Первый поцелуй

…Как сейчас помню, меня отчаянно «развивали». Мама учила меня английскому, вязанию, музыке, стирать носки отцу, регулярно мыться, читать сказки и слушать грампластинки. По этим пунктам я хорошо помню свое детство. Но я не помню ни одного слова о любви к мужчине! Тем более – к мужчинам. Без слов я помню неопределимую, но все определявшую зависимость матери от отца: что он сказал, чего не сказал, когда вернется из командировки, мы его хорошо встретим, ну а потом уже – где ты был и почему молчишь. И разбитое об пол зеркало…

Я бросалась между ними – «Не ссорьтесь. Пожалуйста!» – но они продолжали за что‑то бороться, мать – на крике, отец – молча. Я пряталась в развивавшие меня удовольствия. Слушать пластинки мне разрешали самостоятельно, покупали их мне регулярно, много, с комментариями не лезли – тут я была свободна. И вот появились две, которым пришлось стать главными: сначала всего лишь потому, что на них кроме музыки был записан живой человеческий голос.

Этот голос разговаривал со мной! Он рассказывал под музыку Чайковского изумительно грустную байку о приключениях заколдованных под лебедей девиц на берегах сказочного водоема – там все‑все было про любовь. И все‑все очень красиво, за исключением испугавшей меня идеи о неизбежности борьбы за эту самую любовь. Борьбу за любовь я ежедневно наблюдала в нашем доме. Очень надоела борьба.

А на второй пластинке тот же голос бархатно рассказывал про чудодейственное влияние поцелуя на сто лет проспавшую девочку королевской крови. Эта сказка мне нравилась все больше и больше с каждым днем. Во‑первых. Носительница зла – колдунья, накаркавшая принцессе раннюю смерть, – на поверку оказалась катализатором развития добра: не уколись о веретено любознательная девочка в пятнадцатый день своего рождения – не показала бы силу своих чар добрая фея, смягчившая смертный приговор в сторону столетнего ожидания выгодного замужества. Во‑вторых. Закономерно родившемуся и вовремя появившемуся на горизонте принцу пришлось бороться всего лишь с терновниками и шиповниками, опутавшими подступы к опочивальне принцессы. Да и то – борьба! Колючие растения сами расступились перед ним: как‑никак будущий хозяин явился!

В‑третьих. Жертв и разрушений в этом сюжете не было. Ну да, родители принцессы померли естественной смертью, не дождавшись ее свадьбы, – но в этом не было ничего инфернального. В конце концов – принц остался без тещи. И без тестя. Ну и что? Может, оно и к лучшему… Новобрачная при жилплощади, при обслуге и даже штатных музыкантах. Принцесса как ни крути.

Словом, сказка просто хоть куда, но главное ее воздействие на мое пятилетнее воображение выявилось чуть позже и надолго определило путь собственных эротических поисков.

Первый поцелуй! Идея его расколдовывающего, размораживающего, выгодного во всех отношениях воздействия намертво засела в моей потрясенной душе. Рыжий Вовочка как символ первой любовной неудачи еще не отболел тогда, и ежедневное прослушивание «Спящей красавицы» заполняло черный вакуум в области позитивных решений – как жить дальше.

– У матери ты, как я понимаю, не консультировалась?

…Консультироваться было невозможно. Она боролась. Я была уверена в ее грядущем поражении, серьезный разговор мог мгновенно закончиться либо добродушным умилением, либо строгим указанием на мой незрелый возраст. Я это знала твердо, потому что за год до событий с пластинками я ознакомилась с текстом в стихах под названием «Ромео и Джульетта». С трех лет я читала самостоятельно, вот за это ей действительно спасибо, – вот и набрела на какого‑то Шекспира в шкафу. Дойдя до развязки, я почувствовала что‑то вроде удушья от неподдельного личного горя и захлебнулась в слезах. Меня успокаивали примерно час‑полтора. По итогам этого события мама приняла твердое внутреннее решение – со столь впечатлительным ребенком на такие трагичные темы по возможности не разговаривать и книжек не подсовывать. И накупила пластинок…

– Вернемся к первому поцелую. Где ты его поймала? Я что‑то не вижу его. Да, точно. В твоем информационном поле нету никакого первого поцелуя! – попутчик впервые выразил легкое недоумение.

…Именно. Там, кстати, и дефлорации нету. И уже, между прочим, не будет. Но сюжет с этим чертовым первым поцелуем на самом деле гораздо важнее. Он больше весит. Он меня достал. – Ли прижала ладони к щекам.

– Расскажи.

…Это ужасно. Была еще бабушка, у которой в юности был возлюбленный. Богатый и красивый. У них до первого поцелуя дело дошло через девять месяцев после начала отношений. Он катал бабушку на рысаках, водил в театры, угощал дорогим шоколадом, предлагал руку вместе с сердцем, а она все думала и думала: можно ли простой рабочей‑трикотажнице выходить за богатого. Надумала, согласилась, и вот однажды, когда у него в гостиной они остались наедине и он подошел к ней близко‑близко и она не отвернула зардевшегося лица, он наклонился и приложился методом целомудренного касания, безо всяких там внедрений в розовые девические сфинктеры, и тут, конечно, внезапно открылась дверь, вошла его мать, добродушно сказала «ну‑ну», и бабушку охватил, как положено, жгуче‑сладкий стыд. Короче говоря, за дедушку, бедного солдатика, она выходила абсолютной девственницей, обидевшись на богатого за невинную проделку: на день рождения к богатому из далекой Ялты явилась его бывшая любовница, проститутка по имени Муха. Красотка за праздничным столом подпила, разрезвилась, посмотрела на бабушку, одобрила выбор своего любовника и, поздравляя его душевным тостом, чмокнула именинника в красивые, очень импонировавшие бабушке губы. Бабушка вышла за дверь, тихо покинула празднество и убежала. Через две недели расписалась с дедушкой: он уже давно, стоя на посту, присмотрел себе невесту, все ждал, когда они там с богатым поссорятся. Дождался.

О, сколько раз бабушка рассказывала мне про тот первый поцелуй с богатым! И какой был деликатный мужчина, и какой вежливый, и уважительный к ее девственности, – и как, напротив, была страшна первая ночь с дедушкой, а еще страшнее утро. Дедушкина родня, прибывшая на городскую свадьбу из старообрядческого села, утром села чуть не под дверь спальни – к выносу брачной простыни. Жаждали крови. Проверив, что да, кровь на месте, успокоились и вернулись к столам.

А еще страшнее, что непосредственно перед смертью бабушка со слезами на глазах вспоминала того. С первым поцелуем. А дедушке велела передать, чтоб даже к дверям больничной палаты не приближался. С дедушкой было прожито пятьдесят шесть лет.

– Другие времена, может быть, не стоит об этом вообще? – спросил попутчик примирительно.

…Другие? Автору проблематики первенства я с удовольствием прищемила бы дверью…

А моего первого поцелуя, равно как и первого мужчины, в природе нету. После рыжего Вовочки пошел ряд поражений, сопровождавшихся одобрительным гулом в женских рядах семьи. В первом классе меня посадили за одну парту с мальчиком. Когда мама этого мальчика приводила его в школу и говорила «ну‑я‑пошла‑на‑работу», мальчик нежно и прилежно целовал маму на прощанье. Я тут же влюбилась в мальчика. Через две недели выяснилось, кто из детей как учится, за нашей партой оказалось сразу два хороших ученика, и нас рассадили. Меня перевели к девочке, которая вообще ничего не понимала, классическая двоечница, дабы я взяла ее «на буксир», а моего мальчика соединили с еще одной дурой. Вечером того чудовищного дня я начала рыдать в подушку. Утром следующего дня прекратила. Моя мама восхищенно докладывала потом бабушке: дочь влюбилась! Первое чувство! Да какое оно, к черту, первое! – хотелось крикнуть мне. И что вы обе понимаете про чувства: одна с первым поцелуем девять месяцев носилась, другая зеркала об пол бьет, когда не может получить от мужа прямого ответа на прямой вопрос – где он вчера был…

Меня душило негодование: мне уже восьмой год, время летит, женская нереализованность накапливается, невоплощенность терзает. Юное дарование простаивает. Понемногу меня начинали злить и сами щенки: какого рожна брюки нацепили, если только с собственными мамочками и целуетесь!

Потом эти сюжеты стали повторяться, щенки продолжали демонстрировать полную невменяемость. Я была круглая отличница. Меня, вопреки трафарету, в классе уважали.

Жизнь становилась невыносимой. Я тяжело заболела. Мама умерла. Отец женился на другой, мы стали жить врозь.

Появился Н. Мне уже было четырнадцать. Незадолго до появления Н я, прослушивая матерные шутки веселых забулдыг в доме отдыха, я внезапно по контексту, подставив вместо их затейливых глаголов и существительных свои возможные синонимы, я вдруг догадалась, что процесс, экивоками описанный в литературе, – оказывается, связан с гениталиями и их прикосновениями, проникновениями!!! До меня в четырнадцать лет дошло, что последний штрих ко всей картине жизни, яркий важный штрих, которого мне и не хватало, – теперь он вышел на поверхность, меня уже не проведешь, я поняла, чем надо заняться – и немедленно.

– Невероятно. Ты до четырнадцати лет не догадывалась, что этот орган, затвердев, может проникнуть в тот орган и, подвигавшись там, произвести разнообразные эффекты? – попутчик перебил Ли и чуть‑чуть повернул к ней серое дубленое лицо.

…Да. До четырнадцати не догадывалась. И с тех пор я искренне считаю, что девочек надо лишать девственности в роддоме. Родилась девочка – тут же произвести быструю несложную хирургическую операцию – и навсегда избавить и ее, и общество от одной из самых циничных проблем на свете. Чтобы мальчики даже в голове не держали идею первенства.

– Отдохни немного. Ты уже почти злишься, ты почти забыла – чем мы хотели заняться. Сударыня, я предлагаю следующее: вы помолчите, а я развлеку вас историей. Я тут по случаю книгу с собой взял, хотите – почитаю? – попутчик положил ладонь на штапельную темно‑бордовую обложку. Ли краем глаза разглядела изящную кисть, квадратные лунки, крупный большой палец, резко вынесенный вбок.

– Рассказывайте. Там… похоже на меня?

– Да‑да. Конечно. Неуместная застенчивость. Дело было…