О незамерзающей незamерзайке

Сядет русский человек ужинать, с обедами в нашей стране только по выходным, если получится, сядет, значит, он ковырнет вилкой покупной салат – с душком салат. В сторону салат. Жена принюхается: да хороший салат, это ты капризничаешь. Разорутся в сердцах, жена обидится, хлопнет дверью. И сидит наш человек, тупо изучает этикетку консервированного продукта, ненужные географические названия читает: «Свердловская обл., г. Березовский, ул. Транспортная. Продукт приготовлен из натурального сырья, не содержит ничего предосудительного. Идеально подходит для всего. Срок хранения: бессрочно». Сделается ему обидно, до слез обидно. Вот кто‑то изобрел вечность, а у него салатик через пару часов с душком.

Осознает он в очередной раз, что он, хромоногий сердцем и колченогий душой, он, транзитный пассажир этого мира, безрадостный и подлый, был бы рад изучить слова песенника про не возжелай жены ближнего своего, про не укради, про многое и многое еще, помеченного «не», «не», «не». Да как‑то силенок не хватает. За жизнь цепляется. Жене что‑нибудь подарить, сыну‑дочке обнову справить, теще‑тестю угодить чем, начальник волком смотрит, машину латать пора, на дачке крыша прохудилась. Ой‑е, ой‑е, ой‑еееее... Замерзла незааамер‑зайка‑а‑а‑а... Ой‑е, ой‑е, ой‑еееее... Никто не услышит... Тоска.

В такие моменты успеваешь подумать о трех вещах. Во‑первых, обязательно о чем‑то таком главном нужно подумать в такой ответственный момент. Во‑вторых, спасибо тебе, Господи, что эта гадость случилась, и не надо со страхом жить, ожидая, когда же она случится. В‑третьих, воистину больше всего на свете я ненавижу, когда взрослые мужики и тетки называют себя детскими именами.

Услышь нас, Господи. Пожелай удачи, научи молитве, дай поесть перед долгой дорогой.

Услышь нас, Господи. У кого испросить, к кому обратиться, чтобы припасть к стопам Господа? У снобствующих чиновников от церкви, у строителей храмов на земле, расписанных пышными картинами, у коммивояжеров духа, торгующих спасением и праведностью?

У кого же испросить истину? У власти?

Наша власть, когда она трезва, вообще человеком не интересуется. У нее свои проблемы, нам понятные и нам не доступные. Масштаб не тот. Когда опьянена выборами, принимается демонстрировать внимание к человеку, но это внимание – совсем не участие, а анализирующее, препарирующее любопытство: эка, они там внизу живут, хотя и так плохо живут, нормально живут.

Церковь с ее торжественными пышностями превратилась в филиал власти. Она сводит веру к притчево‑количественным показателям, к сюжетам жизни, на которые всегда можно навесить ярлык. А ярлыки обычно читают, ярлыки не осмысливают. В церкви благолепие официальности. Такое ощущение, что все приготовлено для встречи Христа. Сейчас он войдет после дороги, Его тотчас потащат к столу, накрытому к постному празднику – огурчики малосольные, грибочки беленькие, пирожки с вязигой. Вот, дескать, барин, ни в чем Тебя не прогневали, как завещал нам кушать постное, так и вкушаем, может, чего выпьете с дорожки? У нас тут рядом в синагоге Господа ждут, кошерной водочкой запаслись... Ну а потом, откушавши, может чего прихожанам скажете, чтоб их, неразумных, пригвоздить копьем меткой притчи, ударить по ним, несмышленым, молотом праведного гнева...

Мы ставим свечки, подаем нищим, подкупаем Бога. Разницы между пудовой свечой и монеткой, брошенной в фонтан, невелика: это жертва, чтобы исполнилось желание. Здесь различна лишь степень желания. Свечка – решение очень больших проблем. Монетка в фонтан – суеверный подкуп судьбы, чтоб она даровала, в сущности, не меньшие блага – здесь обычно про любовь. И в церкви, и у фонтана речь, собственно, идет об одном – человек хочет заполнить пустоту.

Человек понимает, что божественное – совсем не постный стол, не водочка со слезой, не статика внечеловечности. Оно находится в движении, меняет форму, при этом оно абсолютно. Абсолютно в своем непостоянстве, красочно многобразно. Оно больше, чем слово наставника, оно иногда меньше детской игрушки. Божественное исчислимо, но оно – сумма всех бессчетных вещей. Его не изложить ни в сонете, ни в государственной библиотеке. Сколько ни старайся. Его не написать в тетрадке.

Оно везде – в одинокой собаке в метро, в старушке, обозленной на детей, в кошмаре одиночества, в стихах Пушкина.

Божественное – это когда помогаешь ближнему. Когда любишь его.

Да, надо относиться к ближнему не только как к себе, а как к Господу. Назвать Господа своим лучшим другом, предложив ему взамен не себя, а свою веру в Него. Ведь от каждого из нас Господу нужна только вера в Него. Нужно уверовать – в самые радостные праздники или в печальные будни, даже когда скорбим, страдаем от голода и жажды, когда нас преследуют, оскорбляют, несправедливо обвиняют в чем‑то. Как сказал один неглупый душой человек: «Вера идет от нашей доброты, чистоты нашего сердца, от нашего милосердия и желания мира. И мы, вспомнив слова Христа, сказанные на горе, обретем эту веру. Потому что Он обещал нам, что если мир, где мы живем сейчас и где стареем, несовершенен, то другой мир, который придет ему на смену, будет прекрасным и полностью нашим. Не на какое‑то время, а навсегда».

Из всех мудростей есть лишь одна мудрость, которая стоит того, чтобы ее понять. Вот она... Перестав верить в Бога, не научившись верить в Бога, люди опускаются. С верой у каждого должно быть хотя бы фифти‑фифти, но никак не ноль‑ноль. Если выберешь нули, тебе всю оставшуюся жизнь придется питаться хлебом отчаяния.

Как хочется русскому человеку, чтобы Бог разверз небеса и сказал: «Не сдавайся, парень, не суетись, не делай из себя посмешище. Эти подонки хотят, чтобы ты сдался. Они долго искали твое слабое место (хотя чего его долго искать: ты весь слабое место) и ударили по нему. Измотай их в позиционной борьбе, надень под смокинг майку‑алкоголичку Брюса Уиллиса и только не нервничай, не возбуждайся от страха. Действуй с Моим именем. Поверь мне. Ты пока уймись, а Я обращусь в здоровенного парня в костюме строгого покроя от Армани и загляну к твоим обидчикам на завтрак. Поверь, китайцы будут поставлять в Россию только трусы, чтобы все твои обидчики меняли их десять раз на дню».

Нужно однажды понять, что смерти нет, есть только любовь. Понять, что любовь создала мир, который представляет из себя нечто большее, чем необходимость ходить на работу, лицемерить, юлить, жадничать, на что‑то копить, куда‑то стремиться. Мир – это то, что мы чувствуем друг к другу. Даже если чувства уходят, мир этот остается. Привет тебе, вечный Платон. Может случиться все: краски поблекнут, звуки станут глуше, ум притупится. Поэтому нам нужна вера. Хотя бы вера в то, что смерти нет. Есть только любовь.

Любовь, которая отвечает за порядок в мироздании. Благодаря которой этот мир обретает многоцветье каждого из нас.

Как нам нужна вера!

Как.

Нам.

Нужна.

Вера.

Однажды хочешь не хочешь, а тебе придется играть в футбол в команде Бога.

Ты поначалу обходишь стадион стороной. Потом что‑либо нехорошее с тобою случается – и ты уже сидишь на скамейке запасных проповедников. Потом еще что‑нибудь случится – и ты выходишь на поле, чтобы стать нападающим в команде Бога, и ты пытаешься научить на своем дурном примере, хочешь забить гол в ворота души грешников, бегаешь по полю в белых спортивных тапочках, а, может, не спортивных, но непременно с осмысленностью в душе, в прошлой жизни оставив необъяснимую вечную безутешность в глазах. И желанием забить гол в ворота чьей‑то, еще неодушевленной души.

Однажды ты поймешь, что быть или не быть, иметь или не иметь не имеет никакого значения, ибо сама жизнь человека всего лишь короткая трапеза за грязным столиком, и поэтому каждый обязан жить осмысленнее.

Вера заключается не в какой‑то конкретной религиозной позиции или в соблюдении соответствующих ритуалов – совсем нет. Хотя, строго говоря, они не помешали бы человеку, хотя бы для того, чтобы хоть что‑то в себе поменять. Вера состоит в особом типе духовной жертвенности, в неторопливости моральных оценок, в человеческой щедрости. К этому, наверное, должен стремиться каждый.

Господь – это не карающий меч, не грузная цитата, не осуждающий взгляд, а затаенное удовольствие почувствовать себя не одиноким, счастье от узнавания радости. Это бесконечно личное переживание, которое человек хочет разделить с миром.

Господь – вовлечение в радость от понимания, что есть что‑то, постигшее бесконечность любви. Это – духовный подарок возрождения в узнавании себя, входящего в радость. Чтобы не замерзнуть в оцепенении страха, в объятиях сомнения.

Никто не замерзнет. Любовь, вера, надежда – эксклюзивные незамерзайки Бога.

Будет радостно?

Будет навсегда радостно?

Радость не бывает по‑быстрому. Радость – это всегда надолго.

Возможно, наша русская вера – это боязнь радости. И. Жажда. Радости.

Date: 2015-10-18; view: 248; Нарушение авторских прав