Голос крови 1 page. «Бек З. Голос крови : роман»: Москва; 2014

Зоэ Бек

Голос крови

http://fb2books.pw

«Бек З. Голос крови: роман»: Москва; 2014

Аннотация

Карла Арним – богатая, красивая, уверенная в себе хозяйка галереи в Берлине, мать двоих детей, жена прославленного пианиста, одна из тех, к кому судьба явно благоволит. Но однажды она с маленькой дочкой попадает в больницу и оттуда выходит одержимая навязчивой идеей: ее дочь подменили. Никто ей не верит, даже муж, все факты против нее. Однако матери не нужны доводы и доказательства, она слушает голос крови, и этот голос говорит, что ее родная дочь жива. И нужно ее найти.

Зоэ Бек

Голос крови

Берлин. Сентябрь 1978 года

Невольно рассмеявшись, Карла сказала:

– Это не мой ребенок!

Сестра бросила на нее испуганный взгляд:

– Боже мой! Как нехорошо получилось!

Она приняла младенца из рук Карлы и поспешила уйти из палаты.

– Некоторым они все кажутся на одно лицо, – сказала женщина с соседней кровати, больная тяжелой формой нейродермита.

У Карлы уже прошел опоясывающий лишай, и ей разрешили повидаться с ребенком. Целую неделю она с нетерпением ждала этой встречи.

– А у вас есть дети? – спросила Карла соседку.

Она еще не знала, как ту зовут: новую соседку поместили к ней в палату только сегодня. Женщина была приблизительно одного возраста с Карлой, – во всяком случае, ей было не больше тридцати пяти. Как и предполагала Карла, она помотала головой:

– Нету, и не хочу заводить. Для меня они тоже все на одно лицо. – Она широко улыбнулась. – Элла Мартинек.

– Элла Мартинек? – Карла даже привстала с подушек. – Та самая? Фотограф?

Элла кивнула и посмотрела на нее с любопытством:

– Вы интересуетесь фотографией?

– Карла Арним, – представилась Карла.

Теперь уже удивилась Элла.

– Не может быть! – воскликнула она и закрыла лицо руками. – Надо же было встретиться, когда я так ужасно выгляжу!

Карла засмеялась:

– Да и я тоже не причесана и не в костюме от Шанель. Не закрывайте лицо! Ничего особенно ужасного.

На самом деле это действительно выглядело ужасно. Тем более для молодой женщины. Карла ее хорошо понимала. Нейродермитом была изуродована вся левая сторона лица и почти вся шея. Плечи Карла не видела. На Элле была пижамная кофта с длинными рукавами, но всю кисть левой руки покрывали пятна. Наверное, поэтому она и не хочет детей. Боится, что передаст им болезнь по наследству. Или не решается вступать в серьезные отношения с мужчиной, стыдясь постоянных вспышек нейродермита и опасаясь, что вечные походы к врачам и больницы окажутся для партнера слишком трудным испытанием.

Женщины разговорились. Речь зашла о нынешнем проекте Эллы: она недавно вернулась из Лондона, где пробыла довольно долго, сопровождая панк-группы и делая портреты участников. Потом обсудили предстоящие аукционы, намеченные Карлой. Побеседовав на общую тему об умершей в прошлом году Ли Миллер[1], они перешли на жизнь домохозяек, порассуждали о депрессии и по ходу дела обнаружили, что у них есть общие знакомые. Женщины всласть посудачили, и за разговорами Карла даже не заметила, как пролетело время. Что-то очень уж долго не возвращается сестра, ушедшая за ребенком на отделение, где лежат груднички. И только когда в палату вошел доктор в сопровождении сестры, которая с изумленным выражением на лице несла за ним младенца, Карла подумала: «Надо же было столько времени провозиться!»

– Госпожа Арним, – с лучезарной улыбкой обратился к Карле доктор. – Вот мы и ваша дочка.

Но только это была не Фелисита, опять не она.

– Что это – тот же самый ребенок, которого вы мне только что приносили? – растерянно спросила Карла.

– Это ваша Фелисита, – сказал доктор и ободряюще кивнул явно смущенной сестре.

– Я-то уж, наверно, как-нибудь узнаю собственную дочь, а эта девочка не моя. Вы перепутали детей, – заявила Карла, сама удивляясь, как спокойно произносит эти слова.

Доктор, не спрашивая разрешения, присел у нее в ногах на край кровати:

– В данное время на отделении грудных детей у нас находится только один шестимесячный младенец женского пола. У всех детей есть ленточка. Вот посмотрите.

Врач наклонился и осторожно взял младенца за левую ручку, чтобы показать Карле ленточку. Карла протягивала ему девочку на вытянутых руках, словно ожидая, что он заберет у нее ребенка, но он этого не сделал.

– Тут написано имя вашей дочери, – объяснил он спокойно и снова одарил ее улыбкой. – Так что все в порядке. Никто не перепутал младенцев, девочка здорова и вела себя молодцом. Разумеется, малютка по вас скучала.

Ребенок заплакал. Карла рефлекторно начала его укачивать, но затем опять отстранила от себя:

– Заберите ее, пожалуйста. Это не моя дочь.

Карла попыталась подавить поднимающуюся в душе панику. Увидев, что лицо врача приняло строгое выражение, а сестра, отвернувшись, отошла к окну, она не выдержала:

– Да заберите же вы у меня наконец этого ребенка! – крикнула она, отстраняя орущего младенца как можно дальше от себя.

Сестра кинулась к ней, выхватила ребенка, бережно взяла на руки и принялась унимать заливающуюся плачем девочку.

– Этот ребенок – не мой, – сказала Карла дрожащим голосом, слезы неудержимо хлынули у нее из глаз. – Где моя дочь? Или вы будете утверждать, что не знаете, где она находится? Вы не смеете вот так взять и забрать у меня ребенка!

Довольно рассиживаться! Надо самой пойти посмотреть. Вмиг одеяло было откинуто. Она так быстро вскочила с кровати, что врач еле успел ее задержать.

– Госпожа Арним! Мы пойдем с вами вместе. Договорились? Вы сама увидите, что мы ничего не перепутали. Обещаете мне успокоиться? Или дать вам лекарство?

Карла уже почувствовала, что здесь происходит что-то, чего она не в силах остановить. Она рывком распахнула дверь и бегом бросилась по коридору, ошиблась дорогой, кинулась назад и наконец очутилась перед большой стеклянной перегородкой, за которой лежали новорожденные.

Вслед за ней подоспел врач:

– Госпожа Арним! Давайте спокойно посмотрим всех детей на отделении. Согласны? – Он легонько подхватил ее за локоть и провел в помещение.

Ни одного малыша в возрасте Фелиситы!

– Этого не может быть, – сказала Карла, обходя одну за другой все кроватки. – Где моя дочь?

Сестра с ребенком на руках присоединилась к обходу. Дитя успокоилось. Сестра поглаживала его по спинке, не спуская с Карлы испуганных, округлившихся глаз.

– Вы тут чего-то напортачили, а теперь решили подсунуть мне чужого ребенка? Ведь так?

– Прошу вас, – начал врач и на этот раз взял ее за плечо. – Сделаю-ка я вам лучше укольчик, в процедурной мы все обсудим. Договорились?

Карла пристально смотрела на него. Взглянув еще раз на ребенка, которого сестра укладывала в кроватку, она снова перевела взгляд на врача.

– Вы хотите, чтобы я присмирела? – спросила она тихим голосом. – И уколы, которые мне делали в последние дни, тоже были для того, чтобы я вела себя тихо?

Он замахал на нее руками и отрицательно помотал головой:

– Вы все совершенно превратно поняли. Мы хотели…

– Вы похитили моего ребенка! – крикнула Карла. – Или что-то случилось с Фелиситой? Может быть, она умерла, а вы это от меня скрываете? Что вы сделали? – По ее лицу струились слезы.

– Пойдемте же отсюда в процедурную.

Врач покрепче ухватил ее за плечо, силком вывел из помещения, торопливо запер за собой дверь.

– И прекратите наконец этот крик. Подумайте о детях.

Она стряхнула его руку:

– Я думаю о своем ребенке! Вы отняли у меня моего ребенка!

Не помня себя, она набросилась на врача с кулаками, как слепая, продолжала молотить руками и ногами и никак не могла остановиться. Он закрывался от побоев руками. Ему некуда было бежать, она загнала его в угол между кабинкой для переодевания и смотровым креслом. Один раз она угодила ему кулаком в нос, потом в зубы, показалась кровь. Так продолжалось, пока кто-то не схватил ее сзади и не оттащил от него. Откуда ни возьмись рядом возник второй, отбиться от двоих у нее не было ни малейшего шанса. Карла закричала, требуя вернуть дочь, увидела лежащего на полу врача с окровавленным лицом, склонившуюся над ним сестру, которая с ужасом на нее обернулась. Затем ощутила впивающуюся в тело иглу, почувствовала, как вся вдруг обмякла, перед глазами все подернулось туманом, и голос перестал ее слушаться – на нее накатила такая усталость, что она не могла говорить даже шепотом. И тут все погрузилось в мягкую, беззвучную тьму.

На самом деле все выдумки про кровь – сплошные враки. В смысле, сколько бы ты там ни хлопалась в обморок при виде чужой крови, на свою собственную можешь смотреть хоть целый день – и никаких проблем.

Важно только понять, что кровь – твоя собственная.

Фиона сначала вообще не поняла, что это кровь. Она приняла ее за чернила, потому что эта темная жидкость никак не смешивалась с водой, а напоминала густой темный сигаретный дым, который медленно расходится в слишком тесном пространстве. Совсем как чернила в воде. Она чуть было снова не заснула. Потом как-то сообразила, что сроду никогда не спала в ванне, доверху наполненной водой, и уж тем более в нижнем белье. И при чем здесь чернила? Наверное, кто-то решил так позабавиться, а ее не предупредили, в чем тут шутка.

Она поморгала, пока в глазах не прояснилось. Сверху на воде плавали розовые лепестки, по краям ванны горели столовые свечи. На кухне мурлыкало радио – романтическая поп-музыка. «Не моя станция, а ванна – моя». Она ощутила, как по мокрым рукам течет что-то теплое – теплее, чем вода в ванне. Запястья зудели. Она хотела почесать, но увидела, что из ее предплечий вытекает кровь. Не почувствовав ни боли, ни приступа паники, она подумала: «О’кей, похоже, я была в отключке, но, пожалуй, неплохо бы вызвать „скорую“». Тут в мозгах что-то щелкнуло, и ее сразу вырвало, она еле успела перегнуться через край ванны.

Потому что она вообще не переносила вида крови. А уж своей и тем более.

До телефона она кое-как дотащилась, хотя дважды падала по дороге, закапав кровью весь пол от ванной до прихожей и кухни, а там ее наконец осенило, что надо бы перевязать запястья. Фиона подобрала с пола два посудных полотенца, которые валялись уже не первый день, наброшенные на лужу, оставшуюся от пролитой литровой бутылки колы. Повязка, похоже, ничего не дала, потому что у нее не хватило сил затянуть узел потуже. Сидя на полу, Фиона набрала номер службы спасения. Хотя она так и не сумела толком объяснить любезной даме на другом конце провода, что у нее случилось, потому что еле ворочала языком, а тут еще и отвлеклась, почувствовав во рту какой-то странный вкус, но, к счастью, все же сумела назвать свою фамилию и адрес. А может быть, она и ничего не сказала, а в службе спасения уже без нее выяснили, откуда был звонок.

В ожидании «скорой помощи» Фиона стала искать в приемнике другую радиостанцию. Потом глаза у нее сомкнулись, и, чтобы не заснуть, она начала подпевать песне, которую передавали по радио.

«Falling about… You took a left off Last Laugh Lane…»[2]

Не прошло и десяти минут, как распахнулась выбитая кем-то входная дверь и какие-то люди ворвались к ней в кухню. И тут она решила, что теперь не грех и поспать.

Нью-Йорк, Берлин. Сентябрь 1978 года

Ему сообщили об этом в студии звукозаписи только после того, как он благополучно отыграл каденцию третьей части. Возможно, так вышло по случайному совпадению и известие подоспело точно в этот момент. Как бы там ни было, он был рад, что не услышал его раньше. Очень уж долго он работал над этой каденцией, чтобы она прозвучала не так, как у Вильгельма Кемпфа, и в то же время не слишком напоминала Бренделя. И уж тем более Бухбиндера[3]. Ох уж этот Бухбиндер! Куда бы ни приехал Фредерик, Бухбиндер везде успевал побывать до него! А между тем он всего на несколько лет старше Фредерика. И уже обскакал его, выпустив полное собрание записей Гайдна. Этот Бухбиндер… В сущности, он играет так банально, что прямо тошно слушать. Но билеты на его концерты идут нарасхват.

Фредерик спрашивал себя, не лучше ли отойти от классиков. Или от больших концертных залов, спрятаться в тень, самому сочинять музыку. Может быть, камерную… На какое-то время перестать быть в центре внимания…

Как обычно, он отбросил эти мысли. Ведь он же хотел быть в центре внимания. Не мог без этого. Он и впредь будет собирать полные залы. Добьется, чтобы его записи расходились большими тиражами. Он хотел, чтобы его беспрерывно исполняли на радио. Но его изводила неразрешимая задача: как раз и навсегда утвердиться в одном ряду с лучшими исполнителями? Может быть, эксцентричностью? Как Глен Гульд, одержимый перфекционист, который садился за рояль разутый, во время записи подпевал себе и публично высказывал пренебрежительное суждение о позднем Моцарте? Моцарт и Бетховен. Для Бухбиндера в самый раз, так ведь? Для Бухбиндера, да и для Фредерика тоже. Притом Фредерик не притрагивался к Моцарту. Все любят Моцарта, и Моцарт ему давался легче всего. Но профессор, у которого учился Фредерик, тот, на кого он всегда равнялся, когда-то сказал: «Моцарт – это для детей и для начинающих. Мы Моцарта не будем играть». Однажды сказанное, это засело в нем навеки. Фредерик всегда мечтал обладать хотя бы частицей гениальности наставника, который, мельком заглянув в ноты, блистательно играл Рахманинова и Равеля. И тут та же самая эксцентричность. Профессор держался только на кофе и сигаретах. Поговаривали, что он перестал выступать из-за проблем с алкоголем. Рассказывали, что на последнем концерте в начале шестидесятых он с громким криком оборвал выступление – не вынес шуршания, которое раздалось, когда в зале кто-то снял с себя пиджак. Эксцентричность! Фредерик мечтал о ней. Он продолжал играть популярных композиторов, исполнял их чисто, демонстрируя совершенную технику – в точности так, как публика хотела их слышать. В сущности, он недалеко ушел от Бухбиндера. Вся разница была в том, что, где бы ни появлялся Фредерик, Бухбиндер уже успел побывать. Потому-то Фредерик без конца отрабатывал каденции Гайдна, трудясь над ними так, словно от этого зависело счастье всей планеты.

Довольный, что наконец закончил запись, он попросил техника еще раз дать ему прослушать последний пассаж и лишь после этого принял сообщение и пошел к телефону. Как хорошо, что тут все уже позади! Сейчас спокойно можно возвращаться в Германию. Вчера это было бы просто катастрофой.

Нельзя сказать, чтобы Фредерик Арним не любил свою жену или не беспокоился о ней. Просто он не привык о ком-то беспокоиться. Она всегда была здоровой, сильной и самостоятельной, она не мешала ему заниматься работой. Поэтому он и мог позволить себе почти на полгода уехать в Канаду и США. И по той же причине никак не мог взять в толк, что такое говорил по телефону врач. У Карлы нервный срыв? Ей потребовалась психиатрическая помощь?

Даже сев в самолет, он все еще не мог свыкнуться с этой мыслью. Может быть, за этим кроется что-то другое. Какой-нибудь сюрприз? Нет, Карле не свойствен такой черный юмор, она бы не стала вызывать его домой под предлогом выдуманной болезни. С другой стороны – нервный срыв? У Карлы не бывает нервных срывов. Значит, все же какой-то сюрприз. С ней все в порядке, и она хорошо знает, что он не будет за нее тревожиться, ведь ему отлично известно, что у Карлы не бывает нервных срывов.

Когда они познакомились, Карла готовилась к выпускным экзаменам в школе, а он был студентом. Ее родители были дружны с его профессором и спросили у него, не знает ли он кого-нибудь, кто согласился бы играть на рояле во время праздника в саду. Профессор направил к ним Фредерика. Хозяева знаменитого аукционного дома «Маннгеймер»! Как бы на его месте обрадовались его сокурсники! Он же принял предложение только потому, что нуждался в деньгах. Целый день бренчать на рояле что-то из Гершвина или Портера в зимнем саду далемской[4]виллы для него вовсе не было пределом мечтаний. В то время он еще лелеял другие надежды: тогда он собирался стать знаменитым пианистом со своим особым стилем (которого он, правда, так никогда и не выработал), исполнителем собственных шедевров (которых так и не написал). Он стал самым хорошо оплачиваемым пианистом в мире, чьи концерты были расписаны на годы вперед, его имя было известно всякому, кто был не совсем чужд классической музыке, все ценили его за отточенную, чистую, доходчивую манеру исполнения.

Есть ли на свете что-нибудь скучнее этого?

Он надеялся, что да. Твердо верил в это. Цеплялся за эту мысль. Не может быть, что он самый скучный на свете пианист.

В те времена, когда он еще питал надежды, он познакомился с Карлой Маннгеймер, влюбился в нее, как не влюблялся ни в одну женщину. Он так за ней бегал, что сам себя не узнавал. Конечно же, ее родители даже не скрывали своего скептического отношения к дочкиному ухажеру. Талант талантом, но молодой человек, хоть и происходил из хорошей семьи, материально был совершенно необеспеченным. Карлу это не волновало. Все равно она – единственная дочь и наследница. А Фредерик, конечно же, решил доказать им, что всего может добиться. Забыл свои мечты и нажал на то, что умел лучше всего: Бетховена, Гайдна, Шопена, Листа. Да, еще – Брамса. Брамс у него тоже пошел удачно. Иногда он кивал на Карлу и ее родителей, что из-за них, мол, не стал вторым Гленом Гульдом. Иногда он бывал честен перед собой, в душе признавая, что Гульда из него никогда бы не получилось, просто потому, что он не был гением. Талантлив – да, но не гений. Для гениальности в нем было слишком много буржуазности. Не хватало эксцентричности. Карла скоро забеременела, но по-прежнему ограждала его от всех житейских забот. Она ухаживала за ребенком и училась в университете, а после того, как еще до окончания университета потеряла родителей, взяла на себя управление аукционным домом. И это имея на руках ребенка и мужа, который целые дни проводил за роялем, причем зачастую вдалеке от Берлина. Нет, признал мысленно Фредерик, Карла не просто ограждала его от забот, она поддерживала его и укрепляла. Ему никогда не приходилось задумываться над тем, откуда взять время и деньги. Благодаря жене ему были даны все возможности. И благодаря ей же у него появились связи в кругах влиятельных людей, позволившие ему достичь сегодняшнего положения. Она всегда им гордилась. Никогда не пилила его, не требовала, чтобы он больше времени уделял жене и ребенку. Она не дала ему сорваться, когда он переживал самый страшный в своей жизни кризис. Когда его нервы грозили не выдержать. Когда его пальцы отказывались ему служить. Жена всегда была ему опорой.

И чтобы у такой женщины и вдруг какой-то нервный срыв? Это просто смешно!

Только недавно она родила второго ребенка. Ну, какое там! У нее крепкие нервы. Она не была мнительной, как некоторые женщины, – Фредерику приходилось слышать о таких случаях. Не только потому, что это был второй ребенок. Она и в первый раз, когда была беременна Фредериком-младшим, всегда оставалась спокойной и ровной. Не может быть у Карлы нервного срыва. Скорее уж, это он из тех, кто может сорваться. Но только не Карла.

Увидев, что в аэропорту Берлин-Тегель его никто не встречает, Фредерик впервые почувствовал, как в душе у него шевельнулась тревога. Если это сюрприз, то кто-нибудь приехал бы за ним на машине. Врач дал ему адрес психиатрического отделения больницы имени Бенджамина Франклина. Маловероятно, что Карла поджидает его дома с сюрпризом. Значит, все-таки что-то стряслось. Может быть, с детьми? Но о сыне не было речи. О дочери тоже. Все это не укладывалось у Фредерика в голове.

Он взял такси и сказал, что ему нужно на Гинденбургдамм. В больнице расспросил, как найти врача, который ему звонил. Фредерик встретился с психиатром, который сообщил ему, что Карла набросилась на лечащего врача с кулаками. Что в связи с этим прокуратура завела против нее дело о нанесении телесных повреждений.

И что его жена отказывается признавать свою шестимесячную дочь.

Врач отвел его к жене. Она находилась в отдельной палате. Сидя в кровати, Карла просматривала каталог выставки. Она работала. Как мог у нее быть нервный кризис, раз она снова за работой?

Увидев его, она отложила каталог, вскочила с кровати и бросилась к нему в объятия. Он крепко обнял ее. От нее пахло как-то непривычно. Наверное, поменяла шампунь. Психиатр присутствовал при их встрече в палате, стоял скрестив руки и с непроницаемым лицом слушал, как она рассказывала Фредерику, что Фелисита – это не Фелисита. Что детей наверняка перепутали. Она говорила спокойным, твердым голосом и казалась такой же рассудительной и нормальной, как всегда. Или почти такой же.

В ее голосе звучал подавленный страх. Такой интонации он у нее еще никогда не слышал.

Фелисита попала к другой женщине, говорила Карла. Та, другая женщина, конечно же, поймет это и вернет ее, правда?

Фредерик взглянул на психиатра. Тот даже бровью не повел.

Потом он показал Фредерику Фелиситу. Фредерик пообещал Карле, что внимательно к ней присмотрится, и выполнил обещание. При нем была фотография, на которой Фелисита была снята в двухнедельном возрасте. С тех пор он дочку не видел. Фредерик передал фотографию психиатру, чтобы тот тоже внимательно на нее посмотрел. Передал фотографию сестре, которая всматривалась в нее еще внимательнее, после чего все трое пришли к единодушному мнению, что шестимесячный ребенок, лежащий перед ними в кроватке, – это и есть не кто иной, как Фелисита. Все совпадало, а ленточка на ручке подтверждала правильность такого вывода. Фредерик стал присматриваться, не найдется ли фамильного сходства, и определенно различил какие-то черточки, напоминавшие его мать, вдобавок это было милое, очаровательное дитя, и он так и сказал Карле. Тогда она вышла из себя и начала на него орать. Впервые за все время их совместной жизни она на него орала. Она даже бросилась к нему, размахивая кулаками, и ему не оставалось ничего другого, как только повернуться и выйти из комнаты от страха, что она начнет драться.

Выйдя в коридор, он стал растирать свои запястья. Сперва бессознательно, потом обратил на это внимание, вероятно потому, что психиатр, присоединившийся к нему через несколько минут, внимательно за ним наблюдал.

– Это не невроз навязчивого действия, – наполовину шутливо сказал ему Фредерик.

Но психиатр знал, кто он такой, и поинтересовался, все ли у него в порядке с суставами. Очевидно, он знал намного больше, знал о болях, которые его преследовали шесть лет тому назад и которых по сей день так и не смог объяснить ни один врач, поскольку артрит и ревматизм врачи же исключили на основании проведенного обследования. А между тем боли никак не проходили и стихли только через двенадцать недель. И вот сейчас он ощупывал свои запястья и прислушивался к себе, не вернется ли старая боль. Нет, как будто бы все в порядке. Во всяком случае, у него. Он стал спрашивать, что происходит с женой, и психиатр начал что-то объяснять про постнатальную депрессию. Это, дескать, очень распространенное явление, у него много таких пациенток, и он знает, что с этим делать.

Однако доктор захотел побеседовать с Фредериком, чтобы задать ему несколько вопросов. Они направились в кабинет, расположенный в конце коридора. Это была большая светлая комната, перед нею имелась приемная с модно одетой и по моде причесанной секретаршей. Психиатр задавал простые вопросы: была ли Фелисита желанным ребенком и не мечтали ли они больше о мальчике. Он также задавал вопросы, не переживала ли Карла психических травм на сексуальной почве, не замечал ли Фредерик указывающих на это признаков. Фредерик совершенно не понимал, к чему тот клонит, его гораздо больше занимал вопрос, когда жена вернется домой и как ему быть с детьми, пока она не выйдет из больницы. Он сказал психиатру, что без Карлы он просто пропал, что она нужна дома, как можно скорей, и она сама это знает. Что он не имеет никакого понятия, почему вдруг у нее ни с того ни с сего случился нервный срыв, она же знает, что все ее любят и не могут без нее обходиться, и раньше она никогда их не подводила.

Тогда психиатр сказал, что в этом-то, возможно, и кроется причина, почему она попала к нему на отделение. Всему бывает предел. Быть может, она вдруг просто почувствовала, насколько легче жить, освободившись от детей. Когда твое время принадлежит только тебе. Недаром она, чтобы не заразить Фелиситу, целую неделю пробыла в карантине из-за опоясывающего лишая. Сына отправили к родителям Фредерика в Западную Германию, и Карла наконец-то могла побыть одна.

Женщина, которая лежала с Карлой в одной палате до того, как все это случилось, говорит, что Карла охотно говорила о своей работе. Может быть, она соскучилась по привычному делу?

Фредерик покачал головой: Карла давно уже вернулась к работе. После рождения Фредерика-младшего они взяли к нему няню, возьмут и на этот раз. Карла знала, что другие мамаши косо на нее смотрят и за спиной называют кукушкой, но всегда говорила: «Если бы у нас жила бабушка, это, значит, было бы правильно, а если я наняла платную няню, которая лучше всякой бабушки ухаживает за ребенком, потому что молода и обладает профессиональной подготовкой и вообще любит детей, это почему-то считается нехорошо?»

Он рассказал психиатру о своей замечательной Карле, которая со всеми делами справлялась шутя, никогда не жалуясь на усталость, всегда моментально находила правильное решение не только для себя, но и для всех, кто ей дорог. У такой женщины не бывает никаких нервных срывов и депрессий.

Но психиатр на это только печально качал головой. С гормонами-де шутки плохи, на них не очень-то повлияешь, тут уж требуется помощь, и мы поможем вашей жене. Мы идем в ногу со временем. Что оставалось Фредерику? Он только кивал, а сам соображал, где у Карлы записан телефон няни. Со дня на день от дедушки с бабушкой из Франкфурта-на-Майне приедет сын, да и Фелисита не может вечно оставаться в больнице.

Перед уходом он еще раз попросился взглянуть на Фелиситу. Снова сравнивал ее личико с фотографией, которую сделал больше пяти месяцев назад, и прислушивался к себе. Так ничего и не услышав, он решил, что, значит, никаких диссонансов нет. Разумеется, это хороший знак. Тогда он нагнулся к младенцу и осторожно погладил по головке.

– Моя дочка, – произнес он тихонько. – Моя доченька. В следующий раз я просто увезу тебя с собой.

– Никакой ошибки! Ваша подруга просила меня вам позвонить.

Бен с трудом заставил себя внимательно выслушать, что говорит голос в трубке.

– Этого не может быть, – повторил он медленно и отчетливо.

А сам подумал: «Кому же это я в последнее время сумел так насолить?» Получалось, что очень многим. Но ведь никому из них не пришла бы в голову идиотская мысль отомстить.

– Понимаю. Для вас это шок. Но вы не волнуйтесь. Учитывая существующие обстоятельства, она чувствует себя неплохо. Просто ей сейчас нужен рядом близкий человек.

Женщина сделала паузу, давая Бену возможность высказать то, что люди обыкновенно говорят в таком случае: «Разумеется, я немедленно загляну. Буду через пять минут. Скажите ей, чтобы не волновалась».

Но Бен ничего не сказал. Не дождавшись ответа, женщина продолжила сама:

– Лечащий врач хотел бы побеседовать с вами и узнать, была ли у этого случая своя предыстория.

Бен опустил голову на подушку, с которой его поднял телефонный звонок.

– Послушайте! Вы уверены в том, что набрали правильный номер? – спросил он в трубку.

– Бен Эдвардс, – назвала его имя женщина и прочитала вслух номер его мобильного телефона.

Значит, не ошибка. Никто ничего не напутал.

– Пожалуйста, мистер Эдвардс. Вы сейчас нужны вашей подруге. В своих данных она указала, что у нее нет родственников… Никого, кроме вас. Мы считаем, что это был призыв о помощи. Она сама набрала девять-девять-девять. Она сказала мне, что вы с ней недавно вместе, но… – Женщина замолчала, не докончив фразы.

Бен зажмурился:

– О’кей. – Следующие слова он подбирал очень тщательно. Получилось ненатурально, но тут уж ничего не поделаешь. – У… Э-э-э… Там есть отец. Может быть, вы справитесь насчет него?

Он ненавидел вести сложные телефонные переговоры, когда был не один в комнате.

– Она сказала, что у нее нет родственников.

– Это не так.

– Так вы зайдете?

– Я поспешу, – заверил он ее и закончил разговор.

– Что-нибудь случилось? – Нина, конечно же, проснулась и зажгла лампу на тумбочке.

Надо было выйти с мобильником за дверь. Бен прикинул, что могла слышать Нина и какую историю, соответственно, лучше было для нее сочинить.

– У меня друг попал в больницу, и, по-видимому, они нашли у него только мой номер.

Он сказал это, вставая с постели, чтобы она не видела его лица.

– Мне тоже поехать? И кто же это? – Нина уже откинула одеяло.

– Один из прежних знакомых.

Решив, что такое объяснение содержит ответ и на первый вопрос, он подобрал с пола одежду и поспешно ретировался из комнаты. Он мысленно вздохнул с облегчением, увидев, что Нина снова залезла под одеяло.

– Позвони, когда узнаешь, в чем там дело.

А как же! Непременно.

Date: 2015-10-18; view: 303; Нарушение авторских прав