсь там поработать по бронтозаврусу, — кивнул Мэллори. Ему очень хотелось сменить тему.

— Так вот, — продолжил Годвин, — у них там в институте лучшие математики Британии, и они день за днем гоняли свои исполинские машины, пока мы с вами мерзли в топях Вайоминга. Долбили дырки в карточках, чтобы разобраться, как могла летать такая громадина.

— Я знаком с проектом, — кивнул Мэллори. — Радвик опубликовал по этой теме пару статей. Но воздушная динамика — не моя специальность. Честно говоря, я не ожидаю от нее серьезных теоретических результатов. Слишком уж она, простите за каламбур, воздушна.

— А вдруг она может дать серьезные практические результаты? — улыбнулся Годвин. — В анализе принимал участие сам лорд Бэббидж.

Мэллори задумался.

— Надо думать, что в пневматике все же есть какой-то смысл, раз уж она привлекла внимание великого Бэббиджа. Развитие искусства воздухоплавания? Армия очень интересуется воздушными шарами, а на военные науки у нас денег не жалеют.

— Нет, сэр,я имел в виду практическое конструирование.

— Конструирование летающих машин? — Мэллори помедлил. — Но вы же не станете меня убеждать, что эта ваша таратайка летает?

Механики вежливо рассмеялись.

— Нет, — успокоил его Годвин. — К тому же все эти священнодействия с машиной так и не решили поставленной задачи. Зато теперь мы кое-что понимаем в воздушных потоках, начинаем осознавать принципы атмосферного сопротивления. Принципы совершенно новые, не получившие еще широкой известности.

— Но мы, механики, — с гордостью вставил мистер Честертон, — уже использовали их практически, при конструировании “Зефира”.

— Мы называем это “обтекаемая форма”, — подал голос Том.

— Значит, вы придали своей машине “обтекаемую форму”, да? Вот почему она так похожа на… гм…

— На рыбу, — подсказал Том.

— Вот именно, — воскликнул Годвин. — Рыба! И все это связано с поведением текучих сред. Вода. Воздух. Хаос и турбулентность! И все это поддается расчету.

— Поразительно, — отозвался Мэллори. — Так, значит, эти принципы турбулентности…

Соседнее стойло взорвалось оглушительным грохотом; стены задрожали, а с потолка посыпалась сажа.

— Это итальянцы, — крикнул Годвин. — В этом году они привезли нечто чудовищное!

— И воняет эта гадость соответственно, — пожаловался Том.

Годвин склонил голову на бок и прислушался.

— Слышите, как стучат штоки на обратном ходе поршня? Плохая подгонка. Ну чего еще ждать от этих нерях иностранцев! — Он отряхнул припорошенную сажей кепку о колено.

Голова у Мэллори раскалывалась от шума.

— Давайте я куплю выпить! — прокричал он.

— Что? — непонимающе приложил руку к уху Годвин.

Мэллори поднес ко рту кулак с поднятым большим пальцем. Годвин ухмыльнулся. Он крикнул что-то Честертону, получил ответ и вытащил Мэллори из гаража на свет божий.

— Штоки у макаронников ни к черту, — радостно сообщил часовой.

Годвин кивнул, отдал ему свой кожаный передник, накинул неприметный черный сюртук и сменил полосатую кепку на соломенную, с низкой тульей и широкими полями шляпу.

Они вышли за барьер.

— Я могу урвать лишь пару минут, — извинился Годвин, — за ними же глаз да глаз. — Он надел дымчатые

очки. — Кое-кто из этих энтузиастов знает меня в лицо, могут увязаться следом… Да ладно, ерунда это все. Рад видеть вас снова, Нед. Добро пожаловать в Англию.

— Я вас надолго не задержу, — успокоил его Мэллори. — Просто хотел перекинуться парой слов наедине. О мальчике, о его успехах.

— О, Том — отличный малый, — отозвался Годвин. — Учится, старается.

— Надеюсь, у него будет все в порядке.

— Я тоже надеюсь, — кивнул Годвин. — Искренне вам сочувствую, Том ведь рассказал мне о вашем отце. Что он тяжело болен и все такое.

— Старый Мэллори, он не уйдет, пока у него есть дочки на выданье, — процитировал Мэллори с густым сассексским акцентом. — Вот что отец всегда нам говорит. Он хочет иметь полную уверенность, что все его девочки благополучно вышли замуж. Упорный старик.

— Думаю, он счастлив иметь такого сына, как вы, — заметил Годвин. — Ну а как вам показался Лондон? Вы приехали воскресным поездом?

— Я еще не был в Лондоне, просидел все время в Льюисе, с семьей. Сел там на утренний поезд до Лезерхеда, а остаток пути прогулялся пешком.

— Пешком из Лезерхеда? Это же миль десять, если не больше!

— Вы что, забыли, как я искал окаменелости? — улыбнулся Мэллори. — Двадцать миль в день, без дорог и тропинок, по вайомингским валунам и осыпям. Меня потянуло вновь побродить по дорогам старой доброй Англии. Я ведь только-только из Торонто, верхом на наших ящиках с загипсованными костями, а вы уже который месяц дома, варитесь во всей этой каше. — Он повел рукой вокруг.

— Да, — кивнул Годвин, — но как вам все-таки эта страна, на свежий взгляд, после долгого отсутствия?

— Антиклиналь[46]Лондонского бассейна, — пожал плечами Мэллори. — Палеоценовые и эоценовые меловые отложения, чуть-чуть голоценовой кремнистой глины…

— Все мы — голоценовая кремнистая глина, — рассмеялся Годвин. — Ну вот и пришли, эти ребята продают вполне приличное пойло.

Они спустились по пологому склону к подводе с бочонками, окруженной плотной толпой жаждущих. Хакл-баффа тут, конечно же, не было, и Мэллори купил пару пинт эля.

— Рад, что вы приняли наше приглашение, — сказал Годвин. — Я знаю, что вы, сэр, человек занятой. Все эти ваши знаменитые геологические дискуссии и…

— Не более занятой, чем вы, — возразил Мэллори. — Серьезная конструкторская работа, практичная и полезная. Завидую я вам, честное слово.

— Нет, нет, — настаивал Годвин. — Ваш брат, он считает вас настоящим гением. И мы, все остальные, тоже! У вас, Нед, большое будущее, ваша звезда еще только восходит.

— Да, — кивнул Мэллори, — в Вайоминге нам очень повезло, и наше открытие не осталось незамеченным научной общественностью. Но без вас и вашего самоходного форта эти краснокожие быстренько бы сделали нам типель-тапель.

— Не такие уж они оказались и страшные, глотнули виски и размякли.

— Туземцы высоко чтят британское оружие, — возразил Мэллори. — А разглагольствования о старых костях не производят на них ровно никакого впечатления.

— Ну не скажите, — ответил Годвин, — я преданный сторонник партии, а потому согласен с лордом Бэббиджем: “Теория и практика должны быть едины, как кость и мышцы”.

— Это следует обмыть, — подытожил Мэллори. — Прошу вас, позвольте мне, — добавил он, видя что Годвин лезет в карман. — Я ведь еще не истратил свой бонус за экспедицию.

Годвин с кружкой в руке отвел Мэллори подальше от остальных пьющих. Осторожно оглянувшись, он снял очки и поглядел Мэллори в глаза.

— Нед, вы верите в свою удачу?

Мэллори задумчиво взялся за подбородок:

— Продолжайте.

— Букмекеры расценивают шансы “Зефира” очень низко, ставки — десять к одному.

— Я не игрок, мистер Годвин, — хмыкнул Мэллори. — Дайте мне надежные факты и доказательства, вот тогда я приму решение. Я же не какой-нибудь заполошный дурак, чтобы надеяться на не заработанные в поте лица богатства.

— В Вайоминге вы рисковали — рисковали жизнью.

— Да, но тогда все зависело от моих собственных способностей и способностей моих сотоварищей.

— Вот именно! — воскликнул Годвин. — Я стою в точности на тех же позициях! Если вы никуда не торопитесь, я хотел бы рассказать вам о нашем Братстве паровых механиков. — Он понизил голос. — Глава нашего профсоюза, лорд Скоукрофт… Лорд, а в недобрые старые времена простой Джим Скоукрофт, один из лучших наших агитаторов. Но мало-помалу Джим примирился с радикалами, теперь он богат и уже посидел в парламенте и все такое прочее. Умный мужик, очень умный. Когда я пришел к нему с планами постройки “Зефира”, он ответил мне точно так же, как вы сейчас: факты и доказательства. “Мастер первой степени Годвин, — сказал он, — я не могу субсидировать ваш проект из заработанных тяжким трудом взносов нашего Братства, если вы не сможете показать мне черным по белому, какую это принесет нам выгоду”. Тогда я сказал ему: “Ваша светлость, личные паровые экипажи — предмет роскоши, а их изготовление — одна из самых выгодных отраслей производства в империи. Когда мы выйдем на Эпсом-Дауне и наша машина оставит конкурентов далеко позади, вся аристократия встанет в очередь за знаменитой продукцией паровых механиков”. И так оно и будет, Нед.

— Если вы выиграете гонку, — охладил его пыл Мэллори.

Годвин серьезно кивнул:

— Я не даю твердых обещаний. Я — механик; мне ли не знать, как железо может гнуться и ломаться, рваться и ржаветь. Вы тоже знаете это, Нед, ведь сколько раз чинил я у вас на глазах этот проклятый форт, чинил, пока мне не начинало казаться, что еще чуть-чуть и я сойду сума… Но я полагаюсь на факты, на цифры. Я знаю перепады давления и мощность двигателя, вращательный момент и диаметр колес. Если не случится какой-нибудь дурацкой поломки, наш маленький “Зефир” промчится мимо соперников, как будто они вкопаны в землю.

— Звучит великолепно. Я рад за вас. — Мэллори отпил из кружки. — Ну а что будет, если поломка все-таки произойдет?

— Тогда, — улыбнулся Годвин, — я проиграю и останусь без гроша за душой. Лорд Скоукрофт был весьма щедр — по своим меркам, — но в таком проекте, как наш, не обойтись без непредвиденных расходов. Я вложил в эту машину все — и бонус за экспедицию от Королевского общества, и даже небольшое наследство, оставленное мне незамужней тетушкой, да будет земля ей пухом.

Мэллори был потрясен.

— Как, абсолютно все?

— За исключением того, что я знаю, уж это-то, слава Господу, никто у меня не отберет, — криво усмехнулся Годвин. — Прокормлюсь ремеслишком. Если что, снова завербуюсь в экспедицию Королевского общества, платят там вполне прилично. Но я рискую всем, что у меня есть в Англии. Или грудь в крестах, или голова в кустах — безо всяких промежуточных вариантов. Мэллори снова помял подбородок.

— Я поражаюсь вам, мистер Годвин. Вы всегда казались мне таким практичным.

— Доктор Мэллори, сегодня на меня будут смотреть сливки британского общества. Премьер-министр здесь. Принц-консорт здесь. Леди Ада Байрон здесь и, если верить слухам, делает крупные ставки. Ну когда еще представится второй такой шанс?

— Да, я понимаю вашу логику, — задумчиво кивнул Мэллори, — хотя и не совсем с ней согласен. Но, с другой стороны, в вашем положении подобный риск вполне допустим. Насколько я помню, вы не женаты.

Годвин отхлебнул эля.

— Как и вы, Нед, — Годвин приложился к кружке, — как и вы.

— Да, но у меня сидят по лавкам восемь младших братьев и сестер, мой старый отец смертельно болен, а мать еле ходит. Ревматизм. Я не могу рисковать средствами к существованию своей семьи.

— Ставки десять к одному, Нед. Это же просто смешно! И какой идиот их назначил! Тут бы вернее было пять к трем в пользу “Зефира”.

Мэллори промолчал.

— Жаль, — вздохнул Годвин. — А мне так хотелось, чтобы кто-нибудь из друзей выиграл на этих скачках, выиграл по-крупному. Сам-то я этого сделать не могу. Очень хотелось бы, но потратил на “Зефир” все, до последнего фунта.

— Пожалуй, я сделаю небольшую ставку, — осторожно сказал Мэллори. — Во имя дружбы.

— Поставьте десять фунтов за меня, — вскинул голову Годвин. — Десять фунтов, в долг. Если вы проиграете, я найду со временем способ рассчитаться. Если выиграете, мы разделим сто фунтов поровну. Ну, что скажете? Вы согласны?

— Десять фунтов… Большие деньги.

— Я сумею рассчитаться.

— В этом-то я ничуть не сомневаюсь…— Отказаться было невозможно. Этот человек дал Тому место в жизни, и Мэллори чувствовал себя перед ним в долгу. — Хорошо, мистер Годвин. Только для вас.

— Вы не пожалеете. — Годвин сокрушенно отряхнул засаленные рукава сюртука. — Пятьдесят фунтов мне совсем не помешают. Удачливый изобретатель, уверенно поднимающийся и так далее, не должен одеваться как священник из глухой деревушки.

— Вот уж не подумал бы, что вы станете сорить деньгами на такую ерунду.

— Это не ерунда — одеваться в соответствии со своим положением. — Годвин окинул Мэллори цепким взглядом. — Это ведь ваш старый, еще вайомингский плащ, верно?

— Весьма практичная одежда, — кивнул Мэллори.

— Только не для Лондона. Не для того, чтобы читать лекции светским дамам, воспылавшим любовью к естественной истории.

— Я не стыжусь того, что я есть, — набычился Мэллори.

— Ну да, — кивнул Годвин. — Простецкий парень Нед Мэллори является на скачки в кепке механика, чтобы ребята не робели, встретившись со знаменитым ученым. Я знаю, почему вы так сделали, Нед, и мне это очень нравится. Но помяните мое слово, когда-нибудь вы станете лордом Мэллори, это уж как Бог свят. У вас будет шелковый фрак и ленточка в петлице, ордена и медали

ото всех научных обществ. Это же вы откопали сухопутного левиафана, сумели разобраться в неразберихе его окаменелых костей. Так что, Нед, пора взглянуть правде в глаза.

— Все не так просто, как вы думаете, — возразил Мэллори. — Вы не знакомы с политикой Королевского общества. Я — катастрофист[47]. А когда дело доходит до раздачи должностей и наград, заправляют всем униформисты[48]. Люди вроде Лайелла[49]или этого проклятого дурака Радвика.

— Чарльз Дарвин — лорд. Гидеон Мэнтелл[50]— лорд, а его игуанодон — просто креветка по сравнению с вашим бронтозаврусом.

— Не говорите дурно о Гидеоне Мэнтелле! Он — величайший ученый, каким когда-либо славился Сассекс, и он был очень добр ко мне.

Годвин заглянул в свою пустую кружку.

— Прошу прощения, — сказал он. — Мне не следовало высказывать свое мнение так откровенно, я и сам это понимаю. Здесь не дикий Вайоминг, где все мы сидели у лагерного костра, не зная чинов и различий, и чесали языками о чем ни попадя.

Он снова надел дымчатые очки.

— Но я хорошо помню ваши теоретические рассуждения, как вы объясняли нам смысл этих костей. “Форма определяется функцией”. “Выживают наиболее приспособленные”. Новые формы идут в авангарде. Сперва они могут выглядеть необычно, но природа испытывает их в борьбе против старых, и если они устоят и победят, то их потомки унаследуют мир. — Годвин поднял взгляд. — Если вы не понимаете, что эта ваша теория имеет самое прямое отношение к моим конструкциям, то вы — совсем не тот человек, каким я вас считаю.

Мэллори снял кепку.

— Это мне следует просить у вас прощения, сэр. Простите мне мою дурацкую вспыльчивость. Надеюсь, вы всегда будете говорить со мной откровенно, мистер Годвин, будут у меня на груди ленточки или нет. И да не стать мне никогда настолько ненаучным, чтобы закрывать глаза на честную правду. — Он протянул руку.

Годвин ее пожал.

На ипподроме запели фанфары, и тут же шум толпы стал громче, напряженнее. Люди устремились к трибунам, словно гигантское стадо — на водопой.

— Пойду сделаю ставку, о которой мы тут спорили, — сказал Мэллори.

— А мне пора к ребятам. Зайдете к нам после гонок? Чтобы разделить выигрыш?

— Непременно.

— Позвольте, я отнесу буфетчику вашу кружку, — предложил Годвин.

Отдав механику кружку, Мэллори зашагал прочь.

Расставшись со старым другом, Мэллори тут же пожалел о своем неосторожном обещании. Десять фунтов — огромные деньги, в университете ему хватало такой, ну, может, чуть большей суммы на год.

И все же, размышлял он, шагая к палаткам букмекеров, Годвин — великолепный механик и честнейший человек. Нет никакой причины сомневаться в его оценках исхода гонки, а человек, крупно поставивший на “Зефир”, может покинуть этим вечером Эпсом с суммой, равной доходу за несколько лет. Если рискнуть тридцатью фунтами или сорока…

У Мэллори было в банке почти пятьдесят фунтов — большая часть его экспедиционного бонуса. Еще двенадцать фунтов он держал при себе в пропотелом парусиновом поясе, надежно затянутом под жилетом.

Ему вспомнился несчастный отец, одержимый безумием шляпника, отравленный ртутью, трясущийся и бессмысленно бормочущий в кресле у камина. Часть денег была заранее отведена на покупку угля для этого камина.

И все же… получить четыреста фунтов… Нет, он сохранит выдержку и поставит только десять, выполнит свое обещание Годвину — вот и все. Десять фунтов — потеря тяжелая, но не фатальная. Мэллори просунул пальцы правой руки между пуговицами жилета и нащупал клапан парусинового пояса.

Он решил сделать ставку в наисовременнейшей фирме “Дуайер и К°”, а не в почтенной и, возможно, чуть-чуть более респектабельной “Таттерсоллз”. Мэллори нередко проходил мимо ярко освещенного заведения Дуайера на Сент-Мартинз-лейн, из ярко освещенных окон которого непрестанно доносился глухой, прерывистый рокот трех вычислительных машин. Он поостерегся делать такую крупную ставку у кого-нибудь из десятков букмекеров, вознесенных над толпой на высоких табуретах, хотя они были — по необходимости — почти так же надежны, как и крупные фирмы. Мэллори однажды стал свидетелем того, как в Честере едва не линчевали проштрафившегося букмекера. Он еще не забыл, как над толпою взвился вопль: “Жулик!”, пронзительный, как “Грабят!” или “Горим!”, как озверевшие игроки бросились на человека в черной шапочке, сбили его с ног и долго, остервенело пинали. Под поверхностным добродушием посетителей скачек таилась первобытная жестокость. Лорд Дарвин выслушал рассказ об этом инциденте с большим интересом и провел аналогию с поведением вороньей стаи…

Очередь к кассе паровых заездов продвигалась медленно, и Мэллори начал думать о Дарвине. Он считал нелюдимого лорда одним из величайших умов столетия, был давним и страстным его поклонником, однако начал последнее время подозревать, что тот считает своего младшего коллегу излишне торопливым — хотя и ценит его поддержку. Так оно или не так, но помощи от Дарвина не дождешься, проблемы профессиональной карьеры кажутся ему мелкими, не заслуживающими внимания. Иное дело Томас Генри Гексли[51]— видный социальный теоретик, прекрасный биолог и оратор.

В соседней, справа от Мэллори, очереди скучал светский хлыщ с последним номером “Спортинг Лайф” подмышкой; над его нарочито неброской одеждой явно трудился кто-то из лучших модельеров Лондона, если не Парижа. На глазах у Мэллори хлыщ подошел к окошку и поставил сто фунтов на Гордость Александры, это бывают же у лошадей такие клички.

— Десять фунтов на “Зефир”, на выигрыш, — сказал Мэллори, протягивая в окошко одну пятифунтовую банкноту и пять фунтовых.

Пока кассир методично пробивал перфокарту, Мэллори изучал подвижное, из кинокубиков, табло соотношения ставок, вывешенное за глянцевой, под мрамор, стойкой. Фаворитами были французы — “Вулкан” от “Компань женераль де траксьон”[52], пилот — некий мистер Рейнал. Мэллори отметил для себя, что итальянцы стоят немногим выше, чем “Зефир” Годвина. Это что же, все уже в курсе про штоки?

Кассир протянул ему синий листок, копию пробитой карточки.

— Очень хорошо, сэр, благодарю вас. — Он уже глядел мимо, на следующего клиента.

— Вы примете чек, выписанный на Сити-бэнк? — спросил Мэллори.

— Разумеется, сэр, — ответил кассир, вскинув бровь; можно было подумать, что он только сейчас заметил кепку и плащ Мэллори. — При том условии, что он будет помечен вашим гражданским индексом.

— Тогда, — к собственному своему изумлению сказал Мэллори, — я поставлю на “Зефир” еще сорок фунтов.

— На выигрыш, сэр?

— На выигрыш.

Мэллори любил наблюдать и анализировать поведение людей и считал себя довольно приличным в этом деле специалистом. Он обладал, как заверял его Гидеон Мэнтелл, острым, ничего не упускающим глазом натуралиста. И действительно, теперешним своим положением в научной иерархии Мэллори обязан был тому, что без устали обшаривал этим самым своим глазом монотонный отрезок каменистого берега вайомингской реки и в конце концов вычленил из кажущегося хаоса форму.

Однако сейчас потрясенный безрассудством сделанной ставки, чудовищностью последствий в случае проигрыша, Мэллори не находил ни малейшего утешения в пестроте собравшейся на скачки толпы. Алчный, многоголосый рев, взорвавшийся, как только лошади взяли старт, окончательно переполнил чашу его терпения.

Он ушел — едва ли не сбежал — с трибуны в надежде стряхнуть нервное напряжение. У перил, огораживавших финишную прямую, скопились десятки повозок и сотни людей, вопивших во всю глотку, когда мимо них проносились лошади. Здесь толпились люди победнее, не желавшие выкладывать шиллинг за место на трибунах, а заодно и те, кто честным или бесчестным способом зарабатывал на них деньги: наперсточники, цыгане, карманники. Мэллори принялся протискиваться к краю толпы, в надежде немного отдышаться.

И тут его ни с того ни с сего пронзила пугающая мысль: не потерялись ли квитанции; он застыл как вкопанный и начал судорожно рыться в карманах.

Нет, вот они, эти синие листочки, его билеты к катастрофе.

Мэллори двинулся дальше — и чуть не попал под копыта двух запряженных в открытую коляску лошадей. Взбешенный и негодующий, он схватился за упряжь ближайшей лошади, устоял кое-как на ногах и начал на чем свет стоит честить раззяв, которые едут прямо на людей.

Рядом с его головой щелкнул кнут. Встав на козлы, возница пытался выбраться из толпы. Синий, до рези в глазах яркий костюм, большой искусственный рубин в узле шелкового, цвета лососины галстука — возница явно принадлежал к племени ипподромных пижонов. Под уродливо вздутым лбом, чью мертвенную бледность еще более подчеркивали темные растрепанные волосы, беспокойно бегали мрачные, лихорадочно поблескивающие глаза — колоритный малый словно смотрел всюду сразу. Всюду — кроме беговой дорожки, приковавшей к себе внимание толпы. Странный тип, странный возница двух не менее странных пассажирок.

Лицо первой было скрыто вуалью, одета она была в темное, почти мужское платье и держала в руках длинный деревянный ящик, нечто вроде футляра для инструментов. Когда коляска застряла, эта женщина поднялась на ноги, уцепилась, пьяно пошатываясь, за дверцу и попыталась выйти; ящик свой она перехватила под мышку. Намерение осталось неосуществленным — спутница рванула ее за локоть и усадила на место.

Мэллори изумленно наблюдал за происходящим. Дело в том, что второй в коляске была рыжеволосая девица в аляповатом наряде, уместном разве что в трактире или того похуже. Ее хорошенькое размалеванное личико было отмечено печатью мрачной, неколебимой решимости.

Прямо на глазах у Мэллори рыжая девка ударила даму костяшками согнутых пальцев под ребра, ударила умело, жестоко и почти незаметно. Таинственная дама сложилась пополам и рухнула на сиденье.

Безобразная сцена взывала к немедленному действию. Мэллори бросился к коляске и распахнул лакированную дверцу.

— Что это значит? — гневно воскликнул он.

— Мотай отсюда, — нежно посоветовала девица.

— Я видел, как вы ударили эту даму. Да как вы смеете?

Коляска дернулась, едва не сбив Мэллори с ног, однако он быстро оправился, рванулся вперед и схватил даму за руку. Под темной вуалью угадывалось округлое, нежное — и неестественно сонное, почти летаргическое лицо.

— Немедленно остановитесь!

Не совсем, видимо, сознавая, что коляска движется, дама поднялась на ноги, снова попыталась выйти — и снова пошатнулась. Взглянув на свои руки, она увидела ящик и передала его Мэллори, передала легко и естественно, словно госпожа — слуге.

Мэллори споткнулся, обеими руками сжимая неудобный ящик. В толпе раздались возмущенные возгласы — восседавший на козлах пижон гнал, не разбирая дороги, прямо на людей. Коляска снова остановилась, лошади всхрапывали и тянули постромки.

Дрожа от ярости, пижон отбросил кнут, спрыгнул на землю и двинулся к Мэллори, бесцеремонно расталкивая привлеченных скандалом зевак. По дороге он выхватил из кармана квадратные розовые очки и нацепил их на скрытые напомаженными волосами уши. Остановившись перед Мэллори, пижон расправил покатые плечи и приказал:

— Верните эту вещь.

Рука, повелительно указывающая на ящик, была затянута в канареечно-желтую, под стать остальному наряду перчатку.

— А в чем, собственно, дело? — возмутился Мэллори.

— Отдай, или хуже будет.

Мэллори окинул плюгавого наглеца изумленным взглядом. Он бы, пожалуй, рассмеялся, если бы не заметил в бегающих за квадратными очками глазах сумасшедшего блеска, присущего рабам лауданума.

— Мадам, — сказал Мэллори, неторопливо устанавливая ящик на землю между заляпанными грязью ботинками, — вы можете сойти с коляски без малейших опасений. Эти люди не имеют права принуждать вас…

Пижон сунул руку под умопомрачительно синий сюртук и рванулся вперед. Мэллори отбросил его толчком ладони и тут же почувствовал, как что-то обожгло ему левую ногу.

Пижон едва не упал, взвыл от ярости и снова пошел в атаку; в руке его узко блеснула сталь.

Мэллори принадлежал к практикующим последователям системы научного боксирования мистера Шиллингфорда. В Лондоне он еженедельно спарринговал в одном из гимнастических залов Королевского общества, а за месяцы, проведенные в дебрях Северной Америки, успел близко познакомиться с самыми грязными приемами драки.

Ребром левой ладони он отбил держащую стилет руку, а правым кулаком ударил противника в зубы.

Сверкнул, падая на утоптанную землю, узкий обоюдоострый клинок с рукоятью из черной гуттаперчи. Коротышка сплюнул сгусток крови, но все же не утратил боевого задора; дрался он агрессивно, но, по счастью, неумело. Мэллори принял первую стойку Шиллингфорда и встретил ипподромного жучка — а кем, собственно, мог еще быть этот тип? — ударом в голову.

Теперь толпа, отпрянувшая при первом обмене ударами и блеске стали, сомкнулась вокруг дерущихся; внутреннее кольцо состояло по преимуществу из рабочих и жуликов. Народ крепкий и веселый, они были в восторге от неожиданного развлечения. Когда Мэллори достал противника своим любимым прямым в челюсть, болельщики подхватили того под руки и толкнули назад, прямо под следующий удар. Пижон рухнул на землю, нежно-оранжевый шелк его галстука был залит кровью.

— Я тебя уничтожу! — прохрипел поверженный герой. Один из его зубов, верхний глазной, торчал окровавленным осколком.

— Берегись! — послышался чей-то крик.

Мэллори повернулся. Рыжеволосая стояла прямо у него за спиной, глаза ее бешено расширились, а в руке что-то блестело — стеклянный, вроде бы, пузырек. Заметив, что взгляд девицы метнулся вниз, Мэллори мгновенно заступил между нею и продолговатым деревянным ящиком. После нескольких секунд игры в гляделки, когда девица, казалось, взвешивала шансы, она поспешила к нокаутированному пижону.

— Я тебя уничтожу! — повторил тот и снова сплюнул кровь.

Рыжая девица помогла своему дружку подняться на ноги. Толпа свистела, обзывала его трусом и пустобрехом.

— Попробуй, — предложил, показывая кулак, Мэллори.

Сильно помятый красавчик взглянул на Мэллори со звериной, бездонной ненавистью, тяжело оперся о плечо девицы и исчез вместе с ней в толпе. Мэллори торжествующе подхватил ящик, повернулся и стал проталкиваться сквозь кольцо хохочущих мужчин; кто-то от полноты души шарахнул его по спине.

Он подошел к коляске и шагнул внутрь, в потертый бархат и кожу. Шум толпы стихал — заезд закончился, победитель известен.

Дама обвисла на обтрепанном сиденье, ее вуаль чуть колыхалась. Мэллори быстро оглянулся, опасаясь нападения, но увидел только равнодушную толпу; окружающее странным образом преобразилось, мгновение застыло, будто он видел дагерротип, запечатлевший малейшие оттенки светового спектра.

— Где моя компаньонка? — Голос дамы звучал тихо и почти безразлично.

— А кто она такая, эта ваша компаньонка, мадам? — Голова у Мэллори немного кружилась, левая штанина насквозь пропиталась кровью. — Не думаю, чтобы ваши друзья сколько-нибудь подходили для сопровождения леди…

Он тяжело опустился на сиденье, зажал рану ладонью и попытался разглядеть скрытое вуалью лицо. Замысловато уложенные локоны, светлые и, похоже, тронутые сединой, свидетельствовали о неустанных заботах хорошей камеристки. И было в этом лице что-то до странности знакомое.

— Я вас знаю, мадам? — спросил Мэллори. Ответа не последовало.

— Могу я вас проводить? — предложил он. — У вас есть здесь приличные друзья, мадам? Кто-нибудь, кто мог бы о вас позаботиться?

— Королевская ложа, — пробормотала женщина.

— Вы желаете пройти в королевскую ложу?

Потревожить королевскую семью, свалив им на голову эту сумасшедшую, — подобная идея выходила за рамки разумного, но затем Мэллори подумал, что там непременно дежурят полицейские, каковые, собственно, и обязаны заниматься подобными историями. Так что не будем спорить с этой несчастной.

— Прекрасно, мадам. — Мэллори сунул ящик под мышку, другую же руку галантно предложил даме. — Мы немедленно проследуем в королевскую ложу. Идемте.

Слегка прихрамывая, Мэллори повел странную незнакомку сквозь бурлящий людской поток к трибунам. По дороге дама немного пришла в себя. Ее рука покоилась на его локте легко, как паутинка.

Мэллори ждал, пока царящий кругом гвалт хоть слегка поутихнет. Такой момент представился, когда они совсем уже подошли к белой колоннаде трибун.

— Разрешите мне представиться, мадам? Меня зовут Эдвард Мэллори. Член Королевского общества, палеонтолог.

— Королевское общество, — рассеянно повторила женщина, голова ее покачивалась, как бутон на стебле. Затем она пробормотала что-то еще.

— Прошу прощения?

— Королевское общество! Мы обескровили все тайны мироздания…

Мэллори слегка ошалел.

— Фундаментальные соотношения науки о гармонии, — голос очень культурный, очень спокойный и безмерно усталый, — допускают механическое отображение, что дает возможность создавать нетривиальные научные музыкальные произведения любой степени сложности и продолжительности.

— Конечно, конечно, — попытался успокоить ее Мэллори.

— Я полагаю, джентльмены, — прошептала женщина, — что результаты моих изысканий вас не разочаруют. Мои стройные, послушные войска смогут — на свой манер — достойно служить правителям земли. Но из какого же материала должны состоять мои армии? Огромные множества чисел.

Она лихорадочно схватила Мэллори за руку.

— Мы неудержимо двинемся под звуки музыки. — В ее голосе звучала странная горячечная убежденность. — Тайна сия велика есть. Разумеется, мои войска будут состоять из множества чисел, иначе невозможно. Но что же это должны быть за числа? Есть такая загадка…

— Это ваш ларец, мадам? — спросил Мэллори в надежде, что вид знакомого предмета вернет незнакомку в реальный мир.

Однако боевой трофей рыцарственного палеонтолога не вызвал у нее ничего, кроме легкого недоумения. Если бы не полное отсутствие резьбы и прочих украшений, этот аккуратный, с латунными накладками ящичек из полированного розового дерева и вправду мог бы служить ларцом для перчаток. Узкая длинная крышка запиралась на пару крохотных латунных крючков. Странная особа провела по крышке пальцем, словно убеждая себя в физическом существовании этого объекта и явственно вздрогнула. Судя по всему, ящичек напомнил ей о недавних — и совсем еще не завершившихся — неприятностях.

— Вы сохраните его, сэр? — Это была не просьба, а мольба. — Вы возьмете его себе, на время?

— Разумеется! — не мог не растрогаться Мэллори. — Разумеется, сохраню. Пусть эта вещь лежит у меня сколько угодно.

Они медленно пробирались к лестнице королевской ложи. Ногу Мэллори обжигала резкая боль, штанина стала липкой от крови, голова кружилась сильнее, чем следовало бы при такой пустячной ране — что-то в странных словах и еще более странном поведении женщины вышибло его из равновесия. Или, мелькнула неприятная мысль, стилет был намазан каким-то ядом. Мэллори уже жалел, что не прихватил его для анализа. Быть может, эту женщину тоже накачали какими-то наркотиками, чем объясняется ее кажущееся безумие. Быть может, он расстроил какой-то план похищения…

Внизу расчищали дорожку для гонки пароходов. Пять массивных машин — и крошечный “Зефир” — занимали свои места. Мэллори остановился, не в силах оторвать глаз от стального головастика, с которым он по собственной глупости связал свою судьбу; в тот же самый момент женщина выпустила его руку и устремилась к сверкающим свежей побелкой стенам королевской ложи.

Удивленный Мэллори бросился, прихрамывая, в погоню. У входа женщину притормозили охранники — двое полицейских в штатском, очень высокие и, похоже, хорошо тренированные. Легким, привычным жестом женщина откинула вуаль, и Мэллори разглядел наконец ее лицо.

Это была Ада Байрон, дочь премьер-министра. Леди Ада Байрон, королева вычислительных машин.

Она проскользнула мимо охранников и исчезла за дверью, даже не обернувшись, без единого слова благодарности. Мэллори со все тем же ящиком в руках поспешил за ней следом.

— Подождите! — крикнул он. — Ваша светлость!

— Минутку, сэр. — Один из полицейских — тот, что повыше, — вскинул мясистую ладонь и оглядел Мэллори с головы до ног, не обойдя вниманием ни деревянного ящика, ни мокрой от крови штанины. Его верхняя губа чуть скривилась. — Вы приглашены в королевскую ложу?

— Нет, — торопливо заговорил Мэллори, — но вы должны были видеть, как сюда только что вошла леди Ада. С ней случилось нечто ужасное, и мне кажется, она сейчас не совсем в себе. Я смог оказать ей некоторую помощь…

— Ваше имя и фамилия, сэр? — рявкнул второй полицейский.

— Эдвард… Миллер. — В последнее мгновение Мэллори почувствовал какой-то странный холодок и решил воздержаться от излишней — и опасной — откровенности.

— Вы позволите взглянуть на ваше удостоверение личности, мистер Миллер? — спросил первый полицейский. — Что это у вас там? Если вы не возражаете, я хотел бы заглянуть внутрь?

Мэллори прижал ящик к груди и попятился. Полицейский смотрел на него брезгливо и с подозрением — смесь крайне неустойчивая и опасная.

Снизу, с беговой дорожки, донесся грохот. Из разошедшегося шва итальянской машины вырвался столб пара, на трибунах возникла небольшая паника. Мэллори воспользовался случаем и заковылял прочь; полисмены не стали его преследовать — не решившись, по всей видимости, оставить пост.

Раненая нога мешала идти быстро, но его подгоняло желание поскорее затеряться в толпе. Движимый непонятным страхом, предчувствием какой-то опасности, он затолкал полосатую кепку в карман.

Удалившись от королевской ложи на почтительное расстояние, Мэллори нашел свободное место и сел; окованный латунью ящик он пристроил себе на колени. Дырка в штанине оказалась совсем маленькой, однако кровь все еще текла. Садясь, Мэллори болезненно поморщился и прижал к ране ладонь.

— Вот же зараза, — просипел сзади мужской голос, полный пьяной самоуверенности. — Этот фальстарт сорвет давление. Тут все дело в теплоемкости. А значит, победит тот, у кого самый большой котел.

— Ну и кто же это будет? — поинтересовался его спутник, по всей видимости сын.

Сиплоголосый зарылся в программку гонок.

— “Голиаф”, владелец лорд Ханселл. Точно такая же машина выиграла и прошлогодние гонки.

Мэллори глянул вниз, на изрытую подковами дорожку. Водителя итальянской машины уносили на носилках, после того как не без труда извлекли из тесной кабины. Столб пара стал заметно ниже, но все еще застилал трибуны. К безжизненному металлическому остову спешили служители с упряжкой лошадей.

Из труб остальных машин вырывались острые белые струйки пара. Весьма впечатляла дымовая труба “Голиафа”, увенчанная ослепительно надраенной медной короной; рядом с ней хрупкая, укрепленная растяжками труба “Зефира”, имевшая в поперечном сечении все ту же каплевидную, обтекаемую форму, казалась совсем игрушечной.

— Жуткое дело! — высказался тот, что помоложе. — Этому бедному иностранцу, ему ж наверняка голову снесло взрывом, это уж и к бабке не надо.

— Черта с два! — возразил старший. — У него же вон какой шлем был.

— Так он же не шевелится, сэр.

— Если итальянцы не понимают в технике, им тут делать нечего, — презрительно заметил старший.

Ломовые лошади оттащили вышедший из строя пароход в сторону; заскучавшие было зрители ожили.

— А вот теперь мы увидим настоящее соревнование! — сказал старший.

Мэллори, ожидавший начала гонки с не меньшим, чем сосед, напряжением, неожиданно для себя обнаружил, что открывает загадочный ящик; его большие пальцы подняли латунные крючки, словно по собственной воле. Обклеенный изнутри зеленым сукном ящик был плотно набит тонкими молочно-белыми пластинками. Мэллори вытащил одну из них наугад, примерно из середины пачки. Машинная перфокарта, изготовленная по французским стандартам, только вот материал какой-то странный, неестественно гладкий и упругий. В углу карточки виднелись цифры, написанные бледно-лиловыми чернилами: #154.

Мэллори аккуратно вернул карточку на место и захлопнул крышку.

Взмах флажка — и машины сорвались с места.

Лидировали “Голиаф” и французский “Вулкан”. Непредвиденная задержка (фатальная задержка, с тоской подумал Мэллори) охладила крохотный котел “Зефира”, вызвав тем самым непоправимую уже потерю энергии. “Зефир” катился в кильватере более крупных машин, комично подскакивая на глубоко перепаханной их колесами колеях. Судя по всему, Честертону никак не удавалось набрать мощность.

Мэллори ничуть этому не удивлялся и ни на что больше не надеялся.

На первом же повороте началась борьба между “Вулканом” и “Голиафом”, еще три машины чуть поотстали и катились ровной, как на параде, колонной. Наперекор всякому здравому смыслу “Зефир” выбрал для поворота самый длинный путь — по наружной кромке, далеко за пределами колеи своих конкурентов. Создавалось впечатление, что мастер второй ступени Генри Честертон, сидевший за рулем крохотной машины, просто свихнулся. Мэллори наблюдал за происходящим со спокойствием конченого человека.

А потом “Зефир” совершил невообразимый рывок. С непринужденной, сказочной легкостью он обошел всех остальных и выскользнул вперед, как арбузное семечко из плотно сжатых пальцев. На полумильном повороте его хвостовое колесико почти оторвалось от земли, но самое неожиданное произошло на финальной прямой: небольшой бугорок сыграл роль трамплина, и вся машина взмыла в воздух. Затем огромные, бешено вращающиеся колеса снова коснулись дорожки, раздался металлический скрежет, к небу взлетели клубы пыли. Только теперь Мэллори заметил, что над трибунами повисло гробовое молчание.

Ни одного выкрика, ни одного свистка — даже в тот момент, когда “Зефир” пересекал финишную черту. Затем он заскользил юзом и остановился, несколько раз подпрыгнув на выбоинах, оставленных колесами соперников.

Прошли целых четыре секунды, прежде чем ошеломленный судья махнул флажком. “Голиаф” и прочие стальные мастодонты еще только проходили поворот трека в добрых ста ярдах позади.

Потрясенные трибуны взорвались ревом — не столько радости, сколько полнейшего неверия и даже какого-то странного гнева.

Генри Честертон выбрался из кабины. Закинув назад концы длинного белого шарфа, он небрежно прислонился к сверкающей обшивке “Зефира” и с холодным высокомерием стал наблюдать, как остальные машины, ожесточенно пыхтя, подползают к финишной черте. За эти немногие секунды они постарели на столетия. Мэллори смотрел на них, как на живые окаменелости.

Он опустил руку в карман. Квитанции были в полной сохранности. Материальная природа их ничуть не изменилась, но теперь эти маленькие синие бумажки неопровержимо свидетельствовали о выигрыше в четыреста фунтов. Нет, в пятьсот — пятьдесят из которых предстояло передать главному победителю мистеру Майклу Годвину.

В ушах Мэллори, среди все нарастающего гула толпы, прозвучал чей-то голос.

— Теперь я богат, — спокойно произнес этот голос. Его собственный голос. Теперь он был богат.

Перед нами светский дагерротип, один из тех, которые распространялись представителями британской аристократии в узком кругу друзей и знакомых. Предполагаемым автором является Альберт, принц-консорт, человек, чей общеизвестный интерес к науке обеспечил ему тесные, доверительные отношения с радикалистской элитой Британии. Размеры помещения и богатство драпировок заднего плана укрепляют в мысли, что съемка производилась в Виндзорском замке, в личном фотографическом салоне принца Альберта.

На снимке изображены Ада Байрон, а также ее компаньонка и суа-дизан[53]чапероне, леди Мэри Сомервилл[54]. Лицо леди Сомервилл, автора трактата “О единстве физических наук” и переводчицы “Небесной механики” Лапласа, выражает отрешенное смирение женщины, свыкшейся с экстравагантными выходками своей более молодой компаньонки. На обеих женщинах — позолоченные сандалии и белые мантии, несколько напоминающие греческие тоги, но с заметным привкусом французского неоклассицизма. В действительности, это орденская форма женщин, принадлежащих к “Обществу Света”, тайному внутреннему органу и основному проводнику международной пропаганды промышленной радикальной партии. На голове пожилой миссис Сомервилл — бронзовый ободок, украшенный астрономическими символами, тайный знак высокого положения, этой фам-савант [55]в европейских научных советах.

Леди Ада, чьим единственным украшением является перстень с печаткой на указательном пальце правой руки, возлагает лавровый венок на мраморный бюст Исаака Ньютона. Несмотря на тщательно выбранную точку съемки, странное одеяние не льстит леди Аде, и ее лицо отражает внутреннее напряжение. В конце июня 1855 года, когда был сделан данный дагерротип, леди Аде было сорок лет. Незадолго до того она потеряла значительную сумму денег на скачках, но есть основания полагать, что эти игорные долги, хорошо известные в кругу ее близких друзей, просто маскируют исчезновение еще больших сумм, скорее всего — выманенных у нее посредством шантажа.

Она — королева вычислительных машин, заклинательница чисел. Лорд Бэббидж называл ее “маленькая Ада”. Она не играет никакой официальной роли в правительстве, а краткий расцвет ее математического гения остался уже в прошлом. Но в то же самое время она, по всей видимости, является основным связующим звеном между своим отцом, великим оратором промышленной радикальной партии, и Чарльзом Бэббиджем, серым кардиналом и виднейшим социальным теоретиком.

Ада — мать.

Ее мысли сокрыты.

Date: 2015-10-18; view: 275; Нарушение авторских прав