Люблинская уния. Страшные испытания пришлось пережить русскому народу в конце XVI и в начале XVII века

Страшные испытания пришлось пережить русскому народу в конце XVI и в начале XVII века. Московская Русь, хотя истерзанная и обнищалая, все же до­вольно скоро выбилась из Смутной поры, вынесла из нее свою веру в народность во всей их целости; не то было с западной — Литовской Русью: униженная, под гнетом чуждой и враждебной власти, она вынуждена была долго изо всех сил биться, чтобы спасти от унижения и поругания свою церковь и народность.

Западные русские области, оторванные от остальной Русской земли, томив­шейся под игом татар, попали в XIV веке под власть Литвы, а в 1386 году, с из­бранием литовского князя Ягелло на польский престол, с нею вместе соединились с Польшей. С тех пор у поляков зародилось сильное желание слить с собою ли­товцев и западных русских в один народ, и для этого их ополячить и окатоличить. Хотя Литва и западная Русь уже при Ягелле отпали от Польши и его родич Витовт стал независимым литовским государем, но поляки не оставили своих замыслов.

В 1431 г. на общем сейме поляков и литовцев в Городле был составлен акт (договор), по которому: 1) Литва и Польша соединялись в одно государство, в один народ. 2) По смерти Витовта верховная власть над Литвой снова переходит к Ягеллу, а потом к детям его: если же он умрет преж Витовта, то поляки избира­ют последнего своим королем. 3) Литва получает сеймы и должности, подобные польским. 4) Литовскому дворянству по назначению великого князя жалуются польские гербы; но пользоваться ими и другими преимуществами, а также зани­мать высшие должности могут только лица латинского вероисповедания.

Хотя Городельский акт впоследствии и не выполнялся строго, а Литва посто­янно выбивалась из-под польской власти, но все-таки благодаря ему в Литву ста­ли входить польские учреждения (сеймы, новые должности, гербы); утверждалось преимущество католической церкви над православной,— являлась приманка для честолюбивых православных изменять своей вере, принимать ту, которая, кроме небесных благ, сулила еще и земные.

Ягелло и его преемники часто поддавались желаниям поляков. В русских и литов­ских областях раздавались щедро земли католикам, заводились новые села и города, населялись преимущественно поляками. Поселенцы-католики освобождались от раз­ных платежей и повинностей, которыми были обложены православные. Новым горо­дам, населенным католиками — поляками и немцами, давалось самоуправление, так называемое «Магдебургокое право», по которому горожане освобождались от суда ко­ролевских чиновников, а назначался судья (войт) из местных дворян. Он с выборными из жителей советниками (бурмистрами и ранцами) и производил суд. Купцы и ремес­ленники получали разные льготы, делились по занятиям на цехи (общины), которым давали особенные права. Город получал герб, печать и знамя. Всякие льготы и пре­имущества католикам — все это было искусно расставленною сетью, чтобы уловить православное население, привлечь его к Польше и католичеству.

Польские учреждения мало-помалу вводились в литовские и русские области. Вместо прежних мелких удельных князей, подручных великому князю, для управ­ления страною и городами стали назначать, по польскому обычаю, воевод, касте­лянов, старост, избирая их из богатейших помещиков. Новые порядки приходи­лись по душе иным литовцам и русским — конечно, лицам высшего сословия — дворянам,— их права и сила росли: богатейшие из них уподоблялись всесильным польским магнатам, становились полными властелинами в своих владениях; а мелкие дворяне приравнивались к вольной необузданной польской шляхте. Зато чем больше росли права и могущество дворян-помещиков, тем тяжелее приходи­лось простому люду, особенно крестьянам: они все больше и больше приближа­лись к рабскому состоянию польских «холопов».

Польша, близкая к Западной Европе, по образованию стояла гораздо выше не только Литвы, но и Руси: у поляков в конце XV ст. были и хорошие училища, даже высшая академия в Кракове, и замечательные ученые, и писатели. Это должно было, конечно, тоже сильно помочь польскому делу и в Литве, и в запад­ной Руси: русские и литовцы высшего сословия с польской образованностью ус­ваивали и польский язык и мало-помалу полячились; в русскую речь все больше и больше входило польских слов и оборотов. В XVI столетии письменный язык в за­падной Руси представлял уже пеструю смесь церковнославянских слов, местных народных и польских. Даже в простонародную речь (наречия малорусское и бело­русское) стали все сильнее и сильнее входить польские слова и обороты.

Так исподволь шло объединение Литвы и западной Руси с Польшей; поляков, однако, смущало то, что они чуть не два века трудились над этим делом, а Литва все еще крепко держалась за свою государственную самобытность, и'в русских областях в народе по-прежнему сильно было православие. Со страхом смотрели поляки и на русский восток, который, стряхнув с плеч своих татарство, по соседству у них высил­ся грозным великаном. Иван III уже зовет себя в грамотах «Государем в с е я Руси», вступается за православие, теснимое в Литве, выказывает большую охоту добывать от нее свою «извечную отчину», т.е. русские земли, и отнимает у нее 19 русских городов с их областями; сын его захватывает и Смоленск; а западнорусские люди сознают свое родство и по крови, и по вере с Московской Русью, иные даже ухо­дят к московским, своим «природным» государям на службу... Упустить из рук бо­гатые западнорусские области для Польши было бы большим несчастием. С по­ловины XVI столетия новая беда стала грозить Польше: в Литве стало широко рас­пространяться протестантство. Особенно оно усилилось при Сигизмунде Августе (1548—1572). Это был способный, добродушный, но слабый король; он давал пол­ную свободу всем вероисповеданиям и сам даже одно время склонялся к протес­тантству. Литовцы встрепенулись, заговорили о полной независимости от Польши. Протестантство быстро разливалось по Литве, дробилось на множество сект (тол­ков), которые боролись между собою, порождали всюду рознь и вражду. Этой внут­ренней смутой легко могли воспользоваться соседи-враги. Забило тревогу прежде всего польское духовенство. Папа прислал в Польшу своего нунция (посла) с освя­щенным мечом Сигизмунду для казни еретиков. Король в это время попал под влия­ние польско-латинской партии, и началась борьба с протестантством в Литве...

Была у Сигизмунда в это время еще забота: он был бездетен; с ним прекра­щался Ягеллонов дом, и его пугала мысль, что, умри он—и Литва, связанная до сих пор с Польшей одним королевским домом, отпадет от нее, изберет себе сво­его отдельного государя. Сигизмунд ясно понимал, что ни Польше, ни Литве в от­дельности несдобровать в борьбе с могучими соседями. Таким образом, было не­сколько причин, побуждавших короля поспешить во что бы то ни стало связать оба свои государства неразрывно в одно целое.

В Польше Сигизмунд, как король, избранный и сильно ограниченный магнатами и сеймом, не имел большой власти; но в Литве, как великий князь литовский, он был наследственным и самовластным государем и мог распоряжаться свободно. Он принялся за дело. Напомнил прежде всего литовцам, что все государственные иму­щества, т.е. большая часть литовской земли, принадлежат ему и часть доходов должна идти в его казну; а затем подарил эту свою наследственную собственность польским королям. Это значило, что всякий король, избранный поляками, становился владельцем всех государственных земель в Литве, т.е. литовским государем; теперь литовцы, только слившись с поляками в одно государство, могли вместе с ними изби­рать себе государя, иначе должны были подчиняться тому, кого изберет Польша. Это было постановлено на Варшавском сейме в 1564 году, где не было литовцев.

Постановление это (так называемый Варшавский рецесс) поразило как гро­мом Литву и вызвало здесь сильное негодование. Великий князь литовский, лю­бимый своими верноподданными литовцами, родом литвин, воспользовавшись своими литовскими правами, сам своими руками приносил свое отечество в жерт­ву Польше!.. Теперь она, получив от короля право на вечное владение Литвой, могла смотреть на всякое движение последней к независимости как на мятеж. Та­кие мысли должны были волновать истых литовских патриотов. Сигизмунд дол­жен был казаться им изменником, предателем своего отечества. Дело могло кон­читься войной. Не будь в то время лютых казней Грозного в Москве, раздражен­ные литовцы, пожалуй, искали бы ее покровительства... Сигизмунду хотелось еще добиться того, чтобы Литва сама добровольно слилась с Польшей. Задобрив литовских бояр (так назывался в Литве средний класс между магнатами и кресть­янами), уравняв их вполне в правах с магнатами, Сигизмунд поспешил покончить дело объединения Литвы с Польшей.

Литовские и польские послы должны были для этого собраться в 1569 году в Люблин на сейм.

Люблинский сейм открылся 10 января. С самого начала видно было, что добра тут не будет. Поляки требовали прежде всего решения вопроса об унии (единении) и предлагали литовцам заседать вместе с ними; но литовцы не хотели нарушить ста­рого обычая, по которому они с русскими имели свой отдельный от поляков сейм,— заявили, что прежде вопроса об унии они хотят порешить с королем свои частные, литовские дела. Литовцы думали добиться у короля утверждения особых своих прав и собрания своих законов (статута) и таким образом сделать невозможной полную унию Литвы с Польшей; но эта уловка не удалась им. Король не утвердил их осо­бенных прав и велел рассуждать об унии. Заседать вместе с поляками литовцы от­казались наотрез и составили с русскими свой отдельный сейм, который сносился с польским. Литовцы вовсе не желали полной унии, а предлагали братский союз сво­его государства с польским; а поляки, ссылаясь на старые акты, на Варшавский ре­цесс, требовали полнейшего слития Литовского княжества с Польшей в одно госу­дарство, в один народ, причем Литва должна была отказаться от своих отдельных сеймов, от особых законов, монет и пр.

Литовцы пришли в негодование от подобного требования.

— Напрасно мы потратились на поездку сюда,— говорили они,— нам предла­гают порабощение!..

Поляки, опираясь на сочувствие короля, порешили ни в чем не уступать ли­товцам. Король не раз уже приглашал их к себе и убеждал согласиться с поляка­ми; но литовцы не сдавались. Король задумал, наконец, заставить их собраться вместе с поляками и сообща порешить дело. Члены польского сейма должны бы­ли по его приказу тайком собраться в замке, а затем он думал призвать своей властью литовцев и ввести их в польский сейм. Эта затея не удалась. Поляки со­брались, король послал за литовцами, но те, проведав, в чем дело, не захотели попасть в ловушку и отказались ехать...

Положение литовцев в Люблине было крайне тяжелое и щекотливое: они, ко­нечно, ясно видели, что король и поляки замышляют совершить над Литвой наси­лие, убить ее государственную самобытность, а их, литовских послов, принудить своим согласием и подписями узаконить это убийство. Они не выдержали тяжести своего положения и разъехались по домам. Сейм таким образом терял свое зна­чение; польские сеймовые послы пришли в ярость, считая себя страшно оскорб­ленными этим поступком. Сгоряча некоторые даже кричали:

— Не смогли мы добром привести литовцев к унии — приведем оружием! После споров и предположений, как быть, как довершить начатое дело, поляки, наконец, надумали, пользуясь отсутствием литовских послов, отрезать от Литвы рус­ские области, т. е. обессилить ее так, что она принуждена будет спиться с Польшей... Король издал универсал (указ) о присоединении к Польше Полесья (южное Полесье Беловежской пущи), затем и Волыни. Эти русские области покорились своей участи довольно легко: им не приходилось отстаивать свою государственную самобытность, а предстоял лишь выбор, от какого правительства быть в прямой зависимости — от ли­товского, как прежде, или от польского. За одно только опасались русские — за свое православие; но поляки их успокоили, обещали полную свободу веры. Сильнейшие из русских магнатов — князья Острожский, Черторижский и другое согласились подчи­ниться Польше. Волынские чиновники, которых призвали на сейм вместо выборных лиц, под страхом лишиться своих мест, не оказали сопротивления полякам. Если рус­ские и высказывали некоторые возражения, например, говорили, что русский народ их растерзает за слияние их области с Польшей, то заканчивали обыкновенно свою речь словами: «Однако волю государя мы готовы исполнить». Именем короля им и приказано было присягать. Но Волынью поляки не удовольствовались, потребовали и Киева... Литовцы испугались: Литва без русских областей становилась совершенно ничтожным, бессильным государством. Литовское посольство поспешило в Люблин с прось­бой отменить универсал о присоединении русских областей к Польше и назначить новый сейм для решения вопроса об унии. Просьба эта была отвергнута; решено было прежний сейм продолжать и предложено литовцам, уехавшим из Люблина, вернуться сюда чрез шесть недель.

Пришлось покориться этому, и прежние литовские послы прибыли на сейм. Долго изо всех сил добивались они хоть каких-нибудь уступок для Литвы,— все напрасно. Постановлено было сначала обсудить предложения литовцев в польском и литовском сенатах. Оба сената съезжались во дворец, помещались в двух смежных залах, и король поочередно заседал то там, то здесь. Два дня сря­ду тянулись совещания. Больной и усталый король, едва волоча ноги, переходил из одной комнаты в другую, вымаливая уступки то у поляков, то у литовцев. Поль­ские сеймовые послы с нетерпением ждали решения сенатов; всех уже томили бесконечные переговоры. Наконец литовцы порешили, ни в чем не уступая поля­кам, во всем положиться на волю своего государя, предоставить ему самому по совести решить вопрос об унии,— видно, еще надеялись, что король, литвин ро­дом, их наследственный государь, не даст их в обиду. Решение свое литовцы со­гласились высказать в общем собрании.

Торжественное и вместе с тем печальное зрелище представляло это собра­ние 28 июня 1569 г., когда старейший из литовцев, староста жмудьский, от имени всех своих товарищей, обратился к королю с речью. Глубокой скорбью звучала она, когда говоривший указывал на верную службу литовцев своим государям и отечеству и вместе с тем жаловался на неправды, насилия и обиды, какие причи­нялись Литве, на порабощение ее Польше (Варшавский рецесс). Закончена была речь такими прочувствованными словами:

— Не допустите, ваше величество, посрамить нас! Пусть это дело так завершится, чтобы на нас не было ни одного пятна. Будьте же, ваше величество, стражем и умирителем нашего дела; пусть это будет величайшею вашей милостью... Пусть все совер­шится по любви... Очень больно было бы нам, если бы внуки наши посмотрели на эти сегодняшние дела вместо радости с большим горем и обвинили нас в том, что мы не видели своей неволи... Мы доведены уже до того, что должны броситься к ногам ва­шей королевской милости с униженной нашей просьбой. (При этих словах все литовцы с плачем упали на колени.) Благоволи так нас устроить, чтобы это бьго для всех с че­стью, а не с унижением, с сохранением доброго имени нашего и твоей царской совести. Благоволи ради самого Бога помнить то, в чем ты нам присягал.

Эта мольба литовцев, с которою они вручали королю судьбу своего отечест­ва, тронула и поляков,— многие из них прослезились...

— Милостивые паны коронные,— обратился жмудьский староста к польским сенаторам,— просим, ради самого Бога, ваших милостей кончить это дело по доброй совести с честью и радостью и для вас, и для нас, ваших братьев!

Король и польские сенаторы утешали литовцев, говорили, что их грусть на­прасная; что братский союз Польши и Литвы угоден Богу. Надежды литовцев на милости государя не сбылись. Он, конечно, был вполне убежден, что слияние Польши и Литвы в одно государство и один народ послужит ко благу их. После еще нескольких напрасных попыток склонить короля к милости литовцы 1 июля скрепили свое согласие на унию присягою.

По Люблинскому акту королевство Польское и великое княжество Литовское составляют одно «нераздельное тело», одну Речь Посполитую (respublica); у это­го одного государства всегда должен быть один государь, избранный в Польше общими голосами поляков и литовцев; оставляется только титул Литовского кня­жества и литовские должности; король оглашается литовским князем при избра­нии и коронации польским королем; сеймы всегда должны быть общие; должно­сти литовские могут быть раздаваемы только тем, которые присягнут на верность польскому королю и Польскому королевству; монета должна быть общая и пр.

Таким образом, Литва и западная Русь были прикованы к Польше. Теперь толь­ко литовская государственная печать, которую короли оставили литовцам, хотя име­ли право ее уничтожить, литовские государственные чины да литовский статут (соб­рание законов) напоминали литовцам о прежней их самостоятельности.