Готическая повесть 5 page

– Ты так поглощен своими мыслями, Эдмунд, что меня снедает тревога, не добавились ли к твоим прежним неприятностям новые. Если бы в моей власти было уменьшить их! Но скажи, верны ли мои предположения?

Продолжая стоять в нерешительности, он смущенно ответил:

– О, миледи, я… я огорчен и озабочен тем, что являюсь причиной разлада в благородном семействе, которому обязан столь многим. Я не вижу иного способа помочь этой беде, кроме как устранить ее источник.

– То есть себя? – переспросила она.

– Именно, сударыня. Я обдумывал свой отъезд.

– Но твой отъезд не устранит причину разлада, – сказала она.

– Отчего же, сударыня?

– Оттого, что причина не в тебе, а в тех, кто останется.

– Леди Эмма!

– Зачем ты притворяешься, что не понимаешь, Эдмунд? Ты прекрасно знаешь, что всё дело в этом гнусном Уэнлоке, это он, твой враг и ненавистный мне человек, посеял раздор среди нас и наделает еще больших бед, если от него не избавиться.

– Мне не следует говорить об этом, сударыня. Мистер Уэнлок ваш родственник, мы с ним недружны, и поэтому мне не стоит дурно о нем отзываться, равно как и вам выслушивать от меня подобные речи. Если он и причинил мне зло, я вознагражден за всё великодушным обращением вашего отца, являющего собой образец доброты и благородства. Ведь он позволил мне оправдаться перед ним и вернул свое расположение, каковое я почитаю среди лучших даров Небес. Ваш любезный брат Уильям питает ко мне симпатию, а я бесконечно дорожу его уважением, и вы, высокочтимая госпожа, позволяете мне надеяться, что держитесь обо мне не самого худшего мнения. Разве всё это не возмещает сторицею недоброжелательность мистера Уэнлока?

– Мое мнение о тебе, Эдмунд, постоянно и неизменно. Оно зиждется не на вчерашних событиях, но на длительном знакомстве, на знании твоего нрава и поступков.

– Вы оказываете мне великую честь, моя госпожа! Думайте обо мне и впредь хорошо, это заставит меня стремиться оправдать ваше лестное мнение. Когда я буду далеко отсюда, воспоминание о вашей доброте послужит бальзамом для моего сердца.

– Но зачем тебе покидать нас, Эдмунд? Оставайся и разоблачи козни своих врагов. Я обещаю тебе свое сочувствие и помощь.

– Простите, сударыня, но, будь это даже в моей власти, я не поступил бы так. Мистер Уэнлок любит вас, и, если он имел несчастие вызвать вашу неприязнь, это достаточно суровое наказание для него. Лучше я буду несчастным из‑за происков других, чем недостойным по собственной вине.

– А, так ты считаешь недостойным противостоять Уэнлоку? Прекрасно, сударь. Должно быть, вы желаете ему успеха. Уж не хотите ли вы, чтобы я вышла за него замуж?

– Я, сударыня? – переспросил Эдмунд, смутившись. – Кто я такой, чтобы высказывать свое мнение в столь важном деле? Не терзайте меня этим вопросом. Будьте счастливы! И да сбудутся ваши собственные желания!

Он вздохнул и повернулся, чтобы уйти. Она окликнула его, он затрепетал, но не ответил.

Она, казалось, наслаждалась его смущением, и ей хватило жестокости повторить свой вопрос:

– Скажи мне правду, Эдмунд, ты желал бы, чтобы я отдала руку Уэнлоку? Отвечай, я требую!

К нему внезапно вернулись и дар речи, и мужество, он шагнул вперед, гордо выпрямившись, с решительным лицом, и голос его зазвучал твердо и бесстрашно:

– Раз леди Эмма настаивает на моем ответе, раз она признается в неприязни к Уэнлоку и снисходит до желания узнать мое мнение, я открою ей свои мысли и стремленья.

Теперь пришла очередь красавицы Эммы трепетать; она покраснела и потупила взор, устыдившись нескромности своего вопроса. Эдмунд продолжал:

– Мое самое страстное желание заключается в том, чтобы прелестная леди Эмма не отдавала никому своей руки и сердца до тех пор, пока некий человек, мой друг, не почувствует себя вправе искать их, ибо заветнейшая его цель – стать достойным их, и только тогда их добиваться.

– Ах, вот как, ваш друг, сударь! – сказала леди Эмма и, нахмурив брови, бросила на него презрительный взгляд.

Эдмунд промолвил:

– Мой друг находится в затруднительном положении, которое не позволяет ему сейчас искать благосклонности леди Эммы, но как только некое дело, до сей поры не решенное, примет благоприятный оборот, он открыто заявит о своих намерениях, если же он в них обманется, то обречет себя на вечное молчание.

Леди Эмма не знала, что и подумать о таком заявлении. Она и надеялась, и боялась, и терялась в догадках, но ее любопытство было слишком сильно задето и требовало удовлетворения. Помолчав, она продолжила расспросы:

– Что касается этого вашего друга, сударь, кто он по происхождению и насколько богат?

Эдмунд улыбнулся было, но, сдержавшись, ответил, что его друг из благородной семьи, однако его положение и размер состояния пока не ясны.

Она погрустнела и вздохнула. Юноша меж тем добавил:

– Человек низкого сословия не смеет искать благосклонности леди Эммы: ее высокое происхождение, блеск ее красоты и добродетелей должны внушать восхищенный трепет и держать на подобающей дистанции людей низшего положения и более скромных достоинств. Они могут восхищаться и благоговеть, но и помыслить не осмелятся о том, чтобы приблизиться, ибо их дерзость будет наказана.

– И что же, сударь, – сказала она вдруг, – этот ваш друг уполномочил вас говорить от его лица?

– Да, сударыня.

– В таком случае я должна вам заметить, что, по‑моему, он чересчур самоуверен, да и вы не менее его.

– Простите меня, сударыня.

– Передайте ему, что я сохраню свою руку и сердце для того, кого изберет мой отец.

– Как вам будет угодно, сударыня. Я уверен, милорд слишком любит вас, чтобы пренебречь вашей сердечной склонностью.

– Откуда вам это известно, сударь? Однако передайте ему, что тот, кто надеется добиться моего расположения, должен прежде заручиться согласием милорда.

– Именно так намеревается – вернее, решил – поступить мой друг, как только получит на это право. А я сообщу ему, что вы дали свое разрешение.

– Мое разрешение, вы сказали? Вы поразительно самоуверенны. Не говорите мне более о вашем друге. Да уж не за Уэнлока ли вы просите? Впрочем, мне всё равно, только замолчите.

– Вы на меня обиделись, сударыня?

– Это не важно, сударь.

– Нет, важно.

– Вы удивляете меня, Эдмунд.

– Я и сам поражен своей дерзостью. Приношу свои извинения.

– О, пустяки! Прощайте, сударь.

– Не покидайте меня в гневе, сударыня. Я не вынесу этого. Быть может, я нескоро увижу вас вновь.

Он выглядел таким удрученным, что, обернувшись, она сказала:

– Конечно, я прощаю тебя, Эдмунд. Мне небезразлична твоя судьба, но ты, кажется, более озабочен чужими делами, нежели своими собственными. Прощай! – произнесла она со вздохом.

Эдмунд с нежностью посмотрел на нее и, приблизившись, легко коснулся ее руки. Признания рвались из его уст, но, тотчас опомнившись, он сдержался, глубоко вздохнул, отступил на шаг и, низко поклонившись, быстро пошел прочь.

Она свернула на другую аллею, он же, возвратившись в дом и поднявшись в свою комнату, упал на колени и принялся горячо молиться о благоденствии всей семьи своего покровителя. С невольными слезами произнес он имя прелестной Эммы, с которой ему предстояло разлучиться столь внезапно, а возможно, и навсегда. Наконец он заставил себя успокоиться, еще раз явился к барону, пожелал ему спокойной ночи и снова направился в зловещие комнаты.

В покои он спустился уже собранным в путь, торопливо и остерегаясь посторонних глаз; там он, как всегда, помолился, и вскоре к нему постучался Освальд. Они вдвоем обсуждали занимавший их вопрос, пока не пришел Джозеф с остальными вещами Эдмунда и легким ужином, чтобы юноша подкрепился перед дорогой. Эдмунд обещал при первой возможности послать весточку о себе и о том, как обстоят его дела. В двенадцатом часу они услышали те же стоны в нижних покоях, что и накануне, но, поскольку были к этому готовы, на сей раз не испытали столь сильного потрясения. Освальд перекрестился и произнес молитву за упокой неприкаянной страждущей души, помолился он и за Эдмунда, поручая его божественной защите. Поднявшись с колен, он обнял юношу, который ласково попрощался с ним и со своим другом Джозефом. Молча, крадучись прошли они по длинному коридору, так же осторожно спустились по лестнице, в глубоком молчании пересекли залу, едва дыша, боясь, что их услышат. Створка дверей не сразу, с большим трудом поддалась их усилиям, ворота тоже долго не открывались; наконец они благополучно добрались до конюшни. Здесь друзья вновь обняли Эдмунда и пожелали ему доброго пути.

Он сел на своего коня и поскакал к хижине Уайетов; на его окрик у дверей тут же ответили. Через несколько минут к нему вышел Джон.

– Как! Это вы, мастер Эдмунд?

– Тише! Не называй меня по имени. Я еду по особому делу и не хочу, чтобы меня узнали.

– Поезжайте вперед, сэр, я скоро вас нагоню.

Эдмунд последовал совету Джона; так они вдвоем отправились на север. Тем временем Освальд и Джозеф в молчании вернулись домой и разошлись по своим комнатам, никого не заметив и никем не замеченные.

На рассвете Освальд решил подбросить послания тем, кому они предназначались; обдумав дело со всех сторон, он отважился на смелый шаг в надежде как‑нибудь оправдаться, если его застигнут врасплох. Воодушевленный успехом ночного предприятия, он на цыпочках зашел в спальню к мистеру Уильяму, оставил рядом с ним на подушке письмо и неслышно удалился. Внутренне возликовав, он попытался было проникнуть и к барону, но покои последнего оказались заперты изнутри. Удостоверившись, что этот план не удался, Освальд дождался часа, когда лорд Фиц‑Оуэн спускался к завтраку, и положил письмо вместе с ключом от восточных покоев на столе.

Вскоре он увидел, как барон входит в столовую; он расположился так, чтобы всё слышать, оставаясь при этом незамеченным, и принялся ждать, когда его позовут. Барон сел за стол, увидел письмо, адресованное ему, вскрыл его и, к своему величайшему удивлению, прочел:

Барону Фиц‑Оуэну

от стража восточных покоев

Передаю тебе вверенный мне ключ от комнат до тех пор, пока не явится законный владелец, которому предстоит раскрыть свершенное злодеяние и отомстить за него, и тогда – горе виновному! Невиновным же нечего бояться. А до этого времени пусть никто не пытается проникнуть в тайну моих покоев, дабы не пострадать из‑за своего безрассудства.

Письмо поразило барона. Он взял ключ, осмотрел его, положил на стол и снова обратился к письму. Он пришел в такое смятение, что не мог собраться с мыслями несколько минут. Наконец он кликнул слуг и прежде всего осведомился, где Эдмунд. Никто не знал.

– Вы звали его?

– Да, милорд, но никто не отвечал, и в замочной скважине не было ключа.

– А где Джозеф?

– Пошел на конюшню.

– Отец Освальд?

– У себя.

– Найдите его и попросите прийти.

Барон успел перечитать письмо, пока дожидался Освальда. Со спокойным лицом, готовый ответить на любые вопросы, святой отец внимательно посмотрел на барона, тот был в сильном смятении и, едва увидев Освальда, произнес, задыхаясь от волнения:

– Возьмите этот ключ и прочтите письмо!

Освальд проглядел письмо, пожал плечами и ничего не сказал.

– Святой отец, – обратился к нему барон, – что вы думаете об этом послании?

– Весьма странное послание.

– Оно встревожило меня. Где Эдмунд?

– Не знаю.

– Неужели его никто не видел?

– Насколько мне известно, никто.

– Позовите моих сыновей, племянников, слуг!

Вошли слуги.

– Кто‑нибудь из вас видел Эдмунда?

– Нет, – ответили они.

– Святой отец, поднимитесь к моим сыновьям и племянникам и скажите им, чтобы они немедленно явились сюда.

Освальд удалился и первым делом направился в спальню мастера Уильяма.

– Сударь, вы должны сейчас же пойти к милорду, он хочет сообщить вам нечто необычайное.

– И я ему тоже, святой отец! Смотрите, что я нашел у себя на подушке.

– Прошу вас, сударь, прочтите мне послание, прежде чем показывать кому бы то ни было. Ваш отец и без того слишком встревожен, не следует волновать его еще сильнее.

Уильям принялся читать письмо, а Освальд внимал ему с таким видом, словно ничего не знал о содержании послания. Он услышал следующее:

Что бы тебе ни открылось, пусть дружба ляжет печатью молчания на твои уста. Отныне нет больше крестьянина Эдмунда – есть тот, кто надеется отблагодарить барона Фиц‑Оуэна за его великодушную заботу и покровительство, а своему дражайшему Уильяму ответить взаимностью на высказанные чувства и стать ему другом, во всем равным.

– Что это может значить? – спросил Уильям.

– Трудно сказать, – ответил Освальд.

– Но из‑за чего тогда переполох?

– Я знаю лишь, что милорд желает немедленно вас видеть, так что прошу вас, поторопитесь, а мне надо идти к вашим братьям и родственникам. Никто не знает, что думать и чему верить.

Мастер Уильям спустился вниз, а отец Освальд отправился к смутьянам. Едва он переступил порог, как мистер Уэнлок воскликнул:

– Идет его приятель, ждите новых предложений!

– Господа, – сказал Освальд. – Милорд просит вас всех немедленно пожаловать в столовую.

– Зачем? Должно быть, встретиться с вашим любимчиком Эдмундом? – осведомился мистер Уэнлок.

– Нет, сударь.

– А в чем же тогда дело? – спросил сэр Роберт.

– Случилось нечто чрезвычайное, господа. Эдмунда нигде не могут найти, он исчез из заброшенных покоев, а ключ от комнат странным образом был доставлен милорду вместе с посланием, написанным рукой неизвестного. Милорд удивлен и обеспокоен, он желает услышать ваше мнение о произошедшем и получить совет.

– Передайте ему, – сказал сэр Роберт, – что мы сию минуту будем к его услугам.

Уходя, Освальд услышал, как Уэнлок обронил:

– Итак, Эдмунд убрался, а куда и как, не важно.

– Надеюсь, это привидение убрало его с нашего пути, – добавил другой голос.

Остальные засмеялись удачной шутке, спускаясь по лестнице вслед за Освальдом. Они застали барона и Уильяма за обсуждением письма. Барон передал его вместе с ключом сэру Роберту, который посмотрел на оба предмета с удивлением и растерянностью. Лорд Фиц‑Оуэн обратился к нему:

– Разве это не странно? Мой сын Роберт, забудь на миг о своем дурном настроении, отнесись к отцу с любовью и уважением, которых заслуживает его нежность к тебе, и помоги мне советом; скажи, что ты думаешь об этой пугающей загадке.

– Милорд, – сказал сэр Роберт, – я озадачен не меньше вас и не возьмусь ничего вам советовать. Покажите письмо моим кузенам, и давайте спросим их мнения.

Все по очереди прочли письмо и были одинаково поражены. Когда же послание передали Уэнлоку, он, призадумавшись на несколько минут, произнес:

– Я тоже удивлен, а еще более огорчен тем, что вижу, как моего господина и дядюшку одурачили ловкою выдумкой. С его позволения я постараюсь разгадать эту загадку, дабы посрамить тех, кто приложил к ней руку.

– Попробуй, Дик, – откликнулся барон. – Буду тебе признателен.

– По‑моему, – продолжил Уэнлок, – это письмо – проделка Эдмунда или его изобретательного друга, призванная замаскировать некий план, который направлен против благополучия нашей семьи, и без того слишком часто страдавшего по вине этого негодяя.

– Однако чего же он намеревался этим добиться? – спросил барон.

– Ну, первая часть плана совершенно ясна: объяснить исчезновение Эдмунда. Об остальном остается только догадываться, хотя, возможно, он скрывается где‑то в тех покоях, чтобы, выскочив оттуда ночью, ограбить или убить нас, во всяком случае, всполошить и перепугать весь замок.

Барон улыбнулся:

– Боюсь, вы промахнулись и, как бывало уже не раз, попали впросак. Вы доказали лишь свою застарелую ненависть к бедному юноше, о котором не можете говорить спокойно. Ну зачем ему запираться там – чтобы умереть с голоду?

– Умереть с голоду? Вот уж нет! У него есть друзья в этом доме, – тут он искоса посмотрел на Освальда, – которые не позволят ему испытывать нужду в чем бы то ни было. Те, кто всегда превозносят его добродетели, преуменьшая недостатки, не оставят его в беде, а возможно, будут помогать его хитроумным проделкам.

Освальд молча пожал плечами.

– У тебя странные фантазии, Дик, – сказал барон, – но я готов проверить твою догадку, во‑первых, чтобы уразуметь, куда ты клонишь, а во‑вторых, дабы все присутствующие могли убедиться, прав ты или нет, и в дальнейшем знали цену твоей проницательности. Давайте вместе отправимся в восточное крыло. Позовите Джозефа, пусть проводит нас туда.

Освальд предложил сходить за ним, но тут вмешался Уэнлок:

– Нет, святой отец, останьтесь с нами, мы нуждаемся в ваших духовных наставлениях, а Джозефу незачем с вами видеться с глазу на глаз.

– Вы хотите очернить меня и Джозефа перед бароном? – произнес Освальд. – Ваш злой язык не щадит никого, но наступит день, и все поймут, кто на самом деле нарушает покой в этом доме. Я буду ждать того дня, а пока промолчу.

Пришел Джозеф; услышав, куда все собираются идти, он с тревогою взглянул на Освальда. Это не укрылось от Уэнлока.

– Ступайте первым, святой отец! – потребовал он. – А Джозеф последует за нами.

Освальд улыбнулся:

– Мы пойдем, куда нам укажут Небеса, человеческому разумению, увы, не отдалить и не приблизить предначертанного Ими.

Вслед за Освальдом все поднялись по лестнице и направились прямо к заброшенным покоям. Барон отпер дверь и приказал Джозефу отворить ставни, чтобы впустить свет, много лет туда не проникавший. Они обошли комнаты, находившиеся на верхнем этаже, затем спустились по лестнице и осмотрели нижние помещения. Однако никто не заметил скрывавшей роковую тайну комнаты: вход в нее был завешен гобеленом, подогнанным к тем, что украшали стены зала, столь аккуратно, что сливался с ними. Уэнлок язвительно предложил отцу Освальду представить собравшихся привидению. Священник в ответ осведомился, где он намерен искать Эдмунда.

– Может быть, вы думаете, – спросил Освальд, – что он прячется в кармане у меня или у Джозефа?

– Не важно, что я думаю, – произнес Уэнлок. – За мысли не судят.

– Мое мнение о вас, сударь, – возразил Освальд, – основано не на помыслах. Я сужу о людях по их делам, но для вас такое правило как будто невыгодно.

– Оставьте ваши оскорбительные нравоучения, святой отец! – вскричал Уэнлок. – Сейчас не время, да и не место для них.

– Вот это, сударь, верно сказано, вы и не догадываетесь, до чего верно. Впрочем, менее всего я собираюсь сейчас спорить с вами.

– Замолчите! – потребовал барон. – На сей счет я поговорю с вами позже. И смотрите, будьте к этому готовы! А сейчас, Дик Уэнлок, ответь мне на несколько вопросов. Думаешь ли ты, что Эдмунд прячется в этих покоях?

– Нет, сэр.

– Что здесь сокрыта некая тайна?

– Нет, милорд.

– Есть ли здесь привидения?

– Я думаю, нет.

– А не побоишься ли ты проверить это?

– Каким образом, милорд?

– Ты уже показал свое остроумие, теперь яви нам свою храбрость: вместе со своим закадычным другом Джеком{49} Маркхэмом проведи здесь три ночи, как Эдмунд.

– Но зачем, сэр? – спросил сэр Роберт. – Я ничего не понимаю.

– У меня есть свои резоны, сударь, так же, как и у ваших кузенов. Ни слова, господа! Я требую повиновения. Джозеф, проследи, чтобы постели просушили и всё как следует приготовили. Если меня хотят одурачить ловкой проделкой, уверен, вам доставит удовольствие разоблачить обманщиков, если же нет, я наконец смогу убедиться, что это помещение пригодно для жилья. Освальд, ступайте за мной, а остальные могут быть свободны до обеда.

Барон вошел с Освальдом в залу.

– Скажите, святой отец, – спросил он, – вы не одобряете мои распоряжения?

– Напротив, милорд, – ответил Освальд, – я одобряю их всем сердцем.

– Но вам неизвестна вся подоплека. Вчера Эдмунд был сам на себя непохож, я еще никогда его таким не видел. Обычно он искренен и откровенен во всем, а тут держится замкнуто, молчит, задумчив, глубоко вздыхает, я даже заметил, что в глазах у него стояли слезы. Словом, я всё же подозреваю, что те покои и вправду таят в себе нечто странное, а Эдмунд, узнав эту тайну и боясь выдать ее, бежал из дому. Что до письма, возможно, он и написал его, как бы намекая, что знает больше, чем смеет сказать. Я страшусь намеков, которые угадываются в этом письме, хотя и сделал вид, будто не придаю ему значения. Но я и моя семья невиновны, а если Небесам угодно открыть вину других, мне остается со смирением подчиниться воле Всевышнего.

– Разумное и благочестивое решение, милорд. Будем делать, что должно, а решать предоставим Небесам.

– Однако у меня, отец мой, есть и другая причина заставить племянников ночевать в восточных покоях. Если им явится нечто, лучше, чтобы об этом было известно только в кругу моей семьи, а если там ничего нет, то я испытаю храбрость и честность двух родственников, о которых держусь весьма невысокого мнения. Я слышал много нелестного о них в последнее время и намерен вскоре разобраться в этом, и в случае, если их вина подтвердится, им не избежать наказания.

– Милорд, – сказал Освальд, – вы судите справедливо. Я желал бы, чтобы вы учинили расследование, касающееся этих людей, и уверен – итог его будет плачевен для них, а ваша милость наконец восстановит мир в своем доме.

Во время беседы Освальд был постоянно настороже, дабы чем‑нибудь не навлечь на себя подозрение. Он удалился, как только позволили приличия, оставив барона размышлять о том, что означали эти происшествия: больше всего барон опасался, что его семье угрожает беда, хотя и не знал ее возможной причины. Он отобедал вместе с детьми и племянниками, стараясь казаться веселым, но уныние сквозило во всем его облике. Сэр Роберт держался за обедом невозмутимо и почтительно, мистер Уильям был внимателен, но молчалив, остальные – подчеркнуто учтивы с главою семьи, только Уэнлок и Маркхэм выглядели угрюмыми и расстроенными. Барон задержал молодых людей у себя до конца дня, он старался развлечь их и развеяться вместе с ними, выказывал величайшую любовь и отеческое внимание к своим детям, стремясь расположить их к себе и любезностью снискать их признательность. С приближением ночи мужество начало покидать Уэнлока и Маркхэма. В девять часов старый Джозеф пришел проводить их в восточные покои. Они простились с родственниками и поднялись наверх с тяжелым сердцем.

К их приходу комнаты были чисто прибраны, а на столе стояли еда и лучшие напитки, чтобы поддержать в молодых людях бодрость духа.

– Похоже на то, – сказал Уэнлок, – что с твоей помощью твой друг Эдмунд жил тут припеваючи.

– Сэр, – ответил Джозеф, – в первую ночь он испытал немало тягот, но потом по приказу милорда покои благоустроили.

– Твоими усилиями? – осведомился Уэнлок.

– Я позаботился об этом, – признал Джозеф, – и не стыжусь того.

– А ты не горишь желанием узнать, что с ним стало? – спросил Маркхэм.

– Нет, сэр. Я верю, он под защитой лучшего из покровителей. Такой прекрасный молодой человек, как он, везде в безопасности.

– Ты видишь, кузен Джек, – заметил Уэнлок, – как легко этот негодяй завоевал сердца дядюшкиных слуг. По правде говоря, старый ханжа, вероятно, знает, где он.

– Какие еще будут распоряжения, джентльмены? – спросил старик.

– Больше никаких.

– Мне приказано явиться к милорду, когда я больше буду не нужен вам.

– Ну так убирайся.

И Джозеф ушел, радуясь, что его отпустили.

– Как бы нам скоротать время, кузен Джек? – спросил Уэнлок. – Сидеть тут такая тоска.

– Веселого мало, – согласился Маркхэм. – Пожалуй, лучше всего лечь в постель и проспать до утра.

– Сказать по чести, мне не хочется спать, – признался Уэнлок. – Кто бы мог подумать, что наш старик заставит нас провести здесь ночь?

– Прошу тебя, не говори «нас», – возразил Маркхэм. – Это всё из‑за тебя!

– Я не думал, что он поймает меня на слове.

– Значит, тебе не мешает быть осторожнее в речах, а я‑то всегда по глупости слушался тебя, вот и наказан: ты распускаешь перья, а мне из‑за тебя достается. Но о твоих интригах и ухищрениях начинают догадываться, и я уверен – рано или поздно ты получишь по заслугам.

– Что я слышу! Ты хочешь оскорбить меня, Джек? Знай: одни рождены вынашивать замыслы, другие – исполнять их. Я – из первых, ты – из вторых. Помни, кто твой друг, не то…

– Не то что? – перебил его Маркхэм. – Ты хочешь запугать меня? Попробуй!

– Нет, сударь, – сказал Уэнлок, – я испытаю вас, и увидим, чья возьмет!

При этих словах Маркхэм поднялся и встал в защитную позу. Уэнлок, увидев, что его друг рассержен не на шутку, принялся уговаривать его: и увещевал, и улещивал, и сулил всяческие блага, только бы тот успокоился. Но Маркхэм глядел угрюмо, недоверчиво, обиженно и лишь укорял Уэнлока в предательстве и лжи. Уэнлок употребил всё свое красноречие, чтобы привести друга в хорошее расположение духа, но всё было напрасно. Маркхэм пригрозил, что расскажет дядюшке обо всех проделках кузена и таким образом сам оправдается за его счет. Наконец Уэнлок потерял терпение; обоих душила ненависть, они поднялись, готовые вступить в драку.

Они уже стояли друг против друга со сжатыми кулаками, как вдруг услышали сдавленный стон, донесшийся откуда‑то снизу. Страх сковал их, и они застыли, будто изваяния, боязливо прислушиваясь. Новый стон лишь усилил их ужас, а от третьего они и вовсе помертвели. Пошатываясь, они добрели до скамьи и почти в беспамятстве опустились на нее. Неожиданно все двери распахнулись настежь, от двери, что вела на лестницу, заструился слабый мерцающий свет, и в комнату вошел рыцарь, закованный в броню. Он простер руку, указывая на дверь, выходившую в коридор; они поняли знак и быстрее устремились прочь, подгоняемые страхом. Еле держась на ногах, они добрели по коридору до покоев барона, и тут Уэнлок упал без чувств, а Маркхэм едва нашел в себе силы постучать в дверь.

Слуга, ночевавший в передней, разбудил своего господина. Маркхэм вскричал:

– Во имя всего святого, впустите нас!

На его возглас дверь отворили, и Маркхэм предстал перед своим дядей с лицом, настолько искаженным страхом, что это чувство отчасти передалось и барону. Рукою Маркхэм указывал на Уэнлока, с трудом приходившего в себя после обморока. Напуганный лакей зазвонил в колокол, и со всех сторон к покоям своего господина бегом кинулись слуги. Явились и молодые джентльмены, и вскоре в замке воцарилось смятение и всеобщий страх. Один Освальд, догадывавшийся, в чем дело, нашел в себе силы спросить молодых людей, что случилось. Он несколько раз повторил свой вопрос, прежде чем Маркхэм ответил:

– Мы видели призрак!

Скрывать тайну долее не имело смысла. По замку эхом пронеслось: «Они видели призрак!»

Барон велел Освальду расспросить молодых людей и попытаться успокоить всеобщее волнение. Священник выступил вперед и обратился к присутствующим: одних утешил, других пожурил, слугам велел удалиться в переднюю, – и в спальне остались только барон, его сыновья и родственники.

– Весьма прискорбно, – сказал Освальд, – что все в замке узнали о случившемся. Молодые люди могли бы рассказать нам о том, что они видели, не поднимая весь дом на ноги. Я очень тревожусь за милорда.

– Благодарю вас, святой отец, – откликнулся барон, – но тут не до осмотрительности. Уэнлок был едва жив, а Маркхэм чуть не лишился рассудка. Родственники всполошились, и я ничего не мог поделать. Впрочем, давайте послушаем, что нам поведают эти перепуганные бедолаги.

Освальд спросил:

– Что вы видели, джентльмены?

– Призрак! – сказал Маркхэм.

– Как он выглядел?

– Это был рыцарь в латах.

– Он говорил с вами?

– Нет.

– Чем он вас так напугал?

– Он стоял у дальней двери и указывал рукой на выход, как будто хотел, чтобы мы покинули комнаты. Мы не стали дожидаться второго предупреждения и поторопились уйти.

– Он преследовал вас?

– Нет.

– Тогда вам незачем было поднимать такой переполох{50}.

Уэнлок поднял голову и произнес:

– Я уверен, святой отец, что, если бы вы оказались там вместе с нами, вы не больше нас думали бы о соблюдении приличий. Как жаль, что милорд не вас послал для переговоров с призраком, ведь вы, без сомнения, более сведущи в этом, чем мы.

– Милорд, – сказал Освальд, – с вашего позволения я схожу туда, посмотрю, всё ли в порядке, и принесу вам ключ. Надеюсь, это поможет рассеять страхи, во всяком случае, я постараюсь добиться этого.

– Благодарю вас, отец мой, за любезное предложение, поступайте, как считаете нужным.

Освальд вышел в переднюю.

– Я собираюсь запереть восточное крыло, – произнес он. – У молодых джентльменов не было причин для столь сильного страха. Я попытаюсь разобраться, что там произошло. Кто из вас отправится со мною?

Все попятились, один только Джозеф предложил свои услуги. Они вдвоем вошли в спальню, но не увидели там ничего необычного. Тогда они потушили огонь в камине, задули свечи, закрыли дверь и унесли ключ. Когда они возвращались, Джозеф произнес:

Date: 2015-10-21; view: 364; Нарушение авторских прав