И какой же русский. Мир – это необъятный священный текст, пейзаж из горестей и разочарований, его тайные мысли непостижимы и пророчества неочевидны

ГЛАВНЫЙ РУССКИЙ ВОПРОС: «ЗА ЧТО?»

Мир – это необъятный священный текст, пейзаж из горестей и разочарований, его тайные мысли непостижимы и пророчества неочевидны.

Очевидным и постижимым оказывается только одно – страдания.

Почему страдания, неожиданные и несправедливые, потрясают всех нас и почти всегда, кажется, превосходят меру нашей терпимости, переносимости боли? Никто не может ответить на этот вопрос.

Правосудие жестоко. Все мы в чем‑нибудь виноваты. Ведь Иисуса Христа и того судили за нарушение общественного порядка. А если судят ни за что? Ну во всяком случае, нам так кажется. Никто и никогда не ответил на вопрос тысяч и тысяч родителей: «Господи, почему умирают дети?!»

На кладбище никто и никогда не находит слов, которые могли бы объяснить, почему умер ребенок. «Господь берет к себе лучших... Не нужно печали... Печаль – великий грех...» Не годится...

Застигнутые болью, мы мало думаем о роде человеческом. Совсем не думаем. Сотворенные из плоти и крови, слабые и ранимые, мы задаем, как нам кажется, самый главный вопрос: «За что? Почему, почему Господь всемилостивый покинул нас?»

Почему он позволил, чтобы это случалось? Иисус тоже спрашивал об этом на кресте: «Почему Ты оставил меня?» Неужели, спрашивает наш человек, неужели в этот момент у Иисуса не было веры?..

Находится самый правильный ответ: в этот момент Христос сам являл собой веру. А мы в этот момент, момент испытания мало похожи на Христа. Совсем не похожи. Мы плачем, являя собой слезы. Пытаемся найти ответ. За что?

Спрашивает русский человек: «За что?!» И получает классные ответы.

Человек, настаивает церковь, всегда виновен, виновен во всем.

Первородный грех!

О нет, только не это, увольте. Это объяснение никуда не годится.

Понимает человек – ответ‑то не на его вопрос, в этом отношении по‑человечески он невиновен.

Вокруг жарко кипит мысль. Люди страстно верят в свою любовь или скудные богатства своих знаний. Или надеются на что‑то. Они не сторонятся страстей, но избегают слишком глубокой веры во что‑нибудь. Пусть другие сильно во что‑то верят. Это их профессиональный долг. Удел учителей – верить, что в их ремесле есть смысл. Долг солдат – исправно нести службу. Влюбленных – мастерить свой тяжкий крест разочарований. Активистов движений за права природы – топтать траву на митингах.

Наш мир – мир заблуждений, наполненный ложными идеями, вроде идеи судьбы.

У судьбы скользкая, уклончивая улыбка, крикливость и продолжительные хмурые паузы.

Надорванный жизнью, истомившийся работой, павший жертвой общественного лицемерия, изуродованный алчностью, ленью, глупостью, человек так и не находит Бога. Видимо, некогда было искать. И негде. И незачем. Когда живешь среди вавилонских излишеств искушений и предпочтений, ты совершаешь выбор, вместо одного искушения предпочитаешь другое, вместо одного предпочтения искушаешься третьим. Поэтому Бога мы часто переименовываем в судьбу.

Идея судьбы сама по себе миленькая, абстрактненькая такая, но со временем понимаешь, что ее, как и все прочее, нужно оплачивать наличными. Никак не глупыми мечтаниями или наивными надеждами. Только наличными. Кончается все это тем, что человека сначала оставил Бог, потом – смеющаяся судьба, затем надежда. А что такое вера, человек так и не научился понимать. Он бросается в крайности, мобилизует неорганизованный ум, призывает логику, уговаривает тщетными посулами.

Как нам нужна вера.

Как.

Нам.

Нужна.

Вера.

Чувство у человека такое, словно он подошел к последней черте последнего испытания. Господи, взмолится человек, пусть это окажется правдой – эта последняя черта последнего испытания. Однако тихий, рассудительный внутренний голос подсказывал, что это не конец испытания. Совсем не конец.

Воображение начинает срочно рисовать тему личного апокалипсиса. Иногда богатое воображение сродни проклятию. Как раз в такие моменты человек жалеет, что не верит в Бога. Это, наверное, большое утешение – верить, что все совершается по какой‑то высшей причине, что испытание, каким бы жестоким оно ни было, имеет причину, которой мы просто не понимаем.

Возможно, вера – это искаженное лицо нашего непонимания.

Если ты хочешь утешения, то тогда должен услышать самые утешительные слова: «Все люди – сволочи!»

Это, возможно, правда. Но что делать с такой правдой?

Однажды жизнь убеждает тебя, что Бога не существует. Вот почему ты дерешься, чтобы выжить, чтобы сделать хотя бы один лишь вдох, хватаешься за любую соломинку, лишь бы не умирать. Потому что в глубине души ты уверен: смерть – это конец всему. Никакого «потом». Никакого рая. Никакого Бога. Только ничто.

Мы умираем от неверия, плавая в невежестве с балластом языческой самонадеянности и околокультурной глупости. Мы бестолковы, покорны, как овцы, плачем иногда о своей потерянности, мы обязательно умрем, и эпитафией на наших могилах будут слова собачьего физиолога: «Жизнь – это существование белковых тел». Как! Не! Хочется! Так!

Ведь должен быть смысл. В чем угодно! В самом главном! Должен быть смысл.

Один неплохой писатель как‑то сказал: «Вера – это дар, как любовь, и дружба, и уважение. Ее не может порождать разум. Он способен лишь поддерживать ее иногда. Вера – это дорога, и никому не дано заранее знать, куда она ведет. Но если вера заставляет терять разум, то вместе с ним утрачивается любовь, дружба, уважение, доброта.

А значит, и надежда».

А если Бог к тебе не придет? Наступит чудовищная пустота.

Хочется, чтобы это случилось незаметно...

Будет больно?

Будет быстро?

Больно не бывает по‑быстрому. Больно – это всегда надолго.

Возможно, вера – это искаженное лицо испытания.

Date: 2015-10-18; view: 279; Нарушение авторских прав