Глава 16. В первых числах июля, после разгрома Данмора, Эрик должен был вернуться и занять свое место подле Вашингтона

В первых числах июля, после разгрома Данмора, Эрик должен был вернуться и занять свое место подле Вашингтона, но вместо этого решил заехать домой. Оставалась слабая надежда, что Аманда еще не отплыла во Францию. А ему вдруг очень захотелось выслушать ее еще раз. Отчаянно захотелось. Он наговорил ей массу ужасных слов, выдвинул такие тяжкие обвинения, но большинство из них были лишь следствием страха, смешанного с яростью.

Эрик пришпорил коня, оставив Фредерика глотать поднятую им пыль. Но когда он подъехал к длинной аллее, ведущей к дому, сердце его упало. С подъема Эрик увидел, что «Родной земли» у пристани нет. Аманда уже уехала.

Добравшись до дома, он тем не менее нетерпеливо рванул на себя дверь, но встретили его лишь Ричард и горничные. В палящей жаре июля дом казался холодным и покинутым. Эрик медленно поднялся к галерее, чувствуя, как пустота обступает его. Аманда стал? неотъемлемой частью дома. Аромат ее духов преследовал его, ему слышалось эхо ее голоса, ласковый и женственный шепот, такой задорный и влекущий. Самый замечательный на свете! Во Франции она будет сама в безопасности – и не сможет повредить колониям.

Но ни слова, ни логика не помогали. Его мир стал холодным, дом без нее превратился в безжизненную коробку из кирпича и бревен.

– Лорд Камерон!.

Он развернулся и посмотрел вниз. В холл ворвался Фредерик:

– Лорд Камерон! Независимость! Конгресс проголосовал за независимость! Шестого июля в Филадельфии была зачитана Декларация, и ее начали перепечатывать газеты по всей стране! Лорд Камерон, мы совершили это! Мы все совершили это! Мы – свободные и независимые люди!

Да, они совершили это. Эрик, вцепившись в перила лестницы, уставился на печатника. Они воюют уже больше года, но теперь их борьба узаконена. Теперь они не повернут назад. Никогда, Они стали свободными.

Его сотрясала крупная дрожь. Он вдруг порадовался, что услышал эту новость здесь, в Камерон‑Холле. Пусть и опустевшем. Он снова знал, за что бороться, за что умирать.

Он поспешно сбежал вниз.

– Ричард! Бренди, парень, лучшего в доме! Конгресс наконец‑то решился! Боже мой, зови слуг, зови всех. Тост! За… свободу!

В конце сентября Эрик сидел в палатке Вашингтона, разбираясь в картах Нью‑Йорка и Нью‑Джерси, когда тому доставили донесение.

Он увидел, как генерал изменился в лице; плечи его великого друга поникли, лицо стало пепельно‑серым.

– Они поймали моего юного разведчика, – сказал генерал.

Эрик быстро начал припоминать Вашингтон попросил рейнджеров из Коннектикута предоставить человека, который бы остался в Нью‑Йорке, чтобы собирать сведения о позициях британцев. На вторую просьбу добровольцем вызвался молодой человек по имени Натан Хайл, который отправился в город под видом учителя‑голландца.

Вашингтон ожесточенно потер висок.

– Ему было не больше двадцати одного года. Его выдали. Хоув приговорил его к повешению. – Протяжно вздохнув, он снова взял донесение в руки. – Хэйл произнес речь, которая потрясла британцев, и закончил такими словами – ты только послушай Эрик, это потрясающе: «Я сожалею лишь, что у меня всего одна жизнь, которую я могу отдать за свою страну». Одна жизнь. Боже!

– Это война, – тихо сказал Эрик после паузы.

– Это война. Мы еще многих потеряем, – признал Вашингтон, – но этот Хэйл,. И такая мужественная, душа должна быть жестоко лишена жизни!

Жестоко? Да, думал Эрик, – трясясь на следующий день в седле вместе со своим отрядом. Жестоко, но и поучительно. Слова Хэйла передавались в войсках из уст в уста. Своей гибелью Натан Хэйл укрепил дух армии. Он завоевал себе бессмертие.

По ночам Эрика преследовал запах пороха. Будь его глаза открыты или закрыты, он видел шеренги солдат, слышал крики людей, ржание лошадей и ужасный грохот артиллерийской канонады. Но порой, когда пороховая пелена рассеивалась, перед ним представала Аманда.

Она шла к нему сквозь дым и кровь, а В увлажнившихся глазах читался упрек.

Они повесили Хэйла, эти британцы. Предателей обычно вешают, так принято на войне.

Но что, если она не лгала? Что, если она действительно перестала быть шпионкой? Что, если кто‑то другой продолжает водить их всех за нос?

Эрик просыпался со стоном. И, лежа с открытыми глазами до рассвета, он знал, что утром сядет на коня и будет Сражаться опять, поведет своих людей навстречу смерти.

Двадцать восьмого октября они сразились с англичанами в битве на Белых равнинах. Американцы бились храбро и доблестно, с удивительным умением и упорством. Но постепенно регулярные части англичан вытеснили их с поля боя. Размахивая окровавленным клинком, Эрик отдал приказ своим людям отходить.

Энн‑Мари и сэр Томас часто теперь помогали ему утешиться, прийти в себя. Дочь Томаса последовала на воину за отцом. На переднем крае она перезаряжала ружья, подносила воду, ухаживала за ранеными. Когда позволяла обстановка, Эрик обедал с ними, а после обеда частенько засиживался у Энн‑Мари.

Однажды вечером, когда они гуляли среди деревьев, она оказалась в его объятиях. Встав на цыпочки, Энн‑Мари поцеловала его. Он ответил, как и в прошлый раз, его сердце заколотилось, тело напряглось. Она притянула его руку к своей груди, и; Эрик ощутил ее мягкость, но, овладев собой, убрал ее руки и отстранился. Затем он нежно погладил ее по щеке.

– Я женатый человек, Энн‑Мари. Ты слишком хорошая женщина, чтобы стать чьей‑то любовницей.

– А если мне все равно? – прошептала она.

Он протяжно вздохнул, ощущая на себе в темноте ее взгляд. Энн‑Мари улыбнулась.

– Кажется, я опоздала, лорд Камерон! – поддразнила она с доброй улыбкой. – Когда ты был неудержим и необуздан и, казалось, коллекционировал женщин, я мечтала о кольце на своем пальце. А теперь я готова довольствоваться несколькими ночами с героем в своей постели, и мне по‑настоящему безразлично, если после этого меня назовут самой распутной женщиной на континенте. Эрик, отправляйся за своей женой! Привези ее домой. Я не верю в ее окончательное предательство!

Он взял девушку за руки.

– Энн‑Мари, я не могу. Может, мне не стоит больше приходить…

Она прижала пальчик к его губам.

– Нет. Не обрывай нашу дружбу. Вы мне нужны; ты и Дэмьен.

– А! Мой кровожадный родственник! Он по‑прежнему разговаривает со мной сквозь зубы и только по крайней необходимости. Но он прекрасный молодой человек…

– И к тому же влюблен, ты не знал?

– Нет, не знал, – признался Эрик.

У Энн‑Мари на щеках заиграли очаровательные ямочки.

– В леди Женевьеву. Мне кажется, это началось давно, еще в Уильямсберге. Нынче он чахнет по ней, когда не может выбраться на Юг. Думаю, что она приедет сюда, чтобы быть рядом с ним.

– Неужели? Женевьева ценит удобства жизни.

– Ты так хорошо ее знаешь?

– Знал, – пробормотал он. – Но может быть, ее тоже охватила лихорадка патриотизма. Только время даст на, это ответ.

– Только время. – Энн‑Мари целомудренно поцеловала его в щеку. – Поезжай за своей женой, Эрик.

– Я не могу, – сказал он таким тоном, что она поняла: их разговор подошел к концу. Увидев лед в его глазах, твердо сжатые челюсти, Энн‑Мари замолчала.

В ноябре американцы начали отступать на юг, в глубь Нью‑Джерси. Вашингтону были предоставлены диктаторские полномочия.

Эрик переоделся в кожаное одеяние следопыта и пробрался через линию фронта, чтобы разведать расположение британских позиций. Он все время вспоминал Натана Хэйла и молился, чтобы, если его схватят, Бог послал ему столько же мужества, сколько было у этого молодого человека. Британцы будут плясать от радости на его казни, это точно.

Но ему удалось раздобыть нужные сведения довольно легко.

Хоув, уверенный в скорой окончательной победе весной, отвел войска на зимние квартиры. В основном в Нью‑Йорк и в южную часть Нью‑Джерси.

Накануне Рождества Эрик и другие командиры сидели в штабной палатке и следили за тем, как Вашингтон расхаживает по ней и разъясняет ситуацию, показывая их позиции на картах:

– Мы в отчаянном положении. В отчаянном. Наша армия трещит по швам; Те, кто остался в строю, все чаще заговаривают о том, что сроки их службы давно вышли. Но у меня есть план…

Его план был рискован, дерзок, опасен и… гениален. В ночь на Рождество они переправились обратно через Делавэр, в девяти милях от Трентона. В снежный буран через реку переправились две тысячи четыреста человек. Мороз был жесток, ветер ужасен, вода холоднее льда. Эрик почувствовал, как обожгло лицо и занемела кожа, когда на него попали брызги взбаламученной веслами речной воды. Но в слабом свете впереди он видел Вашингтона, стоявшего на носу своей лодки. И все остальные тоже видели его. Они переправились благополучно.

На рассвете колонисты обрушились на гарнизон гессенцев в Трентоне. Победа была полной. Пьяные, ничего непонимающие, ошарашенные наемники, воевавшие за британцев, пытались выбраться из своих постелей, но рядом уже были колонисты. Эрику почти не пришлось отдавать команды, поскольку его бойцы действовали быстро и эффективно и нападение стало полной неожиданностью. Когда все закончилось, из тысячи четырехсот гессенцев тысяча человек сдались в плен, тридцать были убиты, а американцы потеряли только семерых – двое замерзли и пятеро были ранены. Но наверное, самым важным было то, что они захватили изрядное количество оружия, снарядов, других боеприпасов.

Этой ночью их небольшой отряд праздновал победу. Но не прошло и суток, как над ними нависла новая угроза. Британский генерал Корнуэльс приближался очень быстро. Уже второго января напротив американских позиций стояла его пятитысячная армия и еще две с половиной тысячи резерва в Принстоне ждали только приказа присоединиться к нему.

– Нам ни в коем случае нельзя принимать этот бой, – сказал Вашингтон. – Лагерные костры… – пробормотал он затем.

– Оставим их гореть?

– Оставим гореть.

Ночью они ускользнули от врага. Третьего января воздух огласили боевые кличи, когда колонисты обрушились на британский отряд, направлявшийся на воссоединение с Корнуэльсом. Битва была яростной и беспощадной, но в конце концов американцы одолели. Они поспешили в Принстон, где захватили много войскового имущества, и отошли к Морристауну.

Этой ночью они праздновали вновь.

– Тебя провозгласят самым выдающимся полководцем всех времен, – сказал Эрик Вашингтону.

– Да, пока я не проиграю несколько сражений. Тогда меня распнут.

– Бог мой, никто не смог бы сделать больше, чем ты.

Генерал улыбнулся и устало вытянул ноги.

– Значит, до весны я останусь героем. Корнуэльс покидает свои позиции в Нью‑Джерси, потому что мы нарушили его полевую связь.

Пора и нам забираться на зиму в берлогу. – Он чуть замешкался. – У меня для тебя есть письма.

Эрик был зрелым мужчиной, военным, под его началом воевали сотни людей, повиновавшихся его приказам, он без страха шагал навстречу штыкам и пулям. Он изрядно постарел на этой проклятой войне. Но все же у него задрожали пальцы, а ладони сразу стали влажными.

– От моей жены?

Вашингтон покачал головой:

– Нет, но тоже из Франции. Одно от твоего человека – Кэссиди. Другое от мистера Франклина.

– От Франклина!

– М‑м‑м. Бедный Бен. Конгресс направил его туда, чтобы он добился от французов поддержки для нас. Бену уже семьдесят. Но он, как говорят, покорил Париж. Дамы очарованы его речами, его юмором, даже его очками. Сама молодая королева попала под его обаяние.

– Он выдающийся человек, – пробормотал Эрик, вскрывая письмо от Кэссиди и быстро пробегая его глазами. Новости были хорошими: путешествие прошло гладко, жили они под покровительством королевской семьи в Версале. Все выглядело на первый взгляд безоблачным, но все же Кэссиди просил его приехать. Эрик посмотрел на конверт и увидел, что письмо было написано в сентябре. Нахмурясь, он взглянул на Вашингтона.

– Письмо отправилось в Виргинию, прежде чем попасть ко мне, – пояснил Вашингтон.

Эрик кивнул, затем вскрыл второй конверт. В самых изысканных и деликатных выражениях Бенджамин Франклин сообщал ему о том, что он вскоре станет отцом.

«Как жаль, что этому ребенку не суждено родиться на американской земле, как подобало бы сыну такого благородного и преданного патриота, как вы, но тем не менее, сэр, полагаю, что эта новость обрадует вас. Поскольку из разговора с вашей супругой я понял, что она не расположена писать вам, то я осмелился взять на себя эту обязанность…»

На этом месте письма Эрик перестал различать буквы. Он застыл как столб, но не сознавал этого.

После всех этих месяцев надежд и ожиданий Аманда ждет ребенка не здесь, а на другом берегу Атлантического океана. И прав Франклин: ребенку не суждено родиться на американской земле. Эрик попытался вычислить срок, но почти сразу сбился со счета. Последний раз они виделись в июне. Еще он был с ней в марте. Но нет, тогда к июню он бы уже знал. Когда будет девять месяцев, если считать от июня?

– Эрик? – заинтригованно спросил Вашингтон.

– Она… она ждет ребенка. Наконец‑то, – глотая слова, проговорил Эрик.

– Наконец? – Брови Вашингтона изумленно взметнулись вверх. –, Мой дорогой друг, ведь вы женаты уже скоро два года?

– Уже три, – поправил Эрик. – Я думал, мы не сможем, я… – Его голос пресекся.

Вашингтон, откинувшись в кресле, наблюдал за своим другом.

– Сейчас зима. Я не предвижу активных боевых действий в ближайшее время. Возможно, я смогу отправить тебя с письмами к французам в Париж. Если… если найдешь корабль для поездки.

Эрик неожиданно усмехнулся:

– Я могу найти корабль. Мой собственный, Джордж. Я поплыву на «Леди Джейн». Мало того. Обещаю захватить британский корабль с грузом оружия.

Вашингтон облокотился о стол.

– Я приготовлю необходимые бумаги.

– Леди Камерон!

Аманда сидела в одном из уютных садиков вдоль широкой аллеи, пересекавшей сады Версальского дворца. Она пришла сюда, чтобы побыть одной, но басовитый, звучный, голос, позвавший ее, узнала сразу, и, как обычно, улыбка тронула 6е губы. Это был Бен Франклин, слегка запыхавшийся от ходьбы. Он был уже немолод, но держался совсем не как старик. В его глазах светилась молодость, и так же молоды были его мысли, идеи и устремления.

– Я здесь, мистер Франклин! – отозвалась Аманда, и он направился к ней, огибая только что посаженный розовый куст.

– А, вот вы где, моя дорогая!

– Присаживайтесь, здесь еще есть местечко, – пригласила Аманда. Она стала такой огромной, что ей казалось, ее тело занимает чуть ли не всю скамью. Он радостно улыбнулся и опустился рядом. – Как идут ваши дела? – поинтересовалась она.

– О! – ответил тот. – Неплохо, неплохо. Но я не так уж блестяще. Думаю, что французы – наши друзья. Некоторые представители аристократии поддерживают меня, и я уверен, что со временем и король со своими министрами примет нашу сторону. Я думаю, что королева – моя горячая сторонница. – Франклин вздохнул. – Я, правда, не совсем уверен, понимает ли она, о чем я прошу! Увы, они всего лишь дети. Король совсем еще мальчишка, ему нет и двадцати трех, а королева – Боже мой! Но что это я, вы сами почти такого же возраста, миледи! Прошу прощения. Просто когда смотришь с высоты своих лет, то…

– Извиняться совершенно не за что, мистер Франклин. Вместе с тем говорят, что Луи очень старается, что он умеет мыслить и выслушивать мнение других, хотя пока его нельзя назвать выдающимся правителем. Возможно, со временем он им станет. Я бы очень хотела надеяться на это. А какой великолепный дворец – и какой огромный!

Версаль был необъятен и красив, и при других обстоятельствах Аманде он, наверное, очень бы нравился. Но она была слишком переполнена горечью, чтобы по‑настоящему оценить великолепие своего нового жилища.

Она не верила, что Эрик может так легко уехать от нее, – и все же он уехал. Она видела из окна, как он ускакал прочь и даже не оглянулся напоследок.

Все долгое путешествие через океан Аманда помнила о своей невиновности. Она вспоминала о ней, когда в открытом море начала в приступах рвоты выбегать на палубу и когда ей стало так плохо, что она даже жалела, что Эрика нет рядом. Увидев ее зеленое лицо, он понял бы, что его жена уже достаточно наказана. Обычно Аманда хорошо переносила морскую качку, но, быть может, нынешние приступы стали наказанием за то, что она пыталась спасти «жизнь своему неблагодарному кузену!

Они почти достигли берегов Франции, когда Аманда поняла, к своему потрясению, что ждет ребенка. Радость переполнила ее. Никакие наслоения гнева и ненависти не могли помешать абсолютному восторгу, охватившему ее тело, сердце и душу. Она так боялась, что у них никогда не будет детей! Эрик даже обвинял ее в том, что она старается предотвратить беременность. И вот теперь, когда между ними все кончено навсегда…

У нее будет ребенок. Наследник Камерон‑Холла.

Приближалась весна. Наступил март. В Пенсильвании и Нью‑Джерси, должно быть, тают снега, а значит, скоро снова начнутся боевые действия.

Его могут убить, думала Аманда.. Он может погибнуть, так и не узнав, что у него будет ребенок. Который вот‑вот родится. Через несколько дней, а может, и часов.

– По‑моему, вы совсем замерзли, – укорил ее Франклин. – Вам, нельзя уходить далеко, леди Камерон, а уж тем более одной.

– О, я не одна, мистер Франклин. Человек с вашей наблюдательностью мог заметить, что меня никогда не оставляют одну. Нет, сэр, сейчас меня сопровождает человек моего мужа – Кэссиди. А чуть позже вы сможете увидеть симпатичного акадийца. Кроме того, здесь моя служанка Даниелла и наш благодетель – граф де ля Рошель.

Франклин кивнул и потрепал ее по руке.

– Понимаю, моя дорогая, ведь ходили слухи, что вы симпатизируете англичанам.

Глаза Аманды расширились. Внезапный всплеск эмоций прорвал холодные стены ее самообороны.

– Слухи! Могу я признаться вам, сэр, как на духу? Я была невиновна! – внезапно поклялась она. – Боже праведный, сэр, хоть вы поверьте мне! Я была свободной, понимаете? Они шантажировали меня моим кузеном, но как только я узнала, что он на свободе, у них ничего не осталось против меня. Я перестала давать им информацию.

– Тише, тише! – вскочил на ноги Франклин. Поймав за руки, он усадил Аманду обратно на скамью и сел рядом. – Вам следует быть осторожнее. Не расстраивайте дитя! Эх, я вспоминаю, как рождались мои ненаглядные детишки… Мой сын, дорогая, все еще на стороне Британии, так что я все понимаю. Многие понимают. Эта война – довольно странная штука. Если вы утверждаете, что невиновны, то я верю вам.

– Так просто?

– Ну конечно. Я думаю, что знаю вас достаточно хорошо.

Она засмеялась:

– Если бы мой муж так же хорошо меня знал.

Франклин вздохнул:

– Он хороший человек, леди Камерон. Я давно знаком с ним.

Вам просто надо научиться смотреть на вещи его глазами. Он представитель древней и уважаемой фамилии. Его репутация подверглась риску, и он думал, что из‑за вас. Он воюет, каждый день рискует жизнью.

Вы упомянули при мне, что не пишете ему. Умоляю вас, мадам, когда родится ребенок, сообщите мужу!

Но он может погибнуть…

От этой мысли ей стало так больно, что она согнулась чуть ли не пополам. Ей стало трудно дышать.

– Леди Камерон? – обеспокоенно спросил Франклин.

Она покачала головой:

– Все в порядке. Все в порядке… Уже проходит.

Тот кивнул, все еще с тревогой глядя на нее. Когда Аманда немного пришла в себя, он улыбнулся:

– Я тоже должен кое в чем признаться, дорогая! Как только я приехал сюда, я написал вашему мужу.

– Как?! – в замешательстве воскликнула она.

– Я был обязан, моя дорогая. Леди Камерон, когда меня последний раз отправили в Англию, я сидел там и ждал распоряжений с родины. А в это время моя дорогая жена покинула бренный мир. Жизнь коротка. А мудрость приходит после потерь и страдании и порой, слишком поздно. Простите меня…

– О! – перебил его крик Аманды. Резкая ослепляющая боль пронзила ее вновь. Это не из‑за беспокойства, поняла она. У нее начались схватки.

Задыхаясь, она встала.

– Мистер Франклин…

– Все будет хорошо, – заверил он ее, вскакивая на ноги. –:

Первые схватки начинаются задолго до, родов. Еще пройдут часы и часы…

– Ох! Но приступы следуют один за другим.

– Вот как? Тогда, возможно, роды будут быстрыми и у нас нет в запасе этих часов. О Боже, я не знаю…

Аманда обернулась. К ней бежали Кэссиди и Жак. На ее лице появилась улыбка.

– Видите, – сказала она Франклину, – я никогда не остаюсь одна.

Однако Аманда была рада тому, что они рядом. Потому что от следующего приступа схваток она едва не рухнула на колени. Она испугалась, что упадет, но ее подхватили сильные руки. Подняв глаза, она увидела милое лицо Жака, улыбнулась и дотронулась но его щеки.

– Спасибо, – прошептала она.

Акадиец не улыбнулся, но внимательно посмотрел «ей в глаза. Она была рада его сильным рукам, уверенной поддержке, потому что дворец был очень велик, а ее комнаты находились в его дальнем крыле.

Вернувшись из сада, они поспешили направо по длинным коридорам дворца. Наконец Жак распахнул резные двустворчатые двери – они добрались до покоев графа де ля Рошель. Престарелый французский вельможа сидел у огня, грея ноги, когда они вошли в каминный зал.

– Дорогая… – начал было он, но, увидев выражение лица Жака, сразу засуетился:

– Даниелла! Леди Камерон пришло время рожать!

Скорее, я пошлю за доктором!

Жак провел госпожу в отведенную ей комнату. Даниелла вбежала туда первой и начала срывать с Кровати расшитые золотом покрывала.

Жак уложил Аманду. Ей вдруг захотелось, чтобы он остался. Она сжала его руку. Он коснулся ее лба и, улыбнувшись, пообещал с легким французским акцентом, что у нее родится красивый сын. Затем вышел. Даниелла заставила Аманду сесть и начала натягивать на нее шелковую ночную рубашку, отделанную бархатом.

– Я помогу, – храбро сказала Аманда, но боль снова накатила с такой силой и так внезапно, что она не смогла сдержать крика.

– Ухватись за спинку кровати, – посоветовала Даниелла. – Ох, малышка! Прежде чем тебе полегчает, будет еще хуже!

Даниелла оказалась совершенно права. В течение нескольких часов боль терзала Аманду, временами отступая, но совсем ненадолго.

Поначалу Аманде показалось, что она сможет вытерпеть: ведь в результате на свет появится ее ребенок, о котором она так страстно мечтала. Ребенок, которого она будет баюкать на руках, любить, которому она будет нужна.

Но боль все усиливалась, и схватки стали столь частыми, что Аманда подумала, что сейчас умрет. Она проклинала все на свете, кричала, иногда сама не зная что. В короткие промежутки между схватками она в изнеможении погружалась в полудрему. Ей виделся Эрик Камерон, идущий к ней в своих ботфортах и бриджах, в открытой рубахе. Когда‑то он любил ее, пришла в голову мысль. В его глазах, смотревших на нее,; плясали голубые и серебряные искорки желания, а губы складывались в чувственную улыбку, когда он прикасался к ней.

Он ограждал ее от всех напастей и бед. А она не доверилась силе его рук. Он с гневом обращался к ней, обвинял ее:

– Ты что‑то делала, чтобы лишить меня ребенка!

Она возражала, клялась, что это не так. Но он снова и снова обвинял ее, в глазах его больше не видно было смеха и серебристого света желания.

– Неверная дрянь!

– Но вот же твой ребенок! – пыталась оправдаться она.

И вот он уже держит дитя в руках, поднимает его высоко вверх и уносит от нее:

– Мой сын вернется со мной, мой сын вернется со мной…

Дикая боль, словно удар кинжала, пронзила ее поясницу, перекинувшись и на живот.

– Легче, малышка, легче! – Словно сквозь туман Аманда поняла, что это говорит Даниелла.

Аманда застонала, пытаясь вырваться из забытья. Ее глаза стали безумными, волосы намокли и прилипли ко лбу. Холодная полоска ткани легла на лоб, сдвинув назад волосы.

– Нет! – закричала она. – Он не может забрать ребенка. Этот лживый коварный негодяй не отнимет у меня мое дитя…

– Аманда, любимая, если ты имеешь в виду меня, то я не собираюсь отбирать у тебя ребенка. Ты просто постарайся родить его.

Она открыла глаза. Должно быть, она все еще бредит. Он был здесь, стоял над ней. Это был Эрик, влажной губкой отиравший ее лицо, поправлявший ей волосы. Она уставилась на него с негодованием и недоумением. Его не может здесь быть! Он и так презирал ее, а теперь еще видит в таком состоянии! Измученной стыдом и болью. И хотя его тон был мягок, ей послышалась горечь в его словах. И арктический холод.

– Нет, – Прошептала она, глядя на него.

– Да, любовь моя, – парировал он с дьявольской усмешкой на лице. Серебро и синева сверкали в его взгляде. Он был одет почти так же, как в ее сне: в бледно‑желтые чулки, темно‑синие бриджи, алые жилет и сюртук. Кружевные рукава рубашки были высоко закатаны на мускулистых руках, волосы аккуратно зачесаны назад.

– Пожалуйста, исчезни! – прошептала Аманда, не отдавая себе отчета, почему она хочет, чтобы он ушел: то ли потому, что все еще злится, то ли потому, что боится потерять для него привлекательность.

Даниелла лихорадочно зашептала Эрику в ухо:

– Уже двадцать четыре часа! Я не знаю, как она это терпит.

– Время подходит, – сообщил врач. – Она должна найти в себе силы, чтобы тужиться.

Руки Эрика обвились вокруг нее.

– Уйди! – взмолилась она.

– Он сказал, что ты должна тужиться, Аманда. Я помогу тебе.

– Я не хочу твоей помощи…

– Но ты ее получишь! А теперь делай, как тебе говорят Это оказалось не столь сложно, ибо всепоглощающее желание потужиться появилось самостоятельно. Да и Эрик не дал бы ей сдаться. Когда она откинулась назад, он приподнял ее снова и резко скомандовал:

– Тужьтесь, миледи!

– Я вам не солдат, господин генерал‑майор! – огрызнулась она едва дыша и, не в силах сказать больше ни слова, откинулась назад.

– Давайте, давайте! Головка маленького Камерона почти вышла наружу!

– Еще раз, Аманда!

– Эрик, пожалуйста…

– Тужься!

И она поднатужилась, и на этот раз была вознаграждена сладчайшим ощущением облегчения. Ребенок выскользнул из ее тела, и доктор, вскрикнув от восторга, хлопнул крошечное создание по спинке Раздался пронзительный крик, и Даниелла торжественно объявила.

– Девочка! Une petite jeune fille, une petite jeune fille…[8].

– О! – задохнулась Аманда. Она была несказанно счастлива, взбудоражена и взволнована. Но тут боль снова скрутила ее, и она вдруг ужаснулась, подумав, что умирает.

– Что такое? – хрипло спросил Эрик.

– Больно…

Француз перерезал пуповину. Даниелла приняла попискивающую кроху.

Эрик сжал руку Аманде, глядя в глаза.

– Ты не умрешь, любимая. Я еще с тобой не закончил, – пообещал он.

Она хотела ответить, но не смогла. Новая схватка сотрясла ее тело.

– Alors! Там второй! – засмеялся доктор.

– Тужься! – вновь скомандовал Эрик. Но Аманда не могла.

Она была так измучена, что, наверное, могла бы умереть от малейшего усилия. Он приподнял ее, заставив напрячь мышцы.

– Хорошо! Хорошо! – воскликнул доктор, кивая Эрику.

Тот позволил жене откинуться на подушки, придерживая за плечи. Она закрыла глаза. Она помнила успокаивающую силу этих рук.

Когда‑то они оберегали ее от всех бед и горестей. А теперь они стали совсем чужими друг другу. Большими врагами, чем когда‑либо раньше.

Но он был здесь, он держит ее, потому что хочет, чтобы у них был ребенок… Но у них уже есть дочь, и она благодарна Господу за это!

Ребенок живой, здоровый и…

– Мальчик, лорд Камерон! – рассмеялся доктор. – Мальчишка, маленький, двойняшка, но все пальчики на месте! Он вырастет! И цвет у него хороший. Отличный младенец!

Сын. У нее сын и дочь! Аманда закрыла глаза. Они сказали, что дети здоровые. Близнецы‑двойняшки. Двое… и оба живы и невредимы, и хорошего цвета. Она не в силах была разлепить веки:

– Аманда?

Она слышала голос Эрика, чувствовала его руки, но не могла открыть глаз.

– Милорд Камерон, вы помогли жене пройти через это, но она потеряла много крови и мучилась довольно долго. Мне придется еще заняться ею, а после она должна спать. Милорд, Даниелла взяла девочку. Если хотите помочь, возьмите своего сына.

– Своего сына? С превеликой радостью, месье! Я возьму своего сына!

Аманда еще услышала слова Эрика, а потом перестала слышать что‑либо вообще.

Она, должно быть, спала очень долго и очень крепко, поскольку, проснувшись, обнаружила себя умытой, чистой, в новой белой рубашке, с высушенными и убранными назад волосами, перехваченными длинной голубой лентой. Ее разбудили капризные крики. Открыв глаза, Аманда с улыбкой потянулась к младенцам.

Рядом с огромной кроватью, на которой лежали два кулька, стояла, широко улыбаясь, Даниелла.

– Вашу дочь, миледи, или сына? – добродушно поддразнила ее Даниелла.

– Не знаю, – восторженно рассмеялась Аманда. Они оба заходились в плаче. Она решила дать им немного поплакать и, развернув пеленки, осмотрела крошечные тельца. – О, как удивительно! – засмеялась она, увидев, что на голове ее дочери торчит пучок ярко‑красных волосиков, а мальчик выглядит очень смуглым. У обоих пока были голубые глаза. Она быстро осмотрела малышей, пересчитав пальцы на ручках и ножках. – О, они совершенны!, – Немного мелковаты, поэтому нам надо быть с ними поосторожнее. Лорд Камерон очень хотел уехать, но из‑за малого веса этих двоих решил задержаться….

– Уехать? – задохнулась Аманда.

– Мы отправляемся домой, – пояснила Даниелла.

– Мы? Все мы?

– Mais oui! А кто же еще?

Аманда медленно выдохнула, боясь поделиться с Даниеллой своими недавними страхами. Ни один муж не стал бы забирать младенцев и бросать жену. Даже Эрик.

Однако это не сокращало дистанции между ними.

– Они такие маленькие, как же я справлюсь с ними? – Аманда прижала подбородком одну пушистую головенку и провела пальцем по маленькой щеке. – О Даниелла! Я теперь всего боюсь! Вокруг столько ужасных болезней…

– Ш‑ш‑ш! Просто радуйся своим детям, малышка. Господь сохранит нас всех!

Аманда улыбнулась словам Даниеллы. Она была в восторге от своих детей, от возможности трогать их, улыбаться им. Но тут без стука распахнулась дверь, и Аманда застыла, испуганная. Она бы быстро запахнула свою рубашку, если бы могла.

Вошел Эрик. Он на самом деле был здесь. Высокий, такой элегантный в темном парчовом сюртуке и белоснежных чулках, в туфлях с серебряными пряжками. Она хотела сказать ему: «Я рада, что ты жив, что ты приехал», – но не смогла. Пропасть между ними была слишком глубока. Она однажды сказала, что любит его, а он назвал ее лгуньей. Она не повторит прежней ошибки.

Его же глаза мгновенно остановились на ее груди, у которой шумно сопели дети. Он с трудом отвел от нее взгляд.

– Ты мог бы постучать, – холодно заметила она.

– Мог бы, – согласился Эрик мягко, – но мужу не требуется стучать в дверь собственной жены. – Он взглянул на Даниеллу. – Мадемуазель, не будете ли вы?..

– Даниелла! – взвизгнула Аманда.

Но Даниелла уже испарилась. Эрик подошел к кровати. Рот маленькой девочки приоткрылся, глаза были закрыты. Эрик потянулся к дочери, завернул ее в одеяло и осторожно и в то же время ловко положил к себе на плечо. Его крупная бронзовая ладонь казалась огромной по сравнению с ребенком.

Он бросил взгляд в сторону жены.

– Кажется, в таком положении они должны срыгивать.

Аманда, нервно запахнув рубашку, положила новорожденного сына себе на плечо и похлопала того по крошечной спинке. Она продолжала следить за Эриком, но тот почти не обращал на нее внимания, весь сосредоточившись на крохе дочери. По‑прежнему не глядя на нее, он наконец заговорил:

– Я хотел бы назвать ее Ленорой.

– Так звали мою…

– Да, это имя твоей матери. Ты согласна?

– Да, – ответила она тихо. – А… наш сын?

– Джемия, – торжественно сказал Эрик. – Один Джемия Камерон начал жизнь на новой земле. Этот же Джемия Камерон начнет жизнь в новой стране.

– Война еще не выиграна, – заметила Аманда.

Он холодно посмотрел на нее. Она вздернула подбородок, не желая ссориться, но и не зная, как этого избежать.

– После того, что ты сказал мне в нашу последнюю встречу, я начала сомневаться, признаешь ли ты их своими, – колко произнесла она. И затаила дыхание, ожидая ответа. Она так страстно надеялась, что он откажется от своих слов, произнесет хоть самые скупые слова любви. – Он остановил на ней взгляд.

– Сегодня одиннадцатое марта, и смею предположить, время рождения совпадает довольно точно с положенным сроком, если отсчитывать от нашей последней… встречи.

На ее глаза навернулись слезы. Она не стала их утирать.

– Я хотела бы, чтобы они не были твоими! – негромко солгала она.

Его спина, обращенная к ней, напряглась.

– Ах, моя дорогая жена! А как ты клялась мне в любви во время нашей последней встречи!

Она промолчала. Эрик обернулся. И осторожно положил малышку в одну из принесенных колыбелей, что стояли рядом с кроватью Аманды. Она отшатнулась, когда он протянул руку, чтобы погладить ее по волосам. Ее реакция не укрылась от него. Он взял сына, невзирая на вырвавшийся у нее возглас протеста.

– Парень спит, – сказал он.

Положив Джемию Камерона в его колыбельку, он вернулся к ней.

Запустив руку в карман сюртука, вытащил маленькую бархатную коробочку и, достав из нее кольцо, взял Аманду за руку. Она попыталась выдернуть ладонь, но он оказался проворнее. В следующую секунду на ее среднем пальце оказался великолепный изумруд в обрамлении бриллиантовых крошек.

– Благодарю тебя, – произнес он очень мягко и таким тоном, что ее охватила дрожь и вся душа пришла в волнение. Аманде нестерпимо захотелось протянуть руку и погладить его по щеке. Но несмотря на всю нежность его слов, она не осмелилась. – Я не хотел быть столь грубым Но тем не менее я порой мечтаю о том дне, когда снова встречусь с лордом Тэрритоном лицом к лицу. Может быть, ты забыла, но однажды я застал тебя в его объятиях.

Она невольно улыбнулась:

– И спас меня от них, если я правильно помню.

– Точно. Хотя признаюсь, я не могу забыть, что ты любила его Подозрения и страх часто омрачали мои сны. Но я благодарю тебя за детей; двое здоровых малышей – это больше, чем я мог бы мечтать.

Как бы я хотел, чтобы они родились дома…

– Ты сам отослал меня сюда…

– Да, а теперь привезу обратно. Однако, Аманда, ты должна поклясться мне, что больше не предашь мое дело.

– Я не предавала твое дело…

– Я спрашиваю на будущее.

Она опустила голову, чувствуя, что сейчас расплачется. Он всегда оказывался рядом, когда она в нем нуждалась, даже во время родов!

Но он не верит ей, а она не знает, как преодолеть это недоверие.

– Я не предам тебя, клянусь, – тихо произнесла она.

Он провел кончиками пальцев по ее щеке. И хотел что‑то сказать Она отвернула голову.

– Таковы парадоксы семейной жизни, не правда ли? Когда ты любил меня, я тебя не любила. Когда же полюбила я, ты перестал меня любить. Ничего не осталось, так ведь?

Он уронил руку и отошел от кровати. Она услышала, как открылась дверь, но на пороге он замешкался.

– Нет, кое‑что осталось, – сказал он. Она вскинула на него глаза. Кобальтовый огонь его взгляда обжег ее, проник в кровь, в самую глубину ее существа. – Здесь ты ошиблась. Я полюбил вас, миледи, с первого взгляда и никогда не переставал любить.

Дверь захлопнулась. Аманда осталась одна.

Date: 2015-10-22; view: 298; Нарушение авторских прав