В обнимку с вычурными истинами

Отношения русского человека с религией и верой непростые. Если их выразить реферативно, обобщив опыт всех героев классической литературы, то выйдет примерно такой сюжет‑исповедь: «Прошло уже много лет с тех пор, как я разговаривал со священником. Он отпустил мне все грехи. Душа моя просияла. Я вышел просветленный и опять поджег церковь».

Не хватает русскому человеку легкости общения с Богом. Вот у наших братьев по судьбе – русских евреев – это как‑то получается. Взять хотя бы еврейские анекдоты, в которых Бог всегда приходит на помощь, только иронично так замечает: «Парень, а ты что сделал для того, чтобы хоть что‑нибудь получить в этой жизни? Хоть билетик лотерейный купи». Вот только не надо про «христопродавцев». Надоело!

У нас, у русских, все тяжеловесное, серьезное, и не потому, что отъявленные философы – куда там! – а потому, что в отношениях с Богом у нас все тяжеловесное, серьезное. Так у нас принято.

Русский человек любит цитировать, к примеру, слова поэта: сожги то, чему поклонялся, поклоняйся тому, что сжег. О, это мы с радостью. Сжигаем все, что под руку попадается, потому что все это напоминает про грехи наши.

Грешники мы. Грешники. Что там говорить про первородный грех. Было, да сплыло. Мы в него не верим. Что касается самих себя, тут проблемка намечается. Каждый из нас как‑нибудь в сердцах возьмет и признается: грешен. Но это не искреннее признание, а так – для ритуала. Сказать кому, что не грешник – засмеют. У нас принято быть грешником, это правило общежития и хорошего тона.

А вот грешниками мы становимся наедине с собою. И грехи у нас самой худшей разновидности – жгучие, гаденькие, постыдные, обыденные. Начинаешь вспоминать какой‑нибудь грешок, и кажется, с трудом отыщешь, найдешь что‑нибудь гаденькое, потом еще что‑нибудь мерзенькое, потом... Самый большой наш страх в попытке выловить из прошлого действительно неприглядный эпизод заключается в том, что таких эпизодов слишком много, и ты понимаешь, что лучше их просто стереть, вытеснить куда‑нибудь в беспамятство, а если читал Фрейда, – то в подсознание.

Господи, пра‑сти, Господи, пра‑сти... мы ноем так, как умели ныть в детском саду.

Русский человек привык чувствовать себя виноватым. Вроде живет честно, а как придет в церковь, виноватиться начинает, понимает, что живет неправильно, ощущает себя здоровенным куском экскрементов.

Лучше всего, конечно, ходить только в церковь, никуда больше, никому не отдавать предпочтение, быть верным своему выбору – не выбирать, сидеть дома, скромно и благопристойно; не высовывать носа на улицу, потому что пороки, словно мухи, поджидают нас за дверями.

Батюшка увещевает, грозит, советует. Чего‑то мы не очень ему верим, потому что батюшка нам учительницу напоминает. Мы в церковь, можно сказать, с чистой душой пришли: наставьте нас, образумьте, вектор задайте, а нас, как в школе, про выученные уроки спрашивают и дают задание на дом: не кради, гадостей не говори и т. д. Больно все это тяжеловато для человечка. Кругом воруют. Как! Кругом! Воруют! А для себя, значит, нужно сделать исключение. Не ворует только тот, кому нечего воровать. Ну как, к примеру, своруешь, если ты учительствуешь. Скрепки, что ли, с педагогического производства переть?! А как гадостей не говорить? Тогда, собственно, всю жизнь в молчанку играть. Смотришь телевизор, ходишь на работу, ездишь в метро – ну как тут смолчать?

Грешники мы, ой грешники.

Как нам нужна вера!

Как.

Нам.

Нужна.

Вера.

Ахинея педагогов относительно религии, усвоенная в наших славных университетах, совершенно не может помочь понять какие‑то бытийные смыслы. На лекциях слушаешь‑слушаешь, вроде все понятно – пляски вокруг костра, анимизм, фетишизм, ритуалы, сакрализация.

Только нам очень не хочется, чтобы Бога не было. Тогда смыслы эти самые бытийные уходят. Тогда возникает вопрос: а неужели все это, что называется жизнью – моей, единственной, ни на чью иную непохожей, превратится в ничто? Как не хочется.

Поэтому у нас, как оглянешься вокруг, везде атеизм и литература.

Поэтому у нас, куда ни кинь – везде Бог и литература.

Наш человек боится на тему Бога иронизировать. Мало ли что! Он, конечно, не очень‑то верит всяким чужим свидетельствам чудесных знамений, подозревая, что очевидцы пишут о своих встречах с чудесами из какого‑нибудь тихостного монастыря или приюта для душевнобольных.

Еще и телевизор мешает все карты. Настроится наш человек на благостность, слушает внимательно пастыря душ, аж прослезится от слова правды. Умиротворится, пойдет перекусит, чего магазин эконом‑класса послал, опять к телику, а там вселенский конкурс экстрасенсов, всероссийский слет экзорцистов, симпозиум сатанистов, там какой‑нибудь громко помешанный что‑то языческое вещает. Конечно же будет интервью с певицей – кающейся грешницей, она новый диск выпустила про всякие страсти‑мордасти. Так вот, у нее поинтересуются, а какая, дескать, у вас любимая книжка. Ответ очевиден: «Библия. Я там все ответы нахожу». О, подумает наш человек, у меня тоже немало вопросов накопилось. Где, к примеру, денег взять, как кредит оформить, как работу денежную найти. Открою‑ка я Библию. Откроет он. Там сказок и притч на всю историю человечества, целые моря крови, многочисленные стычки, а про деньги: отринь, откажись, празднуй бытие, а не обладание, а то ожидает тебя в конце суровая и справедливая кара за разнузданное поведение. Что‑то не читается. Совсем не читается.

Есть такая западноевропейская новелла про жонглера Богоматери, которая Анатолем Франсом расписана. Жил‑был жонглер, который не знал как молиться. Ремесло его сомнительно – жонглируй себе и жонглируй. Нет в этом занятии ничего божественного. Мучился он мучился, а потом снизошла на него благодать, понял он: каждый человек молится своим ремеслом, своим трудом. Встал он, просветленный, перед ликом Богоматери и принялся жонглировать, осмысленно, по‑настоящему, по‑людски.

В Библии не найти всех ответов. Библия только для того нам дадена, чтобы мы находили вопросы, которые не отыскиваются в «Муму».

Как нам жонглировать, жить, водить самолеты, читать лекции, продавать машины или яблоки, пахать землю, помогать старикам?.. Вот они вопросы. Каждый отвечает по‑своему.

Жонглер Богоматери ответил. А ты? А я?

Для нашего человека, эдакого душевно безъязыкого и совсем не аскетичного, Бог – это некая таинственная символическая форма, к которой обращаются во втором лице, а рассуждают в третьем лице.

Говорят, что папа Лев X когда‑то решил отлучить от церкви всех, кто не любил Ариосто. У нас примерно такая же история с Толстым, только наоборот. Кстати, а нужно ли было его отлучать? Кто его знает! Когда во всем мире отгремели всяческие ереси, у нас, в России, как пошли богостроительство и богоискательство – так и без остановки. Все спорят. Все дискутируют.

Наш человек, даже тот, который не любит читать, знает, что литература научит всему. И власть это заблуждение по‑барски формально поддерживает, любит она юбилейные даты, заседания в честь народных писателей. От этого тоже нашему человеку иногда кажется, что эта самая литература даже ответственность разделит за что‑нибудь, к примеру за крамольные мысли. Любит наш человек что‑нибудь глубокомысленно процитировать. «Человек, – произносит он с душевным усердием, – это звучит гордо». А вот когда литература не дает ответа по какому‑либо вопросу, лицо у нашего человека становится обиженным, глаза – печальными, губки – дрожащими. Как, обманули?! Опять.

Можно ли научиться вере? Нет. Можно ли научиться любить Бога? Тем более нет. У нас в России – все не как у всех. У нас литература за все отвечает. За власть, за прошлое. За веру.

Не умеем мы, русские, писать про веру и Бога. Впадаем в крайности. Или что‑нибудь сусальное, или ерепенимся.

Стивен Ликок остроумно заметил: «В споре полуправда лучше правды, как в драке лучше получить удар половиной кирпича, чем целым кирпичом».

Как говорится, ощутите разницу. Если бы этот самый Ликок был русским, он непременно заявил: «Только правда! Только целый кирпич!»

Вера, как и правда, у нас в России – жанры второстепенные, они полностью зависят от ситуации. Кто бы мог подумать, что сократический диалог пустит такие саксауловы корни у нас? Вера и правда в России – это не более чем исторический кинокомикс про гардемаринов.

Вера должна рассказывать сказки о правде взрослым детям, а может, и саму правду. Они таят в себе и для себя смысл. Она возвышают чувство надлежащего.

Литература же, хоть и рассказывает про веру и правду, имеет к истине не большее отношение, чем зайчишка серенький к небоскребу.

Рассуждения о вере в классической русской литературе невыносимы. Сплошные вопросы, моральные провокации и катастрофы. Писателям кажется, если завернут проблему каким‑нибудь чудаковатым кренделем, то это будет на удивление духовно. Не так, как в церкви. То есть попам, добрые люди, не верьте, глупостям вас научат, а мы – духовному томлению.

Поэтому одной из причин, по которой русской читатель всячески сопротивляется обрести веру, является боязнь стать верующим до того, как ему писатель подскажет, как стать верующим.

Не думают наши писатели о человечке‑читателе. Подозревают, что каждый, кто грамоте обучен, обязан быть философом. Дудки! Это не так‑то просто. Для читателя понять веру еще намного тяжелее, чем для писателя.

Ограничимся парочкой примеров того, как наша литература Бога ищет, Бога строит и сама становится кумиром. «Преступление и наказание» и «Воскресение», к примеру. Авторы так расстарались, так наживописали всякого грустного и печального. Про убийства, совращения, суды, интеллектуальничание, душевный выбор, тюрьму и каторгу. Чего там только нет. Все есть. Читатель с замиранием сердца ждет, чем же все это закончится. И чем же все эти муки человеческие заканчиваются!? Доброй складненькой рекомендацией: Библию читать надобно. Во как! Ни много ни мало, а просто возьми и читай. Как Нехлюдов. Как Соня. Как Раскольников. И радость, видимо, тебе будет.

Нет, нет и еще раз нет, это не романы, а рекламные проспекты Библии. Читайте – и все ответы отыщутся.

Читатель оказывается довеском образцовых страданий литературных героев, сиротой, принятой из милости высокой культуры. Оттого и шарахается от одной идеи к другой. Книжку душевную прочитал – стал меланхоликом, про Рахметова узнал – в революционеры подался, про Нехлюдова – в библеисты.

У нас в России нужно в розыск объявить тех, кто наутро после прочитанной книжки, киношки какой, передачи о чем‑то не просыпается в обнимку с незнакомой идеей, вычурной концепцией истины, с планом взорвать мир, с мыслью утихомириться и взяться за ум.

Иногда литература очень полезна, потому что открывает нам истину о тлетворном влиянии авторитетных мнений. Один хороший писатель заметил: каждый обольщает себя иллюзией, что кто‑то думает за нас, готов взойти вместо нас на крест. Сходил в костел, синагогу, мечеть, книжку умную прочитал – и дело сделано. Как бы не так: «Священники, раввины, имамы, романисты‑философы – в лучшем случае все они нечто вроде дорожной полиции. То есть при необходимости они помогут вам проехать оживленный перекресток, но никогда не поедут следом за вами, дабы убедиться, что вы благополучно добрались до дома, не припаркуют за вас вашу машину. Для каждого из нас это происходит по‑своему, и каждый человек – единственный хозяин собственной жизни, хозяин собственной смерти. Он сам создает свое собственное спасение. И когда вы пройдете свой путь до конца, вам незачем звать Мессию. Он сам позовет вас».

«А как же Конец света? Судный день?» – вырвется у русского человека...

Ответ прост: «Каждый день нашей жизни – Конец света. Судный день. Так было всегда. И всегда будет».

Церковь, прорицатели, философы, духовные наставники, гуру, великие книги – это лишь ценные подсказки. Очень ценные... Выбирать каждому из нас... Но всего лишь подсказки.

Русскому человеку приходится выбирать самостоятельно.

Как всегда.

Самостоятельно.

Будет больно?

Будет быстро?

Больно не бывает по‑быстрому. Больно – это всегда надолго.

Возможно, наша русская вера – это боязнь самостоятельно сделать выбор.

Date: 2015-10-18; view: 306; Нарушение авторских прав